Текст книги "Если я забуду тебя (ЛП)"

Автор книги: Роберт Сильвестер де Ропп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Я благодарю тебя за доброту.

– Хорошо, – сказал Симон. – Ты учишься мудрости, хотя и медленно. Теперь ползи к моим ногам. Я сказал, ползи. Не поднимай головы.

Она поползла, как он приказал. Когда-нибудь, как-нибудь, говорила она себе, она отомстит за эти оскорбления. Как Иаиль с Сисарой, она обманет его, а когда он будет ожидать меньше всего – убьет, отомстит не только за себя, но и за весь город.

– Кланяйся ниже передо мной, гордая дочь первосвященника. Говори: «Я твоя, мой господин, и сделаю все, что ты прикажешь».

Хотя Ревекка чуть не задохнулась от унижения, она сказала все, что он приказал. После ее слов Симон вновь улыбнулся и потер руки. Вид этой девушки у его ног, ее нагое тело, отмеченное ударами кнута, доставляли Симону больше удовольствия, чем он бы извлек, если бы разбил все римские легионы. Такова была ненависть, которую эти дикие собаки-сикарии испытывали к старейшим священническим семьям. И можно было не задаваться вопросом, почему такие несчастья свалились на евреев, когда становилось известно, до чего яростной и неутомимой была эта старая ненависть. Что же до Симона бен Гиоры, то он не стал тратить времени, а нанес Ревекке последнее унижение. Она слабо всхлипнула, когда он овладел ею, не в силах протестовать, и говорила ему, что он ее господин, и она сделает все, что он ей скажет.

И вот, в последние дни августа, когда римляне приступили к последнему штурму города, Ревекка оставалась пленницей в башне Гиппик, игрушкой для удовлетворения похоти человека, которого она больше всего ненавидела. Она поклялась себе убить его, как Иаиль убила Сисару, но не колом от шатра – это было довольно сомнительное оружие – а кинжалом с тонким лезвием, который она украла у Симона, когда однажды ночью он пришел к ней пьяным и вооруженным, и она стащила кинжал, пока он спал.

Дни проходили, а она так и не убила его, хотя держала его жизнь в своих руках каждый раз, когда он спал с ней, ведь никогда мужчина не бывает более беззащитен, чем в то время. Если бы она действительно желала отомстить за себя и всех тех, кого погубили сикарии, она бы легко могла вонзить ему кинжал под ребро, что было бы подходящим концом для мерзавца. Но ее охватило роковое колебание, и она не могла принудить себя нанести ему удар. Позорные, казалось бы объятия Симона бен Гиоры не были противны Ревекке, напротив, как она позднее призналась мне, он дал ей наслаждения, равное которому она никогда раньше не испытывала. Ужасно думать, до чего же легко женщины подпадают под власть похоти, и как девушка, воспитанная среди самых благородных людей, может получать удовольствие от связи с мерзким негодяем. И такова оказалась натура Ревекки, что ей даже нравилось грубое обращение. Ее муж Иосиф, один из самых нежных людей, обращался с ней, как с хрупким цветком, но его объятия оставляли ее холодной, как лед. А этот негодяй Симон бен Гиора, помыкавший ею как рабыней и даже бивший ее, своими грубыми объятиями доводил ее до экстаза. Я не пытаюсь оправдать Ревекку, но с другой стороны и не могу сильно осуждать ее, потому что удовольствие, получаемое ею от Симона бен Гиоры, было частью безумия, охватившего умирающий город, и она впоследствии дорого заплатила за это.

Тем временем она хорошо питалась и утратила голодный вид, так как Симон снабдил башню Гиппика продовольствием еще до того, как Тит взял город и кольцо, и хотя все кругом голодали, сикарии хорошо ели. И когда она расцвела, разрослась и страсть Симона, который не мог провести ни одной ночи, чтобы по крайней мере раз не заняться тем похотливым состязанием, на которые собирает мужчин и женщин Венера. В то время как большинство мужчин города со съежившимися телами не имели даже сил взглянуть на женщин, Симон развлекался как истинный воин, потому что имея вдоволь еды, он имел и достаточно сил для подобных развлечений. И он так усердно тратил свои жизненные силы на Ревекку, что у него уже ничего не оставалось для жены, женщины с острым язычком и въедливым характером, у которой не было намерений терпеть соперниц. Когда она обнаружила, что ее муж утратил свою силу, она начала выяснять причину, и ей не понадобилось много времени, чтобы прийти к мнению, что в башне Гиппик у Симона находится нечто большее, чем украденные богатства. Где то в мощной крепости у него была женщина, и жена Симона намеревалась выяснить, кто она, и где спрятана. Она не стала выговаривать мужу за неверность и не дала ему основания думать, что подозревает его, но благоразумно решила все выяснить. В конце концов от Архелая бен Магадата она узнала, как была спасена Ревекка, и уже не сомневалась, зная слабость своего мужа, что он спас девушку не только в интересах политики.

Когда жена Симона узнала все что могла о Ревекке, она отвела мужа в сторону и заговорила с ним, как говорят ревнивые женщины. Однако, она не стала слишком ругать мужа, ведь он был мерзавцем и вполне мог прибегнуть к насилию. Вместо этого она заговорила с ним тоном человека, который защищает его, говоря:

– О глупец, ослепленный похотью, разве ты и так не подвергаешься достаточной опасности, чтобы еще и взять ту гадину, что плетен со своим братом заговоры, стараясь тебя погубить? Она не удовольствуется тем, что заберет у тебя все силы и отправит ко мне, ставшего пустым бочонком. Она выпустит твою кровь, и даже сейчас она натачивает кинжал, который вонзит тебе под ребро.

Эти слова не оказали особого влияния на Симона бен Гиору, и он попросту назвал жену ревнивой ведьмой, утверждая, что если бы Ревекка собиралась отнять у него жизнь, она бы уже давно это сделала, ведь с тех пор, как он спас ее от Архелая, прошло двадцать дней. И все-таки в его сознании пустила корни подозрительность, потому что он постоянно подвергался опасности покушений, так как многие считали его злым гением города, которым он и был в действительности.

И вот на следующий день, придя к Ревекке, он сдернул покрывало с кушетки, на которой привык получать с ней удовольствие, и увидел украденный кинжал. От гнева его лицо стало багровым, он шагнул к Ревекке, намереваясь сразу же свернуть ей шею, но сочтя, что в заговор могут быть вовлечены и другие люди, он передумал, решив, что будет лучше с пристрастием допросить ее, чтобы важная информация не была утрачена с ее смертью. Он направился к двери, собираясь позвать Архелая и его палачей, но Ревекка бросилась к нему, умоляя пощадить ее или по крайней мере, если он жаждет ее смерти, убить собственной рукой, а не увечить с помощью железного стула то самое тело, что доставляло ему такое наслаждение. И видя, как он дрогнул, она еще сильнее прижалась к нему и стала клясться, что кинжал еще ничего не означает, потому что если бы она хотела его убить, она бы уже давно это сделала.

– Я держала этот кинжал для себя, – уверяла Ревекка. – Я боялась, что могу надоесть тебя, и ты отдашь меня Архелаю. Я предпочитаю умереть от собственной руки, чем быть опозоренной и замученной этими мерзавцами. Умоляю, поверь мне. Это правда!

Затем, вцепившись в него, она столь страстно стала целовать его, что его кипящий гнев превратился в горячее желание, ведь гнев и похоть довольно близкие приятели, и тот самый жизнелюбивый дух, что побуждает человека к одному, толкает его и к другому. И потому Симон решил не звать Архелая, а вместо этого заняться с Ревеккой тем, что гораздо больше ей нравилось. А она, вновь завоевав его своими чарами, успокоила его подозрения и вновь связала его нежными узами желания, которые хоть и невидимы, однако гораздо крепче железа. Фактически, она превратила своего господина в своего пленника, вновь доказывая, сколь велика сила женщин, которые, если вознамерятся показать ее, доводят до гибели империи, побуждают народы сражаться друг с другом, губят воинов, избежавших тысяч опасностей войны, что можно было увидеть на примере благородного Антония, позорно доведенного до гибели развратницей Клеопатрой.

В результате Симон бен Гиора, будучи скован страстью к Ревекке, вместо того, чтобы убить ее, постарался уберечь ее от беды и в то же время усыпить подозрительность жены. Он послал в город самого верного слугу и велел тайно доставить в башню умирающую женщину, которых было предостаточно в городе, потому что люди умирали словно мухи в холодном ветре осени. Эта умирающая была принесена в комнату, где он держал Ревекку, и здесь неизвестная была убита, так что комната была вся запачкана кровью. Прибежав к жене в крови, Симон объявил, что раскрыл измену Ревекки и сразу же покончил с ней. Труп выволокли и швырнули в одно из ущелий. Ради безопасности Ревекку увели из башни Гиппика и на ночь перевели в подземелье под дворцом первосвященника, поскольку хотя сам дворец был разрушен, подземелье остались нетронутыми.

– Не бойся, – сказал Симон бен Гиора. – Я не оставлю тебя здесь дольше, чем необходимо. Моя жена будет искать тебя, хотя я постарался внушить ей, что ты мертва. Хотя здесь не очень удобно, ты здесь в безопасности. Я потом вернусь за тобой.

Тюрьма, в которой оказалась Ревекка, была вырублена в скале на краю Тиропской долины, и имела в стене маленькое окошечко. Оно впускало свет, и в этом свете она обнаружила, что находится здесь не одна. Нечто, напоминающее связку черных тряпок, присело в углу камеры, а когда тюремщики ушли, выяснилось, что это человеческое существо. Съежившаяся от голода старуха поднялась из горы тряпок, и Ревекка не узнала ее, пока та не подошла и не положила костлявую руку на плечо девушки.

– Милосердный Боже! – воскликнула Ревекка. – Мариамна!

– Значит, – произнесла старая женщина, – они и тебя схватили?

– Ты давно здесь? – спросила Ревекка, с жалостью глядя на изможденный скелет, на котором, казалось, жили только глаза, горящие глубоко в орбитах.

– Не знаю. Я потеряла счет времени. Они схватили меня, когда к городу подошли войска Тита. Какой сейчас месяц?

Ревекка ответила, что восьмой день месяца Лоя[58]58
  Автор дает даты по труду Иосифа Флавия «Иудейская война». Лой – месяц сирийско-македонского календаря.


[Закрыть], что было двадцать седьмым днем августа, а затем отведя Мариамну в сторону, так как Ревекка опасалась, что даже в этой темнице у Симона бен Гиоры могли быть шпионы, она на ухо шепотом поведала ей всю свою историю и рассказала о страсти Симона бен Гиоры, ревности его жены и о причине, по которой ее увели из башни Гиппика. Чувство вины, которое так долго довлело над ней, стало теперь непереносимым. Она ненавидела себя за свое бездействие, за не совершенную месть, за мерзкие незаконные наслаждения, которые она получила в объятиях Симона.

– По правде говоря, – утверждала она, – я грязнее самых грязных. Я ела его хлеб и соль и отдавала ему свое тело и позволяла ему удовлетворять свою похоть. Да! Мне нравилось, когда он это делал! И день за днем украденный мною кинжал лежал без дела, а моя клятва отомстить не выполнялась. Теперь он забрал у меня кинжал, и я беспомощна. Я ненавижу себя и презираю себя. Я – трус!

– Хватит себя упрекать, – сказала Мариамна. – Это ничего не изменит. Ты помнишь Иуду бен Ари, который когда то служил у твоего отца?

– Помню, – ответила Ревекка. – Он оставил нас и присоединился к сикариям.[59]59
  Исторический Иуда бен Ари был зелотом. Проявил мужество при обороне Храма. Бежал по подземельям во главе отряда из разрушенного Иерусалима. Пал в битве.


[Закрыть]

– Он сейчас охраняет темницу.

– Негодяй, – ответила Ревекка.

Мариамна не собиралась обсуждать нравственные устои Иуды бен Ари. Он был звеном цепи и звеном необходимым, поскольку в Иерусалиме оставались осколки партии мира, и они по прежнему пытались спасти то, что оставалось от города. А Иуда бен Ари, негодяй он или нет, по прежнему был падок на золото.

– Его можно подкупить, – заявила Мариамна. – Сегодня он нас освободит.

Она почти беззвучно прошептала эти слова на ухо Ревекке, которая застыла в изумлении.

– Я намерена, – шептала Мариамна, – перебраться на ту сторону Тиропской долины. Это будет не слишком приятно. Там полно трупов. Нам придется взбираться с низины к портикам Храма. Там, у основания, есть вход в тайный переход, который Ирод вырубил в скале при расширении Храма. Через тот ход мы сможем войти во двор Святилища, и хотя женщинам туда входить не положено, я чувствую, что Господь простит нас, потому что мы спасем Храм.

– Спасем Храм? – повторила Ревекка. – Как?

– Мы найдем твоего брата.

– А зачем? Он не желает сдаваться, точно так же как Иоанн и Симон.

– Не думаю. Элеазар все же не столь глуп. У меня есть основание полагать что в его горячей голове просветлело. Скажи, правда ли, что римляне захватили Антонию?

– Не знаю.

– Об этом ходят слухи. Из Антонии они нападут на Храм. Если ворота не будут открыты, они сломают их. Если Святилище не будет сдано, они уничтожат его. Даже Элеазар должен понимать это. Мы должны уговорить его открыть ворота и сдать Святилище. Когда Храм окажется в руках римлян, война закончится.

– Ты здорово придумала, – сказала Ревекка, с восхищением глядя на Мариамну. – Я сделаю все, чтобы помочь тебе, но Симон может в любую минуту прийти за мной. Он привел меня сюда только чтобы спрятать от жены. Если он уведет меня, что я буду делать?

– Убьешь, – ответила Мариамна. – Убьешь его, как давно должна была убить. Выполни свою клятву и отомсти за себя и Иерусалим.

– Но мне нечем убить его, – запротестовала Ревекка.

– Тогда возьми, – приказала Мариамна, вытаскивая из под лохмотьев кривой нож сикариев. – Я берегла его, чтобы самой свести счеты, но твои руки сильнее моих. Убей, не щади его, потому что настоящий губитель Иерусалима не Тит, а Симон бен Гиора.

Ревекка взяла кинжал и спрятала его под одеждой. Однако в эту ночь Симон не пришел, так как осадные машины Пятнадцатого легиона таранили укрепления Верхнего города, и мысли Симона были больше заняты Марсом чем Венерой. Это нападение на стены города было на руку Мариамны. Внимание сикариев было так поглощено римскими атаками, что со своих постов была снята даже стража темницы. Бывший слуга Ананья пришел в назначенное время и вывел Мариамну с Ревеккой в Тиропскую долину. Они пересекли ее, перешагивая через гниющие тела умерших, скользя во тьме по разлагающейся плоти, прикрывая одеждой лица, чтобы смягчить вонь. С севера дул свежий ветер, который слегка разгонял смрад гниения иначе вонь сразила бы их. Затем, поднявшись по западному склону горы Мория они вошли в лес огромных колонн которыми оказались портиками Храма, и после долгого поиска в темноте обнаружили вход в лабиринт Ирода, один из ходов которого вел во двор Святилища. Этот лабиринт был сложным комплексом, располагающимся на многих уровнях, так как не только Ирод считал полезным создавать туннель под горой Мория, и если бы Мариамна не хранила в памяти вид карты, раскрывающие многие тайны Иерусалима, она не смогла бы найти дороги в многочисленных ответвлениях.

Когда они оказались внутри лабиринта, Мариамна вытащила из под одежды кремень и огниво, данной ей Иудой бен Ари, и зажгла две свечи, которые приобрела аж по таланту за свечу, ведь в этот период осады чуть ли не все свечи были съедены. В мерцающем свете огней они совершили длинный переход под Храмом. Со всех сторон их окружала тьма, а их тени уродливо бежали по скалистым стенам. Это было страшное место, место смерти, потому что многие священники искали здесь убежище во время распри и, не сумев найти пути назад, умирали. Огонь свечи постоянно открывал тайное, человеческие головы с наполовину сошедшей с черепов плотью и выеденными крысами глазами. И эти крысы были гораздо страшнее трупов, они бежали по телам и глядели из темноты глазами, злобно горящими в свете свечей. Они казались почти такими же, как небольшие собаки и частично были безволосы, что делало их еще отвратительнее. Еще хуже крыс была вонь, потому что в этом замкнутом пространстве некуда было деться испарениям тел, и воздух был до того тяжелым, что, казалось, это действует даже на пламя свечей, и они горят странным голубым светом. В этих вонючих подземельях находились и сокровища, и несколько раз обе женщины замечали блеск золота и сияние драгоценных камней. Действительно, в Иерусалиме не было недостатка в золоте, но его цена упала, а цена пищи возросла, так что люди были рады отдать целый талант за меру еды или сальную свечу, так мало пользы видели они в желтом металле в своем чудовищном бедствии.

Недостаток воздуха, подкрадывающаяся тьма и многие ужасы, таящиеся в тени, конечно, до смерти напугали Ревекку, и она бросилась бы бегом оттуда, если бы не Мариамна, которая молча и сосредоточенно продолжала свой путь через лабиринт. Она была не в том настроении, чтобы терпеть чьи то истерики, и когда девушка закричала, увидев, что из темноты на нее смотрит огромная крыса. Мариамна влепила ей пощечину и велела замолчать. Задача Мариамны требовала полной сосредоточенности, ведь она искала дорогу по памяти, и одна ошибка легко могла стоить им обеим жизни. В конце концов они выбрались в помещение, вырубленное в скале, которое находилось прямо под небольшими строениями, примыкающими к Святилищу, и которое священники использовали для того, чтобы одеваться в священные облачения. В эти строения вели каменные ступени. Вход был закрыт каменной плитой, являющейся частью дверей.

– Поднимайся, – приказала Мариамна. – Теперь ищи брата.

– Но я оскверню Святилище, – в ужасе ответила Ревекка, так как в этой части Храма позволялось находиться лишь священникам.

– Святилище осквернялось сотни раз, – заявила Мариамна. – Разве эти нечестивые мерзавцы не устраивали сражения у самого алтаря и не швыряли камни в святыню? Добрый Господь простит твое вторжение. Посторайся лишь, чтобы тебя не убила стража Храма. Скажи им, чтобы они проводили тебя во двор женщин и прислали к тебе Элеазара, а потом возвращайся сюда. Пометь хорошенько это место. Вокруг святилища так много строений. Даже Элеазар скорее всего не знает о существовании этого тайника. Если ты забудешь дорогу назад, все наши страдания будут напрасны.

Ревекка поднялась по грубым каменным ступеням, напрягая все силы, подняла мраморную плиту и пролезла в узкое отверстие. В руке она держала свечу, сгоревшую уже до простого огарка, с которого на ее пальцы стекал горячий жир. В колеблещем свете она осмотрела вид комнаты, в которой оказалась, и форму плиты, которую подняла, чтобы войти в помещение. Она не полностью положила плиту на место, а оставила одну сторону поднятой, затем, заметив, что в комнате две двери, открыла одну из них и оказалась под звездным небом. Она вышла наружу и встала там, во дворе Святилища огромная масса святого здания возвышалась над ней, и звезды отражались от его золоченной поверхности. На нее опять напал страх, страх, что она вошла в это священное место, ведь она находилась там, где ей было запрещено находиться. Но несмотря на страх, она не забыла отметить расположение двери, через которую вышла. Она стояла во дворе, не зная, что делать дальше. На западе она видела пламя огня, рвущегося к небу, так как невзирая на темноту, Пятнадцатый легион продвигался вперед, протаранивая стены. А дальше в полной тишине лежал город, словно уже мертвый.

Неожиданно дверь, через которую она вышла, открылась, и во двор вышел член Храмовой стражи. Трудно сказать, кто был больше напуган, Ревекка или стражник, так как молодой человек понял что перед ним стоит неясная фигура, оказавшаяся женщиной в черном, которая неподвижно смотрит на него. Решив, что это призрак, он бросил щит, закричал и бросился бежать. Это сильно ободрило Ревекку, и она вновь осознала, что владеет положением. И потоу она побежала за стражником в маленькую комнату, где тот, не сумев открыть внутреннюю дверь, в ужасе рухнул перед ней лицом вниз и стал умолять больше не преследовать его.

– Встань и не кричи, – сказала Ревекка, – я обычная женщина, а не призрак. Прошу тебя, проводи меня во двор женщин, чтобы я больше не оскорбляла Святилище своим присутствием. А потом приведи ко мне моего брата Элеазара, так как моя беседа с ним будет для всех нас вопросом жизни и смерти.

Стражник встал и с удивлением посмотрел на нее.

– Ты и правда Ревекка, сестра Элеазара. Слава Богу, что Он спас тебя и вернул нам.

Он провел ее через двор к Красивым воротам, которые вели во двор женщин, но не смог открыть их, так как лишь двадцать крепких мужчин, напрягая все силы, с большим трудом могли сдвинуть их. Тогда он предложил ей ждать снаружи ворот, говоря, что Бог без сомнения простит такую непочтительность, и побежал за Элеазаром.

В свете звезд у огромных бронзовых Красивых ворот Ревекка вновь встретилась с Элеазаром, которого не видела с тех пор, как Иоанн Гисхальский отбросил его к Святилищу. Не видя в темноте его лица и не тратя времени на вступление, она попросила его вернуться вместе с ней к Святилищу и обсудить с Мариамной очень важное дело. Хотя мысль о том, чтобы пропустить ее на парапет священников, потрясла его до глубины его правоверной души, он все же позволил ей пройти и последовал за ней по каменным ступеням в подземное помещение, первоначально прихватив с собой масленную лампу, так как в Святилище все еще было масло, которое было здесь во множестве припасено для священных целей. Он был очень удивлен, обнаружив под зданием то помещение, потому что хотя он прекрасно знал Святилище, он и не подозревал, что находится внизу. Теперь в свете лампы Элеазар и Мариамна посмотрели друг на друга, оба худые, словно скелеты. Элеазар и его люди жили на священном масле и запасах муки в Святилище, поступок не очень соответствующий благочестию, но который они оправдывали примером царя Давида, который ел хлеба предложения, когда был голоден.[60]60
  1-вая Книга Царств, главы 21:3–6.


[Закрыть] Однако их запасы кончились, и как и весь город они столкнулись с голодом. И вот теперь в тусклом свете лампы Мариамна заговорила с ним, и для Элеазара ее слова имели глубокий смысл.

– Элеазар, – произнесла она, – прошло четыре года, как я слышала пророчество твоего отца. Ныне все, что он предсказал, сбылось. Горе тем, что доверяются сикариям! Долго еще ты будешь терпеть их наглость и безчестие?

– Теперь я ничего не могу сделать, – ответил Элеазар. – Против сил Иоанна и Симона я могу выставить лишь восемьдесят человек, да и те ослабли от голода. Римляне в крепости Антония вскоре будут штурмовать ворота Храма. Это конец.

Он спрятал в ладонях свое костистое лицо и заплакал.

– Ты всегда был глупцом, – заявила Мариамна, – и так им и остался. Это еще не конец. Храм можно спасти, а Иоанна и Симона выгнать из города. Неужели ты никогда не научишься мудрости? Неужели ты никогда не избавишься от мечтаний и не уяснишь реальность?

– Какую реальность я должен понять? – спросил Элеазар.

– О, заблуждающийся человек, ту самую реальность, что была ясна для меня и твоего отца еще четыре года назад. Не упорствуй больше в бесплодной борьбе. Дай римлянам войти во двор Святилища.

Элеазар содрогнулся. Одна мысль о том, чтобы позволить язычникам войти в святое место, глубоко потрясла его. Но его ужас лишь вызвал гнев Мариамны.

– Глупец! – закричала она. – Разве не лучше, чтобы они вошли мирно, чем выломали ворота? Разве мы не должны всеми силами спасать Храм? В святой Храм и раньше входили язычники. Помпей даже стоял в Святая Святых. То, что осквернено, можно вновь освятить, но то, что разрушено, возможно, никогда не будет восстановлено. О Господь! – воскликнула она, поднимая глаза к небесам. – Пошли хоть какой-то луч света в темноту души этого глупца. О гордый, заблуждающийся Элеазар, это твоя последняя возможность хоть как-то искупить твои прошлые ошибки. Римляне у ворот. Позволь им войти. Спаси для Бога Храм, и город для народа и прекрати упорствовать в глупом сопротивлении.

Элеазар колебался. Ему совсем не понравился тон Мариамны, так как голод и нетерпение сделали ее острый язык еще злее, чем раньше. Но на его плечи тяжело давило чувство вины, а в ушах звучало пророчество погибшего отца. Он ослушался отца. Он положился на Симона и его шайку грабителей. Он видел, как разрывают Иерусалим, словно тело между шакалами, и слышал, как снаряды сикариев, бросаемые захваченными у римлян баллистами, влетают во двор Святилища, обагряя алтарь кровью священников. Но он никогда не сдавался и не собирался сдаваться сейчас.

– Если мы откроем ворота, – сказал он. – то в них войдут не римляне, а Иоанн Гисхальский и зелоты. Даже в последний миг они будут счастливы перерезать нам горло.

– Пусть их постигнут муки вечного проклтия! – воскликнула Мариамна. – Но ворота не единственный вход в Святилище. Из этого помещения есть переход, ведущий в лабиринт, и тот, кто знает все ходы, может пройти отсюда в крепость Антонию. Я знаю эту тайну. Дай слово, что я могу идти к римлянам в Антонию и привести назад по тайному ходу достаточно людей чтобы защитить ворота, пока основные силы будут пробиваться к стенам Святилища. Так и только так мы сможем спасти Храм.

Элеазар выдвинул много возражений против этого плана, но постепенно Мариамна и Ревекка уговорили его, так как, хотя он и был упрямым фанатиком, он не был совершенным глупцом и пнимал, что пришел конец, и что дальнейшее сопротивление бесполено. Было решено, что он вместе с Ревеккой останется в тайном убежище, а Мариамна пойдет по тайному ходу в крепость Антонию.

– Вручаю себя в руки Божие! – твердо заявила Мариамна. – Если я буду убита, проходя через ряды римлян, значит Он не одобряет наши планы и уже отрекся от Храма, что будет неудивительно, учитывая то, как он был осквернен.

Затем все трое прочли молитву, чтобы Бог через них спас Храм, и Мариамна на прощание поцеловала Ревекку, но ничего не сказала Элеазару, потому что не несмотря на его раскаяние, она продолжала считать его врагом. Затем, взяв с собой масленную лампу, она исчезла в темном переходе.