Текст книги "Большой террор. Книга II"

Автор книги: Роберт Конквест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

КРУПНЕЙШИЕ ЦЕНТРЫ

Три из пяти московских тюрем – Лубянка, Лефортово и Бутырки – были предназначены только для «политических». В остальных местах все сидели вперемежку. Крупнейшим центром пыток было Лефортово. В более ограниченных масштабах пытки проводились также на Лубянке и в «специальном отделении» Бутырок.

Тюрьмы кишели клопами. Исключениями были Лубянка и несколько тюрем в Киеве. Любопытно, что хотя немецкие концлагеря были, по свидетельству очевидцев, гораздо чище советских и санитарные условия в них были много лучше, того же нельзя сказать о немецких тюрьмах. Например, в Берлинской центральной тюрьме было больше вшей, чем в тюрьмах московских.[86]86
  86. Beck and Godin, p. 65.


[Закрыть]

В коридорах Лубянки было чисто, пахло карболкой и другими дезинфицирующими средствами. Это – самая известная тюрьма Советского Союза, примыкающая к Комитету Государственной Безопасности. В ней находились самые прославленные заключенные, она была свидетельницей исторических допросов и казней. Здание Лубянки находится всего в нескольких минутах ходьбы от Большого театра и других крупных туристских объектов, но посетителям Москвы на него редко указывают. Раньше здесь размещалось страховое общество. После того как старое здание, построенное в готическом стиле, перешло в руки ЧК, к нему был пристроен целый квартал. Пристройки были сделаны в два приема: одна часть выполнена в конструктивистском стиле 30-х годов, другая – в послевоенном «нарядном». Вся внешняя часть комплекса принадлежала Народному комиссариату внутренних дел. Тюрьма находится внутри двора. Это тоже старое здание: раньше здесь была гостиница, принадлежавшая страховому обществу. И хотя здание сильно перестроено изнутри, камеры выглядят гораздо приятнее, чем в других тюрьмах – с большими, хотя и прикрытыми ставнями, окнами. В Лубянке, вероятно, не более 150 камер, причем довольно небольших. Едва ли здесь могло находиться более 1000 узников одновременно.

Заключенных, чье поведение на предварительных допросах было «неудовлетворительным», переводили из Лубянки в Лефортово. Главным образом это были военные. О зверствах, чинимых в Лефортово, нет точных сведений. Но мы знаем, что заключенные, которые попадали оттуда в Бутырки, считали побои и другие методы физического воздействия просто детской игрой по сравнению с тем, что им пришлось пережить раньше.[87]87
  87. Иванов-Разумник, стр.349


[Закрыть] Лефортовская тюрьма была построена накануне первой мировой войны, и этим, очевидно, объясняются ее преимущества по сравнению с другими тюрьмами: уборные с унитазами находятся прямо в камерах.

Самая большая тюрьма, Бутырки, построена в XVIII веке. В нее бросали пойманных участников пугачевского бунта. Тюрьма состоит из бараков, примыкающих к центральной секции, так называемой «Пугачевской башне», где предводитель крестьян сидел, ожидая казни. В разгул сталинских репрессий в Бутырках было около 30 000 заключенных.[88]88
  88. Lipper, s. 11.


[Закрыть]

Генерала Горбатова пытали в Лефортово, а затем перевели в Бутырки, где, по его словам, жизнь была несравненно лучше. Хотя в камере, предназначенной для 25 человек, сидело 70, здесь каждый день выводили на получасовую прогулку. А в Лефортово – только на 10 минут, да и то раз в два дня.[89]89
  89. Горбатов, стр. 135.


[Закрыть] Во время прогулки заключенные шли парами, держа руки за спиной и опустив глаза вниз. Если кто-то делал движения руками или головой, его тут же одергивали.[90]90
  90. Buber-Neumann, p. 40.


[Закрыть]

Один из бывших узников Бутырок сообщает, что видел там женщин с новорожденными детьми.[91]91
  91. Там же, стр. 58.


[Закрыть] Но вместе с ними сидели женщины, чьи дети, в том числе грудные младенцы, остались дома без всякого присмотра. Молодым матерям перевязывали грудь, чтобы молоко пропало.[92]92
  92. Lipper, s. 29; Гинзбург, стр. 162.


[Закрыть] Бутырская тюрьма была чище Таганки, где сидели и политические, и уголовники.[93]93
  93. Иванов-Разумник, стр. 382.


[Закрыть]

Километрах в двадцати-тридцати от Москвы находилась еще одна небольшая тюрьма, Сухановка, о которой стоит упомянуть. Заключенные говорили о ней со страхом и называли «дачей».[94]94
  94. Личная информация автора; см. также Солженицын, Собр. соч., т 3, стр. 207 («В круге первом»).


[Закрыть] Сухановка представляла собой одноэтажное загородное здание, состоявшее из нескольких изоляторов, где пытки были обычным методом разговора с заключенным. Говорят, что она была построена специально для всех тех, кто имел отношение к делу Рудзутака-Постышева. В этой тюрьме правила соблюдались так строго, что надзиратели практически никогда не разговаривали с заключенными. В ней не было ни библиотеки, ни ларька.

Система ленинградских тюрем во многом напоминала московскую. Роль Лубянки играла тюрьма «Шпалерная», состоящая приблизительно из 300 камер. Бывшие заключенные вспоминают, что там была чистота и порядок. «Нижегородская» тюрьма была крупнее по размерам с несколькими одиночными камерами для особо важных заключенных. Общее число заключенных в тюрьме «Кресты», местном эквиваленте Бутырок, составляло 30 000 человек.[95]95
  95. Herling, р. 9.


[Закрыть] Была также специальная пересыльная тюрьма, где заключенные находились перед отправкой в лагеря. В камерах, предназначенных в царские времена для одного человека, сидело по шестнадцати. А туристам, приезжающим в Ленинград, показывают «пережиток проклятого прошлого» – Петропавловскую крепость, где до революции несколько политических заключенных жили в гораздо лучших условиях.

Вот в этих перечисленных нами тюрьмах (и других, разбросанных по всей стране), заключенные ожидали дальнейшей участи. В провинциальных тюрьмах, скажем, в Минске, Гомеле, Вятке или Волгограде, условия были хуже, но зато правила соблюдались не так строго. Тут было больше бесцеремонной грубости, но с другой стороны – больше и шансов попасть к симпатичному «вертухаю», который мог даже предупредить о стукачах.[96]96
  96. Weissberg, р. 89.


[Закрыть] Как пишет Гинзбург – «чем грязнее тюрьма, чем хуже кормят, чем вольнее и грубее конвой и надзор, тем меньше непосредственной опасности для жизни».[97]97
  97. Гинзбург, стр. 106.


[Закрыть]

ТОВАРИЩИ ПО НЕСЧАСТЬЮ

Некоторых заключенных, только что прибывших в тюрьму, сразу вызывали на допрос; других, наоборот, оставляли на некоторое время в покое. За это время вновь прибывший мог выяснить из разговоров с товарищами по камере, какое дело ему «пришьют». В начале Большого террора некоторые арестованные думали, что другие заключенные сидят заслуженно, а с ними самими произошло недоразумение. К 1937 году население в массе уже понимало, что жертвы репрессий ни в чем не виноваты. Новые и старые заключенные смотрели друг на друга как на товарищей по несчастью. Вероятность того, что кто-то из заключенных действительно совершил преступление, была очень мала. На Западе иной раз можно услышать мнение, что сталинский террор обрушился на многих невинных людей (а это непростительно!), но в то же самое время помог обнаружить действительных шпионов, засланных враждебными государствами. Владислав Гомулка думает по-другому. В ноябре 1965 года он заявил, что террор «только облегчил деятельность разведывательных служб империалистических стран».[98]98
  98. См. Trybuna Ludu, 23 ноября 1961.


[Закрыть]

Если уж говорить о разведке, то Япония, Польша или Латвия, надо полагать, получили всю информацию, которая им требовалась. Не говоря уже о прямых операциях, возьмем хотя бы переход на сторону японцев начальника дальневосточного отдела НКВД Люшкова в 1938 году. Ясно, что это дало японцам неисчерпаемый источник информации. Люшков бежал, спасая собственную жизнь. Его побег был прямым результатом террора!

Среди шпионских дел есть только одно по-настоящему значительное – дело Конара, который до разоблачения был заместителем Народного комиссара сельского хозяйства. Конар работал на польскую разведку. В 1920 году он получил документы погибшего солдата Красной Армии, а через десять лет уже занимал свой ответственный пост. Он был разоблачен случайно – человеком, который когда-то видел настоящего Конара. В некоторых книгах есть упоминание о «настоящих» шпионах или людях, которые могли бы быть причастны к шпионажу.[99]99
  99. Напр., Herling, р. 105.


[Закрыть] Есть такой человек в «Одном дне Ивана Денисовича» Солженицына. Но подобные упоминания чрезвычайно редки. Обнаружение настоящего польского шпиона в киевской тюрьме в 1939 году стало предметом искреннего удивления и гордости. А как только он признал свою вину, рассказывает Вайсберг, его стали избивать, чтобы выведать имена «причастных к делу» киевских партийных работников.[100]100
  100. Weissberg, pp. 447-51. Последнее верно, только если гены, отвечающие за эти признаки распложены на разных хромосомах.


[Закрыть]

Почти все осужденные признавали, что в основе их дела лежала какая-то «объективная характеристика». Это могло быть социальное происхождение, нынешний или прежний пост, родственные связи или дружба с кем-то, национальность или связь с иностранным государством, деятельность в особых советских организациях. Таким образом, повод к аресту сразу становился ясен другим заключенным, товарищам по камере, но на допросах о нем никогда не упоминалось.[101]101
  101. Напр., Beck and Godin, p. 45.


[Закрыть] Арест мог быть вызван различными причинами – например, связями с заграницей, высоким военным положением и т. д., но в официальном обвинении состав преступления был непременно сформулирован по-другому. Эти причины не влекли за собой ареста автоматически. Можно хотя бы вспомнить немецких коммунистов, которых не арестовали, хотя они были политическими беженцами.[102]102
  102. Там же, стр. 87.


[Закрыть] Арест зависел от разнообразных факторов.

Один харьковский колхозник объяснил свой арест тем, что за четыре года до этого его незаслуженно посадили. Органам НКВД пришлось признать ошибку и извиниться. «И после этого они решили, – рассказывает колхозник, – что я их возненавидел». Случай был далеко не единичным. В тот период сотни тысяч людей были арестованы только за то, что в прошлом по отношению к ним была допущена несправедливость.[103]103
  103. Weissberg, p. 285.


[Закрыть]

Малейшая связь с заграницей и с иностранцами была верным способом угодить в тюрьму. Все те, кому довелось побывать за границей – например, известные футболисты довоенного периода братья Старостины – к началу 40-х годов уже сидели в лагерях.[104]104
  104. Ekart, Vanished Without a Trace, p. 204.


[Закрыть] Профессор Калмансон, заместитель директора Московского зоопарка, получил образование за границей, и в камере его считали «шпионом». Вернувшись с допроса, он с триумфом заявил другим заключенным, что на следствии был признан всего-навсего «вредителем» – за то, что 16 % его обезьян умерло от туберкулеза. (Кстати, как отметил Калмансон, в Лондонском зоопарке смертность обезьян была выше). Но на втором допросе профессор действительно был обвинен в шпионаже – в пользу Германии.[105]105
  105. Иванов-Разумник, стр. 343.


[Закрыть] Вполне естественно, любой советский человек, связанный с «друзьями Советского Союза» за границей, автоматически становился неблагонадежным. Очень опасными были организации, занимавшиеся развитием международной переписки. Один студент, например, был осужден как немецкий шпион за переписку… с английским коммунистом из Манчестера. При этом его письма представляли собой голую советскую пропаганду.[106]106
  106. Beck and Godin, p. 118.


[Закрыть]

Прямой контакт с дипломатическими представителями иностранных государств почти всегда оказывался роковым. Были арестованы доктора, лечившие немецкого консула, и ветеринар, лечивший консульских собак. Даже сыну этого ветеринара не удалось избежать тюрьмы. Вместе с ним на Украине сидел сторож, который, как он рассказывал заключенным, был «братом женщины, носившей молоко немецкому консулу».[107]107
  107. Там же, стр. 119.


[Закрыть] Один поплатился свободой за то, что переписал на бумажку прогноз погоды, вывешенный в общественном парке, и передал бумажку польскому консулу.[108]108
  108. Там же, стр. 46.


[Закрыть]

В лагерях можно было встретить самых разных людей: оперную певицу, которая чаще, чем положено, танцевала с японским послом на каком-то официальном балу; кухарку, ответившую на объявление в «Вечерней Москве», а потом оказалось, кухарка требовалась японскому посольству, и ее сразу арестовали.[109]109
  109. Buber-Neumann, s. 38.


[Закрыть] Зимой 1937-38 годов были арестованы два инженера вместе с семьями. Один за то, что получил посылку от дяди из Польши: две пары обуви, две куклы и цветные карандаши. Второй поплатился десятью годами заключения за то, что был близким другом первого.[110]110
  110. Kravchenko, I Chose Justice, pp. 189-90.


[Закрыть] Доктор-грек был обвинен в шпионаже: в письме, отправленном родственникам в Салоники, он описал свойство какой-то рыбы, которую разводили для борьбы с малярийными комарами.[111]111
  111. Beck and Godin, p. 114.


[Закрыть] В декабре 1937 года греков начали арестовывать повсеместно. Был, в частности, прочесан город Мариуполь, где якобы был раскрыт националистический заговор с целью создания на Украине греческой республики. В число арестованных попал один русский – профессор древнегреческого языка в Харьковском университете, который раньше год жил в Афинах. Премьер-министром греческой республики, как говорилось в обвинении, должен был стать… советник Центрального Комитета Украинской компартии по вопросам национальных меньшинств.[112]112
  112. Там же, стр. 154.


[Закрыть]

Китайцев также брали в массовом порядке. Одному из них предъявили следующее обвинение: он специально устроился работать водителем трамвая в Харькове, чтобы сбивать на перекрестках правительственные машины, везущие членов советского правительства.[113]113
  113. Kravchenko, I Chose Justice, pp. 161-2.


[Закрыть]

В русских городах национальные меньшинства были практически ликвидированы. В сентябре 1937 года по всей Украине была устроена облава на армян. Их было взято 600 человек только в одном Харькове.[114]114
  114. Weissberg, p. 326.


[Закрыть] В том же месяце аресты посыпались на латышей. Была «раскрыта» тайная организация, которая якобы стремилась к созданию «Великой Латвии», простирающейся далеко вглубь русской территории и включающей в себя Москву.[115]115
  115. Beck and Godin, p. 114.


[Закрыть]

Представители национальных меньшинств, больших и малых, были объявлены «буржуазными националистами». Вот что заметил по этому поводу один украинец: «Меня в любом случае должны были признать украинским буржуазным националистом. Сам я, правда, не имел ничего общего с украинским национализмом и никогда даже не симпатизировал этому движению. Но, во-первых, у меня была типично украинская фамилия и, во-вторых, среди моих знакомых были люди, симпатизирующие украинскому национализму».[116]116
  116. Там же, стр. 154.


[Закрыть]

Интересно, что в этот период почти никому не инкриминировались по-настоящему реакционные взгляды. Осужденные оказывались, как правило, меньшевиками, армянскими прогрессивными националистами «дашнаками», эсерами или уклонистами какого-то толка. И почти никогда – монархистами, кадетами и т. д.

Особенно опасной была связь с еврейским социал-демократическим «Бундом», и много осужденных евреев попало в две категории: бундовцев или сионистов. Один еврей, человек пожилой, выступавший защитником на ранних процессах в Донбассе, навлек на себя недовольство НКВД тем, что неоднократно запрашивал документы, которые, как он говорил, могли пригодиться при защите. Этот человек был достаточно искушен в судебных делах и вообще не стал защищаться, когда его самого забрали – он подписал все, не читая. Впоследствии он обнаружил, что был, оказывается, «главарем группы бундовцев», которая имела контакты с другими контрреволюционными организациями. Причем руководителем одной из этих организаций был секретарь местного обкома Саркисов, кандидат в члены ЦК. Однажды этому юристу сказали, что ему будет устроена очная ставка с сообщником по фамилии Абрамсон, о котором он никогда не слышал. Когда их свели вместе, следователь сказал: «Прекратите разглядывать друг друга так, как будто вы никогда раньше не виделись!». «Здравствуйте, Абрамсон» – произнес первый. «Здравствуйте, гм… гм…» – и члену бундовской группы пришлось подсказать фамилию «главаря». Затем оба они, не читая, подписали текст признания своей вины.[117]117
  117. Kravchenko, I Chose Justice, pp. 161-2.


[Закрыть]

Настоящие бундовцы, как сообщают, всегда держались на допросах очень стойко. Они лучше разбирались в марксизме, чем следователи, и были больше закалены подпольной деятельностью в царское время, чем большевики.

Были арестованы все бывшие эсеры – социалисты-революционеры. Рассказывают, например, об одном харьковчанине,[118]118
  118. Weissberg, pp. 350-1.


[Закрыть] который в 1917 году примкнул к большевикам, но в 1905 распространял среди царских солдат эсеровские листовки. Он был тогда студентом, в партии эсеров не состоял, да и вообще не разбирался еще в разнице между ними и большевиками. Но любое инакомыслие, даже самое безобидное, обычно заканчивалось лагерем. «Свидетели Иеговы», скажем, попадали туда автоматически. К ним присоединялись слишком набожные представители дозволенных религий – как например, Алеша-баптист, о котором рассказывает Солженицын. Было арестовано много толстовцев. Один из бывших заключенных видел в тюрьме совсем старую толстовку: он рассказывает, что когда за этой женщиной пришли сотрудники НКВД, ее 12– летняя внучка набросилась на них, стараясь спасти бабушку от ареста.[119]119
  119. Buber-Neumann, s. 125-6.


[Закрыть]

Священникам всегда трудно жилось при советской системе. Но к концу 30-х годов они автоматически попадали под подозрение. Суды над духовенством проходили по всей стране. В журнале «Безбожник» рассказывается о крупном суде в Орле, в который были вовлечены епископ и 12 священников. Одно из предъявленных обвинений заключалось в издании молитвенников на старо-славянском языке.[120]120
  120. «Безбожник», № 7, 1937.


[Закрыть]

Прочие обвинения были еще менее правдоподобны. Трое епископов были осуждены по обвинению в агитации за открытие закрытых церквей плюс в антисоветской деятельности.[121]121
  121. Ф. О. Олещук, «Борьба церкви против народа», Москва, 1939, стр. 85-6.


[Закрыть] Буддистов обычно объявляли японскими шпионами, которые занимались вредительством: то пытались взрывать мосты, то вредили, дескать, в колхозах.[122]122
  122. Там же, стр. 65.


[Закрыть] «Деятельностью контрреволюционного мусульманского духовенства» тоже будто бы «руководила японская разведка».[123]123
  123. Там же, стр. 87.


[Закрыть] Затем «органы НКВД в 1937 году вскрыли и уничтожили немало шпионских гнезд, возглавлявшихся „святыми“ ксендзами и пасторами». Этих людей обвинили во вредительстве на фабриках и заводах, мостах и железных дорогах, в «подрыве колхозов» и в шпионаже,[124]124
  124. Там же, стр. 55.


[Закрыть] НКВД «раскрыло» также и «вражеское гнездо раввинов», которые в Москве «выполняли задания фашистских разведок».[125]125
  125. Там же, стр. 61.


[Закрыть]

Если с национальностью, прошлым, политическими взглядами все было благополучно, то могли подвести связи. Репрессии, начавшиеся внутри партии, правительства и армии, шли вширь: у каждого осужденного были родственники и знакомые, а у знакомых – свои родственники. Мы уже упоминали о четырех списках людей, подлежащих расстрелу, которые Ежов направил Сталину. Список № 4 состоял из «жен врагов народа».[126]126
  126. См. XXII съезд КПСС, т. Ill, стр. 152 (выст. Сердюка).


[Закрыть] Мы рассказывали, как были ликвидированы или отправлены в тюрьму родственники репрессированных генералов. Военных обычно расстреливали быстрее, чем штатских, и без суда. В некоторых затянувшихся делах признания осужденных были получены в обмен на обещания не убивать членов семей. Иногда Сталин держал данное слово. Одна осужденная беженка повстречала в лагере 12 жен, двух дочерей, невестку и двух сестер крупных партийных работников, включая жену Ягоды.[127]127
  127. Brzezinski, р. 229.


[Закрыть] Жены, как правило, получали по 8 лет.

Типичной жертвой следующей по значению категории был Салпетер, начальник охраны Сталина, латыш, который был арестован с женой. Она отказалась подписывать признание. Некоторое время спустя ей разрешили повидаться с мужем, который был в ужасном состоянии и пробормотал, что она якобы хотела снять портрет Сталина в их новой квартире (в бывшей квартире Ягоды). Она также получила 8 лет.[128]128
  128. Buber-Neumann, s. 43.


[Закрыть]

Жены руководящих советских работников медленнее всех привыкали к тюремной жизни. Им было особенно трудно. Им не в чем было признаваться, и они не могли даже опровергнуть обвинение – «жена врага народа».[129]129
  129. Lermolo, p. 202.


[Закрыть] В отличие от мужей, они зачастую не представляли себе возможных последствий, В тюрьме они держались заносчиво и вначале не общались с другими арестантками, думая, что те действительно в чем-то виновны.[130]130
  130. Там же, гл. XVIII, стр. 198–203; Buber-Neumann, s. 41–42.


[Закрыть]

Членам семей арестованных, оставшимся на свободе, приходилось почти так же тяжело. Бывший советский офицер Орлов рассказывает, что четверо детей казненных офицеров НКВД хотели покончить жизнь самоубийством. Детям было 13–14 лет, их нашли в полумертвом состоянии в Прозоровском лесу под Москвой.[131]131
  131. Orlov, pp. 226-7.


[Закрыть] Дочери заместителя начальника разведывательного управления Красной Армии Александра Карина было 13 лет, когда в 1937 году расстреляли ее родителей. В квартиру Карина въехал один из подчиненных Ежова, а девочку выгнали на улицу, Она решила пойти к лучшему другу своего отца Шпигельглясу, заместителю начальника иностранного отдела НКВД, где ее приютили на ночь. На следующий день позвонил секретарь Ежова и буквально приказал выставить ее на улицу. Шлигельгляс помнил, что у девочки есть родственники в Саратове и направил ее туда. Через два месяца она вернулась – «худая, бледная, с глазами полными горечи. В ней не осталось ничего детского». Но это еще не все. Дочь Карина заставили выступить на пионерском сборе, публично назвать родителей шпионами и признать их казнь справедливой.[132]132
  132. Там же, стр. 227-8.


[Закрыть]

Жена репрессированного Смирнова (не известно точно, кому из трех осужденных Смирновых она приходилась женой) осталась с тремя детьми: 14 лет, 6 лет и двухмесячным младенцем, Дочери она говорила, что отец в отъезде, но старший сын знал, что произошло в действительности. Через некоторое время она была арестована сама, невзирая на ее отчаянную мольбу пощадить грудного ребенка. Смирнова отказалась отречься от мужа и получила обычный срок – 8 лет. Что случилось потом с детьми – неизвестно.[133]133
  133. Lipper, s. 26–29.


[Закрыть]

В харьковском тюремном лазарете Вайсберг видел детей, в том числе девятилетнего мальчика.[134]134
  134. Weissberg, pp. 407-8; см. также Иванов-Разумник, стр. 354.


[Закрыть] Когда в начале 1939 года в советской печати стали появляться сообщения об арестах отдельных работников НКВД, которые вымогали у подследственных ложные показания, обнаружилось, что в одном случае в Ленинске-Кузнецком (Кемеровской области) это было проделано с детьми вплоть до десятилетнего возраста.[135]135
  135. Orlov, р. 251; см. также «Советская Сибирь», 17 и 21-4, 1939.


[Закрыть]

Четыре работника НКВД и Прокуратуры получили по пять и десять лет заключения. В общем сто шестьдесят детей, главным образом в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет, были арестованы и, после строгих допросов, признали себя виновными в шпионаже, террористических актах, измене и связях с гестапо. Добиться у них этих признаний было сравнительно нетрудно. Один десятилетний мальчик капитулировал после одной ночи сплошного допроса и признал себя уже с семилетнего возраста членом фашистской организации. Аналогичные массовые процессы детей имели место и в ряде других городов.[136]136
  136. Л. Петровский в открытом письме ЦК КПСС 5 марта 1969 («Самиздат»).


[Закрыть] Есть свидетельства, что дети репрессированных родителей даже создали свою организацию. Они планировали убить сотрудников НКВД, виновных в смерти их родителей.[137]137
  137. Lipper, s. 66.


[Закрыть] Как заявил на XXII съезде КПСС И. В. Спиридонов, «репрессиям подвергались не только сами работники, но и их семьи, даже абсолютно безвинные дети, жизнь которых была надломлена таким образом в самом начале».[138]138
  138. XXII съезд КПСС, т. Ill, стр. 114.


[Закрыть]

В следующую категорию «подозрительных лиц» входили все, кто был связан с производством – главным образом инженеры. Здесь не нужно было особых доказательств – всех поголовно объявляли диверсантами, невзирая на прошлые заслуги. 3 марта 1937 года, выступая на пленуме ЦК, Сталин заявил: «Ни один вредитель не будет все время вредить, если он не хочет быть разоблаченным в самый короткий срок. Наоборот, настоящий вредитель должен время от времени показывать успехи в своей работе, ибо это – единственное средство сохраниться ему, как вредителю, втереться в доверие и продолжать свою вредительскую работу».[139]139
  139. Сталин, Собр. соч., т. XIV, Станфорд, 1967, стр. 214 (Доклад на Пленуме ЦК ВКП[б] 3 марта 1937: «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников»).


[Закрыть]

Шпиономания НКВД в промышленности, судя по всему, была искренней. «Органы» занимались не только арестами, но значительно расширили к концу 1935 года систему всякого рода надсмотрщиков и надзирателей на предприятиях, в исследовательских институтах и других учреждениях. Операция преследовала двойную цель: бороться с воровством и не допустить утечки «секретных материалов», многие из которых не были секретными даже по советским понятиям. В нормальном обществе подобная информация вообще не считается секретной. К этому времени в каждом советском учреждении уже существовал «Особый отдел», ведающий политической благонадежностью персонала и техническими секретами. В его сейфы каждый вечер запиралось все, что имело сколько-нибудь доверительный характер. Из опубликованных в 1962 году «Итогов Всесоюзной переписи населения» следует, что в общее число трудящихся 78 811 000 человек входило не менее 2 126 000 надсмотрщиков и надзирателей, не считая милицию и НКВД. При этом шахтеров было всего 589 000, а железнодорожников – 939 000.[140]140
  140. «Итоги всесоюзной переписи населения 1959 года», т. I, Москва, 1962, стр. 161-4.


[Закрыть]

В этой обстановке любой инцидент или срыв на производстве автоматически расценивался как диверсия или вредительство. Из каждого отдельного случая вырастало «дело» в назидание другим – так же, как инцидент с Молотовым в Прокопьевске был раздут до покушения на его жизнь. Уже на процессе Пятакова осужденным были инкриминированы железнодорожные катастрофы. При этом Вышинский красочно и обстоятельно рассказывал об ужасах, постигших невинных пассажиров. На процессе Бухарина было заявлено, что падеж скота – результат сознательной деятельности заговорщиков. Шарангович сказал в своих показаниях: «В 1932 году была нами распространена чума среди свиней… В 1936 году в Белоруссии нами была широко распространена анемия… Вследствие этой меры пало… около 30 тысяч лошадей». Шарангович также «признался», что на некоторых предприятиях в Белоруссии, где он был первым секретарем ЦК – на текстильной фабрике, на цементном комбинате, на труболитейном заводе, на электростанции – по его распоряжению были предприняты диверсионные акты.

В осуществлении непосильных пятилетних планов срывы происходили то и дело. И даже если вина возлагалась на первого секретаря, то к делу обязательно привлекались и его подчиненные.

Советские методы планирования и отчетности превращали жизнь промышленных руководителей в пытку. Задания и сроки всегда были невыполнимы. Признать же невыполнение плана – значило сразу угодить в тюрьму, поэтому директора скрывали как могли истинное положение дел. Но это был заколдованный круг – в новом плане фиктивные цифры удваивались. Когда случался крупный провал, который невозможно было скрыть, находили козла отпущения. «Наступал кризис. Директор и несколько других начальников уезжали в лагеря, а пришедшие им на смену начинали действовать теми же методами. Система не оставляла им другой возможности», – вспоминает один из очевидцев.[141]141
  141. Ekart, р. 156.


[Закрыть]

Особенно трудно было наладить работу на новом предприятии. Директору автозавода им. Сталина Лихачеву пришлось руководить работой 25 тысяч человек в полной неразберихе, при острой нехватке административных кадров и сырья. Директор завода им. Молотова в Горьком Дьяконов надорвал здоровье еще до ареста. В 1938 году были арестованы руководитель автомобильной промышленности Дыбец и его заместитель. В том же году директор Металлургического завода в Свердловске старый большевик Семен Магрилов застрелился в своем кабинете. Он оставил длинное и резкое письмо, осуждающее зверства советского руководства. Все, кто прочел или мог прочесть это письмо, были арестованы и исчезли.[142]142
  142. Kravchenko, I Chose Justice, p. 288.


[Закрыть] На железных дорогах были установлены поистине драконовские законы. В статью 59 Уголовного кодекса РСФСР были включены и преступления на железных дорогах, «влекущие за собой срыв (невыполнение) намеченных Правительством планов перевозок».[143]143
  143. Уголовный кодекс РСФСР, Ст. 59, пункт Зв. См. Уголовное законодательство СССР и Союзных Республик – Сборник (основные законодательные акты) под ред. профессора Д. С. Карева, Москва, 1957, стр. 51.


[Закрыть] Приводятся такие примеры: скопление порожних товарных вагонов или несвоевременная отправка поездов. Наказание – 10 лет, а при установлении злого умысла – расстрел.

«В целях личной карьеры и утверждения своего культа на транспорте Каганович надумал так называемую „теорию контрреволюционного предельчества“, пользуясь которой он организовал массовое избиение инженерно-технических кадров. За короткий промежуток времени было снято с работы и впоследствии арестовано большинство начальников железных дорог и политотделов дорог, многие руководящие работники центрального аппарата и линии…».[144]144
  144. XXII съезд КПСС, т. 11, стр. 497 (выст. Б. П. Бещева).


[Закрыть]

Что касается «вредительства», то аварии на железных дорогах в то время происходили каждые пять минут, и результатом было массовое уничтожение железнодорожных кадров. Мы рассказывали об этом подробнее в связи с процессом Пятакова. 8 начале 1936 года Каганович объехал железные дороги Дальнего Востока. Вслед за ним, в марте, там побывала Военная Коллегия, которая вынесла в двух городах – Красноярске и Томске – 15 приговоров: 5 смертных и 10 к длительным срокам заключения. Основание – вредительство «в пользу иностранной разведки». И это было только начало. По словам Шверника, в своем выступлении на собрании железнодорожного актива 10 марта 1937 года Каганович говорил:

«Я не могу назвать ни одной дороги, ни одной сети, где не было бы вредительства троцкистско-японского… И мало того, нет ни одной отрасли железнодорожного транспорта, где не оказалось бы таких вредителей». При Кагановиче аресты работников железнодорожного транспорта проводились по спискам. Без всякого основания были арестованы его заместители, почти все начальники дорог, начальники политотделов и другие руководящие работники транспорта.[145]145
  145. Там же, т. II, стр. 215.


[Закрыть]

10 августа О937 года Каганович написал записку а НКВД, требуя ареста десяти ответственных работников в Народном комиссариате путей сообщения – на том основании, что поведение этих людей казалось ему подозрительным. Они были арестованы как шпионы и диверсанты и расстреляны. Шверник сообщил, кроме того, что Каганович написал в НКВД по меньшей мере тридцать два письма с требованием ареста 83 руководящих работников транспорта.[146]146
  146. Там же.


[Закрыть]

Единственной железной дорогой, которой не коснулись повальные аресты в начале 1937 года, была Северодонецкая. Но в августе руководство этой дороги было вызвано в Москву, где получило указания выявить диверсантов. По подсчетам начальника локомотивной службы, на этой дороге из 45 тысяч рабочих и служащих в течение трех месяцев было арестовано около 1700. В середине ноября его самого вызвали в НКВД и задали вопрос: «Как вы предлагаете покончить с вредительством?» Но он не мог припомнить случаев вредительства – дорога работала очень хорошо. Он получил крупный нагоняй, а некоторое время спустя, 2 декабря, был арестован – заодно с другими, без всяких обвинений, без ордера на арест, Через два дня после ареста его жену и шестилетнего сына выселили из квартиры. Всех арестованных этой группы, включая заместителя начальника дороги и начальников нескольких станций, допрашивали очень грубо и часто били.[147]147
  147. Kravchenko, I Chose Justice, Chap. 9.


[Закрыть]

В маленьких городах, например в Полтаве, были созданы специальные железнодорожные тюрьмы. Вагоны с арестованными железнодорожниками отгонялись на боковые ветки. Дела этих людей были в ведении разъездных военных судов, которые колесили по всей стране.[148]148
  148. Beck and Godin, p. 99.


[Закрыть] Почти все арестованные были объявлены японскими шпионами. Причина заключается в том, что в 1935 году СССР передал Китайско-Восточную железную дорогу Японии. Советские железнодорожники, которые ее обслуживали, вернулись в СССР. Если не считать дипломатов, то они были, вероятно, единственными людьми, побывавшими за границей, то есть в высшей степени подозрительными элементами. Вместе с семьями их насчитывалось около 40 тысяч. Они, как утверждалось, растеклись по разным железнодорожным линиям и занялись вербовкой своих коллег в японскую разведку.