Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона, Стихотворения"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

– Могу вам сказать только то, чего я не сделаю, но не то, на что я способен!

В Форест-Хилл генерала Скиппона и графа Эссекса боялись меньше, чем офицеров, служащих в парламентской армии, которые были расквартированы в Тейме и Айлесбери. Форест-Хилл находился вне фортификации Оксфорда и был ближе к Лондону. Хотя у нас были крепкие форты и гарнизоны в Воллингфорде, Замке Шерберн, Брилл Таун и Борстолл-Хамс, но все эти укрепления далеко отстояли друг от друга. Мы не могли спокойно спать и с ужасом прислушивались к каждому шороху и скрипу дверей. Постоянно думали о том, что сейчас солдаты орудуют под прикрытием темноты и что они могут ворваться в дом, изнасиловать, ограбить и убить всех нас. Солдаты, расквартированные у нас, отлынивали от своих обязанностей. Летом, когда сжали ячмень, к нам тихонько подъехал отряд конников парламента. Перед тем как на небе взошла луна, они под командой, как мы думаем, Тома Мессенджера или какого-то другого местного негодяя, который служил вместе с ними – увезли весь наш ячмень, срезав колосья и оставив нам лишь солому. Обнаружилось это за час до рассвета, к тому времени они убрались далеко отсюда.

Майор Джекамиа Аберкромби, шотландец и его друг полковник Кроуфорд были поразительно наглыми грабителями, и наши защитники их очень боялись. Они оба погибли до конца войны, но ужасно нас терроризировали, без конца крали пшеницу и ячмень, уводили овец и другой скот. Мне кажется, они овладели искусством грабежа на службе у короля Швеции. За солдат, расквартированных у нас, моему отцу выдавали специальные расписки, по которым потом обещали выплатить деньги, "когда Бог даст", – говорили отцу. За пехотинца должны были платить шесть пенсов в день, а за драгуна – семь, и это составляло большую сумму: у нас квартировало пятьдесят человек в течение нескольких месяцев. Но расходы были гораздо выше обещанной платы, потому что многие жены шли вместе с солдатами, прицепившись к ним, как клещи, и их тоже приходилось кормить. Кроме того, лошади паслись на наших пастбищах, и за каждую лошадь должны были платить по три шиллинга в неделю. Но никто не верил, что этот долг будет когда-нибудь оплачен, часто расписка на пять фунтов потихоньку продавалась за тридцать шиллингов "живых" денег, а спустя год – всего лишь за десять шиллингов.

1643 год был годом, когда в Оксфорде разразилась лихорадка, и все страшно боялись болезни. Лихорадка чем-то походила на чуму, была очень заразной, но вместо карбункулов на теле выступали пятна, и более крепкие мужчины и женщины выздоравливали. Но болезнь протекала тяжело, и в некоторых приходах буквально сметало, как метлой, с лица земли всех стариков и младенцев. Воздух Оксфорда считался здоровым, на него не пришлось грешить. Но в городе находилось множество солдат, они спали по двадцать-тридцать человек в одном доме. Они наполняли дома грязью и дурным воздухом – солдаты не мылись и не меняли белье. Они заражали друг друга, и многие из них умирали. Хотя, может, если бы за ними ухаживали, кому-то удалось бы выжить. Летом город больше напоминал лазарет, а не военный гарнизон. Сэр Вильям Пеннимен, наш губернатор, тоже погиб от болезни. Заразу перенесли в Форест-Хилл, и солдаты там тоже погибали пачками, а болезнь распространилась среди арендаторов и слуг. В нашей семье никто не заболел, потому что Транко каждый день поила нас своими настойками.

Глава 18

Меня убедили вернуться к мужу

Леди Гардинер трижды приезжала к нам с разными новостями, в том числе и сведениями о Муне.

Жизнь становилась все более сложной и трудной, и отцу приходилось стараться изо всех сил, чтобы прокормить семью. В Оксфорде требовалось дров в три раза больше, чем раньше, и цена на дрова росла из месяца в месяц, пока, наконец, их не стали продавать на фунты, как будто это был сыр, а не повозками или вязанками, и отец постарался заготовить как можно больше дров на продажу.

Отцу также удалось получить выгодный контракт у сэра Тимоти Байррелла на доставку посудной глины из разработок в Шотовере. Он продавал глину в Оксфорд для изготовления курительных трубок мастерам, которым была нужна глина определенного качества. [Эти разработки напоминали мне печенье, которое мы печем на Пасху: один слой муки накладывают на другой; там все тоже слоями: торф, красная земля, голубая глина, желтый песок, белая глина для курительных трубок, железо, красноватый сланец, зеленая жирная глина, сухой серый щебень, снова зеленая жирная глина и последняя – желтая охра. (Примеч. автора)] Несмотря на свои старания отец в новом, 1644 году заявил, что если ему не удастся превратить расписки квартирмейстеров в земли, дома или деньги, то он станет на тысячу фунтов беднее, чем год назад.

В феврале шотландцы в союзе с парламентом перешли границу и хотя они пытались не встречаться с королевскими войсками, они отвлекли часть из них и тем самым весьма сильно помогли парламенту. Кроме того, лондонцы стали получать необходимый им уголь. В мае Комитет Безопасности, заседавший в Лондоне в Дерби-Хаус решил, что необходимо во что бы то ни стало взять Оксфорд и захватить самого короля.

Король в этой войне, как в игре в шахматы, считался очень важной фигурой. Поручили это графу Эссексу и сэру Вильяму Валлеру, и они продвинулись вперед с огромной армией, еще раз взяли Ридинг и начали наступать на Эбингдон, передний край Оксфорда. Офицеры короля покинули город из-за ошибки в приказе.

Когда днем 25 мая в Форест-Хилл раздались крики, что "Эбингдон взят Круглоголовыми", отец не знал, бежать нам или оставаться. Но капитан драгунов начал готовить господский дом и сараи для обороны. Он приказал проделать в стенах дыры для амбразур. Его солдаты были отличными стрелками. Капитан приказал отцу покинуть наш дом со всеми домочадцами утром.

Отец пробовал протестовать, говоря, что нам ничего не грозит в собственном доме. Капитан велел ему поспешить, размахивая у него перед носом пистолетом. Мы начали наш исход пешком, прихватив с собой самое необходимое, положив вещи на одну повозку, а на другую нагрузив провизию на четыре недели. Мы боялись двигаться напрямик, поэтому отправились через Ислип и вышли к Северным Воротам, и это был трудный путь. Зара отстала от нашей компании в Стентоне и удрала обратно к ее капитану, и стала в наше отсутствие хозяйкой нашего дома.

За некоторое время до этого отец купил старый деревянный дом из четырех комнат около Нью Инн-Холл. Он использовал этот дом под сарай и хранил там доски, а рядом стоял его лесной склад. Мы прожили там две недели, вытащив из дома доски и планки. Жить было крайне неудобно – у нас не было постелей, столов и стульев, спали и ели на досках, и у нас было всего два горшка для готовки на семнадцать человек. Очаг дымил, комнаты были наполнены дымом. Враг обложил город, и если начнется осада, то провизии там хватит всего на две недели. Королевский совет принял решение, что пришло время королю сдаться, потому что игра была закончена. Граф Эссекс перешел вброд реку у Сендфорда, где, как я не сомневаюсь, мой дядюшка и тетушка Джонс радостно его приветствовали. Его армия прошла между Оксфордом и Форест-Хиллом и подошла к Ислип-Бридж. Там их задержали отряды, расквартированные в Ислипе. Король стоял на башне колледжа Магдалены, армия маршировала мимо него, а он смотрел, как они держат порядок и строй. От Порта святого Клемента раздались три-четыре выстрела из пушек, но никто из солдат не пострадал. Зато окна в церкви святого Клемента потрескались или вылетели. Генерал сэр Вильям Валлер пересек реку Айзис у Ньюбриджа и отправился на север к Вудстоку, в результате охрана короля на Ислип-Бридж была снята, так мы оказались в "котле".

Король попытался избежать "мата" и удрал в ночь на 3 июня, забрав с собой конницу и две тысячи пятьсот мушкетеров, среди которых был и мой брат Джеймс. За королем следовали семьдесят карет. Его побег удалось сохранить в тайне, потому что король отослал на помощь Эбингдону пехоту и все орудия, и генерал Валлер попался на эту приманку. Его Величество спокойно прибыл в Вустер, и за ним отправилась вражеская армия, и Оксфорд снова стал свободным, хотя Эбингдон оставался в руках парламента.

Мы покинули наш временный кров 12 июня и поспешили в Форест-Хилл. Мой отец в последний раз взглянул на наше убогое жилье и сказал:

– Как написал Сильвестр:

Ангелы по дороге на небеса

Задали коням здесь немного овса.

Дома нас ждала Зара – в целости и в сохранности с капитаном. Он оказался не таким верным солдатом, каким он хотел казаться, потому что когда увидел приближение врага, сразу отвел отряд к Ислипу. Зара осталась дома, несмотря на его уговоры, чтобы позаботиться о доме. Она поместила на дверях дома объявление, что дом никто не смеет грабить, он – собственность сэра Роберта Пая, члена парламента, и хотя проходящие солдаты парламента рвали фрукты с наших деревьев и брали дрова на костры, но ничего больше не порушили в нашем доме. Капитан вернулся к нам домой за два дня до нашего возвращения, но мать обзывала Зару шлюхой.

До конца года мы жили в мире, но нам все время казалось, что вот-вот покажутся вражеские всадники. 15 августа в Форест-Хилл разразилось сражение – несколько драгунов были посланы из Эбингдона генерал-майором Брауном, прозванным "Пожирателем печени". Они внезапно показались в утреннем тумане, и началось сражение с нашими драгунами. В каждой из сторон были раненые, а наш арендатор Кетчер погиб от случайного выстрела из пистоля, когда бежал домой. Кетчер был забулдыгой. Он когда-то во время причастия на Рождество выпил все вино из чаши, проревев, что должен оправдать потраченный на пожертвования пенни. Спустя несколько дней ребенок Матади, который плакал в церкви, попал под копыта лошади, когда играл на тропинке, и его затоптали насмерть. Но это произошло не случайно.

В том же году в Оксфорде опять разразилась чума, но лагерная лихорадка несколько поутихла.

В других местах шли беспорядочные стычки, везло то одной, то другой стороне. В марте отряд Муна попал в засаду, не могу точно сказать где, но кажется в Чешире, погиб его полковник, а сам Мун чудом уцелел.

Ему удалось сохранить большую часть своего отряда, и за прилежную службу его произвели в рыцари, и в тот же самый месяц он был назначен губернатором Честера, и это был весьма почетный пост. Я им очень гордилась. 2 июля в воскресенье генерал Кромвель одержал важную победу над армией графа Ньюкасла. Битва происходила на мокрых пшеничных полях в Марстон Мур в Йоркшире, где за три часа погибло четыре тысячи солдат. В то же лето он взял Йорк, Ливерпуль и Линкольн, но не Честер, который стойко защищал Мун, хотя ему пришлось нелегко. Граф Ньюкасл удрал за границу.

Я написала, что генерал Кромвель стал победителем при Марстон Муре, хотя, как всем известно, армией парламента командовал лорд Левен, шотландец. Но лорд Левен в тот день покинул поле боя, а его шотландцы ничего не добились. Генерала Кромвеля ранили в шею, но ему удалось оттеснить отряды принца Руперта и привести свои войска к победе. Принц Руперт и генерал Кромвель по-разному начинали атаку – принц Руперт шел на полном галопе, чтобы сильнее устрашить врага, а генерал Кромвель шел рысью и так было легче собрать вокруг себя своих солдат, если придется снова идти в атаку. Спустя несколько недель после этой победы король победил на юго-западе в Корнуолле. Он одержал победу над генералом Скиппоном, того подвели конники под командованием графа Эссекса, и кроме того, он во время отступления лишился всех орудий и пяти тысяч из шести тысяч пехотинцев. Можно сказать, что к концу года ни король, ни парламент не могли похвастаться преимуществом над противником.

В Лондоне мой муж продолжал писать острые и спорные трактаты. Он не выступал против врагов парламента или какой-то отдельной фракции парламента. Нет, неистовствовал, как в то время, когда в обиде на епископов разразился статьями против них, а сейчас, когда он желал со мною развестись и понял, что ему это не удастся сделать никоим образом, он начал резко и злобно выступать на тему о разводах, разводах и еще раз разводах. Ни о чем другом он не хотел писать. Он опубликовал четыре сочинения на эту тему, и они принесли ему множество врагов не только среди сторонников традиционной религии, но и среди его друзей-пресвитерианцев. Он к тому же перекинулся к индепендантам. [Независимость – это понятие означало, что каждая даже небольшая конгрегация могла разрешать свои духовные проблемы без того, чтобы в этом принимали участие или руководили другие. Эта ересь впервые появилась в Кембридже при правлении короля Якова. Потом там от нее отказались, она проявилась в Голландии и в Северной Америке, а сейчас она снова вернулась к нам и с каждым днем все выше поднимает голову. (Примеч. автора.)]

Мой муж, как мне кажется, не написал ничего нового по поводу развода. Я должна добавить, что хотя у него была оригинальная манера вести споры, ему в голову редко приходили новые оригинальные аргументы. Зато он усердно напоминал или переосмысливал старые понятия, которые были давно забыты, и он представлял их, как новые при помощи резких и острых аргументов. Принципиально новым в его фактах было следующее: если муж и жена резко расходятся в своих взглядах и это нарушает мир в семье, то является достаточным поводом не только для того, чтобы они расстались, но и для расторжения брака. Это положение было выдвинуто, хотя в несколько иной формулировке, сто лет назад, до того, как ученые начали рассматривать подобные проблемы. Теперь собралась великая Ассамблея священников в Вестминстере, созванная парламентом, которая должна была разрешить все проблемы церковного правления, и мой муж не сомневался, что если он представит им подобную доктрину, они изменят закон так, как ему хочется и, как он написал, "сотрут десять тысяч слезинок из жизни людей".

Он резко выступал против нелогичности канонического закона, который продолжал действовать, хотя епископы, проводившие его в жизнь, томились в Тауэре, но с них не сняли ни сан, ни должности, и они продолжали оставаться номинальными арбитрами всех проблем по разводам еще три года.

Мне достали копию одного из новых произведений моего мужа. Оно называлось "Учение о разводе и его объяснение, обращенные на пользу двух полов, дабы освободить от уз канонического закона и других ошибок и ставшего христианской свободой под главенством милосердия, потому что во многих отрывках из Библии было восстановлено давно потерянное и требующее переосмысления прежнее значение". [Опубликовано в августе 1643 года.]

Он не поставил своего имени на этой брошюре, но его стиль и манеру письма нельзя было не узнать.

Как он возмущался теми, кто допускал развод на основании физических недостатков, но не допускал из-за разницы во взглядах! И как он оплакивал такие несчастные браки без будущего, каким он, вероятно, считал свой собственный брак, и с негодованием писал о двух трупах, скованных одной цепью или, если выражаться точнее, о живой душе, связанной с мертвым телом, которое распространяет грусть и постоянно заражает его плохим настроением и тем самым заставляет плохо себя вести. Он также написал обо мне, хотя и не назвал по имени, как о тоскливой и бесхарактерной половине, выражающей дух земли и бесстрастия, и из-за неподходящего для замужества разума и неумения вести себя в его чудесном обществе нарушившей священный секрет Природы и доведшей его, Мильтона, до такого ужасного состояния, которое было хуже, чем одинокая жизнь.

Я читала трактат, и мне стало его жаль, потому что он все это навлек на себя из-за неумелых и глупых поступков в отношении меня. Он заботился только о своем удовольствии, ценил только собственные чувства, не обращая внимания на мои. Он настолько погрузился в собственные беды, что в отличие от священников-реформистов не проявил никакого сочувствия к женщинам, а выступал на стороне мужчин, и когда он предложил в качестве исхода для подобного несчастного брака закон, по которому никакая гражданская или церковная власть не могла бы помешать мужчине развестись, независимо от желания женщины, и после этого снова жениться по собственному выбору, мне показалось, что его позиция не была позицией джентльмена.

Право мужчины аннулировать брак вопреки действующим ныне гражданским и каноническим законам мой муж пытался доказать цитатой из Библии: "Подошли фарисеи и спросили, искушая Его: позволительно ли разводиться мужу с женою? Он сказал им в ответ: что заповедал вам Моисей? Они сказали: Моисей позволил писать разводное письмо и разводиться". [Библия, Марк 10:2-4.]

Он интерпретировал слово "противное", как одинаково относящееся к телу и разуму. Он считал также, что хотя до того, как мужчина мог выгнать жену из дома, они должны были явиться на торжественную церемонию, где присутствовали священник и другие старейшины конгрегации, но если мужчина заявит о духовной и физической несовместимости с женой и том, что собирается расстаться с женой не по злобе, а вследствие такой несовместимости, его следует освободить от запрета, с которым Христос выступал против легких разводов, и его жена должна вернуться в отцовский дом, а он – стать свободным для следующей женитьбы.

Тем же, кто мог сказать, что мужчине, который женится, не зная характера жены, и поэтому ему некого винить, кроме себя, если ему попалась сварливая жена, и если кто-то женится излишне поспешно, то у него есть вся жизнь, чтобы в этом раскаяться, мой муж возражал так:

"Все, кто об этом говорит, прекрасно знают, что самые сдержанные мужчины часто совершают подобные ошибки, и этому примеров не счесть. Скромные мужчины имеют мало практики в подобных делах, и всем известно, что нарочитая молчаливость и застенчивость невинной девицы может часто скрывать лень и нежелание участвовать в разговорах. Когда возникают недоразумения, то друзья нередко начинают убеждать, что мол пара поближе познакомится, и все сразу станет на место (тут мне показалось, что мой свекр, милый старый джентльмен, пытается заступиться за меня). И наконец нет ничего странного, что когда те мужчины, кто провел в чистоте свою юность, спешат разжечь огонь в брачной постели, они не видят многих отрицательных черт своих жен, и было бы странным, если бы из-за небольшой ошибки мужчина должен был на всю жизнь лишаться счастья и даже возможности исправить подобную ошибку. Так и получается, что распутники бывают более всего счастливы в браке, потому что их опыт, как оказывается, сильно их обогащает".

Я прочитала эти слова мужа, и он мне очень ясно представился, и я постаралась не вспоминать о нем много месяцев. С тех пор, как он на мне женился, я повзрослела на два года, и стала более уверенной. Мне было неприятно, что он посмел представить меня тупой и неразговорчивой, постоянно пребывающей в плохом настроении и обладающей отвратительным характером. Я представляла себе, что снова оказалась в его обществе и мысленно отвечала на его ядовитые обвинения с улыбкой, остроумно и весело. Но одна мысль не оставляла меня: "Как бы он ни возмущался и ни ругался, он остается моим мужем, и мы с ним обручены золотым кольцом, и ему об этом так же хорошо известно, как и мне". Никто из нас по закону не может снова вступить в брак, пока жива другая сторона. Мне бы, конечно, хотелось много. После гибели отца Муна, тот мог распоряжаться собственной судьбой по-своему. Он уже прославился в королевской армии, и у него впереди была хорошая карьера. Если бы не мое замужество, он уже приехал бы к нам из Оксфорда и попросил моей руки, а мой отец с радостью отдал бы меня ему. Я также не могла ошибаться в чувствах мужа, потому что он меня страстно любил и наедине с собой понимал, как безобразно ко мне относился, но был слишком горд, чтобы признать собственную ошибку. Он отослал меня на два месяца, чтобы наказать меня, но не на два года, чтобы наказать самого себя. Я могу поклясться, что ни одна женщина, кроме меня, не понравится ему, потому что какой бы она ни была привлекательной и как бы ни умела вести умные беседы, его душа не отказалась от меня, и пока он не ляжет со мной и не насладится мною полностью, его дух не успокоится, и как говорится в пословице, "он отправился далеко, чтобы найти другую, но никого, кроме меня, не нашел".

Эта доктрина мужа, хотя, как я уже сказала, и была не нова, оставалась неприемлемой для Вестминстерской Ассамблеи. Когда в Лондоне был объявлен День Смирения по случаю побед короля в Корнуолле, и ученый пресвитерианец господин Герберт Палмер прочитал проповедь перед двумя палатами парламента, он выделил книгу мужа, как самую бесстыдную из всех, что были опубликованы в том году, и заявил, что ее следует сжечь. Во время службы молились против свободы совести и терпимости, мой муж оказался в числе полигамистов и защитников таких ужасных доктрин, которые ни один нормальный человек не сможет понять и принять.

Проповедь была опубликована вместе с другими трактатами, и среди них был один, в котором господин Принн обвинял моего мужа в вольнодумстве, распущенности, беззаконии, ереси и атеизме. Муж начал яростно защищаться и опубликовал Tetrachordon и Colasterion, где как дикобраз выстрелил собственными иголками. Когда в парламент поступила жалоба, что его "Учение о разводе" было выпущено в противовес правилам парламента, где указывалось, что ни одна книга не может публиковаться без лицензии, он смело выступил против нового ущемления его свободы и адресовал парламенту новую книгу под названием Areopagitica, где требовал свободы прессы. Мой муж очень гордился своими обширными знаниями и не терпел, чтобы его книги судили невежи, у которых была возможность задушить плохим отзывом его новые идеи на корню.

Так я встретила Новый 1645 год, который был мне памятен многими печальными событиями. Одно из них произошло публично, когда архиепископа Лорда лишили головы после суда над ним, на котором его обвинили в предательстве. Процесс длился четыре года. В этом году стала пробуждаться третья сила, которая начала вмешиваться в раздор между королем, поддерживающим прелатов, и его пресвитерианскими парламентами Вестминстера и Эдинбурга. Эта третья сила сначала разрушила власть короля, а потом угрозами и силой покончила также с властью пресвитерианцев в Англии и Шотландии и полностью взяла власть в свои руки. Эта власть зиждилась на английской армии нового образца, и была впервые сформирована зимой 1644/1645 года. Шутники Оксфорда называли это явление "Новая башка". Армия состояла из четырнадцати тысяч пехотинцев в красных мундирах и семи тысяч шестисот всадников в кожаных защитных камзолах, и немалого количества артиллерии. Как я уже говорила в Лондоне пришли к решению, что короля нельзя "привести в чувство", если только командование парламентским войском не будет вырвано из рук старых, больных и нерешительных людей и не будет передано в руки молодых, решительных и здоровых командиров. В парламенте также пришли к решению, что теперь в армию не будут брать рекрутов, которые могут отслужить один сезон, а потом возвратиться к плугу или инструменту мастерового. Нет, теперь солдаты станут служить полный год, и ими станут люди, избравшие своей профессией войну, а три плохо одетые, плохо вооруженные и недисциплинированные армии сократятся до одной, хорошо вооруженной, дисциплинированной и оснащенной. Она должна выстоять против любой королевской армии.

Граф Эссекс [Умер год спустя у себя дома в Лондоне от нервного срыва. (Примеч. автора.)] не оправдал доверие парламента, когда покинул армию генерала Скиппона в Корнуэлле, и молодой сэр Томас Фейерфакс, сын лорда Фейерфакса, был назначен главнокомандующим, а генерал Скиппон – генерал-майором пехоты. Сначала пост генерал-лейтенанта кавалерии оставался вакантным, но потом его получил генерал Кромвель, как самый подходящий для этого человек, хотя члены парламента, согласно его указу, должны были оставить все посты, пока были на службе в армии.

Генерал Скиппон помогал сэру Томасу Фейерфаксу, когда тот просматривал списки офицеров на предмет их назначения командирами. Из числа офицеров прежних армий были выбраны кандидаты, большинство из которых оказались шотландцами, которые долгие годы служили в иностранных армиях, мало с кем из них были заново заключены контракты. На жалобы генерал Скиппон отвечал, что шведская и голландская армии были плохой школой для солдат, и что офицеры-ветераны плохо служили, а еще хуже заботились о солдатах, сильно обижали и грабили мирное население, не могли предугадать маневры противника и не хотели или не могли понять, что война в Англии, если она когда-нибудь подойдет к концу, должна вестись цивилизованно и по английскому образцу. Он также назвал тысячу пятьсот или больше офицеров-ветеранов, служивших в армии короля, колючками или камешками в обуви короля.

Хотя сторонники короля утверждали обратное, офицеры, назначенные для армии нового образца, были по большей части благородного происхождения, а генералы Скиппон и Фейерфакс не боялись доверить командовать отрядами людям низкого происхождения, среди них – полковники Окей, Прайд, Ивер, которые до этого были торговцем свечами, возчиком и слугой, но прекрасно проходили службу и проявили отличные воинские качества во множестве сражений. Генерал Фейерфакс не соглашался принять пост, предложенный ему парламентом, пока не был изменен указ, где говорилось, что он станет служить для "защиты короля…". Он считал подобное выражение неправильным, потому что пуля не выбирала между королем и обычным человеком, и эта формулировка была вычеркнута из всех приказов.

После реформы армией хорошо управляли, ей хорошо платили, ее хорошо кормили, и она одерживала победы почти в каждой битве. Теперь высоко ценили такие качества, как смелость, чистоту, выдержанность, уважение к товарищам и тому подобное, и поэтому отпала необходимость поддерживать общность вероисповедания. Когда пресвитерианские священники, которые шли с армией, покинули ее, не выдержав суровых условий походной жизни, в армии осталось примерно четыре или пять крепких священников-фанатиков, это были – Петерс, Делл, Солтмарш, Седжвик, им не были страшны дым сражений или жужжание пуль, они сами принимали участие в сражениях.

Дисциплина была очень суровой, и офицеры не позволяли мародерствовать, втолковывая солдатам, что подобные действия несовместимы с репутацией хорошей армии. Поэтому солдаты, чтобы немного расслабиться, иногда рассуждали на религиозную тему, сидя у костра по ночам, иногда сержанты, капралы, даже обычные солдаты проводили церковные службы. Среди них были обычные атеисты, осуждавшие папистов и прелатов. Все это привело к тому, что в отряде из сотни всадников было около тридцати сект: анабаптисты; секты, которые считали, что суббота должна праздноваться в воскресенье; ужасные секты, считавшие, что религия должна быть основана на любви, а не на страхе; материалисты, отрицавшие существование души; секта скептиков, веривших в свободу совести и свободу пророчества; была секта, считавшая, что человеку еще не дано полное Откровение, и ее адепты страстно желали его познать; чилиасты – секта, которая ожидала "Золотой Век"; секта, верившая в самокрещенье, и даже секта, поддерживающая развод в соответствии с предложениями Джона Мильтона. Удивляло, как фамильярно солдаты обращались к Богу Отцу, это могло поразить и даже испугать обычного человека. Вот если бы солдаты попытались так же невежливо обратиться к лейтенанту своего отряда, то их ждал бы трибунал, и язык провинившегося стали бы очищать от непочтения с помощью дырок от раскаленной иглы.

Некоторые отряды пехотинцев оставались верны пресвитерианству, как это было у шотландских союзников. Но кавалерия, бывшая славой армии и уважаемая за стойкость и храбрость, почти вся поддерживала индепендентов, и они называли пресвитерианцев "Кусающие священников", а шотландцев – "пьяницами": они всегда старались держаться в задних рядах. Они издевались над Национальным Ковенантом, ведь его навязали нации те же самые "пьяницы" и насмешливо спрашивали:

– Неужели Святой Дух прибыл из Эдинбурга в Лондон в седельной суме?

Больше всего подвергалась их насмешкам Ассамблея пресвитерианских священников в Вестминстере, их называли "осушителями вина" и "сборищем лицемеров".

Новая армия выступила против Оксфорда весной 1645 года из Виндзора, у них было много пушек, ядер, ручных гранат, пороха, лопат, мотыг и лестниц, по которым можно было подниматься на высокие стены. Но сначала генерал Кромвель выехал из Ватлингтона в День Святого Георгия, это был базарный день в Оксфорде. Он выступил с тысячью пятьюстами кавалеристами и напал на отряд графа Нортгемптона, расположенный на Ислипе. Они двинулись от Витли и проследовали мимо Форест-Хилл вечером. Его отряд был вооружен только пистолями и саблями, и на солдатах были фетровые шляпы с высокой тульей, кожаные камзолы, свободные зеленые плащи, бриджи из серого материала и кожаные сапоги. При первом сигнале наши драгуны отошли от города, чтобы предупредить графа на Ислипе. Мой отец был в Оксфорде на базаре вместе с Зарой и двумя младшими братьями – Вильямом и Арчдейлом.

Пока его не было, матушка стояла у ворот, чтобы ответить на вопросы, которые ей могли задать командиры, но парламентские солдаты, расквартированные у нас в первый год войны, хорошо отзывались о нас, и нас не грабили и не сделали ничего дурного.

Матушка, вздыхая, сказала мне, когда увидела стройные ряды солдат, что один отряд этих всадников в простых мундирах стоит целого эскадрона королевской конницы, в которой все всадники украшены кружевами. И она была права, потому что на следующий день в Ислипе, оттуда ветер доносил до нас страшный шум, графа Нортгемптона разгромили, за ним гнались целые четыре мили, кроме того, забрали пятьсот лошадей и двести солдат и отобрали знамя королевы.

Более того, войска парламента захватили дом Блетчингдона. Но дело обошлось без кровопролития, потому что там находились леди, которые пришли навестить молодую жену полковника Виндебенка, командира отряда, того самого джентльмена, который привез меня к отцу из Лондона. Генерал Кромвель пригрозил, что если дом придется штурмовать, он будет полностью разрушен.

Полковнику Виндебенку пришлось возвратиться в Оксфорд, где его отдали под трибунал по обвинению в трусости и расстреляли в Мертон-колледже. Но он гордо принял смерть. Я думаю, если бы королева была на стороне короля, она смогла бы удержать его от жестокой расправы над полковником, потому что он защищал честь дам, зная жестокость генерала Кромвеля. Но в основном армия парламента вполне нормально относилась к пленным, потому что те являлись их соотечественниками и по возможности старались не проявлять излишней жестокости. Зато королевские офицеры, особенно под командованием принца Руперта были очень жестоки, научившись варварству во время германских войн. Они могли перед тем, как убить человека, содрать с него кожу. Когда был захвачен Болтон в Ланкашире, там царили жуткий разбой, насилие и ужасная жестокость. Подобных сцен в Англии не происходило со времен язычества. Все встало с головы на ноги – восставшие сохраняли полный порядок, армия короля превратилась в сборище отбросов. Во времена Уота Тайлера и Джека Кейда все было наоборот. Некоторые из солдат парламента даже отрицали тот факт, что они были "солдатами", потому что это слово означало человека, который служит за плату и повинуется приказам принца или командира. Они не желали, чтобы их воспринимали, как послушные машины и как людей, которые отказались от права иметь собственное мнение по поводу будущего управления их собственной страной.