Текст книги "Красавица"

Автор книги: Робин Мак-Кинли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Обессиленная и благодарная, я скользнула внутрь и рухнула на кровать. Запах лаванды источали свежие белые простыни под услужливо откинутым одеялом. Ветерок, который, видимо, все это время в ожидании грел пятки у камина, порхнул ко мне и стал помогать раздеваться, причитая над растрепавшейся на бегу прической и помятыми юбками. Расчесав мне волосы и мастерски заплетя их в косу, на меня надели длинную белую ночную сорочку из мягчайшего шелка, вышитую кремовыми розами, а когда я забралась в постель, подоткнули одеяло. От задутых свечей по комнате поплыл совсем не свечной коричный аромат, а огонь в камине, поутихнув, сам присыпал угли золой на ночь.

Несмотря на усталость, сон не шел. Я металась и ворочалась, сбив все простыни и даже сбросив на пол одну из подушек. К моему удивлению, она почему-то не собиралась сама возвращаться на место. Я полежала неподвижно, глядя на складки полога. С моего места на нем просматривался грифон, запрокинувший голову, распустивший крылья, вытянувший когти и хлещущий себя по задним лапам шипастым хвостом. Я сразу же вспомнила о своем кольце, которое сняла во время купания, а обратно не надела. Вполне благовидный предлог, чтобы выбраться из разоренной кровати. Я спустилась по трем ступеням постамента, отыскала поблескивающее на маленьком столике у камина кольцо и после минутного раздумья надела на палец.

Возвращаться в кровать не хотелось. Оглянувшись мельком, я увидела, что простыни и одеяло поспешно приводят себя в порядок, мешать им сейчас было бы неучтиво. Я побродила бесцельно по комнате и задержалась перед книжными полками, но и читать желания не возникло. В конце концов я свернулась клубком на лежанке у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Почти полная луна, успевшая подняться высоко над горизонтом, серебрила широкие луга и черный лес вдалеке, сад и фигурно подстриженные деревья и даже высокую мрачную башню по левую руку от меня, выдвинувшуюся к высокому мрачному лесу за лугами. Светильники в саду не горели. Мне показалось, когда я попробовала приглядеться повнимательнее, что между деревьями скользит какая-то непонятная узорчатая тень. По небу плыли облака, но плыли куда медленнее, чем россыпь этих беспокойно мечущихся пятен, да и луна светила ровно и ярко. Я поморгала и потерла глаза – наверное, от усталости мерещится всякое. Весь этот замок – один сплошной кошмар, несмотря на гостеприимные самонакрывающиеся столы с изысканными яствами, самонабирающиеся горячие ванны и самозагорающиеся свечи. Даже любезный ветерок, единственное встретившееся мне здесь подобие живой души (если не считать Чудища), и тот куда-то пропал.

«Тебе нечего бояться», – припомнила я слова хозяина замка.

Стояла мертвая тишина, даже угли в камине прогорали бесшумно. Поежившись, я постучала пальцем по стеклу, чтобы хоть как-то нарушить безмолвие.

– Ничего не получится, – сказала я вслух.

«Не бойся, не бойся, не бойся. Поверь моему слову, в замке и в окрестностях тебе ничего не грозит», – зашелестело у меня в ушах зимней поземкой.

Я вспомнила о Доброхоте. Надо его проведать. Поглажу его теплую морду, он положит мне голову на плечо, я успокоюсь. Еще совсем маленькой я иногда задремывала в конюшне, рядом с упряжными лошадьми, поэтому в минуты душевной невзгоды привычно искала утешения у обитателей конюшен.

Соскользнув с лежанки, я пошла к двери, но она не открылась. Я удивленно толкнула ее рукой – не поддается. Тогда я нажала на ручку, навалившись всем весом. Тщетно. Дверь будто приросла к стене, даже бряцания замка или щеколды не было слышно. В голове пронеслись панические мысли: она и не открывалась, и не откроется больше никогда.

– Нет! Выпустите меня, отворите! – закричала я, молотя кулаками по глухим планкам, обдирая костяшки до крови.

Я с рыданиями опустилась на пол, засовывая израненные руки под мышки. Уткнувшись лбом в упрямую дверь, я рыдала, пока не кончились последние силы. Тогда я побрела обратно в кровать.

Уже на краю сна мне померещилось, что вернулся ветерок и чем-то прохладным окутал мои руки, прогоняя боль, как ночного татя. В тихом посвистывании и вздохах послышалась будто бы человеческая речь, однако я мало что разбирала сквозь дремоту, да и не поручусь, что слышала все это наяву.

Разговор вели два голоса.

– Бедняжка, бедная девочка, жаль мне ее… Если бы только мы могли ей помочь.

– Это невозможно, милочка, ты ведь знаешь. Мы стараемся, но она должна сама…

– Знаю. Только нелегко ей придется.

– Нелегко. Но ты не унывай. Она умница, и он ее уже полюбил. Все образуется…

ГЛАВА 2

Когда я проснулась, солнце уже сияло высоко в небе, расчерчивая бордовый ковер золотистыми прямоугольниками и превращая янтарный узор в медовый. Еще не совсем пробудившись и не успев открыть глаза, но уже осознав, что время к полудню, я подумала с тревогой: «Как же я проспала? Ведь не успею ничего. Почему никто меня не поднял?» И тогда я все вспомнила. Разлепив веки и ощутив под щекой тонкий лен, я поняла, что меня разбудило: по комнате плыл ароматнейший, густой запах горячего шоколада и гренок с маслом. Я села в кровати. У разожженного заново камина стоял накрытый столик. Я радостно выбралась из-под одеяла. В городском доме горничная каждое утро подавала мне шоколад с гренками. Как они узнали? Спрыгивая с кровати, я оттолкнулась кулаками от перины и чуть не вскрикнула от резкой боли. Моментально опомнившись, я уставилась на свои руки, вспоминая ночные события. Раны забинтовали тонкой марлей, пока я спала, – вот, наверное, зачем приходили таинственные собеседники, которых я слышала сквозь сон. Наморщив лоб, я попыталась восстановить разговор в памяти, но вскоре сдалась. Горячий шоколад всецело завладел моим вниманием. Рядом в золотой вазе лежали яблоки и апельсины, к ним прилагался ножичек для чистки с костяной ручкой.

Когда я поела, явился ветерок и в мгновение ока убрал со стола, подхватив льняную скатерть вместе с посудой и растворив ее в воздухе. После недолгого препирательства мы с ним остановили выбор на сером утреннем платье с серебряными пуговицами и изящных черных ботинках на шнуровке. На дверь я старалась не смотреть, но стоило мне приблизиться, и она отворилась как ни в чем не бывало. Я поспешно выскочила в коридор, пока дверь не передумала. Ветерок выскользнул следом, обвился вокруг и пропал.

В солнечном свете, который потоками лился сквозь высокие окна, замок выглядел совсем другим. Мрачная величавость, в которую его погружали таинственные отблески свечей, обернулась поутру пышным великолепием. С трудом верилось, что здесь обитает Чудище. Ему самое место в кошмарном сне, никак не в этих пронизанных солнцем покоях. Однако думать, зачем я ему понадобилась, сейчас не было никакого желания, поэтому, прогнав тревожные мысли, я пустилась любоваться раскинувшимися вокруг красотами. Ближайшая лестница привела меня в огромный зал, откуда я вчера попала в трапезную, и через массивные парадные двери я вышла наружу.

Доброхот обрадовался при виде меня. Услышав мои шаги, он свесил голову через дверь стойла и громогласно заржал.

– Да, я тебя понимаю. Я тоже скучала. Давай проедемся, оглядим окрестности.

Прицепив к недоуздку длинный повод, который обнаружился на крючке за моей спиной, стоило только о нем подумать, я вывела Доброхота на солнце. Конь встряхнул гривой и потопал копытами в знак одобрения, и мы пошли через поразительной красоты сад, любуясь клумбами и статуями. Розы попадались среди прочих цветов повсюду, но я нигде не видела того розария, о котором рассказывал отец. Доброхот фыркал на цветы, но, как воспитанный конь, щипал лишь траву – зато вдоволь. В конце концов мы набрели на заросшую клевером лужайку, и там я остановилась, давая коню позавтракать по-настоящему.

– Смотри, раздобреешь на таких хлебах, как боров. Надо будет тебя хорошенько погонять – когда сама позавтракаю.

Я отвела Доброхота обратно в конюшню и вернулась в замок, но, увидев, как открывается дверь в трапезную, попросила:

– Пожалуйста, можно, я поем у себя в комнате?

Дверь замерла, а потом неохотно затворилась. В «Комнате Красавицы» меня ждал накрытый на маленьком столике великолепный завтрак.

– Если бы еще не эта гнетущая тишина… – доверительно поделилась я с чайной чашкой. – Здесь даже огонь горит бесшумно. Обслуживание безукоризненное, ничего не скажешь, – продолжала я, не уверенная, впрочем, что меня кто-то слушает, – однако звон посуды куда приятнее уху, чем молчание. Со звуками дом – или замок – делается обжитым. – Я подошла с чашкой к окну. – Мне никогда особенно не хотелось заводить в доме животных. Мартышки докучливы, от собачьей шерсти я чихаю, кошки дерут мебель, но вот птицы… Как приятно было бы сейчас услышать пение Орфея.

Я нашла у окна открывающуюся створку, и она распахнулась, разумеется бесшумно, стоило отодвинуть щеколду.

– Здесь даже птиц нет, – высовываясь в окно, посетовала я. – Я еще понимаю, почему те, кто передвигается по земле, стараются держаться подальше, но ведь небо ему вряд ли подвластно… – Подоконник с той стороны оказался довольно широким, да еще с неглубоким плоским желобом. – Как раз то, что нужно для птичьей кормушки, – произнесла я вслух и тут же обнаружила под рукой жестяную банку, расписанную павлинами, до краев полную зерновой смеси. Я рассыпала вдоль подоконника несколько щедрых пригоршней. – Мне бы хоть парочку воробьев, павлинов не надо. Те, которых я видела, только клевались.

Я окинула взглядом пышный сад. Неужели ни одну птицу до сих пор не соблазнили эти цветы и деревья?

– Может, они всего-навсего ждут приглашения? Считайте тогда, что я вас приглашаю! – громко заявила я. – От своего лица.

Я закрыла окно и переоделась в более-менее подходящую для верховой езды распашную юбку.

– Вы, наверное, слыхом не слыхивали о простой одежде? – в отчаянии воскликнула я, перерывая гардероб в поисках блузы без лент, драгоценных камней и кружев, отбиваясь от возмущенно хватающего меня за локти ветерка. Наконец одевшись, я отправилась устраивать Доброхоту обещанную выездку.

Ему и самому не терпелось размяться, поэтому, миновав сад с его аккуратными дорожками, он без лишних понуканий перешел в широкий размашистый галоп. Погода стояла холодная. Выехав на луг, я пустила Доброхота рысцой и закуталась в припасенный теплый плащ. По моим расчетам, до высокой, увитой остролистом живой изгороди, обозначающей границу моей тюрьмы, ходу было всего ничего – ведь вчера от ворот до замка Доброхот довез меня довольно быстро, да и отец в свое время разглядел ворота от самого сада. Но мы все ехали и ехали, то шагом, то рысью, через луга и рощи, рощи и луга. Местность здесь казалась более дикой – попадались камни, заросли кустарника, кочки и рытвины. Я уже стала склоняться к мысли, что изгородь, возможно, простирается не по всей границе замковых земель, и мы, сами того не ведая, забрели на окраину заколдованного леса. Впрочем, какой в том толк? Все равно, скорее всего, мы выйдем на широкую каретную дорогу, и она приведет нас обратно к замку. А блуждать по лесу до голодной смерти – радости мало.

Местами встречались даже островки нерастаявшего снега. Я оглянулась через плечо. Башни замка по-прежнему грозно темнели на фоне синего неба, но казались отсюда совсем далекими.

– Пора поворачивать. – Я потянула поводья и шенкелями послала Доброхота в сотрясающий землю галоп. – Теперь наш дом здесь, – задумчиво добавила я. – Негоже думать о побеге в первый же день. Тем более проку от этого все равно никакого.

Когда я водворила Доброхота в стойло, почистила его и сбрую, солнце уже клонилось к закату.

– Да, я заметила, что вы поменяли все латаные ремешки, и спасибо вам за это! – поблагодарила я вслух, начищая бляшки. Если их не начищу я, это сделают невидимые слуги – от меня не укрылось, что сияющая обычной чистотой сбруя, оставленная вчера на гвозде, с утра отливала зеркальным блеском. Кажется, меня вызывают на соревнование. Забинтованные руки еще плохо слушались, но уже не саднили, а волшебные бинты совсем не пачкались и не расползались, даже когда я мыла и натирала кожаную сбрую маслом.

Из конюшни я вышла в сад и села на пригретую солнцем мраморную скамью, смотреть, как краски дня тают в серых сумерках и закатном пламени. А может, и не солнце нагрело скамью, которая к тому же оказалась на удивление невысокой, как раз под мои размеры. Я повернулась к противоположной части сада – и увидела идущее ко мне Чудище. Оно подошло уже совсем близко, и я подавила невольный вскрик. Перемещалось оно, несмотря на тяжелые сапоги, почти бесшумно, почти как длинные тени, подбирающиеся к моим ногам. Сегодня на нем был коричневый бархат, цвета сухой гвоздики, с кремовым кружевным жабо и длинными кружевными манжетами.

– Добрый вечер, Красавица! – поздоровался хозяин замка.

– Добрый вечер, Чудище, – ответила я, поднимаясь.

– Я вовсе не хотел нарушить твой покой, – скромно извинился хозяин. – Если хочешь, я уйду.

– Нет-нет, – поспешно возразила я из чистой учтивости. – Может быть, пройдемся? Мне нравится смотреть, как солнце садится за деревья, а здесь такой красивый сад.

Мы прошли немного в молчании.

«Бывали у меня затеи и получше», – подумала я, семеня за Чудищем, один шаг которого, вопреки очевидным стараниям шагать покороче, равнялся трем моим. Наконец я решила, несмотря на сбившееся дыхание, прервать неловкую тишину.

– Я очень любила закаты, когда мы жили в городе. Вечером я выходила в наш сад, но стены там были слишком высокие, поэтому, когда небо горело самыми красивыми красками, сад уже погружался в темноту.

– А теперь ты разлюбила закаты? – поинтересовалось Чудище, поддерживая разговор.

– В городе я никогда не видела рассвета. Слишком поздно просыпалась, потому что допоздна засиживалась по ночам над книгами. Потом мы переехали сюда, и, кажется, рассветы я теперь люблю больше. К вечеру я настолько устаю, что мне уже не до красот, или тороплюсь доделать что-нибудь до ужина. То есть дома так было… – От нахлынувшей внезапно тоски по дому и родным сдавило горло.

Мы дошли до стены, увитой плетистыми розами, и я сразу поняла, что здесь отец, должно быть, и встретил Чудище. Через проем в стене мы вошли внутрь, и у меня зарябило в глазах от царящего там буйства красок. Чудище держалось в нескольких шагах позади. И вдруг последним своим отчаянным лучом заходящее солнце озарило замок и сад, наполняя их золотистым сиянием, словно хрустальный кубок медовым нектаром. Розы заискрились, будто ограненные самоцветы. Мы оба повернулись на свет, и мой взгляд невольно упал на затылок Чудища. В густой каштановой гриве, спадающей на плечи, мелькнула проседь. Луч погас, будто задутая свеча, и нас окутали мягкие серые сумерки, а небо на закате пошло розовыми и лавандовыми полосами.

Чудище повернулось ко мне – я уже не отшатывалась, глядя ему в лицо.

– Я безобразен? – спросило оно.

– Вы, пожалуй, чересчур косматы…

– Деликатничаешь?

– Да, но ведь и вы вчера назвали меня красивой.

Вырвавшийся у него звук, нечто среднее между лаем и рыком, я после тревожного раздумья решила счесть смехом.

– То есть ты решила, что я лгу? – уточнил мой спутник.

– Нет… – неуверенно протянула я, боясь его рассердить. – Но все до единого зеркала говорят мне обратное.

– Здесь ты не найдешь ни одного. Я их не терплю. Как и гладь прудов. А раз отражаться ты будешь только в моих глазах, почему не счесть себя в них красивой?

– Но… – Я хотела возразить, однако осеклась, припомнив платоновские идеи. После минутного раздумья я сочла неуместным начинать рассуждения об абсолюте и сказала, просто чтобы не молчать: – Есть еще Доброхот. Впрочем, я не помню, чтобы он выказывал недовольство моим видом.

– Доброхот?

– Мой конь. Большой серый скакун, что стоит у вас в конюшне.

– Ах да. – Чудище отвело взгляд.

– Что-то не так? – забеспокоилась я.

– Было бы лучше с самого начала отослать его обратно с твоим отцом.

– Боже мой, нет! Он в опасности? Скажите, что с ним ничего не случится, умоляю! Может, еще не поздно отослать его сейчас? Я не дам его в обиду!

Чудище покачало головой.

– Ему ничего не грозит, но так уж вышло, что звери – другие звери – меня не слишком жалуют. Как видишь, в саду у меня лишь деревья да цветы, трава, вода и камни – ни одной живой души.

– Вы не тронете его? – снова спросила я.

– Нет, но мог бы. И лошади это чувствуют. Конь твоего отца, помню, тоже второй раз упирался и не хотел идти в ворота.

– Точно… – прошептала я.

– Беспокоиться нет нужды. Теперь ты знаешь. Приглядывай за ним, а я постараюсь держаться подальше.

– Может быть… стоит все-таки отослать его домой? – спросила я, хотя при одной этой мысли сжималось сердце. – Вы можете его отправить?

– Могу, но он не поймет моего приказа, и это сведет его с ума. Не тревожься, с ним ничего здесь не случится.

Я подняла глаза, отчаянно желая поверить его словам, и, к собственному удивлению, поняла, что верю.

– Хорошо, – улыбнулась я.

– Пойдем, уже темнеет. Позволишь мне посидеть с тобой за ужином?

– Разумеется. Вы здесь хозяин.

– Нет, Красавица, теперь ты хозяйка. Проси, я дам тебе все, чего пожелаешь.

«Свободу», – вертелось у меня на языке, но я промолчала.

– Ты довольна своей комнатой? Ничего не хотела бы изменить?

– Нет-нет, она великолепна. Вы очень добры.

Чудище нетерпеливо отмахнулось.

– Я не напрашиваюсь на благодарности. Кровать удобная? Хорошо спалось ночью?

– Да, отлично, спасибо. – Я невольно посмотрела на руки, и это не укрылось от взгляда моего спутника.

– Что у тебя с руками?

– Я… – Я вдруг осознала, что почему-то не смогу ему соврать. – Вчера ночью… я хотела выйти из комнаты. Дверь не открывалась, и я… мне стало страшно.

– Наверное. – Слово прозвучало низким утробным рыком. – Дверь заперли по моему приказу.

– Но вы говорили, мне нечего бояться.

– Да. Но я Чудище, и я не всегда могу держать себя в узде – даже ради твоего блага.

– Простите. Я не подумала. – Было невыносимо смотреть, как он стоит, отводя взгляд, и понимать, что годы безнадежного одиночества лежат на его плечах тяжким бременем. Я почувствовала неодолимое желание его утешить. – Но я уже успокоилась – и руки мои тоже почти зажили, думаю. – Я размотала бинты и посмотрела, что там творится. На пальце заискрилось рубиновым и бриллиантовым огнем кольцо с грифоном, поймав последние лучи догорающего заката.

– Тебе нравится кольцо? – спросил, помедлив, хозяин замка.

– Да. Очень. И за семена роз тоже спасибо. Я посадила их почти сразу же после возвращения отца, и они расцвели прямо перед моим отъездом. Теперь дом будет помниться мне весь в цвету.

– Я рад. Я подгонял их как мог, но на расстоянии это несколько затруднительно.

– Да? – переспросила я, не уверенная, впрочем, что от меня ожидался ответ. Действительно, я ведь еще тогда заметила, что розы со стороны леса растут быстрее остальных. – Отдельное спасибо за все те замечательные вещи, что мы нашли в седельных сумках. Мы признательны за вашу доброту.

– Какая там доброта! Я прекрасно понимаю, что ты с радостью отдала бы все кольца, и розы, и кружева, лишь бы оказаться дома с родными. Я уже говорил, что не жду от тебя благодарности, – возразило Чудище сурово, но тут же сменило тон. – Я долго думал над подарком. Изумруды, сапфиры, прочие сокровища тебя вряд ли порадовали бы. Даже от золотых монет мало бы вышло проку.

– Вы отлично придумали.

– Правда? – спросил он польщенно. – Или ты снова деликатничаешь?

– Нет, в самом деле. Две свечи из присланных вами я сама сожгла за чтением. Немыслимая расточительность, но так приятно было вновь читать при хорошем, ровном свете.

– В этот раз я отправил еще свечей. А еще меха и ткани. Деньги мне показалось неправильным посылать.

«Кровавые деньги», – подумала я.

– Уже темно, – спохватился мой спутник. – Тебя ждет ужин. Позволь твою руку.

– Пожалуй, не стоит.

– Что ж.

– Думаю, лучше поспешить. Я очень проголодалась, – отводя взгляд, сказала я.

Показавшиеся впереди окна трапезной озарились светом. Я вспомнила, что, пока мы беседовали в сгущающихся сумерках и повсюду вспыхивали фонари, розарий тонул в темноте и даже на обратном пути к замку огни вдоль дорожек не спешили загораться.

– Как странно. Разве при вашем приближении не зажигаются светильники? Вчера, когда я бродила по замку, свечи сами освещали мне путь.

Чудище что-то проворчало на незнакомом мне языке, и лампы мгновенно зажглись.

– Я довольно долго предпочитал темноту, – пояснил хозяин, видя мое недоумение.

Я не нашла что ответить, и мы вошли в замок молча. В трапезной стоял тот же длинный стол, тесно уставленный тонким фарфором, хрусталем, серебром и золотом, причем среди посуды и приборов не было ни одного, знакомого мне по вчерашнему ужину. В воздухе плыли восхитительные ароматы. Хозяин с поклоном отодвинул для меня резное кресло, а себе подозвал другое – из длинного ряда выстроившихся вдоль стены, среди которых я не увидела двух одинаковых. Подозвал тем же тарабарским языком, каким отдавал приказ светильникам.

Как и вчера, ко мне приковылял столик с горячей водой и полотенцами, и, пока я умывалась, блюда принялись наполнять мою тарелку, толкаясь и звеня. Вот и звон посуды, о котором я просила. Однако даже этот звон выходил мелодичным – из-за благородных материалов, не иначе. Что я здесь делаю? Грейс восседала бы на этом резном троне как королева. А я смотрюсь нелепо.

Я оглянулась на Чудище, которое село по правую руку от меня, но в некотором отдалении. Откинувшись на спинку кресла, он упирался бархатным коленом в стол, и никаких приборов перед ним не лежало.

– Вы не будете есть? – удивилась я.

В ответ мой сосед по столу поднял руки – или лапы?

– Я Чудище. Вряд ли я управлюсь с ножом и вилкой. Может быть, мне пока лучше удалиться?

– Нет-нет, – запротестовала я, в этот раз совсем не из вежливости. – Мне приятнее будет не одной. Эта гнетущая тишина и молчание нагоняют тоску.

– Да, – согласился он, и я вспомнила его слова, сказанные вчера вечером. – Но ты не позволяй им так тобой помыкать, Красавица, – продолжил он, глядя на толпящиеся у моей тарелки блюда. – Можешь есть что пожелаешь, только попроси.

– Все такое вкусное и ароматное, глаза разбегаются. Я совсем не против, чтобы кто-то взял тяготы выбора на себя. Вы говорите, мне стоит только попросить, – прожевав очередную восхитительную порцию, вспомнила я, – но я не знаю того языка, на котором вы приказывали светильникам или вот этому креслу.

– Да, чары, извлеченные из привычного им мира, не слишком торопятся овладеть здешним языком. Но я приставил к тебе двух… назовем их горничными, которые без труда поймут любые твои слова.

– Это тот ветерок, который хлопотал надо мной?

– Да. Они будут для тебя почти как настоящие, почти как живые. Они ближе всех к нашему миру.

Я задумчиво прожевала кусок.

– Вы говорите о чем-то будто бы очевидном, но я ничего в этом не понимаю.

– Прости. Да, это довольно сложно. Я сам долго осваивался со здешними порядками – и освоился, но вот объяснить постороннему пока случая не представлялось.

Я вспомнила проседь в его волосах.

– Вы ведь не очень… молоды?

– Нет. – Он помедлил. – Я здесь уже около двух сотен лет. – И, не давая мне опомниться, продолжил, не обращая внимания на мой ошеломленный взгляд. Две сотни лет! – У тебя затруднения с высказыванием пожеланий? Скажи, я охотно помогу.

– Нет-нет, – сбрасывая усилием воли оцепенение, заверила я. – Но как мне вас отыскать, если понадобится?

– Если ты захочешь меня видеть, отыщешь без труда.

Я доела и встала из-за стола:

– Что ж, милорд, тогда пожелаю вам спокойной ночи. Отправлюсь отдыхать.

Когда он сидел, а я стояла, мы оказывались почти одного роста.

– Красавица, ты выйдешь за меня замуж? – спросил он.

Я попятилась:

– Нет.

– Не бойся, – успокоил он, однако в голосе его прозвучала печаль. – Спокойной ночи, Красавица.

Я без промедления улеглась в постель и крепко заснула. Ни страхи, ни посторонние голоса меня не тревожили.

Неделя помчалась за неделей куда быстрее, чем могло показаться по первым дням. У меня сложился свой распорядок. Я вставала рано поутру и, позавтракав у себя в комнате, шла гулять по саду, прихватывая с собой Доброхота в поводу. Дома он ходил за мной по пятам, как собачка, а когда я на полдня пропадала в кузнице, пасся на соседнем лугу. Иногда он приходил к порогу кузницы и смотрел, заслоняя дверной проем своим необъятным корпусом, как мы с Жером работаем, а потом снова отправлялся бродить. Предупрежденная Чудищем о неприязни к нему других животных, я не отпускала Доброхота на вольный выпас, понимая, впрочем, что толку от узды мало: приди коню в голову дать стрекача, я его все равно не удержу. Но Чудище обходило нас стороной, и я не замечала за Доброхотом беспокойства – наоборот, он был сонно-безмятежен и, как всегда, добродушен. Жер оказался прав, в компании Доброхота я чувствовала себя куда храбрее.

К середине утра я возвращалась в замок и сидела до обеда за чтением или учебой. За три года без греческого и латыни я успела забыть из древних языков куда больше, чем думала, а мой французский, и без того весьма скудный, совсем сошел на нет. Однажды, разозлившись на неповоротливость собственного ума, я стала рыться на полках с книгами, чтобы отвлечься, и наткнулась на полное издание «Королевы фей». До этого мне довелось прочитать лишь первые две песни, поэтому я с жадностью сгребла все шесть томов в охапку.

После обеда я снова садилась читать – либо «Королеву фей», либо «Смерть Артура», Проведя все утро за изучением языков, в середине дня я переодевалась в платье для верховой езды и устраивала Доброхоту пробежку. Почти каждый раз местность перед нами раскидывалась незнакомая, хотя я намеренно выбирала ту же самую, как мне казалось, тропу, что и накануне. Даже узнавая отдельную рощу или усыпанный цветами луг, я все равно не была уверена до конца. Не знаю, то ли я в самом деле плохо ориентировалась в пространстве (не исключено), то ли тропы и луга действительно менялись день ото дня (тоже не исключено). Однажды мы заехали дальше обычного – я прокручивала в голове прочитанное утром и не следила за дорогой. Когда мы в конце концов повернули обратно, солнце клонилось к закату. Я с тревогой представила, как буду искать обратный путь в темноте (куда больший страх внушала мысль блуждать после захода солнца по этим заколдованным землям), однако некие дружественные чары уже через час размеренного легкого галопа и рыси привели нас к окраине сада. Днем, помнится, у нас на тот же путь ушло не меньше трех часов.

Однако обычно я успевала вернуть Доброхота в конюшню, вычистить и накормить до вечерних сумерек, чтобы из сада полюбоваться заходящим солнцем, – я не кривила душой, рассказывая Чудищу, как люблю закаты. Он обычно дожидался меня там, в саду, и мы отправлялись бродить по дорожкам (я приноровилась семенить рядом, не показывая, как нелегко мне попадать в его шаг), иногда беседуя, иногда молча наблюдая, как сменяют друг друга закатные краски. Когда багрянец бледнел, перетекая в розовато-лиловый или тускло-золотой, мы шли в замок, и его хозяин составлял мне компанию за ужином в большой трапезной.

В первые же дни своего вынужденного пребывания в этих «гостях» я приучила себя подниматься наверх по возвращении с вечерней прогулки и переодеваться к ужину. Эту светскую условность я с превеликим удовольствием забросила после переезда из города, однако великолепие громадной трапезной заставило меня возродить ее вновь. Подобающее поведение не повредит, даже если в пышных платьях я выгляжу не как знатная дама, а как ее служанка, надевшая тайком хозяйский наряд.

После ужина я возвращалась к себе и несколько часов читала у камина перед сном. И каждый вечер Чудище на прощание задавало мне один и тот же вопрос: «Ты выйдешь за меня, Красавица?» – а я каждый раз, вздрагивая от страха, отвечала «нет». Постепенно страх сменился жалостью, а потом и печалью, но я все равно не могла ответить согласием, как ни горько было ранить его отказом.

После наступления темноты я из замка не выходила. Мы отправлялись ужинать, когда солнце, скрываясь за горизонтом, забирало сверкающие краски с собой. Свою комнату после ужина я тоже не покидала, стараясь не прикасаться к двери и обходя ее по возможности стороной. Точно так же я не смотрела в окно на темный сад, когда около полуночи там гасли все светильники.

Я отчаянно тосковала по родным, и боль утраты никак не хотела успокаиваться, но за прошедшие недели я сжилась с ней и свыклась. Неожиданно для себя я стала находить робкую радость в своем теперешнем укладе. В городе у меня было две отрады – чтение и верховая езда. И тем и другим я могла заниматься теперь сколько душе угодно. И еще одна жажда, о которой я в своей замкнутости раньше и не подозревала, оказалась здесь утоленной – жажда общения. Уединенность хороша для размышлений и учебы, однако иногда хочется с кем-то поговорить. Довольно скоро, еще до того, как побороть свой страх перед Чудищем, я стала с нетерпением ждать наших вечерних встреч. Трудно смотреть без страха на громадного лесного зверя размером с медведя, гривастого, словно лев, и при этом ступающего неслышно, будто солнце по небу, однако хватило нескольких недель, чтобы мне столь же затруднительно оказалось испытывать к нему неприязнь или недоверие.

Даже моя затея с птичьей кормушкой увенчалась успехом. В первый день я заметила, что зерно потревожено. Мне очень хотелось надеяться, что завитки и проплешины оставлены птичьими лапами и клювами, а не ветром, например, – хотя в этом замке всего можно ожидать. Однако на следующее утро я случайно спугнула своим приближением крошечную крылатую тень, а к концу второй недели у меня столовались полдюжины постоянных гостей, среди которых я распознала трех воробьев, зяблика и зарянку. Кроме них, была еще одна незнакомая мне черно-белая птичка-невеличка с полосатой грудкой. Освоившись, они уже без страха садились мне на палец и брали зерно с ладони, весело насвистывая и щебеча в ответ на мой посвист. Никого крупнее горлицы я среди них не видела.

Погода на заколдованных землях почти всегда стояла ясная. Дома, у родных, теперь, наверное, вовсю хозяйничала весна – с распутицей, робко проклевывающимися листочками, молодой травкой, прорастающей сквозь пожухлую прошлогоднюю. Здешние сады не теряли своего неизменного совершенства, их обходила стороной и смена времен года, и посягательства лесных зверей, и другие напасти. Я ни разу не наблюдала там садовников, ни видимых, ни невидимых, но сад будто бы и не нуждался в уходе: кусты не требовали стрижки, клумбы – прополки, деревья – подрезки. Даже ручьи в своих мозаичных руслах не вспухали от вешних вод и не выходили из берегов.