Текст книги "Если я забуду тебя (ЛП)"

Автор книги: Роберт Сильвестер де Ропп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Разве не должен этот замечательный предсказатель, который так правдиво предвидел будущего, быть освобожден от своих уз и получить свободу?

Он вызвал кузнеца, и железные цепи были сбиты с ног Иосифа. Затем Веспасиан спросил, как долго будет править в качестве Цезаря, что смутило Иосифа, так как в этот момент его пророческая сила не действовала. Но учтя возраст Веспасиана, он сделал предположение и сказал, что десять лет, и это было не так уж и далеко от истины.

Веспасиан передал Титу всю задачу по завершению войны в Иудее и дал ему несколько дельных советов.

– Старайся, – говорил он, – как можно меньше разрушать. Разоренные провинции не могут платить. Ты не сможешь выдоить корову, если отсечешь ей вымя.

Таким был типичный деревенский юмор Веспасиана, а также его заботы о деньгах, ведь он понимал необходимость доходов. Позднее, став Цезарем, он установил плату за общественные туалеты, не считая эту субстанцию столь низкой, чтоб ее нельзя было трансформировать в золото.

Что же до дальнейших действий Веспасиана, о том, как его сторонники разбили силы Вителлия у Кремоны и убили в Риме самого Вителлия, то все эти события хорошо отображены другими авторами и не имеют связи с моим рассказом, за исключением того, что они показывают правдивость пророчества Иосифа. Для римлян возвышение Веспасиана означало окончания длиной ночи ужаса и жестокости, длившейся почти пятьдесят лет – практически с последнего периода правления Тиберия. Но если над Римом солнце восходило, то оно заходило над Иерусалимом, причем так трагично и в такой крови, что я был обеспокоин.

Лишь к весне первого года правления Веспасиана[44]44
  70 г. рождества Христова (прим. автора).


[Закрыть] Тит смог наконец приступить к последней фазе компании в Иудее, так как неясность исхода борьбы Веспасиана с Вителлием заставляла его держать свои легионы в постоянной боеготовности, чтобы в случае нужды бросить их на помощь отцу. Однако к весне все было готово, легионы отдохнули и получили подкрепление, и стальная петля римской силы готова была захлебнуться вокруг города. Об условиях жизни в Иерусалиме, восторжествовавших в то время, поведал мне Горион бен Никодим, бежавший из города и нашедший убежище у римлян за пару дней до начала нашей кампании в Иудее. Горион бен Никодим был одним из тех молодых еврейских аристократов, что в добрые старые довоенные времена посещал пиры Мариамны, и которого вместе с другими послами Синедрион отправил дать клятву Метилию в тот роковой день сдачи дворца Ирода. Этот человек, отчаявшись от существующего положения вещей и обнаружив, что подвергается постоянной опасности погибнуть из-за своей принадлежности к партии друзей Рима, в конце концов бежал из Иерусалима и укрылся в горах. Окрестности Иерусалима были до того опустошены, что даже дикие звери умирали в полях, и он добрался до Кесарии, находясь на грани голодной смерти. Запасы, которые он взял с собой из города, были украдены разбойниками, которые чуть ли не до смерти избили его. Когда солдаты обнаружили его, ползущего по брусчатке перед дворцом прокуратора, так как он был слишком слаб, чтобы стоять, они отнесли его, как он и просил, к Титу. Я как раз был там, когда его внесли в комнату, и я даже не узнал в этом оборванном, окровавленном скелете того самого Гориона бен Никодима, который когда-то пировал у Мариамны, надушенный и напомаженный, с бородой, завитой по моде халдеев, наряде, сотканном из серебряных нитей. Когда ое увидел меня, его глаза расширились от ужаса, ведь он думал, что я призрак, восставший из мертвых, чтобы преследовать его. Он сам видел, как меня убили во время избиения римского гарнизона, и как Мариамна вынесла меня за город, чтобы там похоронить. Взяв его за руку, я успокоил его и заявил, что ему не надо бояться, что рана, полученная мною от Элеазара, не была смертельной. Затем я обратился к Титу и попросил разрешения взять Гориона бен Никодима, перевязать его раны, накормить и напоить его, прежде чем он поведает нам о событиях в Иерусалиме.

Когда позднее мы вновь собрались в зале с колоннами, из которого открывался вид на гавань Кесарии, мы ожидали рассказа Гориона бен Никодима. Он частично оправившись в результате заботы врача-грека, принадлежащего Титу, полулежал среди нас, его лицо поблескивало от притираний, глаза были все еще впалыми и хранили выражения человека, который видел такое, что лучше бы забыть. Воздев руки к небесам, он оплакивал оставленный город, говоря:

– Несчастный Иерусалим, какое зло сотворено в твоих стенах! Как можешь ты надеяться избежать Божьего гнева, когда твои собственные дети рвут тебя на части и нечестиво оскверняют твои святые места. О Цезарь! – воскликнул он обращаясь к Титу – мы всегда называли Тита Цезарем, хотя фактически он был только сыном Цезаря – Скорее спеши к Иерусалиму, чтобы освободить его от страданий, которые навлек на него его собственный народ, ведь ни одно чужеземное войско не могло бы быть более жестоким, чем те разбойники, что теперь хозяйничают в городе.

Тит серьезно посмотрел на Гориона бен Никодима и спросил, считает ли он возможным сохранить город.

– Мой отец не желает, – заявил он, – и я не желаю, чтобы город лежал в развалинах или был разрушен священный Храм. Я сделаю все, что возможно, чтобы сберечь город. Потому что какую пользу принесет нам, римлянам, разорение земли и превращение населенных городов в места смерти? Можно ли получить дань с трупов? И разве прославится империя, руша все вокруг? Этот мятеж начался в правление Нерона и возник из-за безобразного правления Гессия Флора. Но Нерон мертв, и Флор мертв, и правлению ужаса и зла пришел конец. Чего намереваются достичь евреи, бросая вызов Риму? Мой отец не мстителен. Мы лишь желаем, чтобы евреи признали власть прокураторов, и мы позаботимся, чтобы это был добродетельный человек, а не второй Флор. И мы хотим, чтобы они заплатили дань, в оплату той защиты, что они получат, от их врагов. Римские войска ведут сражения, которые при других обстоятельствах им пришлось бы вести самим. Потому взимаемая Римом с правинций дань, является платой за предоставляемую защиту. Без наших легионов они будут сметены варварами, которые словно волки поджидают на дальних границах, готовые ворваться и уничтожить нашу цивилизацию.

На эти слова Горион возблагодарил Бога за то, что он поместил на место Цезаря такого мудрого человека.

– Если бы еврейский народ имел настоящих вождей, – произнес он, – мудрость ваших целей была бы чевидна для каждого. Как может один город устоять против всей мощи Рима, и что нам пользы, если Иерусалим будет разрушен? Но увы! Мы словно тело без головы.

Он стал более подробно описывать положение в Иерусалиме. Город, говорил он поделен на части между тремя военными силами, каждая из которых в равной степени разрушительна. Элеазар[45]45
  К этому времени исторического Элеазара, сына первосвященника Ананьи, уже не было в Иерусалиме, он был послан военачальником в Идумею, поэтому описываемые в дальнейшем события происходили с другим Элеазаром, сыном Симона (прим. переводчика).


[Закрыть] и стража Храма заняли Святилище, зелоты под предводительством Иоанна Гисхальского заняли портики Храма, а Симон бен Гиора занял Верхний и Нижний город. Многие священники и большинство влиятельных людей убито зелотами вскоре после избиения римского гарнизона. Отчаявшись в усилиях контролировать зелотов, Элеазар и первосвященник Маттафий позволили Симону бен Гиоре и его сикариям войти в город. Они и правда вытеснили из города зелотов, загнав их за портики Храма, но они также потеснили Элеазара и его храмовую стражу за стены Святилища. Когда они изгнали зелотов и установили контроль над Верхним и Нижним городом, они выступили против первосвященника Маттафия и без всякой жалости убили его и двух его сыновей. И все, кто принадлежал к проримской партии, и еще не были убит зелотами, нашли свою смерть или же были брошены в тюрьму.

– Мы, – воскликнул Горион, искренне обращаемся к Титу, – те, что имеем состояние в Иерусалиме, от души считаем тебя освободителем города. Точно так же как туша разрывается шакалами, так и город раздирают на части, захватившие власть преступники. Нигде миролюбивые жители не могут найти защиту, потому что зелоты обрушились на город с горы Мория. А то, что упускают зелоты, довершают сикарии. Зернохранилища, достаточные для того чтоб вынести осаду, уничтожены. Даже во внутренних дворах Храма нет безопасности, потому что все священники у алтаря беззащитны перед убийственными балистами Симона бен Гиоры. Все то оружие, что римляне хотели использовать против нас, мы теперь используем друг против друга! И мы используем его даже безжалостней, потому что они по крайней мере щадили Храм. Но Симон бен Гиора, в яростных попытках выбить оттуда Элеазара и зелотов, не столь сдержан и безжалостно швыряет камни в священный Храм. Увы, несчастная страна, какая сила сможет спасти тебя от подобного зла?!

Горион бен Никодим больше не мог говорить, он спрятал лицо в ладонях и заплакал. Иосиф тоже не мог сдержать своих слез, и отвернулся, вытирая рукавом глаза. Тит, обнаруживший себя в странном положении человека, на которого смотрят как на защитника того самого города, на который он собирался напасть, как мог утешал их.

– Я не могу не думать, – произнес он, – что Бог, которому вы поклоняетесь, и который так часто выводил вас из опасностей, придет к вам на помощь и по крайней мере защитит свое собственное Святилище. Бесспорно, в Иерусалиме должны остаться люди, которые не утратили здравого смысла, и которые могут убедить народ подняться против преступников, и тем самым спасти и свои жизни, и свой священный город. И потому не отчаивайтесь. Завтра мои легионы выступят против Иерусалима и через несколько дней подступят к его стенам. Я не предприму никаких усилий против городских укреплений, пока не использую все возможные средства для заключения мира. Может быть, преступники, о которых ты говорил, и кажутся неисправимыми, но вид римских легионов может заставить их призадуматься. Силы, которые я поведу против города, нельзя презирать, как ты убедишься, когда завтра они выйдут из Кесарии.

Тит не преувеличивал. Редко мне приходилось видеть зрелище, внушающие большее благоговение, чем эти четыре легиона со вспомогательными силами – армия, превышающая шестьдесят тысяч человек – которые вышли из Кесарии в направлении Иерусалима. Впереди, словно подвижный щит, двигалась кавалерия и лучники, чьей задачей было разведывать засады, поскольку Тит был расчетливым полководцем и не желал привести свои войска в ловушку, как это сделал ленивый глупец Цестий Галл. За ними двигались тяжело вооруженные пехотинцы. Они находились здесь для защиты мастеровых, чья задача заключалась в подготовке дороги для марша легионов, потому что римляне никогда не продвигаются без предварительного расчищения дорог, чтобы вся масса войска могла двигаться без всяких препятствий. За ними двигался главнокомандующий, окруженный копьеносцами и другими войсками, вооруженными пиками, за которыми следовала кавалерия легиона. Потом везли гигантскую балисту с метательными камнями, каждая машина возвышалась над марширующими солдатами, и их тянули множество мулов. Дальше следовали штандарты, перед которыми вышагивали трубачи, окружая орлы, находящиеся во главе каждого римского легиона, которые и правда являлись самыми сильными и царственными из всех птиц и символизируют решимость Рима завоевать мир. За ними, по шесть человек в ряд, ряд за рядом шла мощная колонна марширующих люлей, сердце легиона, чьи шлемы и нагрудники блестели в солнечном свете. Во всем мире нет воинов, которые были бы лучше вооружены, чем эти легионеры, потому что кроме длинного щита, каждый нес два меча – короткий с правой стороны, и более длинный с левой. Они так же несли пилу и корзину, кирку, топор, кожаные ремни, крюк и провизию на три дня. За ними следовали слуги легиона и вьючные животные. А за всеми ними тяжеловооруженные пехотинцы и еще один щит из кавалерии, чтобы защищать тылы.

Именно в таком порядке шагали легионеры и смотрящие на них не могли не понимать, сколь грозную силу они представляют. Они шли не как люди из плоти и крови, но напоминали какую-то безжалостную машину, способную смести все преграды на своем пути.

За пределами Кесарии Тит разделил легионы, отправив Пятый легион на Эммаус, а Десятый легион был отправлен на Иерихон[46]46
  Таким образом легионы охватили Иерусалим в клещи.


[Закрыть], в то время как сам последовал дорогой между гор с Двенадцатым и Пятнадцатыми легионами, сопровождаемый значительным количеством сирийских вспомогательных войск. К ним были добавлены две тысячи отборных воинов из войск Александрии и три тысячи стражников с Евфрата. Все это огромное множество людей шло по той самой дороге, что оказалась столь опасной для Цестия Галла. Однако теперь мы не испытывали трудностей, потому что движущейся заслон из кавалерии и лучников убеждал нас, что дорога, раскинувшаяся впереди, открыта и кроме того, эта часть страны уже была усмирена Веспасианом, и мало кто остался чтобы мешать нашему продвижению.

И вот мы, выйдя из-за гор, стали подниматься на крутой холм, который называется горой Скопус и располагается прямо перед северным предместьем города. Это меньше чем в миле от сердце Иерусалима, и с холма можно было рассмотреть главные здания города и громаду Храма, сверкающую издалека. Почти четыре года прошло с того дня, когда я в последний раз смотрел на этот город, годы непрекращающегося беспорядка и разрушений, в ходе которых я из неопытного юнца превратился в ветерана. И вот когда я стоял там вместе с Иосифом и смотрел на знакомые очертания Иерусалима, я вспомнил тот ясный радостный день, когда вместе с Британником ехал в город, моя кровь кипела от возбуждения, а сердце воспламенялось от страстного желания увидеть Ревекку.

Увы, как они кажутся далеки – счастливые дни мира. Я оглядывался на них через поток более близких воспоминаний, вспоминал ужасные поражения, трудные победы, события, которые словно туман лежали между мной и моим прошлым, затмевая тени, которые когда-то были столь живы. Течение времени, как и предсказывал мой отец, притупило мою воспоминания. Однако в одном мои чувства остались неизменны. Мысль о Ревекке по прежнему преследовала меня, и любовь к ней оставалась такой же сильной и несокрушимой. Как только я увидел Иерусалим, множество мыслей захлестнуло мое сознание. Я знал, что она все еще в городе. Незадолго до своего бегства из города ее видел Горион бен Никодим. Теперь городу грозило разрушение, римляне подступали к его стенам. Как я мог проникнуть в Иерусалим и вывести ее оттуда до разрушения города?

Чем больше я думал об этом, тем больше отчаивался. При Цестии Галле, в условиях слабой дисциплины, я вполне мог совершить собственную экспедицию в город для спасения Ревекки. Однако при Тите такие личные дела были просто немыслимы. Он прекрасно знал, что делается в войсках, и не одно действие нельзя было совершить, чтобы он об этом не знал. В конце концов я переговорил об этом с Иосифом, у которого были те же беды, так как его родители и жена находились в городе. Похоже, у нас не было возможности войти в Иерусалим, и мы оба согласились, что единственное, что мы можем сделать для тех, кого любим, так это всеми силами способствовать сдаче города до того, как война и голод погубят и город и население.

Пока мы стояли на горе Скопус, глядя на Иерусалим, легионеры вокруг нас во всю готовили лагерь. Этот лагерь должен был служить и для Двенадцатого и для Пятнадцатого легионов – Пятый легион расположился на некотором расстоянии позади – и по римскому обычаю имел форму большого квадрата. Внешние земляные работы напоминали стену и на равном расстоянии друг от друга были украшены башнями. Между башнями располагались огромные баллисты, которые швыряли камни и зажигалки или скорпионы, как называли эти тяжелые горящие стрелы. В каждой стене лагеря находились ворота, достаточно широкие для входа и выхода вьючных животных и военных отрядов, отправляющихся в атаку. Внутри стен лагерь был разделен на квадраты с открытым пространством в центре, вокруг которого размещались палатки командиров. Палатка Тита находилась в центре, а перед ней стояли раки, где покоились орлы. Между рядами палаток находились открытые пространства, напоминающие параллельные улицы. Фактически, римский лагерь повторял город, раскинувшийся на ночь, с рынком, храмом, ремесленными мастерскими и торговыми лавками, и даже с судом, так как всякие разногласия разбирались собранием офицеров и не терпелись никакие проявления беспорядка.

Тот, кто хотел бы понять причину величия Рима, не мог бы сделать лучше, чем пожить некоторое время в римском военном лагере, потому что там они нашли бы те качества, что выделяли римлян из всего остального человечества и дали им возможность господствовать над миром. Порядок и дисциплина проявляются здесь во всем, даже в самом малом. Время сна, стражи, подъема и принятия пищи – все объявляется звуком труб, и ничто нельзя делать без этого сигнала. Утром солдаты приходили к своим центурионам и приветствовали их, а центурионы шли к трибунам. Те в свою очередь собирались перед командующим войсками, который называл им пароль и отдавал приказы. Таким образом во всем была видна дисциплина, ничего не оставалось на волю случая, каждое действие планировалось заранее.

В этом отношении римляне сильно отличаются от евреев, чьи атаки осуществляются с необычайным воодушевлением, но без всякого плана, и у которых нет подходящих офицеров и вождей, но каждый мнит себя полководцем. И я не сомневался тогда, что именно это отсутствие дисциплины было причиной того, что римляне столь легко справились с евреями, хотя у них не было недостатка в мужестве и числе, а укрепление их города были не менее крепки, чем в любом другом городе мира. Но без дисциплины они ничего не могли достичь.

И здесь мне надо остановиться, чтобы описать существующее в Иерусалиме положение вещей в то время, как наши войска приближались к городу. Пришел праздник Пасхи[47]47
  Праздник освобождения из Египетского рабства.


[Закрыть], и город был забит паломниками, а также тысячами людей, что бежали от приближающихся римлян. Иосиф Флавий утверждал, что в Иерусалиме было три миллиона человек, и хотя я считаю это преувеличение, город был забит как никогда раньше. Большая часть страданий, которые город испытал во время осады, была причиной того, что Иерусалим был переполнен, когда на него обрушились легионы римлян.

Перед восходом утра Пасхи Элеазар смотрел со стен Святилища на склоны горы Мория. Не знаю, каковы были тогда его мысли, но подозреваю, что горькие. Он, представлявший себя вождем Израиля, а свою храмовую стражу в качестве основы для национального войска, был осажден во внутренних дворцах Храма не римлянами, а зелотами и сикариями. Как Пандора со своим ящиком, он высвободил силы, которые не мог контролировать. И теперь он был узником этих сил, чья мощь угрожала не только его существованию, но и существованию всего еврейского государства.

Когда в город пробрался дневной свет, а звуки шофара приветствовали восход, множество евреев поднялись по склонам горы Мория, чтобы приготовить жертвы в этот святой день. Количество этих паломников было столь велико, что казалось, будто вся гора покрыта ими, и они сплошной массой вливаются во двор неевреев и по ступеням приближаются к стенам Святилища. Элеазар с огорчением смотрел вниз на людские толпы, которые так плотно сгрудились у ворот, что многие были задавлены. Хотя немыслимо было даже подумать, чтобы он мог закрыть ворота перед своими соплеменниками и тем самым не дать им возможность предложить жертвы в самый священный праздник, он все же содрогнулся при мысли, что надо впустить всю эту толпу, боясь, что зелоты или, еще того хуже, сикарии могут воспользоваться возможностью, чтобы вытеснить его из этого последнего укрепления. Но крики становились все громче и люди выражали негодование швыряя в него комками овечьего помета и гнилыми фруктами, и он почувствовал, что нужно впустить по крайней мере некоторую часть тех, кто хочет совершить жертву.

После этого он поставил несколько своих людей во дворе женщин и объявил, что одни ворота будут открыты, но никто их носящих оружие не будет пропущен внутрь. Позволив примерно тремстам паломникам войти во двор, он осторожно открыл одну сторону Красивых ворот, бронзовой махины, которая была столь тяжела, что для того, чтобы сдвинуть створку с места требовалось двадцать человек. Затем триста человек были впущены во двор Святилища, и встали перед парапетом священников, за который никто, кроме священников, не мог зайти. Каждый привел свою жертву священнику, который вел овец на алтарь и закалывал их в соответствии с ритуалом, описанным еще при Моисее. В этом плане пасхальные жертвы начались достойно и проходили в полном порядке к огромному облегчению Элеазара и стражи Храма.

Но когда зелот Иоанн Гисхальский узнал, что ворота открыты, он сразу помчался в Храм с тремястами вооруженными людьми. Скрыв лицо от стражи, он смог пробраться во двор Святилища, и никто даже не заметил, что он и его спутники несли мечи, потому что они так повесили оружие, что оно болталось под мышкой на плече и было скрыто под плащами, которые обычно носят мужчины. Почти та же идея пришла в голову Симону бен Гиоре, что доказывает, что сознание мошенников работает в одном направлении. Он тоже провел во внутренний двор отряд вооруженных сикариев. Зелоты, даже не старались притворяться, что они приносят жертву, сразу взялись за дело, которое для них заключалось не в поклониии Богу, а в том, чтобы изгнать Элеазара. Как только сикарии поняли, что зелоты пришли раньше них, они тоже вытащили мечи и напали на зелотов с тыла, так как Симон бен Гиора ненавидел Иоанна Гисхальского даже больше чем Элеазара.

И вот началась трехсторонняя битва, где зелоты бросились на храмовую стражу, сикарии на зелотов, а Элеазар сражался и с теми, и с другими, стараясь отбросить их прочь со двора Святилища. В ходе своих нечестивых атак ни сикории, ни зелоты не проявили уважения к священному месту, где развязали схватку, но перескочили через парапет в пустое пространство.

Когда Элеазар и его люди подались назад, они продолжали преследовать его до самого входа в святилище, и я не сомневаюсь, что они последовали бы за ним, даже если бы он укрылся в Святая Святых, до того они были лишены почтения к самому священному строению их собственного Храма. В ходе этого отчаянного сражения они не заботились, кого убивали, но смешали кровь священников с жертвенной кровью на алтаре и рубили невинных, пришедших предложить свои жертвы, так что великолепный мраморный пол святого дворца стал скользским от крови, а воздух заполнился не молитвами, а стонами умирающих. Если бы до войны кто-нибудь мне сказал, что евреи будут творить подобное друг с другом в собственном Святилище, я бы счел его клеветником. Даже сейчас я не понимаю, почему Бог, глядя на землю и видя подобные мерзости, не обрушил с небес огонь или не разверз землю, чтобы поглотить этих нечестивых убийц.

Но хотя небеса оставались ясными, и с них не обрушился огонь, из огромных толп снаружи раздался страшный крик, который становился все громче, пока не превратился в вопль, перешедший в плач. Столь сильно в нем звучал страх и ужас, что он проник даже в сознание озверевших убийц во внутренним дворе и моло по малу они перестали стараться убивать друг друга, а застыли в изумлении, словно преступники, схваченные на месте преступления. Затем Элеазар посмотрел на Симона бен Гиору, а Симон взглянул на Иоанна Гисхальского, и с их лиц сбежала краска, потому что растерянные крики во внешних дворах сложились в слова:

– Римляне! Римляне подходят!

В этот момент даже эти люди были охвачены страхом, потому что все трое опустились на окровавленный пол двора и склонили головы, умоляя Бога о прощении. Потом каждый из них подал руку другому, поклявшись самой священной клятвой, что они оставят свои распри, разрывающие город на части, и обратят все свои силы против общего врага. Они торжественно вышли из внутреннего двора, подняись на стену, окружающую Святилище, глядя на гору Скопус и Масличную гору. На расстоянии они разглядели блеск римского оружия и смутные очертания возвышающихся военных машин, так как три больших легиона – Пятый, Двенадцатый и Пятнадцатый – вышли из долин и шли узкими колоннами по окружающим горам, поднимаясь на гору Скопус, чтобы подготовить лагерь. В то же время с другой стороны ручья Кедрон они увидели Десятый легион, подошедший по Иерихонской дороге, который начинал на Масличной горе первые земляные работы.

Тит не терял времени, выполняя данное Иосифу обещание. Как только легионы подготовили свой лагерь, он призвал нас и велел мне сопровождать Иосифа и трибуна Никанора к стене города, чтобы предложить жителем Иерусалима пощаду от римлян, если они прекратят мятеж, примут праведливого прокуратора и как раньше заплатят дань. Не могу сказать, чтобы эта экспедиция привела меня в восторг. Ведь мы все трое не имели никакой защиты, кроме наших доспехов, и не владели средствами спасения, кроме скорости наших лошадей. Я уже кое-что знал о коварстве грабителей и фанатиков, захвативших власть в городе. Более того, я не мог не задаваться вопросом, с кем, собственно, мы сможем вести переговоры, если все вожди партии мира мертвы? Но, несмотря на дурные предчувствия, я последовал за Иосифом, одержимый надеждой спасти Ревекку.

Мы остановились в долине Кедрон, в восточной части города, недалеко от входа, известного как Водные ворота. И конечно, получилось так, что мы предстали перед большим количеством жителей, потому что на стене толпились люди, сгрудившись так тесно, что, казалось, раздавят друг друга. И у меня не бывло ни малейшего сомнения, что многие из этих людей с радостью выслушали бы послание Иосифа, но боялись показать свои истинные чувства, потому что сикарии, главенствующие в этой части города, выискивали всех, кто проявлял проримские симпатии, хватали и казнили любого, кто хотя бы заикался о сдаче. И потому, когда они увидели Иосифа, они кричали на него, оскорбляли, называя предателями страны и подлым дезертиром, заслужившим самую мучительную смерть, которую только можно изобрести. Когда мы передали им послание Тита, они закричали, что скорее умрут свободными людьми, чем останутся жить римскими рабами, на что Иосиф разразился длинной речью, стараясь обратить их к здравому смыслу. Однако, они заставили его замолчать, выпустив на нас рой стрел, одна из которых задела Никанора в плечо, так что он вскрикнул. Затем, видя нашу неловкость, они неожиданно открыли Водные ворота, из которых вышло много вооруженных людей. Здесь уж мы сочли, что требуется быстрота. И так как мы находились слишком далеко, чтобы возвращаться на гору Скопус, мы со всей возможной скоростью стали подниматься на Масличную гору к все еще строющумуся лагерю Десятого легиона. Наши преследователи не колеблясь ни мгновения, устремились по склону, словно порывистая волна, и достигли того места, где велись земляные работы. Не останавливаясь, они атаковали легионеров, которые были захвачены врасплох в собственном лагере, без оружия под рукой и без доспехов на теле. Не способные к сопротивлению, они отступили еще выше, а в это время из Водных ворот высыпали свежие силы вооруженных людей и бросились на отступающих римлян.

Теперь все погрузилось в хаос. Поднялась такая пыль, что едва можно было отличить друга от врага. У Никанора кровь хлестала, как у прирезанной свиньи, у Иосифа сбили шлем, а меня нападающие чуть не стащили с лошади. Мы увертывались и сражались среди незавершенных земляных укреплений Десятого легиона, без всякой поддержки, попросту не имея возможности двигаться, и я уверен, что нас бы всех истребили, если бы сам Тит с эскадроном ветеранов не спустился галопом с горы Скопус и не напал на атакующих с тыла. Это дало возможность Десятому легиону укрепить свои земляные стены, которые они возводили со всей возможной скоростью, будучи униженными мыслью, что сам Цезарь видел их бегство. Сражение, однако, было очень тяжелым, пока нам наконец не удалось отбросить сикариев за Кедрон к воротам Иерусалима, ведь евреи сражались с яростной энергией, а их было очень много. Но они не имели представления о дисциплине и о военном маневрировании и потому тратили свои силы в беспорядочных атаках, в чем нам очень повезло, иначе бы они разгромили целый легион.

После такого печального опыта мы вернулись в лагерь на горе Скопус, перевязали рану на плече Никанора и голову Иосифа, так как он получил сильный удар камнем, и на лбу у него красовалась шишка величиной с куриное яйцо. Тит пылал негодованием и сразу же отдал приказ всем трем легионам передвинуть лагерь и разровнять всю землю между Скопусом и Иерусалимом, чтобы можно было подойти к стенам и начать штурм. Эта работа по подготовке дороге началась немедленно, и нельзя было не удивляться скорости, с которой она осуществлялась, ведь земля между горой Скопус и городом была изрезана многими оврагами, через которые было невозможно протащить осадные машины. Их торопливо засыпали, а все прочие препятствия были уничтожены. Все дома были снесены, фруктовые деревья вырублены, ограды разрушены, сады выкорчеваны. Это опустошение было печальным видом для каждого знающего Иерусалим, ведь северное предместье славилось своими садами, веселыми цветами и рядами чудесных деревьев, таких как акация, знаменитой как запахом своих цветов, так и смолой, которая очень ценна для приготовления лекарств. И однако же не много потребовалось времени, чтобы все это уничтожить и утрамбовать бывшие сады. Развалины домов и оград были выровнены до нужного уровня, обеспчивающего прохождение военных машин.

Перенеся лагерь, мы начали атаки на город Иерусалим. Один большой лагерь был подготовлен для Пятого, Двенадцатого и Пятнадцатого легиона, а Десятый легион был оставлен на Масличной горе с приказом напасть на город с севера. Наш лагерь располагался у западной стороны города, напротив места, называемого могилой Иоанна Гиркана[48]48
  Иоанн Гиркан Хасмоней был властителем и первосвященником в Иудеи (135–104 гг. до н. э.). Отец первого царя из династии Хасмонеев.


[Закрыть] несколько севернее башни Гиппик. Что же до плана нашего нападения на город, то Тит изложил его на совете трибунов, на котором я присутствовал благодаря своему знанию города. Вот слова Тита, насколько я их запомнил:

– Многим из вас может показаться, что нападая на город с севера, мы лишь осложняем свою задачу, так как все мы знаем, что в этом месте город защищен тремя идущими одна за другой стенами, в то время как на юге всего лишь одна стена. Однако, я посоветовался со своими советниками Иосифом Флавием и Луцием Кимбером, которые прекрасно знают город. Оба они уверили меня, что предпринимать какие-либо попытки против южной стены было бы безумием, так как ее нельзя разрушить, поскольку она необыкновенно толстая и выстроена на скале. Более того, в том месте нет пригодной для лагеря земли, склоны долины Гинном, особенно в месте, называемом Тофет, столь крутые, что сильно затруднят движение наших легионов и делают его совершенно невозможным для кавалерии. Две стены на севере, однако, не слишком велики. Первая была выстроена Агриппой во времена Клавдия, но не завершена, потому что он боялся гнева Цезаря. Теперь евреи достроили ее до высоты сорока футов, но они строили ее в спешке, и она не особенно крепкая и потому перед штурмом будет полностью разрушена нашими машинами. За первой стеной находится часть города, называемая Бет-Зетой, через которую мы проберемся ко второй стене, которая, как я уже говорил, не крепче первой. За этой стеной лежит Нижний город или Акра, очень населенное место, где живут в основном ремесленники. Затем мы подойдем к третьей стене, самой старой, закрывающей Верхний Город, которая на востоке соединяется с крепостью Антония, а на западе с укреплениями дворца Ирода. Именно здесь нас ждут наибольшие трудности. Все, кто видели укрепления Антония, утверждают, что приблизиться к ней с севера почти невозможно, из-за покрытия из гладкого камня, по которому никто бы не смог забраться наверх. Гораздо легче к Антонию можно приблизиться через портики, которые соединяют крепость с Храмом, но у нас нет доступа к этим портикам. Лично я не верю, что атака крепости с севера невозможна, ведь можно довольно быстро выстроить такую осадную башню, которая дала бы нам возможность сбросить со стен защитников, а потом стены подрыть и разрушить. Однако необходимо, чтобы мы захватили крепость Антония и Храм, потому что тот, кто владеет Храмом, владеет и городом. Поэтому Пятый, Двенадцатый и Пятнадцатый легионы совершат наступление с запада, а Десятый легион начнет штурм внешний стены с востока. Мы будем планировать соединить силы перед второй стеной, а затем используем все свои машины при нападении на Антонию и Верхний город. И к тому же я очень надеюсь, что еще до того, как мы подойдем к тому месту, защитникам станет ясна глупость дальнейшего сопротивления, поскольку мой отец, а так же и я сам, желает, чтобы мы по возможности избежали разрушения города и Храма.