Текст книги "Если я забуду тебя (ЛП)"
Автор книги: Роберт Сильвестер де Ропп
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
– Бог, – крикнул я, – не убийца и не нарушитель закона, как ты!
Он пришел в ярость и поднял меч, чтобы покончить со мной, как он уже сделал с Септимием, но раздавшийся в этот момент крик ярости и муки заставил его заколебаться, так что последовавшийся удар не был таким роковым, каким он намеривался. Я упал полуоглушенный с лицом залитым кровью, но до того, как кровь ослепила меня, я увидел как Мариамна бросилась на Элеазара и с яростью дикого животного вырвала из его рук меч.
Я повалился на тело Септимия, а Мариамна упала на меня, крича, что эти убийцы сначала должны будут изрубить ее на куски, прежде чем она позволит еще раз ударить меня. Ее смелый жест, похоже, придал мужества устрашенным членам Синедриона, которые наблюдали за избиением, полные ужаса, словно птицы, зачарованные змеей, но не способные пошевелиться или протестовать. Теперь они с плачем и жалобами бежали во все стороны умоляя зелотов прекратить свои убийство. И хотя я ничего не мог рассмотреть, ведь Мариамна все еще закрывала меня своим телом, я услышал как еще один голос, который я опознал как голос рабби Малкиеля, присоединился к мольбам старейшин. Что же до Гориона бен Никодима и других, давших клятву, то они были охвачены таким негодование, что умоляли небеса ниспослать огонь на нечестивцев, убивших безоружных врагов в ужаснейшем нарушении святых законов. Однако, небо не послало огонь, ведь как я заметил, небесные силы не отвечают, когда к ним взывают, а когда они поражают, то вместо убийц обычно страдают справедливые люди, и потому я мало доверяю небесному суду. Зелоты бросили кровавую работу не столько из-за просьб старейшин, сколько потому, что к этому времени уже не осталось живых римлян, за исключение Метилия, который что-то лепетал в углу. Мариамна положила руку мне на грудь и, почувствовав, что мое сердце все еще бьется, произнесла:
– Ты умер, мой Луций! – сказано это было не столько в форме жалобы, сколько как команда.
Хотя я был несколько оглушен полученным ударом, у меня оказалось достаточно сообразительности, чтобы догадаться, что она имеет в виду, и лежать неподвижно, словно труп, пока она стонала и лила слезы. Наконец она потребовала от Элеазара разрешить ей забрать тело, чтобы она могла похоронить его в приготовленной для нее самой гробнице, ведь я был ребенком ее сестры, и она заботилась обо мне с младенчества. Элеазар согласился с этим, будучи, я думаю, несколько огорошен общим чувством людей против него и убийц-зелотов. Мариамна велела двум нубийцам, бывшим с ней, взять меня и нести прочь от дворца Ирода. Затем, имея крытые носилки, она уложила меня в них и велела нубийцам нести меня из города к ее гробнице.
Как и многие богатые немолодые женщины она много денег потратила на свою гробницу. Это было по настоящему благородное строение, с камнями у входа, которые лежали в готовности, чтоб их закатить внутрь, для того чтобы они не дали диким животным влезть в гробницу и тревожить ее кости. Когда нубийцы ушли, она убрала плащ, которым укрыла меня, и шепотом спросила, как я себя чувствую, на что я ответил, что у меня болит голова, а глаза слиплись от запекшейся крови. Тогда она как можно лучше промыла мои раны и велела лежать, пока не спустится ночь.
Лежа в полубессознательном состоянии во мраке склепа, я заметил, как затухает дневной свет, и понял, что наступил вечер. Когда стемнело, в склеп прокрались четверо мужчин, заговорившие со мной по арамейски с галилейским акцентом. Сказав мне, чтобы я подбодрился, они взяли носилки, в которых я лежал, и вынесли меня из склепа. Я наблюдал над головой сияющие звездами небеса, которые казались мне бесчисленным множеством глаз Бога. Будучи до того слабым, что мне казалось, будто я умираю, я лежал, уставившись в небесный свод, а в моем сознании повторялся отрывок одной из священных песен евреев:
И пока я лежал, я вспоминал избиение римских войск, вспоминал распятие еврейских старшин, погром Верхнего рынка, тела матери и сестры Ревекки, смерть моего отца, окровавленную голову Британника. И я слышал крик, крик тысяч страдальцев, когда, казалось, из темной земли поднялись руки, ищущие руки мужчин и женщин, поглощенных морем тьмы. На меня навалилосьмука людей, не только тех, кого я знал, но и бесчисленных миллионов, что страдали с тех пор, как появился на земле человек. Казалось, все слезы человечества, изливались на меня, кровь всех тех, что были убиты своими ближними, вскипела на земле, так что я плыл в кровавом море. Но в это время над моей головой с купола небес сияло бесчисленное множество звезд, с равнодушной осторожностью взиравшие на море крови. И в моем сердце поднималась молитва, которая была даже не молитвой, а криком страдания, потому что ощущение человеческих грехов и зла наполняло меня болью. «Бесконечный Дух! – взывал я. – Будь к нам милосерден и пошли свет в нашу тьму, чтобы мы перестали так мучить друг друга!»
И тут мне показалось, что небеса открылись, и мой дух заполнился светом, который я не могу описать. Это не был тот свет, что воспринимается зрением, но сияние, источник которого был за пределами наших ощущений. Чувство времени и пространства оставило меня. Передо мной раскинулась панорама всех миров, напоминающих нити на огромном ткацком станке. Я видел беспрестанное переплетение сил, словно нити разных цветов, одни яркие, другие темные, сплетающие узор за узором, некоторые огромные, иные небольшие, некоторые же едва заметные. Но разве эти безжизненные слова могут описать мое видение? Как я смогу объяснить безвременье, бесконечность? Казалось, я рассматриваю сам мозг космоса, место слияния времени и вечности. Было ли причиной этой иллюзии мое состояние слабости, было ли это просто результатом удара, полученного от Элеазара, или это видение послал мне Бог, отвечая на мою тихую мольбу? Не знаю, все это происходило вне моего разума, но столь сильно было потрясение от видения, что даже сейчас ко мне возвращается изумление. Я никогда не смог бы забыть того, что тогда созерцал. Увы, мы живем замкнутые в ничтожестве нашего духа, словно узники Платона, видящие лишь отражение наших теней на стенах, к которым мы прикованы. А если по той или иной причине мы выбираемся из заключения, наши глаза слепнут от яркого света.
О, сбитый с толку человек! Как бедна твоя жизнь, как низменны твои желания! Ты, созданный по образу и подобию самого Бога, ты, которому была открыта подобная тайна, что ты немногим умолен перед ангелами, все же по-прежнему сидишь во тьме, не зная о собственном первородстве, словно безумный царь, имеющий в распоряжении огромный дворец, но запрятавшийся в подземелье и считающий, что эта темная дыра – и есть весь его мир. Несчастный человек! Как велико зло, что ты творишь под чарами своих заблуждений. Ты строишь города, а потом рушишь их. Ты льешь кровь своих ближних и отнимаешь у них свободу ради желтого металла или блестящих драгоценностей. Но что станешь ты делать с желтым металлом, когда получишь его, с очаровательными безделушками, с дорогими тканями, духами, утонченными явствами? Глупец, когда в твоей душе царство, чье духовное богатство, не сравнится с золотом или драгоценностями, как ты слеп к нему, что предпочитаешь ему мишуру и даже убиваешь, чтобы заполучить безделушки? Открой для себя другие ценности и более достойные цели, освой подготовленное для тебя царство и оставь вонючее подземелье, где ты живешь, сам себя заточив. Тогда потоки крови исчезнут с земли, и высохнет океан слез, а небесные глаза множеств не будут в ужасе смотреть вниз на то, что мы творим друг с другом.
Пока во мне шла эта важная работа, четверо мужчин, несущих мои носилки, свернули к пещере, находящейся недалеко от могилы царей, и потому избегаемой людьми Иерусалима. Вход в эту пещеру был узким, но за входом находилось просторное помещение, освещенное масляными лампами. Меня отнесли в дальний конец пещеры и уложили на скамью, вырубленную в скале, на которой лежала набитая соломой лежанка. Здесь с меня сняли одежду, прилипшую к телу из-за пропитавшей ее крови. Мое тело вымыли и смазали маслом, а потом меня вновь одели в белый наряд, приготовленный Мариамной. А я тем временем находился в таком глубоком трансе, что если бы не мое слабое дыхание, можно было бы подумать, что я мертв. И пока я так лежал, двери моей души открылись, и ко мне снизошло видение.
Когда я открыл глаза и оглянулся вокруг, я увидел серые стены пещеры и масленные лампы, помещенные в нишах, находящихся в стене на расном расстоянии друг от друга. В центре пещеры находился стол, за котором сидели пятнадцать мужчин в белом. У одного конца стола стоял рабби Малкиель, который спокойно говорил, и после каждой его фразы они склоняли свои головы и повторяли «Аминь». Я понял, что стал свидетелем ритуала или заклинания, и потому рабби говорил со старанием, как человек, который тщательно выучил определенные священные слова и жаждет повторить их без ошибки. Затем, когда он перестал говорить, он взял хлеб и благословил его и дал каждому по кусочку с маленькой рыбой, которые они пекли на горячих камнях, и что-то еще вроде корня или варенного овоща. Каждый ел в молчании. Когда они покончили с едой, он взял небольшой кусок хлеба, разломал его на маленькие кусочки и дал каждому со словами: «Ешьте сие в память о погребении Господа нашего». Подобным же образом он поднял кубок с вином и передал его ближайшему соседу, говоря: «Пейте сие в память о крови Господа нашего», и кубок стал переходить из рук в руки. После этого они некоторое время молчали, словно в молитве, а потом равин поднял руку и произнес благословение Божье.
Затем они поднялись, сменили белые одежды и вышли, чтобы заняться делами, ведь ночь миновала, и у каждого было какое-то дело, так как ни один из них не был праздным человеком. Но рабби Малкиель, спрятав в пещере серебряную чашу, из которой они пили, – как я позднее узнал, они ценили эту чашу, потому что из нее пил рабби Иисус в ночь перед тем, как его распяли, – подошел ко мне и положил руку мне на лоб. А я, чувствуя вину за то, что все видел, – ведь я понял, что наблюдаю священное таинство – закрыл глаза и притворился спящим. Рабби Малкиель сказал, чтобы я не боялся.
– Тебе никто не причинит вреда, – сказал он. – Ты можешь отдохнуть здесь, пока не поправишься, а потом мы отправим тебя туда, куда ты захочешь. Что же касается всего того, что ты видел и слышал, то помни об этом, но не рассказывай. Я доверяю тебе, Луций.
На это я протянул правую руку и поклялся ничего не говорить, но он ответил, что мое слово не хуже клятвы, они же клятв не приносят, потому что их Господь вовсе запретил им клясться. Затем, вытащив из сумы недоделанные сандалии, он принялся за работу, делая шилом отверстие и протягивая через него навощенную нить, говоря, что в этом заключается одно из преимуществ работы сапожника, что он может носить с собой все свое орудие. Так он сидел со мной, пока не вернулись остальные и не оказали мне помощь.
Более десяти дней я находился в пещере вне Иерусаима, и а это время я узнал всех приходящих сюда людей. После насилия и жестокости, которые я наблюдал во внешнем мире, я ощущал, что они напоминали существа из другого мира, настолько свободны они были от хвастовства, ненависти, ревности и клеветы, что делают жизнь отвратительной для большей части человечества. Пещера за городом была местом их встреч и называлась «церковью вне стен». У них была так же и церковь внутри стен, находящаяся в нижнем помещении, где они встречались для молитвы, и пустая и скромная верхняя, где они проводили совместные трапезы. Эта трапеза имела для них особое значение, и ради нее они одевались в белое, как я уже говорил, и ели в молчании. Это молчание они хранили до тех пор, пока разговор не становился необходим, так как они считали бесполезную болтовню величайшим злом и учились молчать и внешне, и в своих мыслях. Они считали, что голос Бога тайно говорит со всеми людьми, но никто не слышит его из-за гама праздных мыслей. Поэтому они наслаждались молчанием и мысленно следили, чтобы какое-нибудь впечатление не захватило их воображение, и они не утратили бы понимание Бога в лабиринте бесполезных фантазий. Эту настороженость они превозносили краеугольным камнем своего внутреннего храма, и они сравнивали блуждание, бесполезные мысли с грабителем или осквернителем, что врывается в храм, чтобы осквернить и разрушить его. И все потому, что конечной целью жизни они считали не сбережение богатств, не наслаждение, но строительство храма в собственной душе, веря, что святой дух посетит человека только тогда, когда он с помощью собственных усилий подготовит для него чистое место. И потому чтобы они не делали, стояли, сидели или гуляли, а может быть выполняли какие-то каждодневные труды, они старались сохранить такую внутреннюю собранность, чтобы никакое неожиданное впечатление или внутренний импульс не могли отвлечь их от мыслей о Боге. И те, что праведно следовали этой практике достигли внутренне такого спокойствия, что ни трагедии, ни страдания не могли лишить их его. Они называли это «миром божьим», и тот, кто достигал этого состояния, становился сведущим.
Что касается их учения, то тогда у них не было священных книг, и они передавали свою доктрину устно от одного человека к другому. Вся доктрина существовала в простых изречениях, каждое из которых они заучивали наизусть, так что могли без ошибок повторить их. В добавлении к этим изречениям, которые говорили открыто, существовали и другие, тщательно оберегаемые, называемые «Священные Изречения», которые передавались лишь тем, кто с помощью постоянной и тяжелой дисциплины достиг уровня сведующего. То, что они называли «Открытыми Изречениями» передавалось рабби Иисусом всем, кто приходил слушать его, и по большей части в форме притч. Притчи касались обыденной жизни – выпечки хлеба, сеяния и жатвы, приготовления вина или строительства дома, так как он очень просто говорил со слушателями и не утомлял их философскими рассуждениями. Но эти притчи, которые рассказывал мн рабби Малкиель, напоминали сокровище, зарытое в поле, и задача слушателей заключалась в том, чтобы откопать это сокровище. Что же до «Священных Изречений», то они говорились только ученикам и никогда не передавались толпам, так что я, не будучи сведущим, ничего не могу о них сказать.
Позднее, во время правления Домициана, когда этот тщеславный император начал гонения на христиан за то, что они отказывались поклоняться его бесполезным изображениям, старейшины церкви решили записать «Открытые Изречения», боясь, что когда так многие христиане гибнут, священное учение может быть утрачено. Так появилась книга, известная как «Изречения Господа», но в позднейших книгах, написанных по гречески, которые теперь называют Евангелиями, я должен сказать, что они содержат много вставок, которых не было в «Изречениях», касающихся чудес и тому подобного, и что все эти вставки попросту отвлекают от ценности учения, так что ни один образованный человек не примет подобных суеверий.
Что же касается каждодневной жизни этих христиан, то нельзя не преклоняться перед их щедростью. С момента крещения любой человек, который стал одним из них, должен перестать считать свое имущество своим, но должен делиться всем, чем владеет со своими собратьями. И потому они владеют всем сообща, и даже когда отправляются в путь не берут с собой денег и провизию, но прибыв к месту назначения, обращаются в дом какого-нибудь христианина, где их принимают словно братьев. Они равнодушны к своему внешнему виду и носят одежду и сандалии до тех пор, пока они не приходят в негодность, считая бесполезным тратить время или деньги на украшения тела, которое ни что иное как тюрьма для души. Душу они считают бессмертной, способной к очищению и совершенству, ведь они уверены, что душа должна подняться и предстать перед Судом, и в этом их доктрина имеет много общего с верой египтян, которые считают, что душа будет взвешена на весах бога Анубиса. Что же до судьбы этих душ после Суда, то они верят, что праведные будут наслаждаться вечным блаженством, а злые будут гореть в неугасимом пламени, и они убеждены, что эти проклятые души никак нельзя будет уничтожить или ослабить их мучения, несмотря на тот факт, что они считают своего Бога бесконечно милосердным.
Во всем этом христиане очень близки к ессеям, самой строгой из трех иудаистских сект – двумя другими являются саддукеи и фарисеи. Даже ходили слухи, что Братство ессеев подготовило и отправило с миссией рабби Иисуса, чтобы он предупредил еврейский народ об опасности и уничтожил душащую хватку первосвященников и фарисеев. Но хотя христиане и ессеи имеют много общего, они различаются в своем отношении к чужеземцам, так как все ессеи еврейской крови и не хотят иметь ничего общего с чужаками, в то время как христиане считают всех людей братьями. Более того, они даже обучают своему учению рабов и беседуют с прокаженными, такую любовь они испытывают к ближним. Таково понятие всеохватывающей любви, предающей их учению благородство, что они получают удовольствие не только от того, что любят тех, кто любит их, но любят и тех, кто их ненавидит. Думаю нет более сложной задачи, чем эта, и потому я преклоняюсь перед этими христианами, хотя многие из тех, что называют себя так, самым плачевным образом оказываются неспособными любить своих врагов. Действительно, в последнее время они так втянулись в метафизическую неразбериху, что иногда ведут себя друг с другом словно звери на арене, а не последователи того, кого они называют Князь мира. Но в те времена, о которых я рассказываю, они не занимались словесными пререканиями, считая, что в любой момент могут быть признаны на суд Божий, и потому были заняты внутренним очищением, а теологические подробности откладывали на потом.
Таким был в моей жизни период мира, во время которого я воспринял идеи, которыми оказали глубокое воздействие на мои мысли и действия. Пока мои раны залечивались, я разговаривал с рабби Малкиелем, говоря, что если бы не данная мной клятва, что я отомщу за убийство отца, к которому теперь добавилось убийство моего брата Марка, я бы попросил крестить меня, чтобы я мог остаться среди них и разделить духовный мир, который они открыли. Но услышав о моей клятве отомстить, рабби вздохнул и спросил, слышал ли я об озере, называемом Асфальтовым, или иначе Мертвом морем, и узнав, что слышал, он рассказал о странных фруктах, что растут на его берегах, которые на вид удивительно вкусны и красивы, но когда их попробуешь, наполняют рот гнилью.
– Такова, Луций, и месть. Пока ее ждешь, она кажется такой желанной, но когда попробуешь – это прах и пепел. Потому что никогда пролитая кровь не искупается кровью, а убийство не исчезает после второго убийства. Но я вижу, что тебе надо следовать за этим призраком, пока ты сам не убедишься в истинности моих слов. Такова твоя судьба. Но когда твоя месть свершиться, и ты осушишь эту чашу до дна, тогда найди меня вновь.
После этого он обнял меня, как обнимал и других, и я не мог сдержать слез при расставании с этими добрыми людьми, которые выходили меня, утешили в гое и вывели из долины смерти. Может быть божественный судья, чьего Страшного суда они ждут, вспомнит милосердие, которым они одарили меня, и включит их в число избранных.
И вот однажды утром я вновь отправился в путь среди гор Иудеи с единственной сумой, где находилось несколько кусков хлеба, данных мне братьями. Чтобы не привлекать внимания грабителей, я облачился в лохмотья нищего и тащился со своими вещами, имея такой жалкий вид, что даже сикарии не стали бы убивать меня. И правда, когда их шайка спустилась ко мне с гор, я разразился такими жалобными стонами, что эти негодяи были тронуты моим видом и дали мне немного мелких денег. Я не вернулся в Кесарию, не желая вторично подвергаться злому преследованию Гессия Флора. Вместо этого я направился в Сирию и пришел в Антиохию, после Рима и Александрии самый богатый и один из красивейших городов империи.
Вокруг большой площади в том городе размещалось много великолепных зданий, главное из которых было дворцом правителя Сирии, который был главным среди римских чиновников в этой части империи, и чья юрисдикция простиралась на тетрархии Иудею, Галилею, Идумею и Самарию. В те времена правителем Сирии был толстый и некомпетентный Цестий Галл, который так ж соответствовал своему важному положению, как курица темному пруду. Он не был негодяем как Гессий Флор и даже кое-как пытался осуществлять правосудие. Когда Агриппа пожаловался на то, как обращаются с евреями в Иерусалиме, он отправил туда одного из своих трибунов, Неаполитина, чтобы он изучил дело. Этот Неополитан рассказал о погроме на Верхнем рынке и заверил его, что если немедленно не предпринять мер по смещению Флора, последует всеобщее восстание евреев. Но Цестий Галл из страха и лени перед Гессием Флором не сделал ничего, чтобы сместить этого мерзавца, а попросту повернулся спиной к Иудее и сделал вид, будто ничего не знает.
И вот, пока я шел через город в наряде нищего, я решил рассказать все Цестию Галлу и дать ему отчет о истреблении римского гарнизона в надежде, что эта новость побудит его действовать. Хотя во многом я сочувствовал борьбе евреев за свободу, я все же сам видел, что они не способны сами править: приказы Синедриона игнорировались Элеазаром, священные клятвы нарушались, был убит первосвященник, а вся страна находилась на грани анархии. И потому мне, казалось, что ради самих же евреев было бы лучше, если бы вернулись римляне и восстановили порядок, иначе страна была бы разодрана на части силами зелотов, сикариев и Элеазаром. Решившись на это, я пошел ко дворцу Цестия Галла и потребовал ауденции у наместника, на что привратник дико расхохотался, считая меня нищим. Он сбросил меня со ступеней и избил бы, если бы по случайности мимо не проходил сирийский торговец, которого я несколько раз встречал в Иерусалиме у Мариамны. В своем несчастье я обратился к нему, и его влияние дало мне возможность увидеть губернатора, который, услышав мое имя, немедленно послал за едой, вином и чистой одеждой, так как знал в Риме моего отца и огорчился, увидев сына сенатора в одежде нищего.
Когда меня вымыли и накормили, я вернулся в большой зал для ауденции, чудесно украшенный мраморными статуями и высокими колоннами. Услышав мой рассказ, Цестий Галл вызвал командующего Двенадцатого легиона, отправил послания своим трибунам и даже пригласил царя Агриппу, который в этот момент как раз находился в Антиохии. Вскоре зал для ауденции заполнился многими видными людьми, которым я вновь поведал об избиении, подчеркивая, что мы были преданы отрядом Элеазара, и что Синедрион не принимал участия в предательстве, но горько оплакивал гибель такого количества безоружных людей. Я так же обратил особое внимание на низость Гессия Флора, рассказав, как он использовал все способы, какие только мог изобрести, чтобы заставить евреев взбунтоваться. А еще я рассказал, как он отправил меня, моего брата и двацать легионеров из первой когорты в Иерусалим, чтобы мы присоединились к гарнизону, хотя эти действия были совершенно бессмысленны и могли привести лишь к гибели людей, что и случилось. Собравшиеся выразили свое отвращение по отношению к Флору, которого никто не любил, но в отношении которого никто ничего не мог сделать, так как ему покровительствовал Тигеллин, любимец Нерона.
Но теперь даже Цестий Галл не мог игнорировать события в Иудее, и был вынужден предпринять шаги, чтобы привести страну к порядку. И потому он начал собирать свои силы, и вскоре город Антиохия заполнился вооруженными людьми. Чтобы сформировать мощное ядро своих войск, он взял весь Двенадцатый легион и добавил к нему из других легионов, находящихся в Антиохии, шесть когорт пехоты и четыре кавалерийских эскадрона. К тому же он собрал вспомогательные войска из всех сирийских городов, которым возможно и не доставало военной выучки легионеров, но которые возмещали это яростной ненавистью, которую они питали к евреям. Царь Агриппа, жаждя привести свои владения к порядку, хотя фактически был не правителем, а лишь марионеткой римлян, дал три тысячи пехотинцев, три тысячи лучников, а также тысячу всадников. Соем, царь Эмесса[30]30
Царство в Сирии.
[Закрыть], послал четыре тысячи человек, третья часть которых состояла из всадников, а остальные были лучники, ведь аравийские лучники славятся своим искусством. Царь Антиох[31]31
Царь Коммагены, зависимого от Рима царства к северу от Сирии.
[Закрыть] прислал пять тысяч человек. Таким образом Цестий Галл имел значительные силы, по крайней мере по численности. Однако, это было разношерстное войско, которое трудно было контролировать, так как в нем лишь римляне понимали значение дисциплины и имели представление о военном маневрировании. К тому же три царя – Агриппа, Соем и Антиох – считали себя верховными главнокомандующими, а так как Цестий Галл был слабым человеком, не способным к решительным действиям, то у его войска было столько же голов, сколько у гидры, и войско было почти неуправляемо.
В то время, пока в Антиохии шли все эти приготовления, по городам востока прокатилась волна антиеврейских погромов, словно какая-то слепая разрушительная сила была спущена на этот несчастный народ. В Кесарии были убиты два тысячи евреев. Это избиение произошло в тот самый день и в тот самый час, когда в Иерусалиме был уничтожен римский гарнизон, и поэтому некоторые заявляли, что это божественная месть, хотя лично я не понимаю, почему две тысячи евреев должны расплачиваться за гибель шестисот римлян. В Ашкелоне, Птолемаиде и Тире тысячи людей были убиты, еще большее количество было продано в рабство. В Александрии, где антиеврейская волнения постоянны, на еврейский квартал напали не только греки, но и два тяжеловооруженных римских легиона, после чего весь квартал был разграблен и сожжен, и убийства не прекращались до тех пор, пока пятьдесят тысяч евреев всех возрастов от седобородых стариков до младенцев грудами не лежали мертвыми, а все вокруг не было залито кровью. В Скифополе[32]32
Еврейское название Бет-Шеан. Город недалеко от Галилеи к западу от реки Иордан.
[Закрыть] ночью был подвергнут нападению еврейский квартал, и у тринадцати тысяч человек были перерезаны горла. По всей Сирии целые города были завалены трупами, брошенными на улицах и гниющими, так как не оставалось никого, кто мог бы их похоронить – старики, младенцы и женщины в неприкрытой наготе, все были мертвы и валялись в разных позах, целые горы, облепленные мухами и терзаемые стервятниками, испускающие страшный запах, который распространялся на многие мили вокруг. И все эти убийства, были лишь предвкушением того разрушения, когда на Иудею хлынули римские войска, так что казалось невозможным, чтобы еврейский народ выжил после всех этих массовых убийств, и они бы не выжили, если бы не обладали духовными силами, которых не было дано большей части человечества. Более того, они очень плодовитый народ, так как Яхве дал им заповедь плодиться и размножаться и наполнять землю[33]33
Книга Бытия, глава 1:28.
[Закрыть], и эта та заповедь, которую они воспринимают очень серьезно, и потому они лелеют своих детей, даже калек, от которых никогда не отказываются, как это делают греки и римляне.
Что же касается кампании, проводимой Цестием Галлом, сначала против Галилеи, а затем против Иудеи, то одна кампания была похожа на другую, и все они были одинаково отвратительны. Действительно, если подумать, трудно понять, как люди могут употреблять такие слова как «доблесть», «героизм» и «красота» в описании таких вещей как мерзские убийства, насилия, грабежи и всеобщее разрушение. Философ не может не удивляться странности нашего мышления, когда видит, что те вещи, которые наиболее сурово проклинаются во время мира, больше всего славятся во время войны, и что мы называем героями тех, что являются лишь убийцами. Тем не менее в первой кампании были некоторые особенности, которые имеют прямое отношение к моей истории, и которые я сейчас изложу.
Разношерстные силы Цестия Галла вышли из Антиохии и прошли маршем в Кесарию, где к ним присоединилась первая когорта Двенадцатого легиона и Гессий Флор. Он тоже считал себя военным гением и тоже вообразил себя командующим войсками, которых стало уже пять. Первое нападение было совершено на Яффу, находящуюся на побережье. Атака была проведена очень искусстно небольшой группой ветеранов, которые подошли к городу после ускоренного марша вдоль берега, захватили врасплох гарнизон, перебили его, а затем разграбили и сожгли город, уничтожили всех жителей – восемь тысяч четыреста человек. Затем они напали на Галилею и подошли к ее главному городу Сепфорису встретившему войска и потому пощаженному, но часть людей бежала из города и начала сопротивление на горе Ацемон, что сильно тревожило римлян, пока мятежники не были полностью уничтожены и не было убито более двух тысяч евреев. Усмирив Галилею, Цестий Галл отправился в Антипатриду[34]34
Город в Иудее.
[Закрыть], а оттуда в Лидду, где не встретил никакого сопротивления, так как все мужчины ушли из города в Иерусалим на праздник Кущей. Это дало солдатам возможность насладиться насилиями и убийствами без неприятной возможности драться. Они вдоволь развлеклись с женщинами, а затем направились к Иерусалиму, оставив позади себя город с сожжеными домами и истерзанными телами. Однако, когда евреи увидели, что к городу приближаются римские легионы, они оставили праздник и взялись за оружие, несмотря на неодобрение фарисеев, которые считали возмутительным, что придется сражаться в субботу. Но Элеазар не обратил внимание на возражения фарисеев и напал на римлян, когда они разбили лагерь в месте, называемом Гивон, находящимся на холмах недалеко от Иерусалима. И хотя войско Элеазара было не более, чем сбродом, не имеющим понятие о дисциплине или военном искусстве, они компенсировали свое невежество яростью и числом. Они набросились на нас с окружающих холмов и полностью смяли наши ряды, так что мы не избежали бы гибели, если бы не часть кавалерии, вставшая в круговую оборону, не заслонила часть армии, которая еще не была разбита. Но даже при этом условии римляне потеряли в короткой схватке пятьсот пятнадцать человек, а евреи же всего двадцать двух. И хотя защитники города вынуждены были отступить, наши опасности не исчезли, потому что пока мы шли по крутой дороге между горами и оказались в узком месте, называемом по еврейски Бет-Хорон, Симон бен Гиора и сикарии напали на арьергард, приведя часть войска в полную панику, и захватив многих животных, что тащили наше вооружение, которых они с триумфом привели в Иерусалим.
