Текст книги "Большой террор. Книга II"

Автор книги: Роберт Конквест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Несмотря на обилие информации, противоречащей официальной советской версии, эту версию удалось навязать журналистам, социологам и другим иностранным посетителям. В этом состоит одно из достижений сталинизма. Сталин действовал методами, которые на первый взгляд могут показаться грубыми и примитивными, но они срабатывали почти безотказно. В ежовский период СССР посетило больше туристов, чем когда-либо раньше. Они ничего не увидели. Ночные аресты, застенки Лефортовской тюрьмы, переполненные камеры Бутырок, миллионы заключенных, изнемогающих от голода и холода в лагерях Дальнего Севера – все это не предназначалось для иностранцев. Три больших публичных процесса выглядели самыми захватывающими событиями, но и они проходили под строгим контролем, не отклоняясь от заранее составленного сценария.

Разглядеть Советский Союз было нелегко. Советское правительство содержало тогда в Болшеве показательную исправительно-трудовую колонию, которую могли осматривать иностранные посетители. Она привела в восхищение супругов Сиднея и Беатрису Вебб,[1007]1007
  71. С. и Б. Вебб, «Советский коммунизм», т. 11, стр. 60-2.


[Закрыть] о ней с похвалой отзывались Д. Притт, Гарольд Ласки и многие другие. Одному из дружественно настроенных посетителей представилось более редкая возможность: Ежи Гликсман, бывший до войны прогрессивным членов Варшавского городского совета, посетил Болшево и пришел в восторг от новых гуманных методов криминологии. Но через несколько лет он сам очутился в лагере, причем более типичном для советской карательной системы.[1008]1008
  72. См. его книгу Jerzy Gliksman, Tell the West, New York, 1948.


[Закрыть]

Бывшие заключенные вспоминают, что им иногда доводилось проходить через показательные блоки, которые назывались «тюрьмами Интуриста». Именно их и показывали зарубежным социологам и журналистам. Герлинга, когда он находился в Ленинградской пересыльной тюрьме (условия в ней были выше среднего: всего семьдесят человек в камере, предназначенной для двадцати), провели однажды через такое показательное крыло.[1009]1009
  73. Herling, pp. 9–1 1


[Закрыть]

То, что произошло в Советском Союзе при Сталине, нельзя понять с позиции здравого смысла, если под здравым смыслом мы имеем в виду представления, которые кажутся разумными и само собой разумеющимися западному демократу. Много заблуждений, распространенных в Англии и в Америке в тот период, объясняются предрассудками. Причем люди не обязательно были настроены просоветски, но просто некоторые события или истолкования этих событий не укладывались у них в уме. Показательные процессы Сталина были не чем иным, как грандиозной фальсификацией – и это следовало разглядеть с самого начала. Но многие на Западе отказывались в это поверить, они отказывались допустить, что государство может насадить в таких масштабах систему дешевой и бессовестной лжи. В этой связи характерно замечание Бернарда Шоу: «Мне так же трудно поверить в то, что Сталин – обычный бандит, как в то, что Троцкий – убийца».[1010]1010
  74. Письмо Британскому комитету защиты Троцкого, июнь-июль 1 937 см. Deutscher, The Prophet Outcast, p. 369.


[Закрыть] Очевидно подобные события, если бы они произошли в обществе с социальной структурой типа Римской империи или Флоренции эпохи возрождения, не удивили бы писателя. Заговоры, интриги, личные распри соответствуют духу этих государств. Но в советском государстве была некая обезличенность, и казалось, что оно больше подвержено влиянию политических идей, чем подобным явлениям.

Существовал еще один мощный фактор. И противники и сторонники Октябрьской революции представляли себе коммунистов преданными, даже фанатичными людьми – чем-то наподобие иезуитов Контрреформации. Их облик, при всех его недостатках и достоинствах, был несовместим с идеей уголовной преступности. В Англии, с ее чрезвычайно ограниченным опытом революционных движений, это представление все еще живо, особенно среди плохо информированных слоев населения. Оно еще не утратило своей смутной притягательной силы.

Сталин, Каганович, Ворошилов, Молотов и Ягода, даже высшие сановники НКВД Миронов и Молчанов были до революции членами большевистской партии, которая вела подпольную борьбу с царизмом. Это создавало им ореол «борцов за идею», и он как-то не вязался с антигуманным и преступным поведением. И сейчас еще наверняка на Западе есть люди, которые отказываются поверить в то, что руководители КПСС писали грубости и непристойности на заявлениях осужденных, взывающих к милосердию, – зная, что эти люди совершенно невинны. Своеобразное представление о революционных движениях, существующее в Англии, приводит к такой ошибке. Наряду с идеалистами-простаками, ошибается и разношерстная масса людей, у которых к идеализму примешиваются тщеславие, карьеризм или просто чудачество.

Пожалуй, самым распространенным было мнение, согласно которому дело советских участников оппозиции было просто раздуто, а не тщательно сфабриковано. Сторонники такого мнения полагали, что отбросив крайности, они занимают здравомыслящую позицию. На деле это был упрощенный компромисс между правдой и ложью, между правым и виноватым.

К тому же суды были направлены против соперников Сталина. Мысль о том, что Сталин организовал убийство Кирова – убийство в чисто уголовном смысле – была бы отвергнута как нелепость: ведь Киров, как полагали, был ближайшим союзником и соратником Сталина. Когда об этом заикнулись некоторые бывшие оппозиционеры и люди, эмигрировавшие на Запад, – которые, естественно, были лучше знакомы с положением вещей, – на Западе этот вопрос, как не заслуживающий внимания, попросту не стали обсуждать.

Такие взгляды обнаруживают непонимание всей широты политических возможностей в рамках недемократической системы. В более узком смысле это означает неспособность понять советскую действительность и недооценку Сталина. Ибо политическая тактика Сталина была гениально проста: в борьбе за сохранение власти не признавать никаких нравственных и прочих ограничений.

Его соображения о том, «а что скажут за границей?» были в основе своей здравыми. Сфабрикованные им дела, конечно, шиты белыми нитками, но Сталин не пытался заткнуть рот каждому, кто знал о них что-либо. Да в этом и не было необходимости. Что бы изменилось, если бы фальсификация дел была проведена безупречно и если бы Сталин неизменно расстреливал всякого, кто об этом знал? Почти ничего. Сталин лучше разбирался в особенностях общественного мнения как в СССР, так и на Западе. И – увы – он оказался прав! Те, которые были готовы поверить его версии событий, поверили ей, закрыв глаза на частные недоработки и на предостережения других, имеющих доступ к достоверной информации. Государство, отказавшееся сознаться в своих преступлениях и закрывшее доступ к фактам, с успехом могло убедить многих иностранцев, несмотря на то, что у них в распоряжении были сведения очевидцев, переживших сталинский террор. Режимы, аналогичные советскому, усвоили этот урок, но на Западе он по сей день остается источником широкой информации.

О показательных процессах знали все. Но другие репрессивные меры оставались втайне: в частности, о размерах и характере лагерной системы Запад узнал от бывших узников коммунизма. После освобождения поляков появилась разом масса информации из первых рук. В 1948 году Д. Далин и Б. Николаевский опубликовали подробный отчет с указанием сотен лагерей, с репродукциями лагерных документов и т. д..[1011]1011
  75. D. Dallin and B. Nicoîaevsky, Forsed Labor in Soviet Russia, London, 1948.


[Закрыть] Британская делегация смогла распространить в ООН текст Исправительно-трудового кодекса РСФСР. Представили результаты своих исследований независимые профсоюзные организации.

На основе этих материалов была воссоздана абсолютно четкая, последовательная и исчерпывающая картина. Но ее отвергли. Жан-Поль Сартр даже высказался в том духе, что сведения о советских исправительно-трудовых лагерях следует игнорировать, хотя возможно они и соответствуют действительности, – иначе французский пролетариат будет повергнут в отчаяние. Почему население советских лагерей должно быть принесено в жертву членам французских профсоюзов, которых гораздо меньше? Непонятно. Так же непонятно, почему мнение французского пролетариата – одного из немногих, попавших под сильное влияние коммунистов, – должно иметь большой вес в международных делах, чем мнение английского, американского и немецкого пролетариата, настроенных антикоммунистически? И если уж на то пошло, почему интеллигенция должна принимать ложь? Подобные этические рассуждения можно было бы счесть временным заскоком, историческим курьезом; и можно было бы ожидать, что всякий, кто выдвигает подобные взгляды, лишится роли морального арбитра. Но этого не случилось.

В 1940-50-х годах было предпринято много попыток скрыть или опорочить показания людей, побывавших в советских лагерях, да и вообще всякую информацию о репрессиях в СССР. Особенно отличалась этим Франция. В 1950 году писатель Давид Руссе возбудил дело против коммунистического еженедельника «Леттр Франсез». Газета обвинила Руссе в том, что он намеренно исказил выдержку из советского Уголовного кодекса. Адвокаты-коммунисты яростно защищались. Один из свидетелей, доктор Александр Вайсберг, австрийский еврей и до заключения в Советском Союзе – коммунист, подвергался систематической травле. Защитник допускал выражения типа: «Меня воротит при виде немца, дающего показания во французском суде». Но кампания с целью дискредитировать свидетеля не дала результатов. Вайсбергу удалось представить обращение, направленное советским властям после того, как его посадили в тюрьму, где он был охарактеризован как человек, честно служивший Советскому Союзу. Под обращением стояли подписи нескольких видных физиков, включая коммуниста Жолио-Кюри.

Появление в высшей степени поучительной и интересной книги Кравченко «Я выбрал свободу» также вызвало потоки клеветы. В результате этой злобной кампании у первого поколения читателей заглавие этой книги и сейчас, наверное, вызывает неловкое и даже враждебное чувство. Кстати, некролог Виктору Кравченко, опубликованный в лондонской газете «Тайме» 26 января 1966 года, – поразительный пример того, как живучи еще чувства, распространенные в сороковых годах. Газета игнорировала вопрос о правдивости книги Кравченко (задолго до этого установленной) и лживости обвинений против него (также юридически установленной). Она представила эту книгу в виде предосудительного акта холодной войны, очевидно совершенно забыв, как в действительности было дело.

Между тем, когда «Леттр Франсез» опубликовала статью, написанную будто бы американским журналистом по имени Сим Толлас, который утверждал, что его друг из ОАС якобы сознался в том, что книга Кравченко – фальшивка, сфабрикованная данной организацией, Кравченко подал в суд. Во плоти Сим Томас так и не появился, и ясно в общем-то, что его никогда не существовало. На суде коммунисты потерпели полное поражение. Как же реагировали деятели французской культуры на факты, представленные внушительной группой очевидцев? Они отвечали на эти факты эмоциональными излияниями о героизме Сталинградской битвы. Чтобы опровергнуть показания людей, перенесших ужасы лагерей и другие страдания, они выставили таких свидетелей, как настоятель Кентерберийского собора X. Джонсон и некий Конни Зиллиакус. Последние сочли для себя возможным заявить, что в СССР процветает полная или во всяком случае достойная восхищения свобода. Советское правительство также выставило группу свидетелей, но они, как правило, не выдерживали перекрестного допроса.

Вот, например, ответы советского свидетеля Василенко, который во время репрессий занимал ответственный пост на Украине:

Изар (адвокат Кравченко): Что сталось с нижеследующими членами Политбюро, избранными на Украине до начала репрессий: Косиор?

Василенко: Я его не знаю.

Изар: Затонский?

Василенко: Не припоминаю этой фамилии. Изар: Они были членами правительства Украины, когда вы там работали. Балицкий?

Василенко: Не припоминаю этой фамилии.

Изар: Петровский?

Василенко: Он работает в Москве.

Изар: Его не репрессировали?

Василенко: Нет.

Изар: Хатаевич?

Василенко: Не знаю, где он сейчас.

Изар: Естественно! Любченко?

Василенко: Не припоминаю этой фамилии.

Изар: Исчез! Сухомлин?

Василенко: Я не помню этой фамилии.

Изар: Якир?

Василенко: Не знаю.[1012]1012
  76. Kravchenko, I Chose Justice, pp. 134-5.


[Закрыть]

Василенко, вероятно, забыл от растерянности, что о смерти Якира и Любченко было объявлено официально. Его спросили, что произошло с четырьмя секретарями обкома, к которому он тогда принадлежал, и Василенко «не знал». Затем ему задали вопрос о судьбе пятнадцати директоров и инженеров главных предприятий области, где он был одним из ведущих промышленных руководителей. Свидетель утверждал, что о последующей судьбе десяти из них ему не известно (двое умерли естественной смертью). Но допрос продолжался, и тогда Василенко, не выдержав, огрызнулся: «Почему вы становитесь в позу защитников таких людей, как они?»[1013]1013
  77. Там же, стр. 135.


[Закрыть] – это замечание, естественно, несовместимо с неосведомленностью об их судьбе. Значение этой иллюстрации официального советского мышления – иллюстрации, продемонстрированной публично, – выходит за рамки данного процесса.

Кравченко выиграл процесс. Некоммунистическая западная пресса признала за ним полную и безоговорочную победу. Высокую оценку получило искусство его защитника, мэтра Изара, героя Сопротивления, бывшего депутата-социалиста и узника гестапо. Но главную роль в успехе сыграли ум и сообразительность самого Кравченко, которому пришлось иметь дело с весьма опытными французскими адвокатами. Однако после победы детали начали забываться; поток грязи и клеветы зажурчал снова и оставил неприятный осадок. Мне не известно о том, чтобы г.г. Джонсон и Зиллиакус, не говоря уже о французах, попытались восстановить свое доброе имя соответствующими заявлениями. Что касается парижских интеллектуальных кругов, то им нужно было знать только одно: что Кравченко – противник советской системы. А это означало, что он неправ.[1014]1014
  78. Silone в сборнике The Cod that Failed, p. 256.


[Закрыть]

Факт существования лагерей в СССР был признан, но их пытались представить в виде весьма гуманных воспитательных учреждений. Английский коммунист Пэт Слоун, который занимался главным образом налаживанием культурных связей с СССР, опубликовал в 1937 году книгу под заглавием «Советская демократия». В ней он писал: «Если сравнить тюремное заключение в Советском Союзе и в Великобритании, то первое может показаться почти приятным времяпровождением. Ибо суть заключения в СССР – это изоляция от общества. Человек, находящийся в изоляции наряду с другими, имеет возможность заниматься полезным трудом, получать зарплату за свой труд и участвовать в управлении своим изоляционным пунктом, или „тюрьмой“, так же, как дети участвуют в управлении школой, рабочие – в управлении предприятием».[1015]1015
  79. Pat Sloan, Soviet Democracy, London, 1937, p. 111.


[Закрыть]

А вот выдержка из следующей книги Слоуна «Россия без иллюзий» (1938 г.): «Советские лагеря предоставляют заключенному свободу, необычную для тюрем нашей страны».[1016]1016
  80. Pat Sloan, Russia without illusions, London, 1938, p. 246.


[Закрыть]

В 1966 году Пэт Слоун прокомментировал свою деятельность на страницах журнала «Спектейтор»: «Среди людей, писавших об СССР в тридцатые годы, у меня меньше всего оснований стыдиться своих слов или пытаться взять их обратно».[1017]1017
  81. Spectator, 3 June 1966.


[Закрыть]

Главный редактор коммунистического еженедельника «Леттр Франсез» Пьер Дэ писал: «Лагеря по перевоспитанию граждан в Советском Союзе – это достижение, свидетельствующее о полном устранении эксплуатации человека человеком; решительный показатель того, что победивший социализм стремится освободить людей от эксплуатации путем освобождения и самих угнетателей, рабов своего эксплуататорского положения». По иронии судьбы Пьеру Дэ было поручено написать предисловие к французскому изданию «Одного дня Ивана Денисовича», появившемуся при содействии Общества друзей Советского Союза…

Однако активное фальсификаторство поклонников Советского Союза и, что еще хуже, – теоретическое обоснование лжи, сделанное «философами», не были единственным источником заблуждений. Общая смутная доброжелательность по отношению к СССР, наблюдавшаяся даже в тридцатых годах, породила тенденцию к замалчиванию и игнорированию фактов.

Сам побывавший в советском концлагере доктор Юлий Марголин пишет, что «целое поколение сионистов умерло всоветских тюрьмах и в ссылке». Зарубежные сионисты никогда не могли им помочь – не потому, что это было трудно, а потому, – продолжает Марголин, – «что нам было все равно. Я не помню ни одной статьи о них в предвоенных газетах. Не было затрачено ни малейшего усилия, чтобы мобилизовать общественное мнение и облегчить их судь-бу».[1018]1018
  82. Cm. Dallin and Nicoîaevsky, p. 33.


[Закрыть]

Если так вело себя сионистское движение, состоящее из образованных, любознательных людей с международным кругозором и имеющих к тому же особый интерес к данной категории заключенных, то что же говорить о Западе в целом? Ведь интерес жителей Запада (если он вообще был) мог быть порожден лишь отвлеченными общечеловеческими чувствами.

Западу потребовалось много времени, чтобы переварить последствия сталинской эры. И странно – доказательства, которых было бы достаточно для разоблачения любого другого режима, продолжали наталкиваться на сопротивление. Это явление отлично проиллюстрировано в предисловии Жан-Поля Сартра к книге Анри Аллега о пытках в Алжире. Сартр пишет, что пытки, как нам теперь стало известно, существуют ивкоммунистических странах. Мы узнали об этом от Хрущева и из показаний на суде над венгерским руководителем госбезопасности Фаркашем. То есть Сартр по сути дела говорит, что сами по себе свидетельства очевидцев и лиц, самих претерпевших пытки, – наподобие тех, которые собрал в своей книге Аллег, – действительны для Франции, но недействительны в применении к Советскому Союзу.

Разоблачение Сталина в феврале 1956 года не поколебало убежденных коммунистов на Западе, но вызвало у них беспокойство за тех, чья вера менее крепка. Вскоре после того, как содержание выступления Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС стало ему известным, член компартии Франции, нобелевский лауреат и известный «сторонник мира» профессор Жолио-Кюри сказал Илье Эрен-бургу:[1019]1019
  83. Эренбург в «Юности» № 1, 1965 («Два портрета»).


[Закрыть] «Многие наши интеллигенты после XX съезда заколебались». И добавил: «Я никогда не обманывался». Это подтверждает Кестлер, сообщая, что Жолио-Кюри вместе с Переном и Ланжевеном дал свою подпись под телеграммой Сталину, ходатайствующей об арестованном в Харькове физике А. Вайсберге.[1020]1020
  84. А. Кестлер в сборнике The God that Failed, p. 79.


[Закрыть] Тем самым Жолио-Кюри давал понять, что сознавал необоснованность по крайней мере некоторых обвинений, предъявленных в советских судах.

Подобно многим другим, Жолио-Кюри вероятно думал, что радикальные изменения в структуре государства и общества сопряжены с трудностями и личными трениями; такого рода трудности могут возникнуть в любой стране, и лично его это не трогало. Но неприятные факты могут оказать нежелательное влияние на тех, кто знает меньше! Поэтому профессор попросил Эренбурга: «Пожалуйста, при детях расскажите о том хорошем, что у вас делается. А теперь поговорим о прошлом.». «Теперь» – значило «наедине».

Таково, вероятно, рациональное мышление коммуниста. Как бы то ни было, Жолио-Кюри – это всего лишь один, хотя и показательный пример в чрезвычайно пестрой картине антигуманизма и самообмана. Возможно, новые поколения примут эти события ближе к сердцу.

НАСЛЕДИЕ

5 марта 1953 года, когда умер Сталин, его наследники призывали народ не допустить «паники и разброда».[1021]1021
  85. КПСС в резолюциях, 7-е издание, Ч. II, Москва, 1953, стр. 1146 (Постановление от 6 марта 1953).


[Закрыть] Эти призывы были излишни – единая воля, исходившая от создателя нового государства, исчезла, но созданная им машина осталась. Стремление к переустройству жизни, охватившее советских граждан, по-прежнему не имело выхода и организационных возможностей.

Отрезок времени, отделяющий нас от того момента, равен по длительности периоду сталинского правления от ежовщины до смерти диктатора. Не стоит подробно углубляться в послесталинский период советской истории. Достаточно сказать, что над политической жизнью все еще висит проблема сталинщины, что официальная линия колеблется между решительным, хотя и частичным развенчанием диктатора (1956–1961 гг.) и позитивной оценкой его деятельности (например в 1957 году и в последние годы).

В данный момент взят курс на прямую реабилитацию Сталина. Но в разгар критики сталинского прошлого время от времени появлялась литература, на которую мы ссылаемся в этой книге.

Определение «культ личности» – это рамки, в которых ведется критика. Оно звучит недостаточно сурово, вызывая ассоциации с тщеславием и подобострастием – а это совсем не те компоненты, которые сделали правление Сталина столь прискорбным. Его жертв гораздо меньше волновало то, что именем Сталина назывались города, и гораздо больше – засилье террора и лжи. В определении «культ личности» есть оттенок деспотизма, но все же оно бьет мимо цели.

В угоду политическому лозунгу в него удавалось впихнуть такие понятия, как разнузданная тирания и – намек на легкие перегибы в оправданном применении силы. Но главное – определение дает возможность утверждать, что советское государство и партия в своей основе остались неизменными. В резолюции XX съезда КПСС мы читаем: «Успехи, которые одерживали трудящиеся Советского Союза под руководством своей Коммунистической партии, вселяли законную гордость в сердце каждого советского человека и создавали такую атмосферу, когда отдельные ошибки и недостатки казались на фоне громадных успехов менее значительными.». И дальше: «Никакой культ личности не мог изменить природу социалистического государства, имеющего в своей основе общественную собственность на средства производства, союз рабочего класса с крестьянством и дружбу народов.».[1022]1022
  86. Там же, Ч. IV, Москва, I960, стр. 230-1. (Постановление от 30 июня 1956).


[Закрыть]

Но, как писал итальянский коммунистический руководитель Пальмиро Тольятти: «Сначала все хорошее приписывалось сверхъестественным положительным качествам одного человека. Теперь все плохое приписывается его столь же исключительным и просто поразительным недостаткам. В первом случае, так же, как и во втором, мы выходим за рамки критериев, присущих марксизму. Истинные проблемы остаются в стороне – вот почему советское общество приобрело формы, чуждые демократии и законности, к которым оно стремилось. Оно дошло до грани вырождения».[1023]1023
  87. «Дезять вопросов о сталинизме», см. Nuovi Argomenti, 16-6-1956.


[Закрыть]

Советское руководство снова и снова повторяло, что оно решительно и непримиримо выступает против любых попыток, под видом борьбы с культом личности, подорвать основы марксистско-ленинской теории и оживить антимарксистские взгляды и течения, осужденные партией. Сталинский тезис об обострении классовой борьбы (а, следовательно, и возрастании роли террора) по мере того, как побежденные эксплуататорские классы теряют свои позиции, был осужден. Но в официальной формулировке, включенной в программу партии на XXII съезде, об этом сказано лишь с оговорками:

«Общая тенденция развития классовой борьбы внутри социалистических стран в условиях успешного строительства социализма ведет к упрочению позиций социалистических сил, к ослаблению сопротивления остатков враждебных классов. Но это развитие идет не по прямой линии. В связи с теми или иными изменениями внутренней и внешней обстановки классовая борьба в отдельные периоды может обостряться. Поэтому требуется постоянная бдительность.».[1024]1024
  88. Программа КПСС, Москва, 1961, стр. 23-4 (Ч. I, Гл. III).


[Закрыть]

За это время произошла некоторая эволюция в методах правления. Особое совещание МВД было упразднено в сентябре 1953 года.[1025]1025
  89. В свое время этот немаловажный юридический акт опубликован не был. Мы узнаем о нем из «Советского государства и права» № 1, 1956, стр. 3 (Передовая).


[Закрыть] 19 апреля 1956 года было отменено террористическое постановление ЦИК от 1 декабря 1934 года, изданное после убийства Кирова.

25 декабря 1958 года новый «Закон об уголовной ответственности за государственные преступления» заменил соответствующие статьи Уголовного кодекса, составленного при Сталине. Некоторые чудовищные меры, например, статья, карающая семьи людей, бежавших за границу, даже если родственники ничего не знали, – были отменены. Но новый закон остается драконовским во всем, что касается антигосударственных действий, организаций и дискуссий.

Судопроизводство также претерпело некоторые изменения. Вышинского разоблачили, и с его уходом теория о том, что «признания» составляют главный элемент всякого хорошо составленного дела, потеряла прежнюю силу. Но к получению признаний все еще прибегают, придавая этому большой вес – как, например, сейчас (1973 г.) на процессе Петра Якира и Виктора Красина. Суды над Андреем Амальриком, Владимиром Буковским и многими другими, издевательское содержание инакомыслящих – как ген. – майора Григоренко – в психиатрических больницах, показывают, что о правах личности говорить еще не приходится.

Система исправительно-трудовых лагерей остается, и из официальных источников никакой информации о ней получить нельзя. Создается впечатление, что в 1950-51 годах были приняты меры, направленные на сокращение смертности среди заключенных и повышение эффективности принудительного труда. После смерти Сталина лагерный режим был немного ослаблен, что частично объясняется массовые ми забастовками в северных лагерях. Большое число заключенных вышло на свободу по реабилитации и амнистиям, но этот процесс прекратился где-то в 1957 году.

Получается такая картина: население одних лагерей резко сократилось, а в других осталось почти на том же уровне. Во многих лагерях заключенных выпустили на вольное поселение. После лагерных бунтов 1953 года (Воркута) и 1954 года (Кунгур) заключенных переправляют дальше на Восток. Сообщения конца 1956 года, когда операции по сокращению числа заключенных фактически прекратились, показывают, что комплекс Колыма-Магадан изменился очень мало. Репатриированные военнопленные подсчитали, что в то время в дальневосточных лагерях сидело еще более миллиона. Сейчас, видимо, наиболее страшные комплексы типа Колымы и Воркуты значительно урезаны, а более мелкие, как например Дубровлаг на Потьме (там расположено по меньшей мере семнадцать лагерей) продолжают существовать в том же виде.

Подсчитать число заключенных в советских лагерях (которые сейчас гуманно перекрестили в «колонии») трудно. Андрей Синявский иронически замечает в повести «Суд идет»: «После амнистии лагерь опустел. Нас, крупных преступников, здесь осталось каких-нибудь тысяч десять».[1026]1026
  90. Абрам Терц (Синявский), «Фантастические повести», издательство Международного литературного содружества, 1966, стр. 273 («Суд идет!», эпилог).


[Закрыть] Заместитель Генерального прокурора СССР П. И. Кудрявцев в интервью с профессором юридического факультета Гарвардского университета Г. Берманом сказал, что в мае 1957 года, после амнистии, две трети лагерей было закрыто, но упомянул, что строятся новые. По словам Бермана, Кудрявцев старался создать впечатление, что население лагерей составляло в 1957 году 800–900 тысяч человек.[1027]1027
  91. См. Vale Law Journal, п. 8, 1957, vol. LVl.


[Закрыть] Эти цифры кажутся заниженными, поскольку они отсчитывались от трех миллионов, находившихся якобы в заключении в последние годы жизни Сталина. На самом деле их, конечно, было больше. Бывшие заключенные сообщают, с другой стороны, что основные старые комплексы все еще действуют.[1028]1028
  92. Положение ко времени написания этой книги см. Paul Barton, Problems of Communism, March-April 1962.


[Закрыть] В неофициальных разговорах советские граждане склоняются к цифре в один миллион, оговариваясь, что не более десяти процентов от этого числа составляют политические заключенные. И все же это число превышает население гитлеровских лагерей в мирное время.

Лагерная дисциплина остается суровой. Указом Президиума Верховного Совета от 5 мая 1961 года впервые была введена смертная казнь за агрессивные акты в отношении администрации (не доходящие до убийства). Словом, после смерти Сталина карательная и полицейская системы СССР были несколько реформированы, но радикальных изменений не произошло.

Эта двусмысленность относится и к советской действительности в целом. Она имеет глубокие политические корни. Власти могли бы укрепить свое положение, если бы им удалось освободиться от бремени прошлого. Ежовщина и последние годы жизни Сталина очень непопулярны даже в партийных кругах – тогда никто не чувствовал себя в безопасности.

Сегодняшний советский режим вырос из сталинщины. Он неуклонно защищает правильность генеральной линии Сталина в борьбе с левыми и правыми уклонистами в двадцатых-тридцатых годах, а значит – защищает основы сталинской политики вообще. Поэтому «десталинизация» удерживается в определенных рамках. Тело Сталина удалено из Мавзолея, но оно все еще покоится на почетном месте у кремлевской стены, среди других «положительных» советских деятелей второго эшелона. Знаменательно, что могила Сталина соседствует с могилой Дзержинского, создателя советской тайной полиции.

Многие из личной свиты Сталина умерли вслед за диктатором, окруженные почестями: Шкирятов – в 1954 году, Вышинский – в 1955 (хотя поговаривают, что он покончил с собой). Но Поскребышев (к моменту написания книги) еще жив и на свободе; он, если верить слухам, пишет мемуары. Кагановича и Маленкова обвинили в «преступном нарушении социалистической законности» и тоже оставили на свободе. Большинство руководителей сталинского НКВД расстреляно после серии судов в 1953–1956 годах. Но другие еще здравствуют – например, Серов, ставший в 1959 году начальником разведки в армии. Генерал Горбатов совершенно равнодушно вспоминает о своем «изверге-следователе» Столбунском: «не знаю, где он сейчас».[1029]1029
  93. Горбатов, стр. 130 (Из «Хроники» № 9 [см. «Посев», 2-й спецвыпуск, 1969, стр. 56] мы узнаем, что Столбунский «живет в Москве и получает высокую пенсию»).


[Закрыть]

Пока еще не было сделано серьезной попытки оправдаться за террор в целом. «Великий заговор», во главе которого якобы стоял Троцкий, который поддерживали нацисты, в который были вовлечены политики, военачальники, инженеры, врачи и тысячи рядовых граждан, еще не был вразумительно разоблачен как фальшивка. С другой стороны, прозвучали заявления, которые в пух и прах разбивают главные обвинения на показательных процессах. Группа «заговорщиков» с процесса 1938 года реабилитирована десять лет тому назад, что превращает весь «заговор» в посмешище. Главное «преступление», инкриминированное осужденным 1937 года – покушение на жизнь Молотова – было открыто названо на XXII съезде КПСС ложью. А убийство Кирова, составляющее сердцевину карательной деятельности Сталина? Хрущев дваждц! – в докладе на закрытом заседании XX съезда в 1956 году и в докладе на XXII съезде партии в 1961 году – назвал официальную версию недостаточной и неубедительной. Причем оба раза он намекнул, что убийство было организовано Сталиным. Итак, правда вытягивается по кусочкам, медленно и болезненно, как крепко засевший гнилой зуб. Но сказанного уже достаточно для того, чтобы вскрыть абсолютную лживость доводов, которыми прикрывался Сталин.

Реабилитация 1956-57 годов отмечена тем же недостатком логики. Доброе имя военных жертв восстановлено. Казненным сталинцам – Рудзутаку, Чубарю, Постышеву, Эйхе, Косиору и другим – посмертно возвращены все почести. То же можно сказать о Енукидзе и Карахане, осужденных в 1937 году. Но ни один участник процессов Зиновьева и Пятакова еще не удостоился реабилитации.

Что касается бухаринского процесса, то часть осужденных полностью реабилитирована (Икрамов, Ходжаев, Крестинский, Зеленский и Гринько сейчас в фаворе), а другие – нет. Неувязки поистине фантастичны.