Текст книги "Тайная жизнь великих писателей - 2010"

Автор книги: Роберт Шнакенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Изобретение хлебного теста с засушенным виноградом -всего лишь детские игрушки по сравнению с нововведениями Торо в области изготовления карандашей. Карандашное дело (если, конечно, такой термин существует) было у Торо в крови. Его дядя Чарлз Данбар основал в 1821 году семейный бизнес по производству карандашей, найдя в Бристоле, штат Нью-Гэмпшир, богатые залежи графита. Вскоре к Чарлзу Данбару присоединился и отец Торо, который произвел в карандашной промышленности такую революцию, что Массачусетское сельскохозяйственное общество наградило его почетной грамотой. Генри Дэвид Торо с самых юных лет подавал все признаки того, что и он оставит в мире карандашей свой след. В 1838 году ему наконец представился такой шанс. Отдаваясь работе целиком и полностью, Торо вскоре

усовершенствовал состав стержней, да так, что карандаши теперь не уступали по качеству немецким. Другим революционным изобретением юного Торо была мельница для измельчения графита. Если бы он озаботился получением патентов на все свои изобретения, то мог бы разбогатеть.

Решив остановиться на достигнутом, Торо дал обет никогда больше не заниматься карандашами. «Зачем это мне? – говорил он друзьям. – Какой смысл снова и снова повторять то, что я уже делал?» Однако карандашное производство продолжало манить его, как сладкоголосая Сирена, и Торо, устав от долгов, в 1843 году вернулся на карандашную фабрику, полный новых сил и замыслов. Он опять погрузился в работу с головой и как-то признался Ральфу Уолдо Эмерсону, что даже во сне видит машины для изготовления карандашей. Тяжкий труд окупился. Торо изобрел то, что в рекламе называлось: «новый превосходный карандаш, специально для художников и просто ценителей». Новый карандаш был тверже, чернее и менее ломким, чем любые другие. Только активная конкуренция, отчасти подстегнутая изобретениями самого Торо, удерживала их семейный бизнес от того, чтобы стать ведущим на рынке.

ГЕНРИ ДЭВИД НА СТОРОНЕ КРАСНЫХ?

В 1954 году, в разгар холодной войны с Советским Союзом мирный бытописатель из американской глубинки вдруг стал объектом антикоммунистической истерии. Правительство США приказало изъять «Уолден» из всех библиотек при американских посольствах, поскольку эта книга, по мнению властей, была «откровенно просоциапистической».

ЖАЛЯЩАЯ ТЕЗКА

Торо считал себя в первую очередь натуралистом, поэтому он, скорее всего, был бы польщен, узнав, что в его честь назвали один из родов перепончатокрылых насекомых. Этот род наездников из семейства трихограмматид, получивший латинское наименование Thaeaua, открыл энтомолог А.А. Жиро.

УОЛТ УИТМЕН

ДЖОН ГРИНЛИФ УИТТЬЕР, ДЖЕРАРД МЭНЛИ ХОПКИНС

«ВСЕ, ЧТО УТОЛЯЕТ

ДУШУ, – ЭТО И ЕСТЬ

МУДРЫЕ СЛОВА

ИСТИНА»²⁰.

то сейчас Уолт Уитмен – любимая американской публикой фигура, он остался в народной памяти этаким добродушным пожилым дядюшкой с развевающейся седой бородой. Но среди современников Уитмен считался нарушителем спокойствия. Один критик даже назвал его «самым грязным животным своей эпохи». Бостонский «Интеллидженсер» в рецензии на величайшее творение Уитмена, сборник «Листья травы», нападал на поэта в самых нелестных выражениях: «Сам автор, описывая себя, упирает на собственную звероподобность. Он попирает человеческое достоинство, и за такие подвиги мы не можем придумать для него лучшей «награды», чем кнут. Автор этого опуса хуже скотины, поэтому его следует вышвырнуть из приличного общества. Возможно, он сбежавший из сумасшедшего дома жалкий безумец, пребывающий в состоянии бреда».

Предметом споров, разумеется, был секс. Уитмен в своих стихах воспевал секс с откровенностью, доселе в Америке невиданной. Он выступал адвокатом мужского «братства», часто со сладострастием описывал мужское тело и неоднократно упоминал о достоинствах самоудовлетворения, что с первого появления в печати его «варварских воплей» вызвало волну гнева со стороны всевозможных поборников цензуры.

Уитмен, как никто другой, много писал об Америке, трубил о ней, воспевал ее. Его неуемные патриотические мотивы, нашедшие воплощение в таких стихотворениях, как «Слышу, поет Америка...», потом неоднократно использовались в слезоточивых роликах, рекламирующих американские автомобили, не говоря уж об избирательной кампании Рональда Рейгана «Утро в Америке». Всякий раз, когда Вуди Гатри или Боб Дилан начинали перечислять добродетели и грехи американцев, они брали пример с Уитмена.

Уитмен любил говаривать, что он сам и его произведения ~ это одно и то же и что «Листья травы» ~ история его жизни. В некотором смысле это действительно так, однако в жизни Уитмена было много всего и помимо поэзии. У него было восемь братьев и сестер, и двое из них страдали серьезными душевными заболеваниями. Сам Уитмен был здоров как конь, и душевно, и физически, и чувствовал себя не в своей тарелке, только когда вынужден был работать в помещении: в тесных кабинетах газетных издательств или в классе школы на Лонг-Айленде, где он учительствовал. Наконец в 1849 году Уитмен нашел применение своей клокочущей творческой энергии, приступив к работе над первым вариантом «Листьев травы», постоянно разраставшегося сборника стихотворений, который поэт многократно дописывал и переиздавал на протяжении всей жизни.

Шесть лет спустя сборник был наконец опубликован и получил высокую оценку от светочей американского литературного сообщества, спровоцировав при этом шквал негодования со стороны прессы и истеблишмента. «Приветствую вас, стоящего в самом начале грандиозной карьеры», – написал Уитмену Ральф Уолдо Эмерсон (разумеется, «скромный» поэт, ничтоже сумняшеся, включил этот отзыв во второе издание своего труда). У Уитмена появились свои последователи, но одновременно он сделался объектом нападок. В 1865 году министр внутренних дел Джеймс Харлан уволил Уитмена с должности, которую поэт занимал в Бюро по делам индейцев, в порядке борьбы за улучшение морального облика департамента. Шныряя вокруг стола Уитмена, Харлан наткнулся на последнее издание «Листьев травы». Много лет спустя знаменитый критик и публицист Генри Луис Менкен отозвался об этом инциденте так: «Тот день в 1865 году свел самого великого поэта из всех, кого когда-либо рождала американская земля, и самого жуткого осла на свете».

Большую часть Гражданской войны Уитмен провел в Вашингтоне, работая санитаром-волонтером и ухаживая за больными и ранеными солдатами. При этом он нашел время, чтобы отправить своего брата Джесса в психиатрическую лечебницу. В 1863 году другой его брат, Эндрю, умер в возрасте тридцати шести лет, оставив после себя двоих детей и беременную жену-алкоголичку, которая позже стала проституткой. Так что совершенно неудивительно, что Уитмен предпочитал общаться с калеками, а не с родственниками.

После войны он продолжил перерабатывать свой поэтический сборник. Уитмен часто посещал бейсбольные матчи, писал очерки о демократии и выстраивал то, что стало единственным длительным романом в его жизни, -связь с трамвайным вагоновожатым ирландского происхождения Питером Дойлом. В 1873 году Уитмен перенес инсульт, после которого левую сторону его тела парализовало. Он перебрался в Кэмден, штат Нью-Джерси, в дом своего брата, где и прошел остаток его жизни. Большую часть времени поэт проводил в ванной, плескаясь и распевая национальный гимн США «Знамя, усыпанное звездами», песню «Когда Джонни вернется домой»²¹ и разнообразные итальянские оперные арии. В последние годы перед ним прошел настоящий парад знаменитых гостей, включая Оскара Уайльда, который заглянул, чтобы поболтать о том о сем и почерпнуть у старика мудрости. Второй инсульт, последовавший в 1888 году, совсем подкосил поэта, и четыре года спустя Уитмен умер. Ему было семьдесят два года – весьма почтенный по тогдашним меркам возраст.

ПРЕКРАСНЫЙ ГОЛУБОЙ ПОЭТ

Сексуальная ориентация Уитмена не была секретом для публики даже при жизни поэта. Стоило только однажды увидеть его, как все становилось понятно. А если не становилось, то, чтобы убедиться, достаточно было прочитать его «Песню о себе» с откровенно эротичными описаниями мужского тела. Этот мужчина определенно питал нежные чувства к другим мужчинам – по большей части к их неотесанной, неграмотной рабочей разновидности. Записные книжки Уитмена испещрены описаниями водителей автобусов, рабочих на пароме и прочих «грубых и не умеющих

читать» мужланов, которых он встречал – или, выражаясь точнее, подбирал на улицах Манхэттена. Впоследствии Уитмен записывал в своей маленькой черной книжечке их имена, приметы и адреса:

Джордж Фитч ~ мальчик-янки ~ водитель... Симпатичный высокий парень, курчавые волосы, черноглазый...

Дэн’л Спенсер... что-то женственное... спал со мной 3 сентября...

У Калвер, мальчик в ванне, 18 лет...

Став постарше, Уитмен прекратил случайную охоту и перешел к длительным отношениям с Питером Дойлом, трамвайным вагоновожатым, с которым познакомился в 1865 году в Вашингтоне. Дойл был типично уитменов-ским персонажем. «Великолепный, большой, искренний, полнокровный, всегда божественно щедрый, работящий мужик» ~ вот как описывал его поэт. «Мы как-то сразу сошлись, ~ говорил Дойл о том вечере, когда они встретились. ~ Я положил руку ему на колено. Мы все поняли. Он не сбежал до самого конца путешествия, всю обратную дорогу он был со мной. С того дня мы стали наилучшими друзьями». Они оставались друзьями и, по всем признакам, любовниками до 1892 года, то есть до самой смерти Уитмена.

Гомосексуальные отношения, какими бы осторожными и благоразумными они ни были, считались в те времена скандалом, поэтому Уитмену приходилось порой идти на всяческие ухищрения, чтобы их скрыть. Он заменил местоимения в некоторых своих наиболее эротических стихотворениях с «он» на «она», смягчил кое-какие пассажи и даже изъял из более поздних изданий «Листьев травы» целые фрагменты. Упоминая о Питере Дойле в своих записных книжках, он пользовался шифром «16.4» (по инициалам Дойла: «Р» ~ шестнадцатая буква английского алфавита, a «D» ~ четвертая). В других местах он писал о Дойле «она». Когда один журналист во время интервью застал

Уитмена врасплох, поинтересовавшись, подразумевает ли идеальная мужская дружба гомосексуальную связь, поэт запаниковал и ляпнул, что у него есть женщина, родившая от него шестерых внебрачных детей. Стоит ли упоминать, что имя и местожительство этой воображаемой дамы так и остались неизвестны.

АВРААМ-ПАМ-ПАМ!

Уитмен был всерьез увлечен Авраамом Линкольном, которого он в 1865 году воспел в стихотворении «О, капитан! Мой капитан!». Во время Гражданской войны, работая санитаром в Вашингтоне, Уитмен часто видел президента и его конную гвардию на улицах города. Судя по сохранившимся описаниям их встреч, поэт считал долговязого политика лакомым кусочком:

«Я ясно видел лицо Авраама Линкольна, темное от загара, с глубокими морщинами и всегда обращенными на меня глазами, в которых заметно выражение глубокой скрытой грусти. Возможно, читателю доводилось видеть подобные физиономии (часто такие бывают у пожилых фермеров, моряков и т. п.), в которых, помимо невзрачности или даже уродства, читаются признаки превосходства, ускользающие, хотя и осязаемые, и делающие живость их лиц почти не поддающейся описанию, как невозможно записать запах природы, или вкус плода, или взволнованный голос, – именно такое лицо у Линкольна, все в нем странно: цвет кожи, морщины, глаза, рот, выражение. В классическом понимании красоты в нем нет ничего красивого, но глазу великого художника в нем открывается ценный образец для наблюдения, пир духа и источник вдохновения».

ТРОГАТЕЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ

Предполагаемой склонности Уитмена к онанизму посвящено немало диссертаций. В самом деле, достаточно ознакомиться с его стихотворениями, пестрящими постоянными упоминаниями о прикосновениях (не говоря уж о таких строках, как «Дергая за сосцы моего сердца, пока из них не закаплет»²²), чтобы сделать вывод: величайший поэт Америки был также и самым увлеченным поклонником самоудовлетворения. Конечно, во времена Уитмена такие вещи обычно именовали «самоосквернением». Мастурбация, или онанизм, считалась прямой дорогой к гомосексуализму. Даже такое светило тогдашней медицины, как Сильвестр Грэм, реформатор науки о питании и создатель грэмовского крекера, отзывался об онанизме как о «худшем из сексуальных отклонений».

ДИКИЙ-ДИКИЙ УАЙЛЬД

Если каким-то двоим по-настоящему великим писателям и суждено было встретиться, то это были Уолт Уитмен и Оскар Уайльд. Две гей-иконы познакомились в январе 1882 года, когда Уайльд навестил Уитмена в Кэмдене, штат Нью-Джерси. Ирландский писатель поведал американскому поэту, как сильно он любит «Листья травы», сборник, который мама часто читала ему в детстве. Уитмен ответил Уайльду поцелуем прямо в губы. Они пили вино из бузины и горячий пунш и беседовали о текущей ситуации в поэзии. Позже Уайльд выслал старику в качестве сувенира свой собственный портрет. Впоследствии, оценивая встречу, оба признавали, что были восхищены и взволнованы. Уитмен описывал Уайльда как «отличного, крупного и симпатичного юношу», а Уайльд хвастался своим друзьям: «Я еще чувствую на своих губах поцелуй Уитмена».

ЧЕРЕП ЧЕРЕПУ РОЗНЬ

Уитмен жил в золотой век френологии, когда считалось, что ум и характер человека определяются физическими параметрами его черепа. Сейчас френология признана лженаукой, однако в XIX веке у нее находилось немало

последователей среди знаменитостей, был в их числе и Уитмен. В 1840-е годы поэт часто посещал френологические дискуссии и выписывал журналы по френологии. В 1849 году он даже предоставил свою голову для «считывания» одному практикующему френологу. Черепушка Уитмена, по словам этого «специалиста», превышала средние размеры, была «чудесно развита» и свидетельствовала о том, что такие показатели, как дружелюбие, сопереживание и самооценка, находятся на высоком уровне. А среди недостатков были названы «леность, склонность к сладострастию... некоторая безрассудность и подвластность животным инстинктам... и при этом переизбыток человеческих качеств». Неудивительно, что Уитмен стал одним из главных поборников этой псевдонауки, ведь она описала его в точности до малейшей черточки.

J

В ЧАСЫ, СВОБОДНЫЕ ОТ НАПИСАНИЯ СТИХОВ И МЕЧТАНИЙ ОБ ОБОЖАЕМОМ ИМ АВРААМЕ ЛИНКОЛЬНЕ, УОЛТ УИТМЕН ПОДОЛГУ СИДЕЛ В ВАННОЙ, ПЛЕСКАЯСЬ И РАСПЕВАЯ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ГИМН «ЗНАМЯ, УСЫПАННОЕ ЗВЕЗДАМИ».

МОЗГОВОЙ ШТУРМ

Девятнадцатое столетие было золотым веком для всяческих шарлатанов и недотеп от науки. Заботясь о прогрессе, Уитмен завещал свой мозг Американскому антропометрическому обществу. Но какой-то неуклюжий лаборант уронил скопище серых клеточек поэта и даже не потрудился подобрать остатки. Мозги вместе с мусором попали в корзину. Когда об этом разошлась молва, на хранилище общества был совершен налет. В итоге коллекция знаменитых мозгов сократилась с двухсот экземпляров до восемнадцати.

ЛЕВ ТОЛСТОЙ

9 СЕНТЯБРЯ 1828 – 20 НОЯБРЯ 1910НАЦИОНАЛЬНОСТЬ:РУССКИЙ

ГЛАВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ:

«ВОЙНА И МИР» (1865), «АННА КАРЕНИНА» (1875)

СОВРЕМЕННИКИ И СОПЕРНИКИ:

ИВАН ТУРГЕНЕВ

ЛИТЕРАТУРНЫЙ СТИЛЬ:

ВСЕЗНАЮЩИЙ, ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ, ИЗОБИЛУЮЩИЙ ПОДРОБНЫМИ ОПИСАНИЯМИ ГЕРОЕВ

МУДРЫЕ СЛОВА:

«КАК НИ ПОШЛО ЭТО ГОВОРИТЬ, НО ВО ВСЕМ В ЖИЗНИ, И В ОСОБЕННОСТИ В ИСКУССТВЕ, НУЖНО только ОДНО ОТРИЦАТЕЛЬНОЕ КАЧЕСТВО – НЕ ЛГАТЬ»²³.

о произошедшего с ним посередине жизненного пути духовного перерождения Лев Николаевич Толстой жил как обычный русский дворянин, хоть и написал два самых занудных классических романа в мировои литературе. Вот как он описывает свои повседневные дела:

д

«Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство... Не было преступления, которого бы я не совершал...»²⁴

Некоторым такой образ жизни, безусловно, покажется бурным, интересным и насыщенным, но для тонкой души Толстого это стало непосильным бременем. Он хотел чего-то большего, нежели забивать крепостных до смерти, а потом насиловать их вдов. Однако на поиски своего пути у него ушло почти полжизни.

Толстой родился в богатой и знатной семье, состоявшей в родстве с самим Пушкиным. Учился он неважно, преподаватели говорили о нем: «Не может и не желает учиться». Большую часть юности он был занят азартными играми и лечением венерических заболеваний, при том что довольно рано ощутил в себе литературный дар. К тридцати годам Толстой уже успел опубликовать несколько крупных произведений, а также перечислить и разложить по полочкам свои проступки во внушительном по объему дневнике, который он считал чем-то вроде постоянно пополняемой автобиографии-исповеди.

В своих записных книжках Толстой предстает человеком, одержимым смертью. Ветеран кровопролитной обороны Севастополя, Толстой дает детальные описания зверств и жестокости на поле боя. Он так боялся умереть, что иногда его ни с того ни с сего бросало в холодный пот, – писателю казалось, что старуха с косой уже притаилась у него за плечом. Еще одним напоминанием о бренности существования стала в 1860 году смерть его брата Николая. Примерно на середине четвертого десятка Толстой вообразил, что он уже слишком стар и уродлив для того, чтобы остепениться и насладиться нормальной семейной жизнью. Каково же было его изумление, когда в 1862 году миловидная Софья Андреевна Берс, дочь московского врача, согласилась стать его женой.

Дальше последовал период относительного покоя и стабильности, в ходе которого Толстой тринадцать раз стал отцом и написал два своих главных творения: «Войну и мир» и «Анну Каренину». Эти романы принесли ему славу и упрочили благосостояние, но одновременно укрепили убежденность Толстого в том, что до сих пор он вел не самую достойную жизнь. Писатель погрузился в пучину душевного расстройства, к которому добавились и физические недуги. О Толстом говорили: «У него стальная мускулатура, а нервы как у кисейной барышни». Он страдал от ревматизма, кишечных расстройств, зубных болей, обмороков, малярии, тромбофлебита и тифозной лихорадки. Он также перенес несколько микроинсультов.

Писатель явно переживал кризис среднего возраста, и в его случае этот кризис обернулся коренной духовной трансформацией. Толстой отказался от секса, выпивки, табака и мяса и посвятил себя делу «христианского анархизма». Он стал жить по заветам Иисуса Христа, не признавая при этом православную церковь; неудивительно, что среди церковных иереев у него нашлось не слишком много единомышленников. В 1901 году церковь и вовсе предала его анафеме. Однако у него была масса восторженных последователей из числа его же собственных бывших крепостных, с которыми Толстой стал делиться своим внушительным состоянием. Причем супруга писателя так и не смирилась с этими приступами альтруизма.

Вдобавок Толстой решил наконец, что нашел корень всех своих бед. «Имя моей болезни – Соня»²⁵, – как-то раз объявил он, разумеется, имея в виду свою жену. И хотя она выносила и воспитала многочисленное потомство и семь раз от руки переписывала «Войну и мир», новоявленный святой, поглощенный своими идеями, считал ее постоянным источником раздражения. А светская львица Софья Андреевна, в свою очередь, была напугана внезапным уходом мужа в духовные искания, которые она называла «недугом». В их загородное имение стали стекаться толпы паломников, что только усугубило ситуацию. К тому же супруга испытывала совершенно объяснимое и логичное беспокойство по поводу решения Толстого отказаться от всех прав на собственность, в том числе от наследства и от доходов с книг. Когда же он начал раздавать деньги мешками, Софья Андреевна пришла в ярость.

Последней каплей стал случай с коварным приживалой по фамилии Чертков, который уговорил выжившего из ума Толстого отписать ему часть имущества. Софье Андреевне все это надоело, и она взяла ситуацию под свой контроль. Она ходила за мужем по пятам, шпионила за ним, вооружившись театральным биноклем. Когда Толстой предложил развестись, Софья Андреевна пригрозила самоубийством. Узнав, что жена рылась в его дневниках, Толстой решил, что с него хватит. Глубокой ночью он выскользнул из дома, оставив жене записку, где благодарил ее за сорок восемь лет совместной жизни. «Я делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста, – писал в записке восьмидесятидвухлетний гений. – Уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни».

К несчастью, эти последние дни прошли на промерзшей железнодорожной станции, где писатель свалился с воспалением легких. В бреду, с длинной седой бородой, смерзшейся в сосульку, он так и умер на полу в кабинете начальника станции. Произошло это 20 ноября 1910 года.

СЫН ХАНА

Те, кто предупреждал мир об исходящей от русских угрозе и пророчил миру пришествие нового Чингисхана, на самом деле были недалеки от истины. Во всяком случае, существует легенда, согласно которой Толстой приходится великому монгольскому полководцу прямым потомком.

ПРОКАТИЛИ!

В 1901 году при присуждении первой Нобелевской премии по литературе Толстого называли в числе главных претендентов, однако он так ничего и не получил. Чести стать первым лауреатом удостоился малоизвестный французский поэт со странной фамилией Сюлли-Прюдом. Никаких официальных объяснений не последовало, но, возможно, дело в том, что политические воззрения Толстого пришлись консервативно настроенному Нобелевскому комитету не очень-то по душе. Один из судей обвинял писателя в «узколобой враждебности по отношению ко всем формам цивилизации» (что бы ни значила эта туманная фраза). Зато Толстой очутился в неплохой компании – по сходным причинам были отвергнуты Генрик Ибсен и Эмиль Золя.

ПОЛНОЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ

В первую брачную ночь тридцатичетырехлетний Толстой заставил свою восемнадцатилетнюю супругу прочитать те места в его дневнике, где описывались любовные приключения новобрачного с другими женщинами, включая крепостных крестьянок. Таковы были его представления об искренности и честности, однако с точки зрения Софьи Андреевны подобная откровенность была излишней. На следующий день она написала в своем дневнике, что испытала отвращение, столкнувшись с такой «грязью».

СКАЖИ НАРКОТИКАМ «НЕТ!»

Толстой ничего не делал наполовину, это касалось и его религиозных принципов. Поверив в то, что, исключив из рациона мясо, можно обуздать свои страсти, он стал строгим вегетарианцем и сел на жесткую диету, состоявшую из овсяной каши, хлеба и овощного супа. Он также отказался от курения и алкоголя и призывал крестьян из своих владений поступить так же. В своем очерке «Для чего люди одурманиваются?» Толстой писал, что «употребление одуряющих веществ заглушает совесть». «Внешние способы не вполне отвлекают внимание от сознания разлада жизни с требованиями совести; сознание это мешает жить; и люди, чтоб иметь возможность жить, прибегают к несомненному внутреннему способу затемнения самой совести, состоящему в отравлении мозга одуряющими веществами».

ГОВОРИТЕ ЛИ ВЫ ПО-ВАВИЛОНСКИ?

Будучи ярым поборником воздержания, вегетарианства и христианского анархизма, Толстой с не меньшей энергией отстаивал и эсперанто – искусственный язык, призванный объединить население всего мира, облегчив общение между представителями разных народов. По его собственным словам, эсперанто – очень легкий язык: «...получив шесть лет тому назад эсперантскую грамматику, словарь и статьи на этом языке, я после не более 2-х часов занятий был в состоянии если не писать, то свободно читать на этом языке»²⁶. Все, чему отдавался Толстой, становилось для него едва ли не святым делом: «...изучение эсперанто и распространение его, – писал он, – есть несомненно христианское дело, способствующее установлению царства Божия, того дела, которое составляет главное и единственное назначение жизни человеческой»²⁷.

ШОУ ПРОДОЛЖАЕТСЯ! (А БРАТ – НЕТ)

Для столь высоко духовного человека Толстой проявлял порой поразительную черствость. Он оставил своего брата Дмитрия умирать в гостинице в Орле и даже отказался бросить на него последний взгляд, поскольку тот презрел Господа и жил неправедной жизнью. Узнав в Петербурге о смерти брата, он в тот же день записал в дневнике: «Брат Дмитрий умер, я нынче узнал это. Хочу дни свои проводить с завтра так, чтобы приятно было вспоминать о них». А двоюродная тетка Александра Андреевна Толстая впоследствии оставила такую запись: «Через несколько дней он мне признался, что ходил тогда же в театр». Вот тебе и раз!

ВОТ 1/1 ГОВОРИТЕ ТЕПЕРЬ О РОМАНТИКЕ:

В БРАЧНУЮ НОЧЬ ЛЕВ ТОЛСТОЙ ПОВЕДАЛ ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТНЕЙ СУПРУГЕ О СВОИХ БУРНЫХ АМУРНЫХ ПОХОЖДЕНИЯХ, ЗАСТАВИВ НОВОБРАЧНУЮ ПРОЧИТАТЬ ЕГО ДНЕВНИКИ.

К БАРЬЕРУ!

Другим близким человеком, которому довелось столкнуться с не самым сердечным отношением со стороны Толстого, был писатель Иван Сергеевич Тургенев. Они долгое время крепко дружили, но потом пути их разошлись – по большей части из-за прогрессирующих странностей в характере Толстого. Однажды Тургенев посетовал на бронхит, но безжалостный Толстой объявил, что это «мнительность»: «Выдумал какую-то болезнь “бронхит”, – писал Лев Николаевич своей младшей сестре Марии 14 апреля 1856 года, – а я уверяю его, что бронхит не болезнь, а камень». «Мы созданы противуположными полюсами, – замечал Тургенев в письме В.П. Боткину от 24 апреля 1859 года. – Если я ем суп и он мне нравится, я уже по одному этому наверное знаю, что Толстому он противен – et vice versa».

Окончательный разрыв произошел во время обеда в поместье одного общего друга. Беседа текла мирно и непринужденно, пока Толстой вдруг не начал критиковать методы, используемые Тургеневым в воспитании внебрачной дочери Полины (жившей за границей). Толстой высказался в том духе, что если бы Полина была законной дочерью, Тургенев дал бы ей совсем другое образование. Разгневанный Тургенев вскочил со стула и даже замахнулся, но сдержался и пообещал прислать секундантов.

Благодаря усилиям друзей поединок не состоялся, однако гиганты мировой литературы перестали разговаривать друг с другом. «Нам следует жить, как будто мы существуем на различных планетах или в различных столетиях», – заметил Тургенев в письме А. А. Фету 26 декабря 1861 года. Так

они и жили, несмотря на близкое соседство, пока Толстой не ударился в религию и не начал рассылать примирительные письма всем, кого он обидел (а таких нашлось немало). Тургенев принял извинения, но дружба их не возобновилась.

КНИГА НИ О ЧЕМ?

Простите, фанаты сериала «Сайнфелд», но рабочее название «Войны и мира» было вовсе не «Война: на что она нужна?» (как утверждала героиня этого популярного комедийного сериала 1990-х Элейн Бенес, беседуя с русским писателем Юрием Тестиковым). Первоначальное название было шекспировское: «Все хорошо, что хорошо кончается».

ВЕРНЫЕ ПОКЛОННИКИ

Толстой был одним из первых писателей, возведенных в культ. Можно даже сказать, что он сам организовал культ имени себя. В последние годы жизни писателя по его поместью бродило около сотни поклонников и последователей, мечтавших хотя бы подергать великого мыслителя за краешек плаща.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

Толстой до самого конца оставался бунтарем. Когда он уже был при смерти, друзья настоятельно советовали ему помириться с православной церковью. Толстой отказался. «Даже на пути в долину смерти, – якобы заявил он, – дважды два не равно шести». Впрочем, это не более чем легенда. Настоящие предсмертные слова Толстого были более загадочны и не менее глубоки: «...Пропасть народу, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва... Мужики так не умирают...» И затем, уже в полузабытьи, он прошептал: «Люблю истину...»

ЭМИЛИ ДИКИНСОН

10 ДЕКАБРЯ 1830 – 15 МАЯ 1886НАЦИОНАЛЬНОСТЬшшш

ЗНАК ЗОДИАКА:

ЮВРЕМЕННИКИИ СОПЕРНИКИ:

УИЛЬЯМ КАЛЛЕН БРАЙАНТ,ДЖОН ГРИНЛИФ УИТЬЕР, УОЛТ УИТМЕН

МУДРЫЕ СЛОВА:

ЛИТЕРАТУРНЫЙ СТИЛЬ:

«ЕСЛИ Я ЧИТАЮ КНИГУ, ПОТНЕЕ МЕНЯ БРОСАЕТ В ТАКОЙ ХОЛОД, ЧТО НИКАКОЙ ОГОНЬ НЕ В СИЛАХ МЕНЯ СОГРЕТЬ, ЗНАЧИТ,

ЭТО ПОЭЗИЯ»²*.

важаемые Джером Сэлинджер, Харпер Ли и Томас Пинчон, обратите внимание! В пантеоне литературных затворников вы все занимаете лишь второе место. Первое же принадлежит скромной поэтессе из Амхерста, штат Массачусетс, которая воплотила в жизнь образ автора-отшельника задолго до того, как вы, трое писателей, избегающих оказываться в центре внимания, появились на свет.

У

Насколько же Эмили Дикинсон любила уединение? Настолько, что часто, «навещая» знакомых, разговаривала с ними через дверь, оставаясь в соседней комнате. Настолько, что при виде приближающихся к ее дому незнакомцев бежала прочь с криками: «Дженет! Ослы!» (цитата из «Дэвида Копперфилда», ее любимого романа). Настолько, что друзья, проделавшие длинный путь, чтобы повидаться с ней, зачастую заставали ее не в настроении общаться. «Эмили, чертова шельма! – распекал Дикинсон ее приятель Сэмюэл Боулз в одной из подобных ситуаций. – Кончай дурить! Я приехал к тебе из самого Спрингфилда, так что немедленно спускайся!» Эмили сдалась, вышла из своей комнаты и как ни в чем не бывало завела с Боулзом беседу.

Почему Дикинсон находила в отшельничестве такое удовольствие? На подобные вопросы она обычно отвечала уклончиво, жестами изображая, как запирается в своей комнате, и давая понять, что вот такой поворот ключа -это и есть выражение максимальной свободы. Некоторые связывают ее бегство от мира с психологическими последствиями несчастной любви. Другие полагают, что таким образом она отреагировала на смерть ее пса Карло, который неизменно сопровождал Эмили во время прогулок по городу. Может быть, она просто пыталась избежать церковных служб. «Некоторые чтят воскресенье, отправляясь в церковь, – заметила однажды Дикинсон, – а я чту его, оставаясь дома». Какова бы ни была причина, в 1869 году поэтесса открыто заявила: «Я никогда не сойду с земли моего отца и не войду ни в один другой дом или город». И она соблюдала этот обет до конца своей жизни.

Честно говоря, отгороженность Эмили Дикинсон от мира не была такой уж абсолютной. Она продолжала общаться по понте со своими друзьями и родственниками. Играла роль счастливой домохозяйки – пекла хлеб, занималась садом и теплицами, ухаживала за своей прикованной к постели матерью. Еще она пыталась наладить контакт с соседскими детишками, спуская им из окна второго этажа всякие угощения в корзинке. Иногда Эмили выходила из дома и принимала участие в их играх, но стоило ей заметить приближение взрослого, как она тут же убегала и снова растворялась в своем мире темноты и одиночества.