Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона, Стихотворения"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Отец много времени проводил в рощах Шотовера. Я уже писала, что эти рощи были заброшены: сломанные и упавшие деревья гнили на земле, а рядом валялись упавшие ветки. Так что их нельзя было даже рощами назвать, скорее это был сильно разросшийся подлесок с колючими кустами. Летом там цвело множество пурпурного вербейника. Отец не должен был платить епископу ренту за первые десять лет, и постепенно он привел все рощицы в порядок, и даже стал получать кое-какую прибыль от продажи дров. Мелкосортный лес и ветки шли на плетение плетней. И он старался пустить в дело упавшие деревья. Через десять лет он должен был платить сто фунтов в год королю и еще сто фунтов – епископу, но к тому времени рощи подорожают, потому что Оксфорду вечно не хватает дров. Отец приказывал валить деревья не подряд, а выборочно, только нужной высоты и объема ствола. Согласно существующим стандартам полено должно быть длиной в три фута и четыре дюйма, правда дюймов могло быть меньше или больше, о чем свидетельствовала маркировка.

Викарий учил братьев латыни, а управляющий учил их началам математики. У братьев мне удалось перенять немного латыни, и я могла сама читать Комментарии Цезаря. Матушка обучала меня французскому, а отец игре на гитаре, которую он мне подарил. Я пела и сама себе аккомпанировала на гитаре с инкрустацией из слоновой кости и черного дерева. Она похожа была на лютню, но звучала гораздо веселее. Я легко перебирала струны, постукивала по крышке, больше надеясь на свой голос, который был у меня неплохим. Транко выучила меня готовить настойки и наливки. Короче говоря, я знала всего понемногу, и это было достаточно для приличной девушки. Матушка, строгая и требовательная женщина, решила, что мне уже можно выходить замуж, я смогу составить хорошую партию даже без большого приданого, но все же лучше подождать еще два-три года.

Мой отец разбирался в законах, будучи мировым судьей, куда лучше многих ученых джентльменов, заседавших с ним на квартальных сессиях. Но в те времена в Форест-Хилл почти не нарушали закона, преступления сводились к тому, что кто-то ломал плетень или чьи-то собаки рвали овцу. Зато по Ворсетерской дороге, особенно летом, шныряли мошенники и хулиганы. Они воровали простыни и платки, вывешенные на живой изгороди, грабили курятники и сады, словом, совершали нарушения общественного порядка. Мой отец обходился с ними очень строго – большинство из преступников были старые солдаты, служившие в датской армии или у шведского короля, им было нестрашно, когда их пороли по приговору отца, потому что в армии сержанты колотили их куда сильнее. Пуще смерти они боялись холодную воду, и после того, как их окунали разок-другой в чан с грязной водой на том дворе, где их отлавливали, они норовили обходить Форест-Хилл стороной.

Часто к отцу приходили с обвинениями против бедных старух, которые как будто наводили порчу на пастбища или на скот, из-за чего коровы разрешались мертвым теленком, или от их сглаза сворачивалось молоко, или же у маленьких детей появлялась сыпь. Отец внимательно рассматривал иски, но, как правило, обвинения эти оказывались безосновательными, одна вина ответчиков была в том, что они очень бедны. Старушка, матушка Кетчер, жившая в полуразрушенном домике из палок и дерна у Байярдсвотер-Милл, как-то днем была поймана с мешком лягушек, улиток, кузнечиков и тому подобных тварей, в мешке еще были корни странной формы. Жена Томлина-мельника заявила, что она собиралась навредить мельнице, потому что когда ее неожиданно остановили, она бросила мешок, из которого повыскакивали лягушки, а сама бросилась бежать.

Мой отец не поверил этому, поговорил со старухой, и она ему поведала свою историю. У нее был работящий сын, но он не помогал ей, а женщина не хотела унижаться, просить помощи у церковного прихода. Может, оба боялась расстаться со свободой, вот и стала питаться жареными желудями и кресс-салатом. Но на такой диете долго не просуществуешь, ей захотелось съесть что-то более существенное, и матушка Кетчер вспомнила, что французы едят лягушачьи лапки и варят бульон из улиток. А почему бы ей не попробовать? Но когда жена Томлина поймала ее во время "охоты", ей стало стыдно, и она попыталась убежать. А если фиалковый корень высушить и измельчить в порошок, им хорошо душить белье, жена викария подтвердит. Отец дал матушке Кетчер несколько шиллингов, хлеб и соленой свинины. Он сказал жене мельника, что если та желает попасть в рай, пусть не скупится и время от времени отдает старухе пакет муки, чтобы бедняжка пекла себе лепешки. Мельничиха не посмела его ослушаться.

Матушка Кетчер отблагодарила отца – стала собирать для нас лекарственные травы, а однажды принесла ему позолоченную серебряную пуговицу, потерянную им на охоте. Он очень любил эти пуговицы и тужил о потере.

Глава 5

Мун становится солдатом

Давайте снова вернемся к Муну. Все, что случилось с Муном и было каким-то образом связано со мной, явилось результатом событий, происходивших в то время. Мне придется здесь кое-что упомянуть, чтобы вам стало ясно все дальнейшее. Сколько воды утекло под мостами Северна, Темзы и Твида, и эта вода была окрашена кровью, сколько союзников превратилось во врагов, и многие бывшие враги стали союзниками, и далеко не все понимали, как обстоят дела в самом начале наших бед.

Я познакомилась с Муном в марте 1637 года. В тот месяц он еще дважды покидал Оксфорд, а один раз приезжал к нам в апреле. Ему было стыдно, что кто-нибудь узнает, что он приезжает повидать маленькую девочку, которой я тогда была, и поэтому он вел себя очень сдержанно. В первый раз мы, к счастью, сидели с ним одни на лужайке, пока мой отец с братьями заканчивали игру в шары. Мы почти не разговаривали, но я испытывала блаженство, находясь в его обществе, и мне показалось, что ему тоже приятно было сидеть рядом со мной. Во второй раз нам не повезло, потому что мне пришлось заканчивать работу на сыроварне, и я видела только его подрагивающее перо на шляпе, когда он уезжал от нас. В третий раз Мун приехал попрощаться с нами, потому что разозленный отец забирал его из университета, я решила, что он непременно приедет в рощицу, где росли примулы, я там его прождала битых полчаса. Наконец, он пришел, поднял меня и поцеловал, назвав прелестной феей. Мун признался, что страдает от собственных поступков. Он сказал, что из всех людей, с кем ему довелось познакомиться, учась в Оксфорде, он станет скучать только обо мне. Мун попросил разрешения писать мне, но мне пришлось ему в этом отказать, потому что, сказала я, матушка не позволит мне этого. Тогда он предложил писать моему брату Ричарду и каждый раз посылать мне в письме привет.

– Нет, Мун, – сказала я, – этого тоже не стоит делать, потому что Дик станет смеяться надо мной, называть вас моим возлюбленным. Дику не стоит доверять. Непременно пишите Дику и рассказывайте о себе, но ни слова обо мне.

– Вы не хотите получать от меня весточки? – спросил Мун. – Вы презираете меня за то, что я плохо учился и обманул надежды отца?

– Нет, дорогой Мун. Мне кажется, что вы не вредный человек, но слишком любите хорошую компанию (должна признаться, что тоже люблю повеселиться), и у вас не было особого желания учиться. Мне кажется, что со временем вы изменитесь.

– Мне было бы легче переносить разлуку, если бы я только мог подумать… – начал Мун грустным и взволнованным тоном, но прервался, не закончив предложения. Помолчав, он продолжал: – Все мои друзья и родственники плохо думают обо мне, если бы я знал, что единственный человек на всем свете… – и у него опять перехватило дыхание.

– О, бедняжка, – зарыдала я. Я гладила его лицо и говорила, что он мне дороже моих братьев и даже родителей, и что самым большим подарком для меня было бы его письмо. Но мои родители станут сердиться, поэтому о письме не может быть и речи.

Я говорила, что уверена, что он больше не попадет в беду, и желал ему самого доброго, заверяла, что буду вспоминать о нем пятьдесят раз в день, и так до конца моей жизни.

Мои детские рассуждения несколько ободрили Муна, и он мне рассказал, что ему приказали отправляться к некоему господину Кроутеру в Харт Холл, которому его отец помог поселиться в Бакингемпшире, и там попытаться под его надзором набраться знаний. Но мне казалось, что Муну больше вообще не захочется учиться, ему будет тяжело возвращаться к учебе, вновь "садиться за парту", хотя его и разлучили с его новыми друзьями. Мун серьезно пообещал стать достойным моего уважения, но сетовал, что ему не везет в жизни, и он вечно попадает в переделки, и опасается, что если даже приколотить его одежду к школьной лавке гвоздем, все равно ничего путного не выйдет.

Я была слишком молода и не могла с ним спорить логично, но он мне нравился, и наверное поэтому я ему верила, и Мун был этим доволен. Он мне шутя сказал, что до сих пор не любил ни одной женщины, мне надо поскорее подрасти, и когда-нибудь он попросит у отца моей руки. А пока я стану его маленькой далекой подружкой, а он – моим верным слугой.

Меня позвала Транко, и я быстро схватила Муна за руку и воскликнула:

– Прощай, мой слуга! – И я побежала к кухне, а он медленно отправился к конюшне за своим конем. Так мы распрощались почти на шесть месяцев.

Через месяц учитель Муна заболел и умер, и он отправился к своему дядюшке сэру Александру Зентону в Хиллесден в Букингемшире и жил там некоторое время, помогая дядюшке управлять поместьем. А в конце лета он приехал навестить нас под тем предлогом, что ему нужно заплатить какой-то долг в Оксфорде. Он написал несколько писем моему брату Ричарду и всегда передавал почтительный привет моим родителям, и его хорошо приняли у нас дома. При всех он дразнил и разыгрывал меня, но я на него не обижалась, потому что как только мы остались одни, его голос стал таким нежным! Он решил отправиться в Барбадос с графом Ворвиком, который купил плантацию на самом хорошем острове. Там росло множество разных фруктов – апельсины, лимоны, зеленые лимончики-лаймы, ананасы и гуавы. А еще перец, корица, имбирь, даже съедобные пальмы. Пищу готовили из картофеля, который варили, а потом толкли, и это блюдо было приятным и питательным и не надоедало, даже если его ели два или три раза в день. Мун слышал, что одна там беда – земляные крабы, лежащие толстым слоем на земле, которые могли прокусить сапог или даже откусить палец, если человек спал на земле. Но на островах очень нужны были хорошие работники, а еще – постельное белье и приборы для еды. Сам остров находился на большом расстоянии от Англии, и если кто-то туда отправлялся, то все равно что на Луну.

В конце концов, он туда не поплыл, надеюсь, из-за того, что я горько расплакалась, а он никак не мог меня успокоить. Я причитала, что не боюсь земляных крабов, но ненавижу океан, и что его может смыть с корабля, и потом его съедят акулы, и это случится или по дороге туда, или обратно. Мне не известно, что он сказал моей семье, но он сообщил мне, что изменил свои намерения. Вместо него отправился его старший брат Том, но он там не добился успеха и вскоре возвратился в Англию.

Тем временем арминианское духовенство под предводительством архиепископа Лода, который успешно сменил архиепископа Эббота, уговорило короля, чтобы во всех доминионах исповедовалась одна религия, чего не могли достигнуть ни его отец Король Яков, ни королева Елизавета. Со времени ссоры короля Генриха VIII с Римским Папой, церковь постоянно раскачивалась, как стол, стоящий на ножках разной длины, и его подпирали бумажные подкладки, состоящие из терпимости, и где терпимость не выдерживала явной ереси, там церкви помогали деревянные клинья различных уверток. Но теперь архиепископ решил подровнять ножки, сделать так, чтобы стол стоял ровно, выбросив прочь все клинья и подкладки. Но ему был прекрасно известен характер английского народа, и он не решался сразу ввести новую литургию. Он считал, что будет мудрее "испробовать все на гончих", как принято говорить, – начать с шотландцев, которые были большой и бедной нацией.

И это оказалось серьезной ошибкой, потому что шотландцы ничего не стали терпеть и отказались от нового канона. Они заключили между собой Ковенан, и хотя король был из королевского дома и родился в Шотландии в Данефермлине, они ему не подчинились. Шотландцы ждали, что он применит против них силу, и стали набирать рекрутов под предводительством офицера, участвовавшего в шведских войнах. Шотландцы объявили, что они не примут новый канон церковной службы, не станут подчиняться собственным епископам, рекомендовавшим им эту службу, а вместо них назначат пресвитеров, или старейшин, которые и станут управлять церковью.

Когда первые известия о возмущении на севере дошли до королевского двора, Арчи Армстронг, королевский шут, при встрече с архиепископом Лодом, который отправлялся на Совет, позабыв, что шутовской колпак не смеет оскорблять митру, грязно обозвал архиепископа и спросил, кто же из них теперь дурак? Эта выходка не понравилась ни королю, ни архиепископу, и Арчи пришлось предстать перед Советом; его вышвырнули из королевского двора и запретили впредь там появляться. Его место занял другой шотландский шут по имени Майкл Джон, тоскливый человек с неприятным взглядом и отвисшими губами.

В то время люди были храбрыми, писали или выступали против архиепископа, как это сделал наш друг, уважаемый господин Лемберт Осбалдистон, написав в частном письме к Линкольну, что архиепископ "маленькая мышь и очковтиратель", за что был оштрафован на пять тысяч фунтов, отстранен от работы в школе Вестминстера и приговорен к экзекуции у позорного столба в присутствии его коллег и учеников. Но Арчи посмеялся последним, как говорится в поговорке, потому что сейчас не существует Совета, приговорившего его к наказанию, и ему удалось удержать голову на плечах дольше короля или архиепископа.

Королю ничего не оставалось, как поднять оружие против шотландцев, и Мун был подхвачен водоворотом этой войны. Он стал добровольцем по приказу сэра Эдмунда Верне, его отца, который был знаменосцем короля, и отправился с армией добровольцев в Шотландию.

Король не созвал парламент, чтобы испросить денег на оплату армии. Он знал, что прежде, чем проголосовать за ассигнование приемлемой суммы, члены парламента потребуют, чтобы он разрешил все конфликты, накопившиеся во время его правления без созыва парламента. Кроме того, в Англии вообще епископов не жаловали. Торговый и ремесленный люд Лондона и восточных графств открыто говорил, что шотландцы – бравые ребята и хорошо защищают свои права. Король в январе 1639 года обратился с письмом к дворянству и призвал, чтобы дворяне собрались с вооруженными отрядами в Йоркшире. В ответ некоторые из них обещали двадцать всадников и тысячу фунтов, другие – пятьсот фунтов и пять всадников, остальные остерегались много обещать, а прихватили, кто сколько смог. Некоторые ссылались на бедность и напоминали Его Величеству о долгах казначейства, а два человека – лорд Брук и лорд Селе вообще отказались принимать в этом участие, пока парламент не отдаст им приказ, тогда уж им придется повиноваться. Палаты общин каждого графства и города также призывали делать добровольно взносы. Но короля ждало сильное разочарование – весь Лондон собрал всего пять тысяч двести фунтов, примерно по шесть пенсов с человека. Его Величество сочло это оскорблением и гневно отказалось принять подобную сумму.

Надо отметить, что духовенство вносило щедрые взносы – архиепископ Лод силой вытаскивал из них деньги под предлогом, что Его Величеству надо очень много. Даже наш викарий должен был отдать пять фунтов, что составляло четвертую часть его годового дохода.

В начале марта епископ Оксфорда прислал моему отцу письмо для викария, которое тот должен был прочитать с амвона. Письмо написал сам король, и в нем шотландцы, подписавшие Ковенант, обвинялись в том, что являются врагами монархии и собираются вторгнуться в Англию. Это письмо взволновало приход, в особенности женщин, стенавших и призывавших к мщению предателям и иностранным псам. Но солидные люди выслушали письмо сдержанно, и впоследствии йомен Флайт сказал, что надеется, что Их Величество ошибается, потому что шотландцы в бумаге, которую он читал своими глазами, говорили совершенно другое о своих намерениях. Никто из присутствующих не стал спорить с йоменом Флайтом, которого считали человеком разумным, многие присоединялись к его мнению, и говорили, что надеются, что Господь не допустит серьезных раздоров между двумя королевствами. Том Мессенджер, который снова появился в деревне, считал, что Шотландия, будучи небольшим королевством, не сможет бороться с Англией, и если шотландцы выступят против нас, то значит, Господь Бог на их стороне. Он еще хотел продолжить свою речь, но мой отец предупредил, чтобы он выбирал слова, потому что и за меньшее оскорбление могли сильно наказать. Том прекратил свою речь и попросил у всех прощения. В апреле нам приказали молиться за успех короля, и мы все повторяли за викарием слова молитвы. Но собравшиеся не были настроены чересчур патриотично, хотя уже три человека из Форест-Хилл отправились на войну. Этих людей выбрал мой отец, потому что без них можно было обойтись в хозяйстве. Двое из них были жуткими пьяницами и лентяями, а третий вечно фантазировал, явно был подходящим пациентом для Бедлама. [Психиатрическая больница в Лондоне.] Моему отцу очень не хотелось отправлять честного и трудолюбивого человека на войну. Король долго находился в Йорке, прежде чем переехать в Ньюкасл, где почти так же долго оставался с армией в пятьдесят тысяч человек. Но шотландцы купили хорошее оружие у шведов и начали занимать позиции для обороны, постоянно обращаясь за помощью к Богу. Священники колотили руками по амвону, как по барабану, призывая "ничего не бояться, потому что Бог не оставит преданных ему". Старые волвики разъехались по стране, чтобы обучить добровольцев владеть оружием и слушать команды офицеров.

Мун прислал с дороги брату Ричарду письмо, а Ричард сразу прочитал это письмо нам. Мун описывал свое путешествие и высказывал надежду, что в конце концов шотландцы полностью покорятся королю, и тогда, если ему повезет, он возобновит осенью наше знакомство. Он также писал, что если дело дойдет до сражений, то он надеется вернуться домой живым и невредимым, но не станет прятаться за спины других и сможет использовать свое оружие с честью. Он обещал нам написать – сколько шотландцев он убьет. Всю весну и начало лета я грустила из-за Муна. В июне от Муна пришло новое письмо из Бервика-Апон-Твида. Он писал, что шотландская армия укрепилась на холме, выходящем на дорогу к Эдинбургу, а солдаты хорошо обучены, у них много продовольствия. Мун признался, что в Королевской армии дела обстояли плохо: солдаты плохо владели оружием и обращались с пиками, будто это вилы для сена. Один выстрел из мушкета уже попал в палатку короля. Оказалось, что мой отец был не единственным человеком в графстве, пославшим на войну самых плохих и неумелых работников. Конечно, он, как и другие, был доволен, что так сделал. Многие мужчины отрезали себе пальцы на ногах, чтобы их не призвали в армию, нарочно уродовали себя. Офицерский состав был слабым и плохо подготовленным, постоянно можно было слышать жалобы и возмущение, потому что не хватало хлеба и хорошей воды или эля. Мун писал, что если шотландцы выступят против них со своей отлично подготовленной армией, то королевскому войску несдобровать. Он благодарил Бога, что у него есть сильный конь, который вынесет его с поля, если заварится заваруха и начнется отступление.

Король понимал, в каком он оказался положении, и шотландские лорды уговорили его согласиться на примирение, они уведомили соотечественников о том, что король поменял свою позицию, и они пошли на соглашение. Отец Муна отправился в лагерь шотландцев и потребовал мелких уступок, которые не могли помешать подписанию Договора. В этом договоре шотландцы просили короля, чтобы он их простил, но король должен выполнить их просьбы о свободном парламенте и ежегодных свободных Ассамблеях Церкви, они также оговорили, что Шотландией в гражданских и церковных делах станут управлять эти Ассамблеи, без всякого вмешательства со стороны Англии. Обе армии распустили, все вопили, шутили и подначивали друг друга, прямо как на летние каникулы школьников.

Это была война без кровопролития. Никто не пострадал, кроме собак из Абердина, потому что только Абердин не присоединился к Ковенанту. Местные леди, в знак презрения, повязывали ленточки синего цвета, цвета Ковенанта, на шею собакам, а присоединившиеся к Ковенанту ловили и убивали бедных собак. Моему отцу показали письмо от королевского камердинера, который писал, что он с друзьями очень скучает и что погода стоит холодная и влажная. Он также добавил: "Но мы подогреваем наших солдат надеждами на то, что им удастся обдурить и объегорить этих грязных, цинготных, вонючих, отвратительных, полных вшей, чесоточных, всех в болячках, неопрятных, сопливых болванов; глупых высокомерных гордецов, дикарей и нищих, звероподобных чудовищ; тупых, фальшивых, лживых, грубых, похожих на дьявола с длинными ушами и короткими волосами, проклятых, пуритан-безбожников и всю их команду, поддержавшую шотландский Ковенант…Жители заключили мир с Израилем". [Библия, I. Нав. 10; 1.]

Отец сказал, что там было написано еще больше, но все было изложено таким языком, что нам не следовало это слышать. Войска были распущены, солдаты отправились домой, то была долгая дорога к родным местам. Из трех солдат из нашего города, сумасшедший умер по дороге от лихорадки, потому что спал на земле в мокрой одежде, а два бездельника прибыли голодные, босиком и почти голые. Им пришлось по дороге продать одежду, чтобы не умереть с голода. Но они говорили, что им было не жаль расставаться с ней, потому что она кишела нечистью, они ее прозвали "ковенантерами", [соглашателями.] которая набилась в швы одежды, пока они голодали в шотландском лагере. Но Мун вернулся домой почти в полном порядке.

Как-то раз он явился к нам в дом в кожаном защитном камзоле. Он собирался в Оксфорд, где хотел присутствовать на вручении ученой степени. Теперь это был не прежний малограмотный Мун, которого менее года назад я утешала. Он стал настоящим смелым солдатом, высоко держал голову и не нуждался в утешении. Да и я уже не была ребенком, правда еще не стала и взрослой девушкой… Муну было сложно со мной разговаривать, и он старался не оставаться со мной наедине, чтобы я не приняла его дружбу за ухаживание. Меня это очень огорчало, хотя он не обижал меня и не дразнил при всех, а обращался со мной по-доброму, вежливо.

Мун служил прапорщиком в отрядах сэра Томаса Калпеппера, и вскоре должен был плыть во Фландрию, чтобы там присоединиться к армии. Он нам рассказал, что у него еще остались кредиторы в Оксфорде, но теперь у него достаточно денег, чтобы с ними расплатиться, и тогда он станет по-настоящему свободен, и так будет продолжаться до конца дней. Тут он тайком взглянул на меня, он даже рассказал нам смешную историю о том, как его знакомый, лондонский купец, написал своему управляющему в Сьюра-Касл, в Индию, чтобы тот на следующем судне выслал ему консервированные лимоны, две большие банки коричного масла и двух-трех обезьян, но он опустил черточку между цифрами и получилось, что он просил двадцать три обезьяны. Управляющий послал ему десять животных и сообщил, что следующим судном он отправит ему еще тринадцать. Мун пожалел, что обезьяны прибыли так поздно, потому что их можно было бы послать воевать против шотландцев. У этих животных сильные руки и острые зубы.

Перед отъездом Мун перецеловал младших детей, а затем повернулся ко мне и сказал улыбаясь:

– Мисс Мари, вы уже, наверное, слишком взрослая, чтобы я мог вас поцеловать.

Я, как дурочка, ему ответила.

– Прапорщик Верне, вы правы, я уже не маленькая!

И он меня не поцеловал, а я жаждала этого поцелуя всей душой! Он снова улыбнулся и уехал, и я понимала, что он больше не станет писать Ричарду. Я отправилась наверх, чтобы выплакаться в моей спальне, но там была Зара. Она причесывалась моей расческой. Я вырвала у нее расческу и надавала нахалке тумаков, а сама отправилась в сад, где начала жаловаться гусям.

Мун не участвовал во Фландрии в сражениях и в осадах городов, а потому ему не светило повышение по службе. Кроме того, никто из командиров не хотел держать у себя лейтенантом такого офицера, как Мун. При нем капитан не мог составлять фальшивые списки личного состава, получать деньги за мертвых солдат или за дезертиров. Фальшивые списки личного состава были очень распространены в армии, и весьма редко обман выходил наружу, потому что часть полученных таким образом денег шла полковнику, и если бы даже генерал пожелал лично проверить роту, командиру могли дать "взаймы" солдат из других подразделений. Зимой первого года Мун стоял в Утрехте, где есть университет, и там он занимался каждый день по восемь и больше часов, чтобы ликвидировать пробелы своего образования. И так продолжалось много месяцев. Он изучал латынь, французский, искусство фортификации и другие науки, необходимые на войне. Но я ничего об этом не знала.

Король очень переживал поражение от шотландцев, готовился отомстить им и постоянно вел консультации с министрами, членами своего Совета. Он не знал, где ему достать деньги, ему все-таки пришлось обратиться к парламенту, в первый раз за годы своего правления. Он надеялся договориться с ним, немного напугав тем, что шотландцы собираются поднять восстание. У шотландцев в это время не было причины для восстания, согласно договору о перемирии они получили все, что требовали. В апреле 1640 года за два дня до открытия сессии парламента король устроил спектакль с письмом от шотландских лидеров к французскому королю, в котором они спрашивали о степени его интереса в делах их страны. Они не просили у него вооруженной помощи, они им скорее всего хотели заручиться, его посредничеством. Оно было написано еще до последних событий и не было отослано – это был всего лишь набросок. Но его зачитали, как свидетельство измены со стороны шотландцев, и король потребовал, чтобы шотландские представители немедленно пожаловали в Лондон. Когда же они отказались повиноваться, он счел это неповиновение, как факт, который мог оправдать войну, ведь король не расставался с мыслью о войне.

Парламент собрался, но очень мало кто был настроен против шотландцев, большинством голосов было решено не обсуждать двенадцать статей субсидий, которые потребовал король для военных расходов, пока король не ответит на вопросы членов парламента. Они составили длинный список нарушений, в которых обвиняли Его Величество и министров, и потребовали, чтобы они были ликвидированы. Король разгневался и распустил парламент после трех недель работы. Но ему все равно были нужны деньги, и он снова начал выжимать их из духовенства, продавать патенты и монополии, увеличил размер акцизного налога. Кроме того, он потребовал, чтобы Лондон дал залог в сумме двести тысяч фунтов. Это была огромная сумма. Сначала он потребовал от олдерменов [Члены муниципального района города.] представить ему списки горожан, которые могут подписаться на определенную сумму. Но как он их ни торопил, они представили только одну пятую требуемой суммы. Он также взимал налоги с судоходства, налоги на обмундирование для солдат, не могу перечислить, какие еще налоги и отчисления. Отец сильно страдал от подобных поборов и постоянно ходил с кислым лицом. Мало кто решался противостоять королю в открытую, все повиновались ему из-под палки, никто не торопился выполнять его приказания. Снова отца обязали послать на войну троих солдат – двух прежних и еще одного бывшего портного. У него сильно ухудшилось зрение, и ему помогали всем миром, так что от него с радостью избавились, хотя и сочувствовали беднягам, будто их посылали на плаху. Они тянули с отъездом, наконец за ними из Оксфорда прислали сержанта, и он увез их силой.

В мае Мун с другими офицерами был вызван из Гааги, где он был в то время, он получил чин лейтенанта, и ему в командование был отдан отряд пехотинцев из "добровольцев" – они должны были отправиться в Шотландию. Многих солдат его роты послали на войну в качестве наказания за их пуританское усердие, и потому в пути на север ему с трудом удавалось сохранять в их рядах дисциплину. Они врывались в церкви, и если им там что-то не нравилось, то они наводили там "порядок", случалось, даже разрушали алтарь, вытаскивали на середину церкви столы для причащения, из которых архиепископ Лод делал алтари в восточном пределе, забирали свечи, которые, как они заявляли, горели напрасно, рвали стихари на носовые платки.

Шотландцы уже знали, что против них что-то готовится, снова собрали армию и с молитвой установили лагерь на прежнем месте. Все было готово к середине августа, королевские солдаты продолжали продвигаться к границе. Это были плохо вооруженные и голодные люди, которых никто не ждал в Йоркшире и в других северных графствах. Там год назад они попортили столько прекрасных пастбищ, воровали зерно, свиней, птицу, награждая хозяев тумаками и проклятиями.

Отлично подготовленная шотландская армия не ждала, пока король распорядится атаковать Эдинбург. Они перешли Твид у Коулдстрима, неся за плечами рюкзаки с овсом и вошли в Англию. Их сопровождала артиллерия, и у солдат было достаточно мушкетов, правда полуголые горцы вместо мушкетов были вооружены луками и стрелами, на них не было кольчуг, потому что им было тяжело тащить их на себе, да и толку от них во время сражения было мало.

Это было действительно странное вторжение – солдатам не разрешали грабить и насиловать, они вели себя как примерные хористы во время торжественной процессии, они говорили, что пришли помочь их товарищам по несчастью в Англии, которые подвергались опасности потерять свободу и их притесняли в религии, как и самих шотландцев, и что они ничего у них забирать не станут – ни цыпленка, ни даже кувшин эля, а если что и возьмут, то только за деньги. Они выражали надежду, что англичане поймут их стремление установить справедливые и равноправные отношения между двумя странами.

В четырех милях от Ньюкасла на южном берегу Тайна было поставлено несколько тысяч королевских солдат, чтобы шотландцы не могли там пройти, но когда они показались, то выяснилось, что ни одна армия не собиралась начинать битву первой, потому что между двумя нациями отсутствовала вражда с тех времен, когда прадед короля, шотландский король, погиб при Флоддене.