Текст книги "Большой террор. Книга II"
Автор книги: Роберт Конквест
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)
Белого моря лагерей появлялось все больше. Между 1929 и 1934 годом заключенный Беломорских лагерей мог в среднем протянуть не больше двух лет, потом погибал.[304]304
11. Там же, стр. 250.
[Закрыть] Подобные условия почти всегда являлись результатом злоупотреблений и бездеятельности тюремщиков. Лекарство против этой болезни было обычным. Как рассказывает один из выживших заключенных, Чилига, «из Москвы приезжала комиссия ГПУ, половину лагерной администрации расстреливала, после чего жизнь заключенных быстро становилась столь же ужасной, как и прежде».[305]305
12. Там же, стр. 180.
[Закрыть]
7 апреля 1930 года было принято «Положение об исправительно-трудовых лагерях». В период стремительного роста лагерной сети ИТЛ приняли ту форму, которая сохранилась к началу ежовщины и в значительной мере – по сей день.
8 разговоре с Черчиллем на Тегеранской конференции Сталин сказал, что во время коллективизации пришлось вести борьбу против десяти миллионов кулаков. Из них «громадное большинство», по свидетельству Сталина, «было уничтожено».[306]306
13. Winston S.Churchill, The Second World War, vol.IV, London, 1951, pp. 447–448.
[Закрыть] Третья же часть, приблизительно, была отправлена в лагеря. В 1933-35 годах крестьянское население лагерей оценивалось примерно в три с половиной миллиона человек, – что составляло около семидесяти процентов общего числа заключенных.[307]307
14. Swianiewicz, Forced Labor end Economic Development, p. 123.
[Закрыть]
Самые осторожные оценки численности лагерников в доежовский период выглядят следующим образом:
в 1928 году было 30 тысяч заключенных;
в 1930 году – свыше 600 тысяч (известны шесть крупных групп лагерей, существовавших в 1930 году);
в 1931-32 годах – около 2 миллионов (оценка может быть сделана на основе количества газет, распространявшихся среди заключенных);
в 1933-35 годах все оценки в основном сходятся на цифре в 5 миллионов человек;
в 1935-37 годах – 6 миллионов.[308]308
15. Dallin and Nicolaevsky, p. 54.
[Закрыть]
Для сравнения укажем, что в царские времена максимальное число сосланных на каторгу (1912 год) составляло 32 тысячи человек, а максимальное общее число заключенных по всей стране было – 183949.[309]309
16. См. «Тюрьмы капиталистических стран», Москва, 1937, стр. 54, 61, 143 (ред. А. Я. Вышинский).
[Закрыть]
ЭТАП
С самого начала своей деятельности лагерная система требовала все новых и новых поступлений. По вынесении приговора осужденных втискивали в тюремные кареты —
«черные вороны». До революции каждый «черный ворон» был рассчитан на семерых арестантов, но после революции перегородки внутри «черных воронов» были перестроены и размеры клеток снижены до минимума. В результате каждый «черный ворон» теперь мог брать по двадцать восемь человек.[310]310
17. Ekart, Vanished Without a Trace, p. 71.
[Закрыть] Потом, обычно по ночам, заключенных сажали в железнодорожные вагоны и везли к месту назначения. Вагоны были либо товарными теплушками (рассчитанными в дореволюционные годы на «12 лошадей или 48 человек», а теперь вмещавшими до ста заключенных),[311]311
18. Lipper, Elf Jahre in Sowjetischen Getängissen und Lagern, s. 71.
[Закрыть] либо так называемыми «столыпинскими» – по имени царского министра. Армянский писатель Гурген Маари, по личному опыту знакомый с этими вагонами, не без основания спрашивает: «почему они назывались „столыпинскими“, эти ужасные, узкие каторжные вагоны? Они были совсем недавнего происхождения.,».[312]312
19. Гурген Маари в «Вопросах литературы», № 1 1, 1964 («Пережитое»).
[Закрыть]
Железнодорожные переезды до лагеря подчас длились месяцами. Бывший заключенный В. Петров описывает поездку в арестантском эшелоне от Ленинграда до Владивостока, занявшую сорок семь суток.[313]313
20. V. Petrov, It Happens in Russia, Chap. 3 («In the Train»).
[Закрыть] Нередко в свидетельствах бывших лагерников утверждается, что транспортировка в эшелонах была более тяжким испытанием, чем сам лагерь. Переполненные товарные вагоны практически не отапливались зимой, а летом в них царила невыносимая жара. Недостаток и скверное качество воды и плохие санитарные условия приводили к тяжелым страданиям и высокой смертности в пути. Венгр Лендьел пишет о том, как он провел шесть недель в трюме парохода, плывшего «по одной из широчайших рек мира», получая четверть литра воды в день.[314]314
21. Lengyel, From Beginning to End, p. 15.
[Закрыть]
Охрана эшелонов – так называемые конвойные войска НКВД – отличалась особой жестокостью и пренебрежением к заключенным. Во время транспортировки или этапа даже формально не соблюдались соответствующие инструкции НКВД о выдаче ежедневной пищи, хотя обычно органы НКВД были прямо одержимы манией соблюдения инструкций и всяческих правил. Подчас заключенные вообще не получали кипятка. Нередко пищевой рацион изо дня в день сокращался, и в конце концов его вообще переставали раздавать. Даже воду охрана эшелона забывала иногда раздавать в течение одного, а то и двух дней.[315]315
22. Buber-Neumann, Als Gefangene bei Stalin und Hitler, s. 63.
[Закрыть] Евгения Гинзбург описывает, как страдали в вагоне из-за того, что на протяжении поездки от Москвы до Дальнего Востока каждая женщина-заключенная получала по кружке воды в день – на все надобности.[316]316
23. E. Гинзбург, «Крутой маршрут», стр. 293.
[Закрыть]
Один из тех поляков, которых в 1939-40 году, после захвата Советским Союзом части Польши, отправили в Сибирь, вспоминает о поездке в следующих словах: «Почти немыслимо, чтобы живое существо, не охваченное особым приступом гнева или мстительности, упорно отказывалось подать ведро воды пятидесяти или шестидесяти другим живым существам, запертым в вагоне. Причем, подавая воду, человек не уменьшал свой собственный водный рацион. Однако факт тот, что эти люди, охранники, систематически отказывались давать воду. Целые сутки проходили без единой капли воды, поданной в вагоны. Бывали безводные периоды и по тридцать шесть часов».[317]317
24. The Dark Side of the Moon, p. 66.
[Закрыть]
Тот же автор добавляет, что получив несколько сот[318]318
25. Там же, стр. 57.
[Закрыть] письменных свидетельств своих соотечественников об условиях этапа, он отметил лишь один случай, когда охранник подал в вагон ведро воды сверх рациона, и пять случаев открытия вагонных дверей конвойными на десять минут, чтобы облегчить зловоние внутри. Что касается врачей и фельдшеров, следовавших с эшелонами, то в свидетельских показаниях поляков фигурируют несколько случаев «чего-то лучшего, чем полное равнодушие» по отношению к детям и два эпизода с проявлениями настоящей доброты.[319]319
26. Там же, стр. 67.
[Закрыть]
Ожесточение в партии, в свое время отмеченное Бухариным, достигло низов и повсюду усилило жестокость.
Транспортировка серьезно подрывала силы заключенных. Евгения Гинзбург рассказывает, как партия мужчин, только что выгруженных из эшелона в дальневосточном транзитном лагере, была направлена в порт, грузиться на магаданский корабль – без еды. После того, как несколько человек упали мертвыми, остальные отказались двигаться дальше. Охранники начали панически пинать ногами трупы, а потом «убили несколько волочивших ноги людей „при попытке к бегству“».[320]320
27. Гинзбург, стр. 357.
[Закрыть]
Во время этапа либо немедленно по прибытии в лагерь политзаключенных чаще всего грабили блатные, отнимая наиболее ценные вещи – теплую одежду или крепкую обувь. Делалось это довольно открыто, на глазах охраны. Старый уголовный мир царской России теперь сильно разросся. Гражданская война, разруха, голод начала двадцатых годов наложили на уголовный мир свой отпечаток. Уже тогда в него вливались беспризорные. Впоследствии коллективизация и другие социальные эксперименты разрушили еще много миллионов семей и предоставили уголовному миру новые подкрепления.
Процент осужденных по уголовным статьям кодекса колебался в лагерях от десяти до пятнадцати. Но большинство уголовников были так называемыми «бытовиками» – растратчиками либо осужденными за халатность на производстве, за злоупотребления служебным положением и так далее. Настоящие «урки» редко составляли больше пяти процентов лагерного населения. В некоторых лагерях их не было совсем или почти не было – особенно в лагерях более строгого режима, вроде описанного Солженицыным в «Одном дне Ивана Денисовича». В таких лагерях почти все «зэки» сидели по статье 58 – в истолковании ОСО. В других лагерях «урки» были полновластными хозяевами, и там убийства политзаключенных по ночам в бараках, когда охрана и надзорсостав не решались вмешиваться, было обычным делом. Согласно нескольким свидетельствам, Карл Радек, приговоренный в 1937 году к заключению в лагерях, был убит именно при таких обстоятельствах.[321]321
28. См. Herling, A World Apart, p. 22; V. and E. Petrov, Empire of fear, pp. 68–69.
[Закрыть]
К 1940 году НКВД навел больше порядка в лагерных бараках. В то время лишь в отдельных смешанных лагерях, как, например, в Каргополе, охрана смотрела сквозь пальцы на групповые изнасилования. Но и эти процессы были подавлены в 1941 году. Однако потом, в годы войны и после нее, контроль значительно ослабел опять. И в случае обычного грабежа или избиения охранники и надзиратели никогда не вмешивались.
Все это ныне подтверждено официальными советскими изданиями. Так, в воспоминаниях генерала армии Горбатова, читаем: «В Охотском море со мной стряслось несчастье. Рано утром, когда я, как и многие другие, уже не спал, ко мне подошли два „уркагана“ и вытащили у меня из-под головы сапоги. Сильно ударив меня в грудь и по голове, один из уголовных с насмешкой сказал: „Давно продал мне сапоги и деньги взял, а сапог до сих пор не отдает“. Рассмеявшись, они с добычей пошли прочь, но, увидев, что я в отчаянии иду за ними, они остановились и начали меня снова избивать на глазах притихших людей. Другие „уркаганы“, глядя на это, смеялись и кричали: „Добавьте ему! Чего орешь? Сапоги давно не твои“. Лишь один из политических сказал: „Что вы делаете, как же он останется босой?“. Тогда один из грабителей, сняв с себя опорки, бросил их мне».[322]322
29. Ген. А.В.Горбатов, «Годы и войны», стр. 140.
[Закрыть]
Подобные вещи происходили с Горбатовым-заключенным еще несколько раз. Однажды, при покупке банки рыбных консервов у расконвоированного заключенного, у Горбатова выкрали все деньги, письма и фотографии жены, причем уголовники отказались вернуть даже фотографии. А когда Горбатов открыл купленную банку, там вместо рыбы оказался песок.[323]323
30. Там же, стр. 153.
[Закрыть]
Горбатов с удивлением убеждался, что охрана ничего против грабежей не предпринимала. В золотопромышленном приисковом лагере Мальдяк Магаданской области, где Горбатов отбывал срок, содержалось четыреста политзаключенных и пятьдесят уголовников. Последние были в привилегированном положении и тем или иным путем лишали политических значительной части даже положенного им ничтожного рациона:
«Работа на прииске была довольно изнурительная, особенно если учесть плохое питание. На более тяжелую работу посылали, как правило, „врагов народа“, на более легкую – „друзей“, то есть уркаганов. Из них же, как я уже говорил, назначались бригадиры, повара, дневальные и старшие по палаткам. Естественно, что то незначительное количество жиров, которое отпускалось на котел, попадало прежде всего в желудки „друзей“. Питание было трех категорий: для невыполнивших норму, для выполнивших и для перевыполнивших. В числе последних были „друзья“. Хотя они работали очень мало, но учетчики были из их же компании, они жульничали, приписывая себе и своим выработку за наш счет. Поэтому уголовники были сыты, а мы голода-ли».[324]324
31. А.В.Горбатов в «Новом мире» № 4, 1964, стр. 127. Отметим, что при издании воспоминаний Горбатова отдельной книжкой («Годы и войны») выражение «плохое питание» смягчено на «малокалорийное питание», а слово «друзья» опущено и заменено словами «уголовники» или «урки» (цитируемое место см. в ней на стр. 146).
[Закрыть]
Вне лагерных зон – на пересылках, этапах, станциях и т. п. – уголовников вообще почти не ограничивали. У них в обычае было играть в карты на одежду какого-нибудь соседа, политзаключенного. Проигравший должен был раздеть жертву и отдать вещи выигравшему. Шла игра и на жизни заключенных. Заключенный венгр, сидевший в лагерях на Воркуте в 1950-51 годах, сообщает о такой игре на чужую жизнь между малолетними преступниками – подростками по 15 лет. Проигравший был обязан зарезать того несчастного, которого заранее избрали жертвой.
Вообще малолетние правонарушители – обычно в возрасте от 14 до 16 лет – редко появлялись во «взрослых» лагерях, они главным образом содержались отдельно. «Малолетки», как их называли в лагерном мире, были наиболее ужасающим элементом в советском обществе. Они были совершенно асоциальны. Убийство для них ничего не значило. Из таких несовершеннолетних сформировалось ядро широкого слоя хулиганской молодежи – слоя, по сей день существующего в Советском Союзе. С политической точки зрения банды хулиганов могут в любой момент стать штурмовыми отрядами, используемыми какой угодно группировкой в случае волнений в стране.
В воспоминаниях генерала Горбатова фигурирует беспалый уголовник, объясняющий генералу, как он лишился трех пальцев на руке: он проиграл другому вору одежду какого-то политзаключенного, но не успел стащить вещи с «политика», потому что того внезапно увезли на этап. Над ним немедленно учинили суд за невыплату долга и приговорили к отрубанию пальцев, причем уголовник-истец требовал отрубить все пять, но «совет старейшин» присудил отрубить только три. «У нас тоже есть свои законы» – говорил беспалый.[325]325
32. Горбатов, стр.159.
[Закрыть] Однажды при групповом изнасиловании женщин на борту магаданского теплохода с заключенными, воровской вожак указал женщину, которую собирался взять себе, но какой-то уголовник перехватил ее раньше. Этому уголовнику в виде наказания выкололи глаза иглой.[326]326
33. Lipper, s. 87.
[Закрыть] Другого вожака, тоже на борту теплохода, самого постигла печальная участь: он проиграл в карты хлебный паек всей бригады, и уголовники, осудив его, разрубили на куски.[327]327
34. The Dark Side of the Moon, p. 158.
[Закрыть]
Уголовники (носившие такие клички, как «Вошь», «Гитлер», «Кнут») в тридцатые годы назывались на жаргоне «урками» или «уркаганами». Позднее они именовались «блатными», а сами о себе говорили, что они «в законе» – то есть подчиняются лишь законам уголовного мира.
Одним из этих законов (в то время неукоснительно соблюдавшимся, а позже, как говорят, видоизмененным) был отказ настоящего «урки» от работы. Поскольку приказы воровского штаба в пределах лагеря были столь же эффективны, как распоряжения лагерной администрации, с этим обычно ничего нельзя было поделать. Есть свидетельство об одном коменданте лагеря, который назначал «урок» на фиктивные работы, существовавшие только на бумаге. Как отмечает Горбатов в приведенном выше отрывке, уголовники фактически имели негласное соглашение с лагерными властями насчет того, что за них (и за себя, конечно) будут работать политические. Разумеется, уголовники-бытовики и воришки, еще не возведенные «в закон», работали тоже.
ЖЕНСКАЯ ДОЛЯ
Высокий процент среди женщин в лагерях составляли уголовные преступницы. В основном они были грубы и бесстыдны. Правда, есть воспоминание о женщине-уголовнице, которая при людях, даже в бане, никогда не снимала панталон: татуировка на нижней части ее живота была столь неприличного свойства, что «даже владелица несколько стеснялась этих рисунков».[328]328
35. Buber-Neumann, s.115.
[Закрыть]
По воспоминаниям тех лет, женщины, принадлежавшие к уголовному миру, звали себя «фиалочками», а политических заключенных звали с оттенком презрения «розочками»; в дальнейшем за ними укрепилось – и, по-видимому, держится до сих пор – жаргонное имя «воровайки». Единственными представителями чуждого им круга, к которым «фиалочки» относились более или менее сдержанно, были заключенные-монахини.[329]329
36. Lipper, s. 132.
[Закрыть]
В целом женщины в лагерях выживали чаще, чем мужчины. Вероятно, поэтому свидетельств женщин, прошедших лагеря, пропорционально больше, чем свидетельств мужчин. Фактически, по надежным данным, в лагерях содержалось менее десяти процентов женщин, причем очень многие из них принадлежали к уголовному миру.[330]330
37. Daliìrt and Nicoîaevsky, p. 17.
[Закрыть] Тем не менее и этих десяти процентов было достаточно, чтобы заполнить «неисчислимые общие и женские концлагеря на Севере», которые упоминает Пастернак в «Докторе Живаго».[331]331
38. Б.Пастернак, «Доктор Живаго», Милан, 1958, стр. 582.
[Закрыть]
В общих лагерях женщины, не принадлежавшие к преступному миру, нередко подвергались групповому изнасилованию уголовниками или продавали себя за хлеб или отдавались «под защиту» какого-нибудь лагерного начальника. Те, которые не отдавались, шли на тяжелейшие работы, пока не капитулировали. В. Кравченко рассказывает следующую типичную историю из жизни заключенных на Беломорско-Балтийском канале. Молодая женщина отказалась уступить домогательствам начальника. Тогда он послал ее на работу вместе с группой уголовников-мужчин. Те в тот же вечер завязали ей глаза, изнасиловали и вырвали у нее изо рта несколько золотых зубов. Жаловаться было некому, потому что начальник лагеря, как было хорошо известно, сам изнасиловал несколько женщин-заключенных.[332]332
39. Kravshenko, I Chose Justice, p. 258.
[Закрыть]
Охрана и надзиратели часто бывали жестоки с женщинами. В 1963 году на французском языке вышли воспоминания женщины, сидевшей в советских лагерях. Она пишет о молоденькой девушке, опоздавшей выйти на работу и спрятавшейся под настил пола. На нее напустили сторожевых собак, а сами охранники выволокли ее из укрытия с такой жестокостью, что буквально оскальпировали. Эта семнадцатилетняя девушка отбывала срок за кражу картошки.[333]333
40. Andrée Sentaupens, Dix-sept and dans les camps soviétigues, Paris, 1963, p. 122.
[Закрыть] Кстати говоря, свидетельства о пребывании в лагерях семнадцатилетних и даже шестнадцатилетних девушек относительно многочисленны.
Порядочные люди среди заключенных делали для женщин, что могли. Однако деморализация женщин из-за ухудшения физических условий существования была исключительно интенсивной. «Я думаю, – пишет Кравченко, – что нет более ужасного зрелища для нормального человека, чем несколько сот грязных, болезненного вида, опустившихся женщин. Романтизм, свойственный любому мужчине, глубоко этим возмущается».[334]334
41. Kpavshenko, I Chose Justice, p. 339.
[Закрыть]
В только что упомянутой книге Андре Сенторен рассказывает свою жизнь простой француженки, вышедшей замуж за русского, выехавшей с ним в СССР и там разошедшейся с мужем. Выехать из страны ей, однако, не разрешили и в 1937 году арестовали. Она получила восемь лет как «жена врага народа». Среди эпизодов ее жизни в лагере есть такой. Колонну женщин гнали под конвоем сорок километров, а потом два часа держали перед воротами в зону под проливным холодным дождем – начальство смотрело кинофильм и не желало отвлекаться на прием заключенных.[335]335
42. Sentaurens, p. 119.
[Закрыть]
В лагерях тех лет было очень мало тракторов или лошадей. Тяжести перетаскивали на бревнах-волокушах. По свидетельству Кравченко, в волокушу впрягали либо пятерых мужчин, либо семерых женщин.[336]336
43. Kravshenko, I Chose Justice, p. 240.
[Закрыть] Аналогичное свидетельство польского журналиста, бывшего заключенного: в лагерях на Печоре, где он отбывал срок, несколько сот женщин перетаскивали тяжелые бревна, а позже – рельсы для строившейся железной дороги.[337]337
44. Dallin and Nicoîaevsky, p. 28.
[Закрыть]
В 1937 году на Потьме, в Мордовии, было организовано в составе лагерного комплекса особое лаготделение для семи тысяч жен и сестер «врагов народа». Позже лагерь был расформирован, часть женщин отправили в Караганду, а около двух тысяч – в район станции Сегета Кировской железной дороги. Есть сообщения, что эти женщины были освобождены по амнистии 1945 года.[338]338
45. Wolin and, Slusser, The Soviet Secret Police, p. 194.
[Закрыть]
НА НОВЫХ МЕСТАХ
Быстрое расширение лагерной сети при Ежове знаменовалось открытием все новых и новых лагерей. Например, в Архангельской области Каргопольлаг, состоявший из множества отделений, расположенных в радиусе пятидесяти пяти километров, насчитывал в 1940 году около тридцати тысяч заключенных; этот лагерь был основан в 1936 году силами всего шестисот заключенных, которых просто высадили из поезда среди леса, после чего они построили себе бараки и огородили зону. Смертность среди этих первых обитателей Каргопольского лагеря была очень высока. По свидетельству одного из них, Герлинга, первыми погибали находившиеся в этом контингенте польские и немецкие коммунисты, за ними представители азиатских меньшинств.[339]339
46. Herling, pp. 21–22.
[Закрыть]
Несомненно, Борис Пастернак пользовался рассказами своих друзей, прошедших лагерные ужасы, когда описывал устройство нового лагеря:
«Партию вывели из вагона. Снежная пустыня. Вдалеке лес. Охрана, опущенные дула винтовок, собаки овчарки. Около того же часа в разное время пригнали другие новые группы. Построили широким многоугольником во все поле, спинами внутрь, чтобы не видали друг друга. Скомандовали на колени и под страхом расстрела не глядеть по сторонам, и началась бесконечная на долгие часы растянувшаяся унизительная процедура переклички. И все на коленях. Потом встали, другие партии развели по пунктам, а нашей объявили: „Вот ваш лагерь, устраивайтесь, как знаете“. Снежное поле под открытым небом, посередине столб, на столбе надпись „ГУЛАГ 92 Я H 90“ и больше ничего.
… Первое время в мороз голыми руками жердинник ломали на шалаши. И что же, не поверишь, постепенно сами обстроились. Нарубили себе темниц, обнеслись частоколами, обзавелись карцерами, сторожевыми вышками, – все сами. И началась лесозаготовка».[340]340
47. Пастернак, «Доктор Живаго», стр. 585-6.
[Закрыть]
Есть совершенно аналогичное свидетельство поляка-заключенного. Его вместе с другими, одетого в лохмотья, пригнали в некий пункт замерзшей тундры, где не было ничего кроме знака: «Лагпункт № 228». Заключенные вырыли землянки, покрыли грунтом и мерзлыми ветками, стали жить. В пищу давали ржаную муку, замешанную на воде.[341]341
48. Dallin and Nicoîaevsky, pp. 35–36.
[Закрыть]
Есть показания и другого заключенного, относящиеся к 1939 году. Его этап пригнали к временному лагерю, который даже при максимальном уплотнении не мог вместить больше одной пятой части прибывших зэков. Не поместившихся оставили на несколько дней вне лагеря в грязи. Люди стали жечь костры, используя доски от лагерных бараков, за что охранники бросались на них и избивали. Дважды в день давали по трети литра супа и примерно полкило хлеба на сутки.[342]342
49. Там же, стр. 34-5;
[Закрыть]
Прибывая в уже устроенные лагеря, заключенные подвергались сортировке по категориям труда. Для этого достаточно было осмотреть их ноги.[343]343
50. Buber-Neumann, s. 72.
[Закрыть] Первая категория означала пригодность к наиболее тяжелым физическим работам. (Евгения Гинзбург рассказывает, как первую категорию дали политзаключенной Тане Станковской «за четыре часа до смерти»).[344]344
51. Гинзбург, стр. 343.
[Закрыть] Затем заключенных разводили по баракам, где, как пишет Солженицын, «на пятидесяти клопяных вагонках спало двести человек» – на досках или матрацах, набитых «спрессовавшимися опилками».[345]345
52. А. Й. Солженицын, Собр. соч., т.1, Франкфурт-на-Майне, 197Ü, стр. 7–8 («Один день Ивана Денисовича»).
[Закрыть]
Повсюду было переполнено и тесно. В. Кравченко в бытность директором завода в Кемерово, договаривался с НКВД о поставке заводу двух тысяч зэков.[346]346
53. Kravchenko, I Chose Freedom, pp. 336-41.
[Закрыть] Трудность состояла не в том, где их взять, а в том, как разместить их по имевшимся в округе лагерям. Хозяйственникам показали лагерь, где, казалось, яблоку негде было упасть – но комендант этого лагеря согласился со своим начальником, что можно устроить в бараках дополнительный ярус нар и втиснуть еще больше заключенных.
В бараках имелись печи, но они не могли дать достаточно тепла этим хибарам, наскоро построенным в Арктике. К тому же «дают дневальным на каждую печку по пять килограмм угольной пыли, от нее тепла не дождешься», пишет Солженицын.[347]347
54. А. Й. Солженицын, Собр. соч., т 1, стр. 87 («Один день Ивана Денисовича»).
[Закрыть] И он же рассказывает еще об одной принадлежности барака: «Тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, легкая работа, а ну-ка, поди зынеси, не пролья!».[348]348
55. Там же, стр. 6.
[Закрыть]
Не считая воров-блатных, которые в нештрафных лагерях хозяйничали, как хотели, заключенные представляли собой разношерстный набор «политиков». Непременно были «вредители»– специалисты, инженеры. На первых порах они использовались на технических работах, но когда террор принял массовый характер, в лагерях оказалось столько инженеров и вообще специалистов, что шансы получить техническую должность (чем многие до того спасались от верной смерти) стали пропорционально ниже.
В рассказе о лагерях Джезказгана[349]349
56. Б.Дьяков в «Октябре» № 7, 1964 («Повесть о пережитом»).
[Закрыть] в числе заключенных упоминаются бывший член коллегии ЧК и посол в Китае, солист Большого театра, неграмотные мужики и генерал ВВС. Обычными категориями заключенных были бывшие военнослужащие, интеллигенты, а как особые категории «националы» (национальные меньшинства, украинцы и другие) и «религиозники» (активные верующие и члены сект). Солженицын указывает, что баптисты попадали в лагерь иногда просто за молитву. За это в те времена, о которых он пишет, «всем вкруговую по двадцать пять сунули. Потому пора теперь такая: двадцать пять, одна мерка».[350]350
57. Солженицын, т. 1, стр. 128.
[Закрыть] Есть многочисленные сообщения о сектантах, избитых или посаженных в карцер за отказ от работы в воскресенье.[351]351
58. Например, Lipper, s. 127.
[Закрыть] В 1937 году в лагере видели священника, потерявшего зрение от побоев.[352]352
59. Ekart, p. 105.
[Закрыть]
Как во все времена бед и притеснений, в те годы процветали хилиастические секты. Подобные же голоса – от имени угнетенных и потерявших надежду – доносятся до нас из эпох великих рабовладельческих империй. В годы террора некоторые секты проповедывали, что переживаемые ужасы ниспосланы Богом как испытание и что из униженного и деморализованного русского народа поднимается народ святых. В ноябре 1965 года на Воркуте все еще оставалось больше религиозных общин различного толка, чем в других районах страны.[353]353
60. См. «Науку и религию» № 11, 1965
[Закрыть] Неудивительно: ведь на Воркуте осели бывшие заключенные тамошних лагерей и среди них много людей с обостренными религиозными и национальными чувствами.
Права заключенных были практически сведены к разрешению подавать письменные жалобы и заявления. Результат (по Солженицыну): «Ждут, время считают: вот через два месяца, вот через месяц ответ придет. А его нету. Или: „отказать“».[354]354
61. Солженицын, т. 1, стр. 128.
[Закрыть] К тому же начальство недолюбливало тех, кто надоедал ему жалобами.
Однако в каторжных лагерях была определенная свобода слова:
«А в комнате орут:
– Пожалеет вас батька усатый! Он брату родному не поверит, не то что вам, лопухам!
Чем в каторжном лагере хорошо – свободы здесь от пуза. В устьижменском скажешь шопотком, что на воле спичек нет, тебя садят, новую десятку клепают. А здесь кричи с верхних нар что хошь – стукачи того не доносят, оперы рукой махнули.
Только некогда здесь много толковать.».[355]355
62. Там же, стр. 1 16.
[Закрыть]
Многие воспоминания бывших лагерников содержат рассказы о заключенных, оставшихся преданными партии и правительству и объяснявших свой арест ошибкой.[356]356
63. См., напр., Herling, р. 45.
[Закрыть] Обычно такие «преданные» основательно раздражали других заключенных. В некоторых случаях – хотя и не всегда – эти люди становились доносчиками, стукачами. Так или иначе обычная практика НКВД состояла в том, чтобы иметь много стукачей. Тех из них, кого разоблачали, рано или поздно убивали в лагерях. Если лагерное начальство не успевало вовремя убрать стукача из зоны, то по поводу его смерти шума обычно не поднимали. В книге Герлинга есть рассказ о бывшем известном следователе НКВД, который попал в лагерь и был там опознан. Его поначалу сильно избили, однако не убили до смерти; он бросился искать защиты у надзирателей, но те ничего не предприняли для его спасения, и через месяц, после бесконечных издевательств и напрасных попыток жаловаться, его прикончили.
