Текст книги "Афган: русские на войне"

Автор книги: Родрик Брейтвейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Министров тайно перевезли в Болгарию и спрятали на вилле у Черного моря. Чтобы сбить афганцев со следа, КГБ распространил слухи, что они нашли убежище в Иране. Гулябзой впоследствии утверждал, что не покидал Афганистан и никогда не путешествовал в ящике. Все советские участники операции настаивали, что дело было именно так^{82}.[11]11
  Рассказ Курилова существенно сокращен. Генерал Богданов считает, что Курилов увлекся. О настойчивых заявлениях Гулябзоя, что он не уезжал из Кабула в ящике, сообщает Грегори Файфер: Feifer, G. The Great Gamble: The Soviet War in Afghanistan. New York, 2009.


[Закрыть]

Теперь советское правительство все больше тревожили донесения КГБ, что Амин склоняется на сторону американцев. Эти подозрения имели под собой почву. Двадцать седьмого сентября Амин заявил Брюсу Амштутцу, американскому поверенному в делах, что надеется на улучшение отношений.

Новый министр иностранных дел Шах Вали повторил примерно то же самое в беседе с Дэвидом Ньюсомом, заместителем госсекретаря США, в Нью-Йорке. Тридцатого сентября Амштутц доложил в Вашингтоне, что высокопоставленный чиновник афганского МИДа выразил интерес к улучшению отношений с США^{83}.

Люди Амина также начали открыто критиковать Советский Союз. Шестого октября, на совещании послов социалистических стран, куда посол СССР приглашен не был, Шах Вали обвинил Советский Союз и конкретно посла Пузанова в участии в попытке покушения на Амина 14 сентября. По утверждению Вали, Пузанов заверил Амина по телефону, что тот может приехать в резиденцию Тараки и что с ним ничего не случится. Вали также отметил, что Пузанов находился там же во время перестрелки.

Обвинения привели Москву в бешенство. Три дня спустя Пузанов и его коллеги передали Амину ноту протеста советского правительства. Реакция Амина, как они докладывали потом, была «наглой и вызывающей. Иногда он с трудом сдерживал ярость». Большую часть встречи он не давал русским вставить ни слова, крича, что Шах Вали лишь повторил слова самого Амина и что его версию могут подтвердить переводчик, работавший с Пузановым, а также другие афганские чиновники.

Русские возразили, что они позвонили ему лишь после перестрелки, чтобы спросить, можно ли с ним повидаться. Тогда Амин успокоился и смягчил тон. Он явно не хотел окончательно портить отношения с русскими, однако наотрез отказался публично отречься от своей версии событий или хотя бы признать, что шок мог повлиять на его восприятие. Партия и народ, по словам Амина, восприняли бы опровержение как знак того, что он поддался давлению Советов.

Когда русские собрались уходить, он попытался извиниться: «Возможно, я говорил сейчас с вами слишком громко и быстро, но, знаете, я вырос в горах, а в горах у нас разговаривают именно так».

На самом деле Амин не собирался ни с кем мириться. Людям из своего окружения он в ярких красках расписывал, как Пузанов соврал ему: «Я с ним не желаю встречаться и разговаривать. Трудно понять, как такой лживый и бестактный человек так долго служит здесь послом». Обо всем этом русские узнали^{84}.

Гибель Тараки

Тараки к моменту встречи советских представителей с Амином был уже мертв, хотя Амин не счел нужным известить их об этом. Его убили, и это была интрига, достойная шекспировского «Ричарда III». Ключевую роль в ней сыграл начальник президентской гвардии майор Джандад, который учился в Советском Союзе и неплохо говорил по-русски. Хотя его задачей было защищать президента, к тому моменту он уже перешел на сторону Амина.

Вечером 8 октября Джандад вызвал троих подчиненных: главу контрразведки президентской гвардии лейтенанта Экба-ля, офицера связи капитана Вадуда и начальника политического отдела старшего лейтенанта Рузи.

«Надвигается беда», – начал Джандад. Экбаль подумал, что речь идет о некоем империалистическом заговоре. Но Джандад продолжал: «ЦК и Революционный совет приняли решение, что Hyp Мухаммад Тараки должен быть казнен. Выполнение этого приказа поручено вам». Экбаль заметил: «Насколько мне известно, решения ЦК и Революционного совета находят отражение на бумаге. В связи с этим считаю, что для выполнения этого приказа нам следует располагать соответствующим документом». Джандад заявил: «Не будьте глупцом! Какой еще документ? Состоялся Пленум Центрального комитета, Тараки исключили из Революционного совета и ЦК. Он уже не жилец. Это решение не секретное». Экбаль и Вадуд заметили, что, по слухам, Тараки должны были отправить в СССР. Джандад ответил, что русские отказались его принимать. Тогда офицеры сказали: если Тараки совершил преступление, то об этом должны были сообщить по радио. Джандад заверил, что все так и произойдет – в свое время: «У партии есть секреты, и это не вашего ума дело. Делайте, что приказано». Затем Джандад отправил Экдаля купить девять метров белой хлопковой ткани для савана.

Якуб приказал похоронить Тараки рядом с братом. Экбаль и Рузи после некоторых затруднений нашли могилу, сделали все необходимые приготовления, а потом встретились с Вадудом во дворце.

Когда трое мужчин пришли за Тараки, он был в домашнем халате. Рузи заявил: «Нам приказано доставить вас в другое место». Тараки попытался дать ему немного денег и драгоценности, чтобы тот передал их своей жене. Рузи велел Тараки оставить вещи при себе.

Группа спустилась в маленькую комнату, где стояла ветхая кровать. Тараки вручил офицерам свое партийное удостоверение и часы и попросил передать их Амину. Рузи велел Экбалю связать руки Тараки простыней и приказал тому лечь на кровать. Тараки подчинился. Рузи закрыл рот Тараки и приказал Вадуду связать ему ноги, пока Экбаль сидит на них. Затем Рузи закрыл лицо Тараки подушкой. Когда он убрал ее, Тараки был мертв. Все это заняло около пятнадцати минут. Не тратя времени на саван, они завернули тело Тараки в одеяло, перенесли в свой «Лендровер» и отвезли на кладбище. Докладывая об этом Джандаду, они плакали[12]12
  Приведенное описание основано на порой противоречащих друг другу показаниях Экбаля, Вадуда и Джандада, полученных в ходе расследования гибели Тараки после свержения Амина. См.: Аблазов В. И. Афганистан. Четвертая война. С. 149-156.


[Закрыть].

Вечером власти объявили: Тараки скончался после «непродолжительной тяжелой болезни»^{85}.

Настроения Москвы меняются

Убийство Тараки явилось поворотным пунктом. Брежнев принял эту новость особенно тяжело. Он обещал защитить Тараки: «Какой же это подонок – Амин: задушить человека, с которым вместе делал революцию… Разве можно верить моему слову, если все мои заверения в поддержке и защите остаются словами?»^{86},[13]13
  Чазов передает то, что услышал от Андропова.


[Закрыть] Андропов, подавленный неспособностью своего ведомства контролировать события, теперь намеревался заменить Амина на политика посговорчивее.

Но эта катастрофа стала не только личным провалом. Несмотря на то, что к афганским военным и гражданским организациям была прикомандирована масса советников, несмотря на всю экономическую, военную и политическую помощь, которую выделил Советский Союз, правительство СССР и его представители в Кабуле оказались бессильны повлиять на ситуацию в столице Афганистана, они выглядели беспомощными. Их человека, Тараки, переиграли, и он заплатил за это жизнью. Советское влияние в Кабуле практически сошло на нет. Амин, победивший в борьбе за власть, вел дела ужасно и с удивительной жестокостью. Едва ли СССР мог оставить этот вызов без внимания. Одной из главных движущих сил советской политики в следующие три месяца стало намерение поквитаться за унижение и восстановить контроль над ситуацией.

Настроение Москвы изменилось, и смещение Амина – при необходимости военным путем – теперь казалось вполне вероятным. В срочном порядке подняли прежние чрезвычайные планы. Главного военного советника в Кабуле генерал-лейтенанта Горелова вызвали в Москву в сентябре для обсуждения ситуации, а потом в октябре – на встречу с Огарковым, Устиновым, Андроповым, Громыко и Пономаревым. Во время второго визита Горелова сопровождал генерал-майор Василий Заплатин, который с 1978 года работал советником начальника главного политуправления афганской армии. Горелов охарактеризовал Амина как человека волевого, трудолюбивого работника, исключительно умелого организатора и, по собственному утверждению, друга Советского Союза. Амин, по словам Горелова, действительно был хитрым, лживым и склонным беспощадно подавлять любую оппозицию. Но и Горелов, и Заплатин полагали, что советские власти смогли бы работать с Амином. Что касается афганской армии, то она, по мнению Горелова, была способна справиться с мятежниками, хотя и не дотягивала до современных стандартов. На вопрос о том, будет ли афганская армия сражаться с советской армией, он ответил, что никогда, и эта оценка оказалась верной. Но истинный смысл этого вопроса Горелов понял только потом.

Естественно, Москва теперь искала козлов отпущения, на которых можно было бы свалить крах своей афганской политики. На эту роль напрашивались советские представители в Кабуле. В ноябре Горелова сменил генерал-лейтенант Султан Магометов, а главного советника министра внутренних дел генерала Веселкова – генерал Косоговский. Пользы от посла Пузанова в любом случае уже не было, учитывая, насколько враждебно к нему относился Амин. Пузанова, «учитывая его неоднократные просьбы», отозвали в Москву и отправили на пенсию. Хотя Пузанов был высокопоставленным членом партии, имел за плечами выдающуюся дипломатическую карьеру и провел в Афганистане семь лет – дольше, чем какой-либо другой советский посол до или после него, – никто не удосужился выслушать его отчет или узнать его мнение. На замену Пузанову пришел Фикрят Табеев – первый секретарь обкома КПСС Татарской АССР, который прибыл в Кабул 26 ноября. Его назначили в такой спешке, что он практически ничего не знал о ситуации в Афганистане и даже не слышал о расколе в компартии Афганистана. Первые дни в Кабуле Табеев посвятил подготовке визита Амина в Москву. Никто не предупредил его, что Москва уже обдумывает решение вопроса с Амином. Сам Амин еще праздновал победу над Пузановым, этим «парчамистом», как он его называл, и во время одной из первых встреч с новым послом заявил Табееву: «Надеюсь, вы учли судьбу своего предшественника».

Генерала Заплатина отозвали 10 декабря, когда уже принималось окончательное решение. Он вновь заверил Огаркова и Устинова, что афганская армия справится с задачей. Лояльность Амина Советскому Союзу, по его словам, ни в малейшей степени не должна подвергаться сомнению. Устинов раздраженно заметил: «У вас у всех там разные оценки, а нам здесь решение принимать». Об отправке войск ничего не говорилось, только Огарков что-то буркнул о возможности военных действий. Заплатин прямо заявил, что не видит в этом никакой необходимости^{87}.

Таким образом, советских чиновников, сомневавшихся в целесообразности применения силы, вывели из игры или проигнорировали. И, похоже, лишь сотрудники КГБ в Кабуле имели согласованную и последовательную позицию: от Амина следует избавиться. В разгар кризиса высшие советские чиновники в Кабуле имели слабое представление об Афганистане, а то и вообще никакого.

Решение

Ситуация в Афганистане ухудшалась. В ноябре Амин, пытаясь возложить вину за эксцессы на своего предшественника, опубликовал официальный список ликвидированных после апрельского переворота 1978 года. В нем значилось двенадцать тысяч человек. Амин усиливал террор против своих оппонентов. На столе он держал портрет Сталина, а от советских упреков отмахивался: «Товарищ Сталин научил нас, как строить социализм в отсталой стране… Сначала будет больно, а потом будет очень хорошо!» По данным одного иностранного ученого, в период между коммунистическим переворотом и советским вторжением в одной только тюрьме Пули-Чархи могло быть казнено до двадцати семи тысяч человек. После прихода советских войск были обнаружены массовые захоронения в Герате и Бамиане. По другим оценкам, за 1979 год могли быть убиты пятьдесят тысяч человек, а то и больше. Многие афганцы бежали в Пакистан и Иран. Как обычно, точную статистику получить не удается^{88}.

Несмотря на репрессии, волнения продолжались. В середине октября взбунтовались части 7-й стрелковой дивизии, базировавшейся на окраинах Кабула. Амин использовал войска и авиацию для усмирения непокорных племен. Этих мер было недостаточно. Амин держал под контролем всего 20% территории страны, и с каждым днем управляемая им территория сокращалась.

Советское руководство все еще не было уверено в необходимости крупной войсковой операции. Не произошло ничего такого, что изменило бы тезис восьмимесячной давности: военное вмешательство в Афганистане повредит советским интересам. Однако теперь события стремительно выходили из-под контроля, и подготовка к насильственной смене власти в Кабуле стала приобретать конкретные очертания.

В начале ноября КГБ привез в Москву Бабрака Кармаля и других потенциальных членов альтернативного афганского правительства.

Первая переброска войск, напрямую связанная с возможной операцией против Амина, была санкционирована только 6 декабря. В тот день Политбюро одобрило предложение Андропова и Огаркова отправить в Кабул пятьсот человек, не пытаясь скрыть их принадлежность к советским Вооруженным силам. В конце концов, Амин неоднократно донимал русских своими требованиями прислать мотострелковый батальон для защиты его резиденции.

Восьмого декабря Брежнев встретился с Андроповым, Громыко, Сусловым и Устиновым, чтобы детально обсудить ситуацию и взвесить все за и против ввода советских войск. Стенограмма этого совещания пока не опубликована.

Десятого декабря Устинов вызвал Огаркова и сообщил, что Политбюро приняло предварительное решение отправить войска в Афганистан на временной основе. Он приказал Огаркову составить план переброски 70-80 тысяч солдат. Огарков был изумлен и разозлен: он в принципе выступал против отправки войск, так как это не имело никакого смысла. К тому же 75 тысяч в любом случае недостаточно. Устинов бросил сердито: не дело Огаркова поучать Политбюро, его задача – выполнять приказы.

В тот же день Огаркова вызвали в кабинет Брежнева. Там уже находились Андропов, Громыко и Устинов. Огарков повторил свои аргументы: афганскую проблему следует урегулировать политическими средствами; афганцы всегда нетерпимо относились к присутствию иностранцев на своей земле; советские войска, скорее всего, будут втянуты в военные операции даже против своего желания. Участники совещания остались глухи к его аргументам, хотя сообщили, что принципиальное решение об отправке войск пока не принято.

Вечером, на совещании высших офицеров Министерства обороны, Устинов доложил, что решение об использовании военной силы в Афганистане будет принято в самом скором времени. Затем он начал отдавать устные распоряжения, которые Генштаб превращал в письменные приказы^{89}. Началась мобилизация войск на афганской границе. Десантные и другие элитные части начали прибывать в Туркменистан со всего СССР.

* * *

Решающее заседание Политбюро состоялось 12 декабря. Присутствовали Брежнев, Суслов, Андропов, Устинов и Громыко. Были там и другие, хотя потом утверждалось, что заседание было закрытым[14]14
  Ляховский исходит из того же в книге “Трагедия и доблесть Афгана” (М., 2004. С. 213), хотя из факсимиле записки Черненко, которое он приводит на с. 214, следует, что присутствовали также Гришин, Кириленко, Тихонов и Пономарев.


[Закрыть]. Совещанию была представлен меморандум Андропова, в котором говорилось, что после убийства Тараки в результате массовых репрессий, проводимых Амином, ситуация в партии, армии и государственном аппарате резко обострилась.

Андропов особенно выделял сообщения об участившихся контактах Амина с Западом. Есть доказательства, писал он, что у Амина есть контакты в ЦРУ: они, возможно, завербовали его, когда он учился в США в 60-х годах. ЦРУ пытается создать «нео-Оттоманскую империю», в которую могли бы, кроме Афганистана, войти южные республики СССР. Советская система ПВО не сможет защитить цели в южных республиках – скажем, космодром Байконур, – если американцы разместят ракеты в Афганистане. Афганские запасы урана станут доступны иранцам и пакистанцам. Пакистану, возможно, удастся приобрести южные провинции Афганистана. Если Амин действительно собирается переориентировать внешнюю политику страны на Запад, это сорвет советские усилия по сохранению Афганистана как дружественной стабильной страны, буферной зоны на южной границе СССР. Между тем антисоветские настроения в Афганистане росли. Бабрак Кармаль и другие эмигранты просили СССР повлиять на политическую ситуацию в Афганистане, пусть даже силой оружия. Советский Союз должен действовать решительно: сместить Амина и упрочить афганский режим.

Эти аргументы были не такими уж надуманными. В 1979 году эксперты ЦРУ рассматривали возможность перенесения из Ирана в Афганистан станций радиотехнической разведки, которые закрыл Хомейни^{90}. В начале ноября в Тегеране взяли в заложники американских дипломатов, и политика США стала менее предсказуемой. Советские опасения по поводу безопасности республик Средней Азии имели некоторое основание. Они подтвердились впоследствии, когда моджахеды, а затем и «Талибан» начали действовать в Таджикистане и Узбекистане вместе с исламской оппозицией^{91}.

Западные и даже некоторые российские историки склонялись к тому, что советскими политиками завладела паранойя, что они просто выдумывали обоснования для вторжения. Возможно, это тоже имело место. Но в атмосфере холодной войны каждая сторона имела склонность преувеличивать угрозу, исходящую от другой стороны, и исходить из самых негативных сценариев: это было гораздо надежнее, чем надеяться на лучшее. Позже аналитики обращали внимание на совпадение: решение НАТО разместить в Европе ракеты «Першинг-2» было принято в тот же день, когда Политбюро вынесло свое судьбоносное решение по Афганистану. Но учитывая, насколько сложны и запутанны процедуры принятия решений в большинстве правительств, маловероятно, что новости о ракетах серьезно повлияли бы на мнение членов Политбюро, даже если бы они достигли их ушей к этому моменту.

Был ли Амин завербован ЦРУ и вступало ли оно в контакты с ним, до сих пор неясно. Возможно, это был отвлекающий маневр. В начале 1979 года посол Дабе спросил шефа местного отделения ЦРУ: правда ли, что Амин – агент ЦРУ? Тот заверил его, что это не так^{92}. Русские знали, что с февраля 1979 годаАмин пять раз встречался с Амштутцем – исполняющим обязанности главы посольства США после убийства Дабса. Они не смогли выяснить, что происходило на этих встречах. Но для Амина было бы естественно последовать примеру Дауда и перестраховаться, сделав ставку сразу на обе стороны.

Возможно, как доказывали потом некоторые американцы, у США и не было в отношении Афганистана планов такого рода, какие им приписывали советские власти. Но тогда русские не могли быть в этом уверены. Так что, видимо, неизбежна была ориентация на самый худший вариант: укрепление позиций врага прямо на южной границе СССР.

Андропов при поддержке Устинова доказывал, что эти соображения сами по себе оправдывают военное вмешательство. Он заметил, что в Кабуле уже есть два советских батальона, и этого хватит для проведения успешной операции. Суждение Андропова было чрезвычайно оптимистичным, военные с ним принципиально не согласились. Однако Андропов добавил, что будет разумно разместить ближе к границе дополнительные силы, которые можно использовать, скажем, против мятежников[15]15
  Пересказ доклада Андропова основан на заметках, сделанных А. Добрыниным. Они предоставлены Международному проекту исследования истории холодной войны Оддом Арне Вестадом.


[Закрыть].

Собравшиеся единодушно решили ввести войска. Никаких официальных записей совещания не велось. Черненко зафиксировал решение в коротком рукописном документе, скромно озаглавленном «К положению в “А”». Там говорилось:

1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные т.т. Андроповым Ю.В., Устиновым Д.Ф., Громыко А. А. Разрешить в ходе осуществления этих мероприятий им вносить коррективы непринципиального характера.

Вопросы, требующие решения ЦК, своевременно вносить в Политбюро.

Осуществление всех этих мероприятий возложить на т.т. Андропова Ю. В., Устинова Д. Ф., Громыко А. А.

2. Поручить т.т. Андропову Ю.В., Устинову Д.Ф. и Громыко А. А. информировать о ходе выполнения намеченных мероприятий^{93}.

Единственным человеком из этого узкого круга, поделившимся впечатлениями, был Громыко. В мемуарах он писал:

Этот кровавый акт [убийство Тараки] произвел потрясающее впечатление на советское руководство. Л. И. Брежнев особенно тяжело переживал его гибель. В конце концов в такой обстановке и было принято решение о введении ограниченного контингента советских войск в Афганистан.

После того как это решение было принято на Политбюро, я зашел в кабинет Брежнева и сказал:

– Не стоит ли решение о вводе наших войск оформить как-то по государственной линии?

Брежнев не стал отвечать сразу Он взял телефонную трубку:

– Михаил Андреевич [Суслов], не зайдешь ли ко мне? Есть потребность посоветоваться…

Брежнев проинформировал его о нашем разговоре. От себя добавил:

– В сложившейся обстановке, видимо, нужно принимать решение срочно – либо игнорировать обращение Афганистана с просьбой о помощи, либо спасти народную власть и действовать в соответствии с советско-афганским договором.

Суслов сказал:

– У нас с Афганистаном имеется договор, и надо обязательства по нему выполнять быстро, раз мы уж так решили. А на ЦК обсудим позднее.

Состоявшийся затем в июне 1980 года Пленум ЦК КПСС полностью и единодушно одобрил решение Политбюро. Еще во время рабочих совещаний перед принятием окончательного решения о вводе наших войск начальник Генерального штаба маршал Советского Союза Н. В. Огарков высказывал мнение о том, что отдельные части афганской армии могут оказать сопротивление.

Первоначально предполагалось, что наши войска будут только помогать местным жителям защищаться от вторгшихся извне банд, оказывать населению содействие продовольствием и предметами первой необходимости – горючим, тканями, мылом и т.д. Мы не хотели ни увеличивать численность своего контингента, ни втягиваться в серьезные боевые действия. Да и разместились наши войска в основном гарнизонами в городах^{94}.

Советские власти видели все аргументы против силового вмешательства: участие в кровавой гражданской войне, колоссальные человеческие жертвы и материальные затраты, превращение СССР в страну-изгоя. Они беспокоились, что военное вмешательство в Афганистане серьезно повлияет на отношения Востока и Запада. Но к концу 1979 года последнее соображение уже не играло роли. Крючков описал сложившуюся обстановку на Съезде народных депутатов в конце 1989 года^{95}. Разрядка сворачивалась, а гонка вооружений ускорялась, говорил он. Сенат США уклонялся от ратификации договора об ограничении стратегических вооружений, а это был ключевой элемент в налаживании доверия между двумя сверхдержавами. Американцы разрабатывали новые вооружения (в том числе бомбардировщик Би-1 и новые ракеты Эм-икс) и усиливали стратегическую блокаду Советского Союза. Крючков признавал, что некоторые шаги американцев были реакцией на действия советской стороны. Но русским казалось, что американцы пытаются подорвать паритет, который уже много лет обеспечивал довольно стабильные рамки конфронтации сверхдержав. Советские власти посчитали, что им почти нечего терять.

После смерти Тараки вариантов в любом случае оставалось все меньше. Решение вторгнуться в Афганистан, прикрытое разговорами о самозащите и помощи дружественной стране, было, несомненно, серьезнейшей политической ошибкой. Но эта политика не была иррациональной, и к моменту принятия окончательного решения в декабре 1979 года такой исход был практически неизбежен. Версия о том, что это лишь безответственный шаг, принятый в секрете небольшой группой геронтократов, может быть удобна для всех остальных членов тогдашнего Политбюро, а также для бесчисленных гражданских и военных чиновников и сотрудников спецслужб, участвовавших в афганской операции, но критики она не выдерживает.

В любом случае механизмы достижения консенсуса внутри советской машины еще работали. В июне 1980 года прошел специальный партийный пленум, на котором Громыко представил обоснование советской политики в Афганистане. Эту политическую линию поддержали все присутствующие. Горячими аплодисментами были встречены и слова Эдуарда Шеварднадзе, будущего министра иностранных дел при Горбачеве: «В мире знают, что Советский Союз и его руководитель не оставляют друзей на произвол судьбы, что его слово не расходится с делом»^{96}.