Текст книги "Афган: русские на войне"
Автор книги: Родрик Брейтвейт
Жанр:
Военная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
Глава 7.
Строители нации
Еще до того, как советские войска перешли Амударью, в Афганистане уже находилась другая армия – армия советников, пытающихся построить «социализм». А после них пришли другие иностранцы, которые попытались строить «демократию». До войны помощь Афганистану оказывали Соединенные Штаты, Советский Союз, Германия, другие страны. Но у русских было преимущество, ясная модель, от которой можно было отталкиваться: советские республики Средней Азии. Россия за сто лет имперского правления принесла туда законность и правопорядок, обеспечила чистую воду, здравоохранение, всеобщее образование для мальчиков и девочек, экономическое развитие, а элите предоставила заманчивые перспективы. Прогресс обошелся дорого: продолжительная партизанская война в 20-е годы, до миллиона погибших во время коллективизации Казахстана в 30-е годы, повсеместная коррупция и политические репрессии, порой еще более жестокие, чем в других республиках СССР. Тем не менее, один американский ученый заключил в 1982 году: «Советское руководство может по праву заявлять, что создало модель развития, позволяющую обеспечить один из высочайших уровней грамотности, лучшую систему здравоохранения и более высокий общий уровень жизни, чем где бы то ни было еще в мусульманском мире»{203}. И хотя чрезвычайные меры 20-х и 30-х годов были уже неприменимы, серьезных причин полагать, что методы, сработавшие в Средней Азии, не сработают в Афганистане, было немного.
Проекты помощиСогласно советским данным (их, впрочем, нельзя назвать ни систематическими, ни последовательными), помощь Афганистану в 1954-1980 годах составила полтора миллиарда рублей. Русские построили электростанции, ирригационные системы, фабрики, скважины для добычи природного газа и элеватор, который и после войны долго оставался одной из достопримечательностей Кабула. Многими из этих объектов помогали управлять советские специалисты. Помимо офицеров армии и ВВС, советские власти обучали афганских рабочих, технический персонал и инженеров. Согласно официальной советской статистике, такую подготовку к 1980 году прошли более семидесяти тысяч человек. В 1979-1980 годах СССР оказал Афганистану экономическую помощь на пятьсот миллионов рублей: кредиты, субсидии, транспорт, топливо, поддержка сельского хозяйства. В феврале 1987 года советские власти выделили безвозмездную помощь на 95° миллионов рублей, чтобы смягчить перспективу неизбежного вывода войск. Помощь Афганистану составляла в то время значительную, хотя и не подавляющую часть советской помощи странам третьего мира. Последняя в 1982-1986 годах, согласно некоторым оценкам, достигла 78 миллиардов долларов. Помощь афганским военным и расходы, связанные с советской военной операцией в Афганистане, составляли 1578,5 миллиона рублей в 1984 году, 2623,8 миллиона в 1985 году, 3197,4 миллиона в 1986 году и 4116 миллионов в 1987 году (то есть около 7,5 миллиарда долларов за четыре года). Для сравнения: весь советский военный бюджет только в 1989 году составлял 128 миллиардов долларов. Согласно официальной российской статистике, долг Афганистана перед СССР к октябрю 1991 года достиг 4,7 миллиарда рублей: примерно десятая доля всей задолженности развивающихся стран перед СССР, вдвое меньше, чем задолженность Индии{204}.
После начала войны СССР приложил все усилия, чтобы начатые проекты продолжали работать, и зачастую это создавало серьезную угрозу для советских специалистов. На крупном проекте оросительной системы в районе Джелалабада было занято около шести тысяч человек и созданы шесть больших хозяйств, занимавшихся производством цитрусовых, растительных масел, молочных продуктов и мяса. За это время построили дамбу и крупный канал, ГЭС и насосную станцию, ремонтную мастерскую, деревообрабатывающий и консервный заводы. Это был крупнейший в стране экономический проект. Утверждали даже, что он крупнейший из подобных проектов во всех развивающихся странах. Но он располагался в уязвимом месте: в часе езды от Пакистана, неподалеку от базы двух советских бригад и авиабазы. Фермы подвергались нападениям моджахедов, минировавших дороги. Главный эксперт комплекса Б.Н. Миханов и 77 его коллег (по большей части специалисты среднего возраста, семейные люди) регулярно сталкивались с угрозами, а их афганских сотрудников могли похитить и убить. Но они оставались на посту, а на работу ходили с гранатами, автоматами и запасом патронов, чтобы защитить себя. Проект существовал до тех пор, пока русские не покинули страну. Моджахеды разрушили комплекс во время неудачного наступления на Джелалабад весной 1989 года{205}.
Еще одним крупным проектом был Политехнический институт в Кабуле, построенный задолго до начала войны. Главным советником ректора там работал Александр Лунин. Он возглавлял коллектив из более чем ста советских преподавателей. Кроме трех факультетов (строительного, геологического и электромеханического), действовало подготовительное отделение, куда принимали студентов из бедных семей. Им помогали освоить русский язык и другие предметы. Институт продолжал работать, несмотря на угрозы, обстрелы, мины-ловушки и гибель сотрудников{206}.
Какую пользу принесла вся эта помощь афганскому народу, не совсем ясно. До прихода к власти коммунистов к власти в Афганистане СССР выделял средства более или менее рачительно. Но идеологически обусловленное (и в итоге тщетное) стремление строить «социализм» исказило этот подход{207}. Многие программы помощи с самого начала слабо подходили для местных условий. А многие проекты за тридцать лет боевых действий пришли в упадок. Запасы гуманитарной помощи использовались для личной выгоды, или же их присваивали моджахеды.
И все эти усилия почти не принесли русским тех политических дивидендов, на которые они надеялись. Они не смогли предотвратить убийство Тараки. Они держали в узде преемника Амина – Кармаля, но в результате возникли другие проблемы. Обилие советников из СССР и их постоянное вмешательство в повседневные дела лишили их афганских коллег всякого чувства ответственности и инициативы. Зачем идти на риск, если советские товарищи готовы принять этот риск на себя? Сталкиваясь с вмешательством на всех уровнях военной и гражданской бюрократии, афганцы зачастую пожимали плечами, оставляя все затруднения русским. Наджибулла, президент Афганистана с 1986 года, так описал заседание кабинета министров: «Мы сидим за столом. Каждый министр приходит с советником. Начинается заседание, разгорается дискуссия, и постепенно советники придвигаются все ближе и ближе к столу, а наши люди, соответственно, отодвигаются и в конце концов за столом остаются только советники»{208}.
СоветникиМногие советники верили, что их миссия – помогать местным, и отдавали этому делу все силы. Советник по делам молодежи, журналист Владимир Снегирев по прибытии в страну ликовал: «Возможно, мне посчастливилось стать свидетелем одной из самых яростных и трагических революций на исходе века». В марте 1982 года он участвовал в праздновании афганского Нового года на кабульском стадионе: «Поразительный, только здесь возможный контраст. На трибунах многие женщины прячут свои лица под чадрой – дикость, средневековое мракобесие, а на поле стадиона с неба опускаются парашютистки – тоже афганки, выросшие на этой земле. Чадра и парашют. Не надо быть провидцем, чтобы предсказать победу парашюту». Однако вскоре Снегиреву пришлось поломать голову над неразрешимой проблемой: почему столь многие афганцы так ожесточенно сопротивляются этой по сути демократической революции, совершенной с благими намерениями? Более двадцати лет спустя – после гражданской войны, правления «Талибана» и американского вторжения – Снегирев с печалью осознал прежнюю свою наивность: он сам жил в разлагающемся оруэлловском государстве без будущего.
Но мечты оставались: свобода, равенство, братство. Социальная справедливость. Долой угнетателей трудового народа! «Весь мир насилья мы разрушим!» Коллективизм и братское сострадание. Интернациональная помощь. Эти мечты были впитаны с материнским молоком, заучены из букваря, вызубрены, они стали частью нас. И ведь еще была огромная и казавшаяся нам могучей родная страна. Да, в этой стране все жили одинаково бедновато, но зато там не было такой ужасающей нищеты, а были гиганты индустрии, каналы и гидростанции. И был Гагарин и Олимпиада в Москве. Нам бы не таких заскорузлых вождей, как Брежнев и его окружение, тогда все сложилось бы по-другому. Так думал я, так думали многие мои сверстники. Попав в Афганистан, еще не успев как следует осмотреться, мы начинали делать то, к чему готовились всю предыдущую жизнь… А здесь время словно вернулось вспять.. Тогда что же получается? Если в этой стране нашлась сила, которая захотела вытащить свой народ из мрака, дать детям возможность ходить в школу, крестьянам пахать не на быках, а тракторами, девчонкам смотреть на мир не сквозь сетку чадры, то разве это не революция? Не борьба грядущего с обреченным? И я к этому причастен{209}.
Все лето 1979 года прибывали специалисты: партийные, военные, технические, комсомольские, профсоюзные (хотя в Афганистане не было рабочего класса), даже из Минречфлота (хотя навигация на афганских реках едва ли возможна){210}. Советники теперь присутствовали во всех афганских министерствах, на заводах, в транспортных компаниях, банках и образовательных учреждениях. Число советников в МИДе и МВД, вероятно, исчислялось сотнями{211}. До войны услуги советских экспертов в Афганистане оплачивались неважно даже по сравнению с экспертами из других соцстран: тем платили до тысячи долларов в месяц. После вторжения зарплата советников из СССР выросла примерно до семисот долларов: значительно больше, чем они могли получать на родине. Прибавку прозвали «гробовыми деньгами»{212}.
Многие из советских граждан, отправившихся в Афганистан, были квалифицированными специалистами, но некоторые – любителями, энтузиастами. Многие приехали туда добровольно в силу своего идеализма или жажды приключений, или же потому, что это был единственный способ попасть за границу, или потому, что надеялись сами измениться к лучшему. Но у многих (может, и у большинства) людей, оказавшихся советниками в Афганистане, выбора не было. Военным и партийным специалистам приказали ехать. Другим предлагали поехать добровольно, что большинство и сделало более или менее охотно: отказ отрицательно сказался бы на их карьере.
К концу 1980 года в Афганистане работали 1600-1800 советских военных советников. От шестидесяти до восьмидесяти из них носили генеральское звание. К каждому батальону афганской армии были прикреплены три-четыре офицера, к полку – четыре-пять, дивизии – одиннадцать-двенадцать, а также сопоставимое число переводчиков{213}. Они носили афганскую военную форму и получали зарплату выше, чем служащие 40-й армии. Советники могли за год накопить на машину, за два – на первый взнос за квартиру в кооперативном доме на родине. Обычному советскому офицеру на это требовалось куда больше времени. Неудивительно, что военные, по словам Валерия Ширяева, служившего переводчиком в афганской дивизии, ненавидели советников. У входа на территорию некоторых советских частей висели таблички: «С собаками и советниками вход воспрещен».
Отношение армейских офицеров изменилось, когда стало ясно, что сотрудничать с афганской армией может быть очень опасно. В боях погибли генерал Николай Власов и генерал-лейтенант Петр Шкидченко, чей вертолет рухнул, когда он руководил операцией афганской армии у города Хост в январе 1982 года. В 1983-1984 годах каждый третий советник в дивизии Ширяева погиб. И все равно были случаи, когда советские отряды отказывались выделить раненым советникам место в вертолете: раз работают на афганцев, пусть афганцы их и эвакуируют{214}.
Среди гражданских специалистов самыми многочисленными были партийные советники. В 1983 году при ЦК НДПА работали восемьдесят советников и пятьдесят переводчиков. Они участвовали в работе партийных и государственных механизмов и нередко сочиняли для афганских политиков речи, которые переводились на дари или пушту{215}. Эти люди перед отправкой в Афганистан не проходили специальной подготовки, кроме недельного вводного курса. Похоже, предполагалось, что ортодоксальные идеологические схемы, которые якобы работали в Советском Союзе, должны сработать и в Афганистане. На деле они работали так же плохо, если не хуже. Многие партийные советники были сомнительными экспертами, особенно в первые годы, когда Афганистан считался свалкой для людей, ничего не добившихся на родине, в СССР. За некоторыми достойными исключениями очень немногие из них имели хоть какое-то представление о стране. Они просто пытались применить в Афганистане политические и организационные схемы, которые уже исчерпали себя в Советском Союзе.
Вскоре после переворота 1978 года в СССР стали обсуждать возможность отправки в Афганистан комсомольских советников. С мая 1979 по ноябрь 1988 года в Афганистане работали около ста пятидесяти работников комсомола. Перед ними стояла задача организовать молодежное движение в городах и кишлаках{216}. Все они были добровольцами, по крайней мере в теории. Их вербовали по всему Советскому Союзу. Внезапно им могли позвонить: «Предложено рекомендовать вас для поездки “за речку”»{217} для работы с Демократической организацией молодежи Афганистана (ДОМА). Они проходили полуторамесячный курс истории, культуры, традиций и языков Афганистана, а затем отправлялись на задание. Сначала они попадали в Кабул.
* * *
Комсомольских советников направляли в группы по работе с детьми и подростками, по идеологическим и международным вопросам, издательской работе и для работы в провинции. Но изначально их главным делом было обеспечить ДОМА всеми церемониальными атрибутами: создать ЦК, секретариат, орготдел, отделы по политическому просвещению масс, военно-патриотическим вопросам, по работе с пионерами, по международным, финансовым и административным вопросам. Они организовали комитеты в провинциях и открыли Центральный дворец пионеров в 1981 году в присутствии подруги Кармаля Анахиты Ратебзад. Комсомольцы распространили десять тысяч экземпляров классического произведения соцреализма – «Как закалялась сталь» в переводе на афганские языки. Надо думать, счастливые обладатели этого перевода были сильно озадачены. По утверждениям комсомольцев, в конце 1988 года, когда их стали отправлять на родину, в ДОМА было 220 тысяч членов. Скептик мог бы предположить, что тут немалую роль сыграл двойной счет.
Николай Захаров прибыл в страну одним из первых. Он приземлился в аэропорту Кабула в самый разгар перестрелки, и все иллюзии, какие у него еще могли остаться, вскоре рассеялись. Было совершенно ясно, что его новые афганские коллеги намерены работать по-своему. Он отметил в дневнике, что заместитель главы ДОМА Абдуррахман, изрядно выпив, заявил: «Для полной победы мы не допустим никаких оппозиционных выступлений, даже если придется идти по трупам»{218}. Молодые люди, с которыми работала ДОМА, не подавали особых надежд, они находились под сильным влиянием исламских, маоистских и националистических идей. У советников не было средств на продвижение собственной идеологии. Ни афганские власти, ни местные жители практически не обращали внимания на их рекомендации. И методы, которые могли бы дать результат в Советском Союзе, совершенно не подходили для Афганистана. Уже в декабре 1981 года один советник с сожалением признавал: «Скопированная с ВЛКСМ система учета кадров совершенно не учитывает реального положения дел. Несмотря на принятую инструкцию по этому вопросу, в стране нет единой системы учета кадров. Одна из причин – ее нежизненность»{219}. Неудивительно, что большинство их усилий оказались тщетными.
Естественно, большинству советников требовались переводчики. Некоторых набрали в Таджикистане и Узбекистане. Другие прибыли из элитарных академических институтов Москвы и Ленинграда, которые по уровню изучения Афганистана, его истории, его народов, языков и культуры могли соперничать с кем угодно в мире.
В июне 1979 года Евгений Киселев готовился сдавать госэкзамены в Институте стран Азии и Африки (ИСАА) МГУ. После университета советских студентов обычно трудоустраивали туда, куда указывали власти. Киселев рассчитывал получить работу в ТАСС в Кабуле. Однако его вызвали в кабинет декана, где его и пару других студентов ждали двое в штатском. Киселеву и товарищам сообщили, что все распределения отменены и что выпускников этого года, изучавших персидский и пушту, отправят в Афганистан. Затем с ними провели беседу два полковника: лощеные, с хорошими манерами, вежливые, типичные штабные. Студентам напомнили, что они – военнообязанные: поэтому их призывают в армию. Двенадцатого июля они вылетели в Кабул и были прикреплены к афганским военным частям для работы вместе с военными советниками. Они носили афганскую форму, и им, как и советникам, платили больше, чем советским офицерам того же ранга. Киселева и еще пятерых переводчиков поселили в трехкомнатной квартире в новом микрорайоне, только что сданной и еще не обустроенной. В комнатах были бетонные полы и стояли железные кровати – ни матрасов, ни подушек, ни простыней. Киселеву удалось разыскать в городе несколько одеял и матрасов. Мебель тоже пришлось добывать самим{220}.
Среди новичков был Андрей Грешнов. Он надеялся закончить обучение в Кабуле, однако еще не сдал экзамен по истории КПСС – необходимое требование для зарубежной поездки. С грехом пополам Грешнов все-таки сдал экзамен и прослушал в ИСАА краткий курс поведения советского гражданина за границей. Но учебу продолжить не удалось: Грешнову заявили, что он будет переводчиком в афганской армии, а если откажется, его исключат из университета. Две недели спустя, так и не сдав госэкзамены, Грешнов улетел в Кабул. После приземления он понял, что фарси, который он изучал в университете, имеет мало общего с дари, звучащем на улицах Кабула. Его поселили в той же квартире, что и Киселева{221}.
ЖенщиныЖенщины оказывались в Афганистане по разным причинам. Если они служили в армии, они ехали туда по назначению, нравилось им это или нет. К началу 80-х годов женщины составляли 1,5% советских военнослужащих{222}. Во время Второй мировой войны женщины входили в экипажи бомбардировщиков и истребителей, были командирами танков и снайперами. Теперь же они служили архивариусами, шифровальщицами и переводчицами в штабном аппарате, работали на базе материально-технического обеспечения в Пули-Хумри или Кабуле, а также врачами и медсестрами в госпиталях и фронтовых медчастях. Гражданские специалисты стали появляться в Афганистане с 1984 года. Они работали в штабах, в полковых библиотеках, в военных магазинах и прачечных, в «Военторге», были секретарями. Командующему 66-й отдельной мотострелковой бригадой в Джелалабаде удалось найти машинистку, которая могла выполнять еще и обязанности парикмахера{223}.
Мотивы тех, кто приехал добровольно, разнились. Врачи и медсестры отправлялись на работу в госпиталях и медпунктах из чувства профессионального долга. Некоторым приходилось ухаживать за ранеными под обстрелом, как их предшественницам во время Второй мировой, и уже в первые дни после прибытия в Афганистан они сталкивались с ужасными ранами{224}. Некоторыми женщинами двигали личные мотивы: неудачи в личной жизни или деньги. В Афганистане платили двойную зарплату{225}. Другие искали приключений: для одиноких женщин, не имевших связей в верхах, гражданская служба при советских силах за границей была одним из немногих способов увидеть мир. В отличие от женщин-военных, гражданские служащие всегда могли разорвать контракт и через неделю оказаться дома.
Елене Мальцевой хотелось внести свой вклад в ту помощь, которую ее страна оказывает афганскому народу. Ей было девятнадцать, и она училась в Таганрогском мединституте. В 1983 году она написала в «Комсомольскую правду», что ее однокашники – не только юноши, но и девушки – хотят испытать себя, закалить:
И, кроме того, мы все время ощущали в себе потребность готовить себя к защите Родины (извините за громкие слова, иначе выразиться не могу) и защищать ее… Почему я рвусь уехать сейчас? Может, глупо это звучит, но просто боюсь не успеть. Ведь именно сейчас там трудно, там идет необъявленная война. И еще. Я буду учить детей, воспитывать их. Но, честно сказать, я к этому еще не готова. Учить, воспитывать можно, когда есть какой-то жизненный опыт, жизненная закалка… Там трудно, и я хочу быть там. Неужели мои руки не нужны? (Снова громкие слова, но разве скажешь иначе?) Я хочу помочь народу этой страны, нашим людям советским, которые там сейчас{226}.
Женщины-контрактники, как и призывники, должны были пройти через военкомат. Многие надеялись попасть в Германию, но там вакантных мест было мало, а работникам военкоматов нужно было выполнять квоту по Афганистану. Поэтому они уговаривали или даже заставляли женщин подать заявление туда.
Женщины в боях не участвовали, но и они время от времени оказывались под огнем. За время войны погибли сорок восемь гражданских сотрудниц и четыре женщины-прапорщика: одни в результате вражеских действий, другие вследствие несчастного случая или от болезни{227}. Двадцать девятого ноября 1986 года в самолете Ан-12, сбитом над кабульским аэропортом, погибли три женщины. Две из них ехали на свою первую работу в Джелалабаде; одну завербовали шестнадцатью днями ранее, другую – менее чем за неделю до катастрофы{228}. В общей сложности 1350 женщин получили за службу в Афганистане государственные награды{229}.
Как и солдат, женщин сначала отправляли во временный лагерь в Кабуле, и они находились там, пока начальство не определяло их дальнейшую судьбу. Некоторые предприимчивые девушки ждать не желали и брали дело в свои руки. Двадцатилетняя Светлана Рыкова напросилась на самолет из Кабула в Кандагар, а потом уговорила вертолетчика отвезти ее в Шинданд, крупную авиабазу на западе Афганистана. Там ей предложили работу в офицерской столовой. Она отказалась и решила подождать. Наконец, на базе открылась вакансия помощника начальника финансовой службы. Рыкова работала в Афганистане с апреля 1984 по февраль 1986 года.
Татьяна Кузьмина, мать-одиночка тридцати с лишним лет, сначала работала в Джелалабаде медсестрой. Потом ей удалось выпросить себе работу в боевом агитационно-пропагандистском отряде (БАПО). Татьяна была единственной женщиной в этом отряде, который доставлял в горные деревни вокруг Джелалабада продовольствие и лекарства, вел пропаганду, устраивал концерты, помогал больным и матерям с младенцами. Она уже должна была окончательно вернуться в СССР, но незадолго до этого отправилась с отрядом на задание и утонула в горной реке. Тело Татьяны нашли только через две недели{230}.
Лилия, квалифицированная машинистка в штабе одного из советских военных округов, получала слишком мало, и чтобы дожить до зарплаты, ей приходилось собирать и сдавать бутылки. Она не могла даже купить нормальную зимнюю одежду. А в 40-й армии ее встретили дружелюбно и хорошо кормили. Она даже не представляла себе, что такое бывает{231}.
Многие из этих женщин в Афганистане вышли замуж, хотя, возможно, изначально таких намерений у них не было. Одна говорила: «Здесь все женщины одинокие, ущемленные. Попробуйте прожить на сто двадцать рублей в месяц – моя зарплата, когда и одеться хочется, и отдохнуть интересно во время отпуска. Говорят, за женихами, мол, приехали? Ну а если и за женихами? Зачем скрывать? Мне тридцать два года, я одна»{232}. Браки могли регистрировать только советские чиновники в Кабуле. Молодая пара из 66-й отдельной мотострелковой бригады в Джелалабаде отправилась в аэропорт и попала под гранатометный обстрел вскоре после выезда с базы. Оба погибли. Наталье Глущак и ее жениху, офицеру из роты связи той же бригады, удалось добраться до Кабула и зарегистрировать брак. Назад они решили не лететь, а поехали на БТР. На въезде в Джелалабад бронетранспортер подорвался на мине с дистанционным управлением. Собрали только верхнюю половину Натальиного тела{233}.
Мужчин было во много раз больше, чем женщин, и отношение к последним было сложным. Полковник Антоненко, командир 860-го отдельного мотострелкового полка, рассказывал: «В полку было сорок четыре женщины. Медсестры, лаборантки станции водоочистки, официантки, повара, заведующие столовой, продавцы магазинов. У нас не было запасов крови. Когда полк возвращался с боевых, если были раненые, то эти женщины иногда отдавали им кровь. Это было на самом деле. Удивительные у нас были женщины! Достойные самых лучших слов»{234}.
Роль медсестер и врачей вопросов не вызывала. Одна медсестра рассказывала, как солдаты принесли раненого, но не уходили: «Девочки, нам ничего не надо. Можно только посидеть у вас?» Другая вспоминала, как молодой парень, чьего друга разнесло в клочья, все рассказывал ей об этом и не был в силах остановиться{235}. Телефонистка из кабульской гостиницы приехала на горную заставу, служащие которой месяцами могли не видеть посторонних людей. Командир заставы попросил: «Девушка, снимите фуражку. Я целый год не видел женщину». Все солдаты высыпали из траншей, чтобы поглазеть на ее длинные волосы. «Здесь, дома, – вспоминала одна медсестра, – у них свои мамы, сестры. Жены. Здесь мы им не нужны. Там они нам доверяли то о себе, что в этой жизни никому не расскажут»{236}.
У одного молодого офицера, выписавшегося из Центральной инфекционной больницы в Кабуле, где его лечили от тифа, холеры и гепатита, начался роман с медсестрой, которая за ним ухаживала. Его ревнивые товарищи рассказали ему, что она – ведьма. Мол, рисует портреты своих любовников и вешает их на стену, и трое его предшественников уже погибли в бою. А теперь она взялась за его портрет. Суеверные чувства овладели им. Однако медсестра так и не закончила рисунок, а офицер получил ранение, но не погиб. «На войне мы, солдаты, были ужасно суеверны», – вспоминал он с сожалением. После Афганистана он больше не виделся с той медсестрой, но сохранил о ней самые теплые воспоминания{237}.
В конечном счете заслуги медсестер не получили официального признания. Александр Хорошавин, служивший в 860-м отдельном мотострелковом полку в Файзабаде, двадцать лет спустя с горечью узнал, что Людмила Михеева, работавшая медсестрой в его полку с 1983 по 1985 год, не получила никаких льгот, причитавшихся любому ветерану{238}.
Женщины часто подвергались давлению со стороны мужчин, готовых прибегать как к лести, так и к угрозам. Многие ветераны говорили о них с обидой и презрением, называли их «чекистками» и намекали, что они продались за чеки – валюту, которой пользовались советские граждане в Афганистане. Некоторые признавали, что медсестры и врачи могли отправиться в Афганистан из лучших побуждений. Но мало у кого находились добрые слова в адрес остальных – секретарш, библиотекарш, кладовщиц или прачек. Их обвиняли в том, что они отправились в Афганистан за мужчинами и деньгами.
Женщины негодовали и изобретали защиту. Некоторые находили покровителя, чтобы держать других подальше от себя[36]36
К этой тактике женщины прибегали и в других обстоятельствах, например во время длительной работы на станции в Антарктике, где одна или две женщины могли месяцами находиться взаперти с коллегами-мужчинами. По материалам беседы с Мередит Хупер 17 мая 2008 года.
[Закрыть]. У многих генералов Второй мировой войны, в том числе у Константина Рокоссовского и Георгия Жукова, были ППЖ, «походно-полевые жены». На афганской войне этот институт возродился. Андрей Дышев сочувственно описывает его в романе «ППЖ», где рассказывается история медсестры Гули Каримовой, добровольно отправившейся в Афганистан, и капитана Герасимова, ее возлюбленного{239}.[37]37
За правдивость описанных событий ручаются полковник Антоненко, Валерий Ширяев и Александр Гергель.
[Закрыть]
Военный переводчик Валерий Ширяев полагал, что это отражает социальную реальность самой России: многие солдаты были родом из провинции и рассматривали женщин как добычу либо как объект избиения. Но в Афганистане хотя бы партийные работники вели себя разумно и не пытались вмешиваться в отношения между людьми, как на родине. Напряженность была неизбежна: «Чем меньше гарнизон, тем меньше женщин и тем больше конкуренция, порой приводившая к дракам, дуэлям, самоубийствам и стремлению погибнуть в бою»{240}.
Не все советские женщины в Афганистане работали на государство. Некоторые знакомились с афганцами (особенно студентами) на родине, в России, и вступали с ними в брак. Галина Маргоева вышла замуж за инженера Хаджи Хусейна. Она с мужем жила в Кабуле, в своей квартире в микрорайоне, неподалеку от аэропорта и рядом с комбинатом жилищного строительства. Галина стала свидетельницей всех изменений режима, всех ужасов гражданской войны и бесчинств «Талибана». Одна женщина по имени Татьяна вышла замуж за афганского офицера Нигматуллу, который учился в СССР. Они поженились, несмотря на сопротивление ее родных и его начальства. Их первый ребенок родился в Минске. Пять лет спустя Нигматуллу назначили в Кабул, потом в Кандагар, а затем в Герат. Он служил при разных режимах: был политработником в дивизии при Наджибулле, в бригаде при моджахедах и снова в дивизии во время правления «Талибана». Татьяна оставалась с ним. Она носила паранджу, выучила фарси, но все равно оставалась атеисткой. Когда троих братьев Нигматуллы убили, Таня приняла девять сирот в свою семью и вырастила их вместе с собственными детьми{241}.
