Текст книги "Красавица"

Автор книги: Робин Мак-Кинли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 5

Два дня пролетели на одном дыхании. На третий день Доброхота и Сидр обнаружили на лугу у заколдованного ручья, где они мирно паслись бок о бок, самостоятельно выбравшись из конюшни. Доброхот, ко всеобщему удивлению, вдруг заартачился, когда Жер пошел его отлавливать, и не подпустил его к кобыле, которая стояла смирно, навострив уши, и ждала, что будет дальше. Сперва я наблюдала за спектаклем с кухонного порога, рассеянно жуя бутерброд с черничным вареньем, сваренным Грейс, затем не выдержала и пошла на луг.

– Твоя болонка-переросток, оказывается, умеет показать норов, – пожаловался Жервен, улыбаясь.

– Давай я попробую. Иначе будем целый день за ними гоняться. Ну что ты, дурачина, – обратилась я к Доброхоту, который, заслонив собой кобылку, наблюдал за моим приближением. – Порезвиться ты уже порезвился – ночь напролет, как я погляжу. Так что теперь не балуй. Долг зовет. – Отступив на несколько шагов, я протянула ему на раскрытой ладони остатки бутерброда с вареньем. – А будешь плохо себя вести, отправлю в коровник.

На мгновение наши взгляды скрестились, и Доброхот, вздохнув, покорно опустил голову, подошел ко мне и ткнулся губами в ладонь.

– Тяжеловоз, – поддразнила я любя и накинула на шею коня припасенный недоуздок.

Доброхот только ухом дернул, когда Жер заарканил кроткую Сидр. Мы повели лошадей обратно в конюшню, при этом Доброхот всю дорогу обнюхивал мои карманы в поисках хлеба с вареньем.

– А жеребенок у них славный получится, – рассудил Жервен. – Хорошо бы в отца пошел…

– Может, она подхватит семейную традицию и родит двойню, – предположила я.

Отец двойни кинул на меня страдальческий взгляд, и мы пошли завтракать.

Я все еще не рассказала Грейс о Робби – боялась, зная, сколько душевных мук ей и без того пришлось вынести. И хотя волшебному зеркалу я верила безоговорочно, мне казалось, этого недостаточно, чтобы решиться нарушить хрупкое благополучие Грейс. К тому же, поскольку Чудище и без того оказалось в доме персоной нон грата, я с трудом представляла, как буду объяснять источник своих знаний. Родные, в отличие от меня, ему вряд ли поверят и увиденное в зеркале примут в штыки одновременно по нескольким причинам. Поэтому я все оттягивала и оттягивала объяснение, продолжая при этом бранить себя в глубине души за отсрочки.

В тот день, когда в гости наведался священник, мы с сестрами оказались в кухне втроем, и Грейс взглядом попросила нас с Хоуп остаться. С Патом Лори я встретилась после своего возвращения впервые и поймала себя на том, что смотрю на него холодным расчетливым взглядом, каким Жер смотрит на свежую партию чугунных чушек. Священник тем временем с улыбкой пожал мне руку, говоря, как я прекрасно выгляжу и как все рады меня видеть.

«Приятный человек, – подумала я, – но и только. Ни к чему Грейс выходить за него замуж, – мелькнула следующая тревожная мысль. – Неудивительно, что она до сих пор не может забыть Робби. Решено, сегодня скажу. Больше тянуть нельзя».

Сын Мелинды, Джон, тот самый, который теперь трудился в подмастерьях у Жервена, пустил слух о моем неожиданном приезде уже на следующий день, и с тех пор в дом нескончаемым потоком тянулись гости – от старых друзей, вроде Мелинды с ее обширным семейством, до любопытствующих шапочных знакомых. Всем не терпелось узнать, как там живется в городе, но я либо уклонялась от расспросов, либо скрепя сердце что-то выдумывала, если не получалось отвертеться. Больше всего удивления вызывало, что я объявилась так неожиданно, словно снег на голову или подменыш в колыбели.

Мелинда пришла в первый же день, когда Джон, вместо того чтобы пообедать с нами, убежал домой, торопясь сообщить новость. После обеда он вернулся с Мелиндой, которая принялась меня целовать и крутить в разные стороны, приговаривая, как я выросла и похорошела. От ее расспросов оказалось труднее всего отбиться – как это она проморгала меня накануне, когда я ехала через городок (все дороги в Синей Горе вели мимо «Грифона»), и чем думала моя тетушка, отпуская меня одну, и неужто я и впрямь приехала без предупреждения. Мелинда определенно решила, что тетушка держит меня в черном теле, и только воспитание не давало ей возмутиться вслух. Отговорка, что лишь на последних милях я оставила попутчиков и поехала одна, Мелинду не убедила. Еще больше она поразилась, узнав, что я пробуду дома всего неделю.

– Полгода с лишним в отъезде, потом полтора месяца в дороге – и всего на неделю домой? Да в своем ли твоя тетушка уме? А когда в следующий раз отпустит?

– Не знаю, – ответила я печально.

– Не знаешь? – начала Мелинда возмущенно, затем посмотрела на мое лицо и осеклась. – Ладно-ладно, молчу. Это ваше семейное дело, не буду лезть. Ты о чем-то умалчиваешь, но это и правильно, я ведь вам не родня. Я люблю тебя, милая, поэтому поспешу откланяться – хотела бы я побыть с тобой подольше, да не стану отнимать тебя у родных, раз ты так скоро уезжаешь.

При всей моей любви к Мелинде ее прямолинейные вопросы вызывали у меня замешательство, поэтому уход хозяйки «Грифона» я приняла с облегчением. Единственной отрадой было видеть ее вдвоем с отцом (они перекинулись парой слов в сторонке, когда Мелинда уже попрощалась с остальными). На лицах у обоих блуждали глуповатые улыбки, о которых ни отец, ни Мелинда, разумеется, не ведали. Я заметила, что Хоуп тоже пристально за ними наблюдает, и сестра, перехватив мой взгляд, улыбнулась мне одним уголком губ. Отвернувшись, мы обе проследовали на кухню к Грейс, с серьезным видом обсуждая окраску пряжи.

Впрочем, после того как Джон растрезвонил всем о замечательных кузнечных мехах – с латунными заклепками! – которые я привезла из города, Мелинда и остальные несколько потеплели к моей злокозненной тетушке. Жер обнаружил новые мехи, невесть откуда взявшиеся на месте прежних, на следующее утро после моего приезда и едва сумел придумать правдоподобную историю для Джона, который через считаные секунды возник на пороге. Джон клялся, что, хоть они и больше старых раза в два, управляться с ними во столько же раз легче.

Гладкая светлая тропа, приведшая меня через лес к родному порогу, исчезла. Как раз в то утро, когда Жеру перепал неожиданный подарок, я пошла прогуляться вдоль опушки. Отыскала отпечатки копыт Доброхота, там, где он перемахнул через неровные заросли тернистого кустарника у самой кромки, но дальше начинался глухой лес. Камни, листва, земля, усыпанная сосновыми иглами, – никакой тропы, никаких копыт, никаких признаков того, что вчера через эту поросль проламывался богатырский конь.

Так я и стояла, вглядываясь в следы копыт, словно в древние руны, пока не пришли первые на тот день заказчики к отцу и Жервену и не обнаружили, что заблудшая овца вернулась в стадо. Дом сразу наполнился гостями, они шли и на следующий день, и через день – я и думать не думала, что в Синей Горе живет столько народу. Всех взбудоражило мое таинственное появление из ниоткуда, к тому же многие помнили богатырскую силу Доброхота, поэтому приходили сказать нам доброе слово и заодно отведать нашего сидра.

На третий день перед самым уходом мистера Лори прибежала Молли, неся в качестве предлога большую банку обожаемых мной маринованных огурцов от Мелинды, а на самом деле, чтобы расспросить меня о городской жизни.

– Похоже, эта тетушка тебя на чердаке запирает. Ты вообще ничего не видела! – досадовала Молли.

– Понимаешь, я в основном сижу за книгами, – оправдалась я.

Молли недоверчиво покачала головой, но тут отец с Жервеном пригласили выпить чаю гостей, пришедших к ним за советом. Лишь после ужина, когда вымыли посуду и зажгли свечи, у нас с родными нашлось время спокойно сесть и поговорить без посторонних. Весь день, с того момента как ушел священник, у меня перед глазами стоял Робби – узкое лицо, озаренное беззаботной улыбкой. Таким я помнила его до отплытия, когда он только готовился уйти в море, чтобы заработать состояние и стать достойным руки Грейс.

Мы расселись вокруг камина с разной мелкой починкой, как встарь, до судьбоносного отцовского путешествия. Я взялась латать упряжь – вопреки горячим протестам родных, не желавших загружать гостью работой. Приятно было снова заняться уютным домашним делом, хотя руки уже успели отвыкнуть и пальцы двигались не так проворно, как раньше.

«Все как прежде, все по-старому», – успокаивала я себя, глядя на привычную обстановку.

Хотелось проникнуться уютом и покоем, чтобы забрать их побольше с собой.

Хоуп довела до конца шов на платье, оторвала меня от починки упряжи и, поставив вместо портновского манекена, принялась закалывать на мне зеленый хлопковый отрез.

– Ну зачем я тебе сдалась? – увещевала я, неуклюже задирая руки, пока Хоуп драпировала ткань по корсажу. – У меня и формы совсем не те.

Хоуп осторожно улыбнулась с полным ртом булавок.

– Еще как те. Всего-то и надо будет подол подшить. Там что, на весь твой громадный замок ни одного зеркала? Неужели ты сама ничего не замечаешь?

– Она еще девчонкой ничего вокруг не замечала, кроме книг и лошадей, – качнула золотистой головой Грейс, склоняясь над рубашкой, которую шила для Ричарда.

– Некрасивой девчонкой, – напомнила я.

– Опять за старое? И не крутись, глупышка, я ведь быстрее закончу, если ты постоишь смирно.

– Булавки колются.

– Стой спокойно, не будут колоться, – невозмутимо проговорила Хоуп. – И все-таки неужели ты не замечала, что вырастаешь из старых платьев и нужны новые?

– Нет. О гардеробе заботятся Лидия и Бесси, и как-то платья всегда сами собой оказываются впору.

– Ух ты! Жаль, одежда близнецов так не умеет.

– Угу, – промычала Грейс, откусывая нитку.

– Сама в себе не замечала никаких изменений… Не поверю! – заявила Хоуп, становясь на колени, чтобы подколоть подол юбки.

– Я посмотрела на седло Доброхота, когда приехала, – припомнила я в угоду сестре. – Ремни в стременах заменили на новые сразу же по прибытии в замок, и сейчас они отпущены на три дырки длиннее, чем тогда. Хотя я сама вроде пряжки не перестегивала.

– Что я говорила? – кивнула Грейс, начиная новый шов. – Кому еще, кроме нашей Красавицы, придет в голову измерять рост по длине стремян?

Все рассмеялись.

– Ох, боже, – ахнула Хоуп. – Потеряла булавку! Завтра ее найдет пятка Ричарда. Все, страдалица, можешь снимать.

– Как? – жалобно протянула я.

Освободившись с помощью Хоуп от платья, я уселась на каменную приступку камина, у ног Грейс, где стояла моя кружка с сидром. Как же не хотелось нарушать уютную тишину…

– Я… Я приехала – именно сейчас – не только чтобы повидаться.

Все оторвались от работы и посмотрели на меня. Тишина пошла трещинами. Я уткнулась взглядом в кружку:

– Никак не решалась вам сказать, откладывала, откладывала… Это касается Грейс.

Старшая сестра опустила недошитую рубашонку и, сложив руки на коленях, посмотрела на меня. Во взгляде мелькнула тревога.

– Что такое?

Не представляя, как подготовить почву, я выпалила на одном дыхании:

– Робби вернулся домой. Пришвартовался в городском доке утром, в день моего приезда сюда. Я прискакала сообщить тебе, чтобы ты не выходила за мистера Лори, пока не увидишь Робби.

Услышав имя Робби, Грейс ахнула и всплеснула руками, которые я поспешила взять в свои.

– Робби? Правда? Поверить не могу… Я так долго ждала… Красавица, это правда?

Я кивнула, глядя ей в глаза. Они медленно закатились, и Грейс без чувств рухнула мне на колени. Я бережно подняла ее и усадила на стуле. Остальные, всполошившись, сорвались с мест. Отец подсунул под голову Грейс подушку, а Хоуп принесла из кухни склянку с чем-то удушливо-едким.

Грейс шевельнулась и подняла голову, глядя на хлопочущих вокруг нее родных.

– Горе, если это окажется неправдой, – молвил отец сурово.

– Знаю, – вполголоса откликнулась я. – Но это правда.

Грейс медленно обвела комнату невидящим взглядом, который прояснился, лишь остановившись на мне.

– Откуда ты знаешь? Расскажи мне все как есть! Ты с ним виделась? Говоришь, он в городе… Прошу тебя!

– Я видела его так же, как видела и слышала ваш с Хоуп разговор в гостиной тем утром. – (Глаза Грейс расширились, а Хоуп ахнула.) – От «Белого ворона» осталось одно название, не представляю, как Робби удалось доплыть на нем до дома. Сам он тоже истощен и измучен. Но живой. И я не знаю, что он предпримет, когда узнает, какая судьба тебя – то есть нас всех – постигла.

– Живой… – прошептала Грейс и посмотрела на отца широко распахнутыми, блестящими, словно капли летнего дождя, глазами. – Надо пригласить его к нам как можно скорее. Здесь он отдохнет и наберется сил.

Отец встал, прошелся по комнате и, помедлив, вернулся к камину.

– Ты уверена? – спросил он меня, ожидая и одновременно побаиваясь заверений.

Я кивнула.

– Колдовство… – пробормотал Жер. – Что уж там.

Отец сделал еще круг по комнате – слишком маленькой для его стати и стремительного широкого шага – и снова замер.

– Я напишу ему тотчас же. И деловые вопросы кое-какие надо уладить. Наверное, лучше мне самому поехать. – Он застыл в нерешительности.

– Незачем, – возразил Жер. – Через несколько дней в город отправляется Каллауэй. Он как раз сегодня предлагал свою помощь – например, сопроводить Красавицу в обратный путь, раз тетушка не считает нужным о ней позаботиться. Ему можно доверить любое послание. Коли попросите привезти сюда Такера, он привезет, будьте спокойны, – к седлу привяжет, если понадобится.

– Да, Ник Каллауэй – малый надежный, – улыбнулся отец. – А я бы, конечно, предпочел второй раз этот путь не повторять. – Я почувствовала, что все отводят взгляды. Отец повернулся к Грейс. – Милая, за шесть лет много воды утекло. Может, лучше тебе пока выждать и посмотреть?

– Выждать? Я шесть лет ждала! Робби не мог меня забыть, как и я его. И потом, теперь мы на равных – у обоих нет ни гроша за душой. – Это она зря, по здешним меркам родные жили довольно богато. Грейс обвела нас лучезарным, счастливым взглядом, которого мы не видели у нее уже шесть лет. – Все будет хорошо. Но ждать я больше не могу.

Жервен с Хоуп обменялись взглядами и медленно расплылись в улыбке.

– Пусть к нему отправят гонца, папа! – распорядилась Грейс не терпящим отлагательств и возражений властным королевским тоном. – Пожалуйста! Я ему тоже напишу.

– Хорошо, – согласился отец.

Следующие три дня пролетели так же быстро и незаметно, как и первые три, – даже, наверное, быстрее, потому что теперь мы все были заняты лишь Робби и Грейс, которая, сбросив тяжкий гнет мучительного ожидания, летала, не чуя под собой ног.

Ее письмо вместе с отцовским доставили Нику Каллауэю, и тот, уверившись, что мне сопровождение не понадобится, решил отправляться в путь завтра же.

– Чего мне здесь зря время терять? Да и обратно хорошо бы вернуться до морозов – иначе, того и гляди, застрянем, время-то к зиме. Через полтора месяца, если повезет, буду в городе, через три, надеюсь, приедем с вашим другом обратно.

Мой отъезд вызывал у него явное недоумение, но после очередных моих заверений, что я в надежных руках, Каллауэй расспросы прекратил.

– Просто мы с попутчиками будем медленнее вас передвигаться, – пояснила я.

– Хорошо, барышня. Доброго вам пути, – пожелал он на прощание и уехал, оставив нас радоваться, что ему не пришло в голову полюбопытствовать, откуда вообще известно про таинственное возвращение капитана Такера.

На шестой день я предупредила, что завтра мне предстоит отправляться обратно, однако все наперебой стали уговаривать меня побыть еще денек. Я сидела на каминной решетке, понуро вертя на пальце перстень с грифоном. Хоуп и Грейс залились слезами. Я ничего не говорила, но, утихомирившись, все погрузились в скорбное, как у гроба, молчание. Отец, встав, положил мне руку на плечо.

– Еще денек. Ты ведь даже полной недели не прогостила.

Я пожевала губу, ощущая всю тяжесть любви родных в отцовской руке, давящей мне на плечо.

– Хорошо, – согласилась я скрепя сердце.

Спала я в ту ночь плохо. Сны мне всю эту неделю не снились, и по утрам я просыпалась со смутной досадой, которая тут же меркла перед радостью, что сейчас я спущусь и увижу за завтраком отца, сестер, зятя и племянников. Однако в эту последнюю ночь мне урывками снился замок, огромные пустынные залы, погруженные в зловещее безмолвие, так пугавшее меня в первые дни. Теперь было еще хуже, потому что шестое чувство наполняло этим безмолвием мои мысли и я ощущала себя полой раковиной, ледяной каменной пещерой, в которой гуляет лишь ветер. Непонятная, но согревающая его душа, которой я научилась доверять за последние месяцы, куда-то пропала, и замок вновь стал чужим и непостижимым, как в первую мою ночь там. Где же мое Чудище? Я искала его и не находила. Шестое чувство молчало.

Проснулась я на рассвете, невыспавшаяся и разбитая. Несколько минут, прежде чем вытащить себя из кровати, смотрела в скошенный потолок, а потом весь день ходила угрюмая и рассеянная, ничто меня не радовало. Пора уезжать, не здесь мое место. Я пыталась скрыть нетерпение, но родные смотрели грустно и непонимающе, поэтому под конец дня я просто избегала встречаться с ними взглядами.

Когда вечером я села, обхватив колени, у камина, не зная, куда деть не занятые работой руки, ко мне подошел отец.

– Завтра утром поедешь? – Голос его едва заметно дрогнул.

Я подняла глаза и обвела всех взглядом:

– Придется. Пойми меня, пожалуйста. Я дала слово.

Отец попытался изобразить улыбку:

– Подходящее мы тебе имя выбрали. Но хотя бы во сне ты будешь так же часто ко мне приходить?

Я кивнула.

– И на том спасибо, – сдавленно произнес он.

Не в силах больше говорить, я поднялась к себе. Сложив стопкой простую одежду, позаимствованную на время у Грейс и Хоуп, я расправила платье, в котором приехала. Сестры предлагали выстирать и выгладить его, я отказалась – незачем прибавлять им работы. В конце концов они уступили моему, как они любили повторять, своенравию, хоть и сетовали, больше меня разбираясь в этих вопросах, что погублю я свой чудесный наряд. Но я только головой помотала. Лидия и Бесси свое дело знают. Собирать мне было нечего, поэтому я улеглась в постель и попробовала заснуть. Однако эта ночь выдалась еще хуже предыдущей – я ворочалась, металась и комкала простыни. Наконец я все-таки уснула.

Сны мне снились тревожные. Я брела по замку в поисках Чудища и вновь, как и в прошлый раз, не могла его найти. «Если ты захочешь меня видеть, отыщешь без труда», – сказал он однажды. Но я проходила покои за покоями, зал за залом, а Чудища нигде не было, и присутствия его не ощущалось. В конце концов я добралась до той комнатушки, где встретила его впервые и где волшебное зеркало показало мне Робби. Хозяин замка сидел в большом кресле, словно так ни разу и не пошевелился за всю неделю разлуки. Обе руки лежали на коленях ладонями вверх – пальцы правой были загнуты.

– Чудище! – воскликнула я. – Думала, никогда тебя не отыщу. – Он не шелохнулся. – Чудище!.. – Я залилась слезами. – Он умер, погиб, и все по моей вине…

С этими словами я проснулась. За окном разливались бледно-серые утренние сумерки – предвестник золотисто-алой зари. Я нащупала свечку, зажгла и увидела при свете дрожащего огонька, что роза в плошке погибает. Она растеряла почти все свои лепестки, которые теперь плавали рядом, словно утлые лодочки, покинутые в поисках более надежного плавательного средства.

– Боже мой, – прошептала я. – Надо возвращаться немедля.

Одевшись, я поспешила вниз, ощупью пробираясь по дому, который уже не очень хорошо помнила. Больше не было слышно ни шороха. Набитую битком вторую седельную сумку я трогать не стала, взяла только опустевшую первую – для моих скромных пожитков хватит с лихвой. Обе сумки так и пролежали всю неделю на столике в углу гостиной. Прихватив из кухни краюху хлеба и немного вяленого мяса, я побежала в конюшню. Хорошо, что я додумалась сделать зарубку на дереве, рядом с которым нашла на утро после своего приезда отпечатки копыт, – теперь я вела встревоженного коня в поводу, выискивая взглядом белую отметину на коре. Отыскав, я взобралась в седло, на ходу поправляя уздечку, и через миг Доброхот уже ломился сквозь заросли.

Однако тропы нигде не было видно. Сперва меня это не насторожило, мы скакали то рысью, то галопом, пока утреннее солнце не осветило нам путь, раскидывая под ногами лоскутный коричнево-зелено-золотистый ковер.

«Надо всего лишь заблудиться в чащобе», – вспомнила я.

Опушка давно скрылась из виду. Я обернулась, проверяя на всякий случай, но за деревьями чернели только другие деревья, за ними – тени следующих, а за ними – тени теней. Я спешилась, ослабила подпругу, поела сама, накормила хлебом коня и пошла рядом, давая ему остыть. Потом нетерпение взяло верх, я забралась в седло, и мы снова понеслись.

Ветки хлестали меня по лицу, Доброхот по ухабистой земле скакал неровно, и чем дальше, тем становилось хуже. В предыдущие две поездки через этот лес ничего подобного не было. К полудню у нас обоих сдали силы, мы изрядно утомились, и Доброхот уже не порывался перейти на бег. А ведь в прошлый раз мы с отцом набрели на тропу всего через несколько часов неспешной езды. Спешившись вновь, я зашагала рядом с Доброхотом, роняющим с губ пену. В конце концов мы наткнулись на неглубокий ручей и, забравшись в воду, принялись пить, плеская водой на разгоряченные лица. Я заметила какой-то странный горьковатый привкус у воды, который потом еще долго держался на языке.

Напившись, мы пошли вдоль ручья – за неимением других ориентиров. По берегу идти было чуть легче, деревья и кусты здесь росли реже, мягкую пружинистую почву покрывала болотная трава и низкие раскидистые кусты. Ручей что-то бормотал себе под нос, не обращая на нас внимания, в горле першило от острого запаха трав, сминающихся под копытами коня. Солнце потихоньку клонилось к западу, а тропы по-прежнему не было видно. По солнечным бликам между деревьями я видела, что мы хотя бы не сбились с первоначального направления, но, возможно, в заколдованном лесу это не играло никакой роли. Я не сказала бы с уверенностью, что замок расположен точно в центре леса – и что мы движемся к центру. Мы просто брели куда глаза глядят. Постепенно нас окутали сумерки – теперь мы заблудились по-настоящему. Я никогда не училась ориентироваться в лесу. Не думала, что понадобится.

Доброхот упрямо шагал вперед. После двенадцатичасового пути даже его богатырская сила оказалась на исходе, ведь отдыхали мы мало, урывками. Не в силах больше оставаться в седле, я в очередной раз спешилась и пошла рядом с конем. Он начал спотыкаться – тем чаще, чем плотнее сгущались тени, а я брела, не замечая, спотыкаюсь или нет, но, когда останавливалась, чтобы взглянуть на небо, ноги в тонких туфлях тотчас начинали ныть и гореть.

Доброхот встал, понурив голову.

– Так будет легче, – сказала я, снимая седло с уздечкой и аккуратно вешая их на ближайший сук. – Может, вернемся еще за ними. – Из седельной сумки я вынула скудные остатки завтрака, а сумку повесила на седло, перекинув через луку. Потом, после недолгого раздумья, стянула тяжелую юбку и забросила к остальным вещам, а тонкие нижние юбки обмотала плащом, туго затянув его ленты на талии. – Ну, пойдем?

Доброхот встряхнулся, настороженно косясь на меня.

– Я тоже не знаю, что происходит. Пойдем.

Он послушно тронулся следом. Без юбки ногам сразу стало свободнее.

Вечер догорал, и серебристый ручей уже казался черным, когда я разглядела слева между деревьями какое-то бледное сияние. Протяжная мерцающая лента, слишком длинная и гладкая для ручья. Задохнувшись, я начала пробираться сквозь неожиданно густые заросли, слыша, как следом, посапывая и фыркая, продирается Доброхот. Дорога! Она уводила направо, а с другой стороны обрывалась в нескольких шагах, теряясь среди камней и песка, совсем не такая гладкая и ровная, как в прошлый раз. Впрочем, наверное, это у меня в глазах темнело и плыло от усталости. Стоило мне ступить на дорогу, как свет совсем померк и серебристая лента превратилась в едва различимую тень.

– Придется ждать, пока выйдет луна, – озабоченно сказала я.

Оглянувшись неуверенно по сторонам, я подошла к краю дороги и села под деревом. Доброхот, внимательно изучив меня, ушел на тропу, где вдоволь повалялся в песке, фыркая, отдуваясь и брыкая в воздухе ногами. Вернувшись, он осыпал меня песком, а я скормила ему остатки хлеба, который он зажевал парой листьев с дерева. Я сидела, обхватив колени руками, дожидаясь, пока луна заберется достаточно высоко, чтобы осветить путь. Казалось, я просидела там много часов, но это лишь казалось. Луна в чистом безоблачном небе взошла рано, и даже звездный свет пробивался через заросли без труда. Дорога бледнела в темноте широкой лентой, пропадающей в чаще. Вздохнув, я подошла к Доброхоту и похлопала его по плечу.

– Повезешь меня?

Я стряхнула краем плаща остатки песка с его спины и вскарабкалась, ухватившись за низкую ветку. Еще годовалым жеребенком он учился повиноваться моим коленям и голосу, задолго до того, как стал ходить в узде и под седлом, но сколько с тех пор воды утекло… Сперва я почувствовала себя неуверенно, оказавшись на этой широченной спине без седла, но, когда Доброхот шагнул на дорогу и пустился легкой, почти шаркающей рысцой, я вцепилась в гриву – и ничего, не упала. Постепенно я стала задремывать. Просыпалась я, лишь когда конь менял шаг, ненадолго переходя с рысцы на галоп, потом снова пускаясь неспешной рысцой. Он шел не опуская головы, навострив уши, а я старалась только не свалиться – и не думать о том, что ждет впереди. Сперва надо найти замок.

Сколько ночей мы так ехали – неведомо. Доброхот в очередной раз перешел с бега на шаг и вдруг встал как вкопанный. Я открыла глаза и сонно осмотрелась. Перед нами высились серебряные ворота; они не открылись даже после того, как Доброхот ткнулся в них носом. Развернув коня, я изловчилась и сама толкнула их рукой. Гладкое серебро леденило ладонь. По нему пробежала дрожь, словно по шкуре исполинского зверя, и робкое, будто самый первый на земле рассвет, теплое сияние озарило ворота. Медленно, с протяжным вздохом, они отворились. Не оставив мне времени на раздумья о том, что все это значит, Доброхот ринулся в галоп, едва дождавшись, пока створки приоткроются на ширину его мощной груди. Я вцепилась в него руками и ногами.

Замок мы увидели, только когда подъехали к нему вплотную. Он казался темнее самой темноты, даже лунный свет обходил его стороной. Фонари в саду едва горели, тускло поблескивая из-за деревьев, когда мы скакали через луг и фигурную рощу. Доброхот довез меня до конюшни и встал. Я съехала с его спины, ноги подкосились, стоило мне коснуться земли. Дверь конюшни не спешила открываться. Я приложила к ней обе ладони, и она дрогнула, как прежде серебряные ворота, однако все равно не подалась. Тогда я уперлась в нее и медленно, будто Сизиф, вкатывающий камень на гору, стала толкать створку. Внутри нехотя, вполнакала, зажглись два-три светильника. Отворив дверь в стойло, я впустила туда разгоряченного Доброхота, набросила на него попону и, похлопав благодарно по шее, вышла. О нем я позабочусь позже. Сперва надо найти Чудище.

К моему величайшему облегчению, огромные парадные двери стояли открытыми. Я вбежала внутрь. В темноте забрезжил дрожащий огонек – простой фонарь из чеканной меди со стеклянной колбой. Поправив оплывающий огарок, я подхватила фонарь и пошла по коридору. Из распахнутых дверей трапезной и каминного зала веяло безмолвием и холодом. Я стала подниматься наверх.

Явь оказалась ужаснее всех моих тревожных снов. Я брела, выбившаяся из сил, измученная, голодная и разбитая. Перепачканные юбки царапали кожу, а ноги с каждым шагом горели и ныли все сильнее. В гудящей от усталости голове билась лишь одна мысль: «Надо найти Чудище». А он все не отыскивался. Не хватало сил даже позвать его – да и откликнись он, я бы не услышала, оглохнув от изнеможения. Никогда еще замок не казался таким огромным. Я прошла сотни залов, тысячи покоев, но даже своей комнаты не обнаружила, и ни разу до меня не донесся шелест крахмальных юбок Лидии и Бесси. В замке царили запустение и промозглая сырость, словно здесь уже много лет никто не жил. По углам темнели странные тени – не иначе как пыль и паутина. Хорошо, что я догадалась прихватить фонарь; мало какие из свечей оживали передо мной, да и те, едва затеплившись, почти сразу гасли, словно истратив все силы. Рука с фонарем затекла и задрожала, а вместе с ней и пламя в колбе, но его тусклый свет не мог развеять темноту, в которой скрывалось Чудище. В тишине звучало лишь одинокое эхо моих спотыкающихся шагов.

Я шла и шла; потом, зацепившись о край какого-то ковра, растянулась на полу. Выпавший из руки фонарь погас. Я лежала ничком, не в силах шевельнуться. Сами собой полились слезы. Презирая собственную слабость, я заставила себя привстать и посмотрела безнадежным взглядом в дальний конец коридора. Во мраке блеснула крошечная лужица света. Свет! Поднявшись на ноги, я поплелась туда.

Это оказалась комната, в которой я впервые увидела Чудище и которая приснилась мне прошлой ночью. Свет от едва теплящегося камина проникал в коридор через приоткрытую дверь. Я толкнула ее, и она заскрипела. Хозяин замка сидел в своем кресле, правая ладонь с загнутыми пальцами все так же покоилась на коленях, будто он ни разу не шелохнулся, пока меня не было.

– Чудище! – вскричала я. Он не двигался. – Не умирай! Не умирай, прошу тебя! Вернись ко мне!

Зарыдав, я опустилась на колени, лихорадочно завертела головой и увидела, что ваза с розами по-прежнему стоит у его локтя, но цветы побурели, и пол усеян осыпавшимися лепестками. Вытащив у Чудища из кармана белоснежный платок, я окунула его в воду, а потом уложила Чудищу на лоб.

– Очнись, любовь моя.

Медленно, как сменяют друг друга столетия, он открыл глаза. Я не смела дышать. Он моргнул, и в погасших глазах мелькнул проблеск света.

– Красавица…

– Я здесь, милый.

– Я подумал, ты не сдержишь слово.

Он говорил без тени упрека, и я сперва не нашлась что сказать.

– Поздно выехала, – объяснила я. – А потом целую вечность блуждала по лесу.

– Да, – проговорил он с запинкой. – Прости. Я не мог помочь.

– Ничего. Главное, ты жив. Теперь ведь все будет хорошо? Я никогда больше тебя не покину.

– Все будет хорошо, – улыбнулся он. – Спасибо тебе, Красавица!

Я со вздохом начала подниматься, покачнулась от слабости и ухватилась за подлокотник. Комната завертелась, как черная вода в водовороте, я начала оседать, но Чудище выставило руку, и я опустилась ему на колени.

– Прости, – пробормотала я.

– Ты очень устала, тебе нужно отдохнуть. Все позади, ты уже дома.