Текст книги "Властелин суда"

Автор книги: Роберт Дугони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

14

Остров Камано, Западный Вашингтон

Чарльз Дженкинс опустился на пятки своих измазанных глиной ботинок и, сняв кожаную рукавицу, провел рукой по лбу, оставляя на нем грязь, смешанную с потом. Хотя было и не жарко, фуфайка его под рабочим комбинезоном потемнела от пота на спине и груди. Высоко в летнем небе пролетела на северо-запад стая канадских гусей, клин их ясно обозначился на меркнущем небосклоне. С южной стороны горизонта высилась гора Рейньер, ледники на ней сейчас отливали золотом.

Дженкинс опять натянул рукавицу и продолжал прополку помидоров, копаясь в остро пахнущем кофейно-коричневом перегное, перемешанном с навозом и дворовым мусором, выбирая оттуда сучки и камушки. За его спиной на лугу скакали галопом арабские жеребцы – они вскидывали задние ноги и фыркали, нагнув голову и примериваясь, чтобы лягнуть Лу и Арнольда. Если не считать еды, самым большим удовольствием для его псов было задирать этих девятисотфунтовых великанов. Неумолчный и назойливый собачий лай не вынесли бы никакие соседи, но соседей у Дженкинса не было. С запада и севера десять акров его луга окаймляли густые заросли можжевельника, тсуги и кленов, на востоке зеленые, как зеленое одеяло, невысокие холмы граничили с молочной фермой. В четверти мили к югу находился залив Пьюджет – единственным строением в той стороне была дощатая пресвитерианская церковь, и там же проходили две дороги, кружившие по острову и зажимавшие его в клещи.

Воспользовавшись редким моментом тишины, Дженкинс распрямился и, бросив взгляд через плечо, увидел, что копыта арабских жеребцов уже нацелены, но Лу и Арнольд не увертывались – они напряженно замерли, навострив уши и принюхиваясь.

Дженкинс тоже был настороже, хотя его к этому еще и подтолкнули: когда днем он отправился в Стенвуд за сеткой для птиц, чтобы уберечь огород, Гэс из скобяной лавки сообщил ему, что им интересовались. Свою роль сыграла и первая страница «Сиэтл постинтеллидженсер».

Машина ехала с восточной стороны, у церкви она замедлила ход – видимо, водителю церковь указали в качестве ориентира. Он потерял машину из виду, когда она скрылась за дощатой церковью, а потом опять вынырнула вдали, свернув на глину и гравий полосы отвода. Машина ехала теперь медленнее, так как дорога шла в гору, потом машина опять исчезла за ежевичными кустами, отделявшими церковные владения от его земель. Не важно. Дорогу эту он знает как свои пять пальцев. Гравий скоро кончится, и начнется грунтовая, с выбоинами; на развилке возле следующей купы ежевичных кустов, разросшихся так, что того и гляди разрушат его ветхий сарай, водитель свернет направо, потому что дорога там покажется ему шире, а значит, и более наезженной. По ней он доедет до ручья, а там тупик, и ему придется пятиться задом. Левая дорога так узка, что кусты будут царапать корпус машины, и так до самого навеса – сомнительного шаткого сооружения, примыкающего к сторожке. Наиболее предприимчивые из визитеров предпочтут покинуть машину и постучать в переднюю дверь. Но сегодня вечером на стук никто не ответит. Хозяин в огороде – пропалывает томатную грядку.

Как только хлопнула дверца машины, Лу и Арнольд бросились прямо через заросли, огрызаясь и стараясь опередить друг друга. Их внезапное появление и огромные размеры – оба этих родезийских риджбэка весили по 130 фунтов – вкупе со стоявшей дыбом гривой волос на спине могли бы вызвать панику. Но виляющие хвосты и выражение слюнявых морд изобличали абсолютную безвредность и мирный нрав этих зверюг. Дженкинс сомневался в их породистости: собаки, выведенные в Южной Африке для охоты на львов, в его случае не одолели бы и белки.

Склонившись над грядкой, он продолжал мешать компост с землей. Спустя несколько минут он услышал, как мчатся Лу и Арнольд – они бежали в высокой траве, и по их неровному, с внезапными остановками бегу Дженкинс понял, что за ними следом к нему кто-то направляется. Добежав, они стали кружить вокруг него, тяжело дыша, свесив языки на сторону. Дженкинс снял рукавицы и, подняв с земли мотыгу, распрямился во весь свой шестифутовый с половиной рост, огромная, весом в 230 фунтов, фигура, выросшая из земли, подобно стеблю из сказки про Джека и бобовое зернышко. Он отер грязь с правой руки о штанину левой и словно бы собирался повторить это движение. Но вдруг наклонился вправо и, ухватив ручку мотыги, взмахнул ею, прорезав воздух ее острием.

15

Юридическая корпорация «Фостер и Бейн», Сан-Франциско

Слоун сунул папку обратно на полку, прикрыл веки и ущипнул переносицу. Врач, проверявший его зрение, сказал, что к сорока годам он, видимо, будет читать в очках, но, судя по тому, как у него уставали глаза, похоже, он года на два опережал прогноз. Хорошо по крайней мере, что, как и большинство пожаров в его ведомстве, пожар, который живописала Тина по телефону, оказался ложным. Чутье не подвело Слоуна: судья Марголис решил уладить дело миром, и это было правильно, процесс отменялся. После часового телефонного разговора с Эбботом Слоун в конце концов убедил его внести соответствующую сумму и покончить с этим, но ему пришлось пригрозить, что в случае отказа он сложит с себя все полномочия в отношении «Эббот секьюрити». Эббот, со своей стороны, тоже не скупился на угрозы, однако потом согласился.

Обычно на просмотр такого рода дел Слоун тратил вполовину меньше времени. За годы работы он выработал умение отключаться от всех отвлекающих обстоятельств и целиком концентрироваться на непосредственной задаче. Работа была его лекарством, возможно, подменой, но тем не менее подменой эффективной.

Но на этот раз лекарство не помогало. Он был рассеян и все время мысленно возвращался к взлому и последовавшему затем признанию Мельды, что в квартиру заходил телефонный мастер. Профессиональная выучка подсказывала ему рассматривать оба этих факта как взаимосвязанные, пускай даже одной лишь необъяснимостью с точки зрения логики, а также местом действия – квартирой Слоуна.

Сев за стол, он, орудуя палочками, доел из картонки остатки еды – кусочки острого мяса, наполнявшие всю комнату запахом перца, зеленого лука и чеснока, и запил китайским пивом. Никакого явного доказательства связи двух инцидентов он не имел, но его преследовало чувство, что он упускает нечто важное, основополагающее, чему и предстоит связать воедино два этих странных случая. Вот оно, проклятье всех юристов, – уверенность, что все взаимосвязано, стоит только обнаружить некую нить. И всегда есть вероятность заговора. Неудивительно, что юристы вечно подвергаются преследованиям – они сами на себя эти преследования и навлекают.

У вас есть враги, мистер Слоун?

Слоун видел перед собой этого полицейского, пришедшего к нему в квартиру по факту взлома, в ушах его еще раздавался этот голос. Он задал Слоуну свой вопрос, когда они выясняли причиненный ущерб.

– Похоже, вы кого-то крепко рассердили, – сказал он. – У вас есть враги, мистер Слоун?

Слоун ответил, что врагов у него, наверное, полно, учитывая его профессию.

– А почему вы спрашиваете?

Полицейский подвел его к входной двери и показал замок.

– Замок сбит, но не сломан.

– Это имеет значение?

– Указывает на то, что в квартиру проникли легко. В дверь не пришлось ломиться. У проникшего сюда либо был ключ, либо он подобрал отмычку. Работа профессионала. Идеи имеются?

– Ни малейших, – сказал Слоун в пустоту комнаты. Он уронил палочки в пустую картонку и, выбросив то и другое в корзину для мусора возле своего стола, вытащил из портфеля почту и стал ее разбирать, пока не наткнулся на бурый, 9x12, конверт. На конверте были написаны от руки его фамилия и адрес.

Постучав, в дверь вошла Тина.

– Ты еще здесь? – Он положил конверт, взяв у нее из рук проект соглашения, который надиктовал ей, имея в виду подготовить это к утру понедельника.

– Лишь физически, – ответила она. – Мысленно я отчалила отсюда уже в пять.

– Я не думал, что ты будешь тратить на это сегодняшний вечер.

– Поздно. – Она отвела от щеки выбившуюся прядь, одернула рукава вязаного жакета. – В чем дело? У меня что-нибудь не так с лицом? – Глядя на свое отражение в стекле, она вытерла уголок рта.

Он не сводил с нее глаз. Он клюнул на нее с первой же минуты, когда ее представили ему в качестве его секретаря, но по-настоящему она произвела на него впечатление, когда вошла в зал, где отмечалось двадцатипятилетие их фирмы, вошла одна, без сопровождения, в черном платье с декольтированной спиной и жемчужным ожерельем на шее. Они сели рядом – оба без супругов, без дам и кавалеров, и протанцевали друг с другом не один раз за этот вечер. Но едва пробило полночь, как Тина мгновенно ушла. И его это устроило. Продолжение исключалось. Она была его подчиненной – роман между ними мог быть лишь губительным, как все его прежние романы, выстроившиеся в цепь неудач. Но в отличие от женщин, единственным стремлением которых был брак, Тина таких поползновений не выказывала. Слоун привык ее уважать за ум и зрелость не по годам, за то, что во главу угла она ставила благополучие своего сына Джейка.

– Я просто удивился, с кем ты оставила Джейка.

Она отвернулась от окна.

– Не поверишь, но с его отцом. Позвала его, чтобы проверить, не подернулось ли пеплом адское пламя. – Она махнула рукой. – Мама говорит, что я не должна говорить такие вещи, что мне следует быть подипломатичнее: «Фрэнк – неплохой человек. Он только плохой отец». – Она закатила глаза, потом дернула подбородком в сторону бутылки пива.

– У тебя еще есть или ты вылакал их все?

Слоун откупорил бутылку и протянул ее Тине через стол.

– Хочешь китайской еды? У меня осталась целая картонка курицы в чесночном соусе.

– Я уже заказала себе. На твои деньги. – Она подняла вверх бутылку: – Ну, за веселый пятничный вечер! – Они чокнулись бутылками, и она опустилась в кресло через стол от него. – Так куда же ты собирался?

– Ты о чем?

– О твоем отпуске.

– О, просто побродить в горах несколько дней. В Джосмит.

– По скалам полазить?

– Ну ничего. Для этого я сейчас не в форме. Так что рад, в конце концов, пораскинуть мозгами, поупражняться в профессии.

– Ты просто убиваешь себя.

– Спасибо тебе, что задержалась так поздно. Надеюсь, я не очень нарушил твои планы?

– Нарушил. Меня очень ждали. Мать обожает «Старинное шоу». Ладно, забудь об этом. По крайней мере, это дало возможность мне позаниматься, а Джейку – пообщаться с так называемым отцом. Ну вот, опять я за свое.

Слоун засмеялся.

– Это ты о своих занятиях?

– Ты говоришь о них с таким удивлением.

– Меня рассмешили твои слова. Ты что, школу посещаешь или как?

– Или как. – Она расхохоталась, забавляясь его замешательством. – Нет, ты определенно в шоке.

– Нет, погоди... Ты ведь никогда ничего не говорила. Ты где-то учишься?

Она застенчиво улыбнулась и отхлебнула еще пива.

– Что же ты изучаешь?

– Архитектуру.

– Нет, серьезно, что?

Она поставила бутылку.

– Ну и как она?

– Ты это о чем?

– О твоей ноге.

Она не шутила. А он считал, что, может быть, речь идет о каком-нибудь рисовальном кружке.

– К твоему сведению, я уже три года как в колледже занимаюсь. Когда родился Джейк, пришлось бросить учебу, но я дала себе слово восстановиться и колледж окончить. Потом Фрэнк посчитал, что отцовство для него слишком обременительно, и мне пришлось ждать. Прежде чем рассказывать об этом, мне хотелось быть уверенной, что у меня получится.

– Получится что?

– Окончить колледж. Это произойдет к концу лета.

Он почувствовал сосущую боль в диафрагме.

– К концу лета? И что будет потом?

Она отпила из бутылки.

– После обсудим.

– Ты собираешься уйти с работы?

Она заколебалась.

– Я думала сказать тебе раньше, но ты был так занят делом этой Скотт, и я не хотела вклиниваться.

Ему казалось, что его пихнули ногой в живот.

– Так ты уходишь...

– Первого августа я подам заявление, – сказала она.

– За две недели?

– У тебя будет месяц на то, чтобы найти мне замену. А шанс мне выпал неожиданно. И мне еще нужно время на то, чтобы записать Джейка в школу осенью и подыскать нам жилье.

Комната словно закружилась вокруг него.

– Жилье... Куда же ты уезжаешь?

– В Сиэтл. Приятель предложил мне работу чертежницы. Работа хорошая. И оплачивается лучше. И льгот побольше. Я буду в состоянии даже дом купить. Смогу больше времени уделять Джейку, и мама наконец вздохнет свободнее.

Он не знал, что сказать. Ему и в голову никогда не приходило, что Тина может уйти с работы. Он представлял себе, что компания подарит ему и ей золотые часы одновременно.

– Я и не собиралась корпеть здесь до старости, Дэвид. А так для меня лучше. То есть, я хочу сказать, что перспектив здесь для меня особых нет. Или есть, по-твоему?

– Ты могла бы найти себе другое место, не уезжая.

– Ладно, хватит об этом. – Отвернувшись, она смотрела в окно, потом опять взглянула на него. – Почему ты здесь?

– Это хорошая фирма, Тина...

– Нет. Почему ты здесь сегодня вечером? Ты уже бог знает сколько лет не был в отпуске, и вот когда взял наконец свободные дни, почему-то остаешься. И прости меня за такие слова, но выглядишь ты плохо, у тебя усталый вид.

Может быть, из-за того, что она уезжала, а может быть, из-за выпитого пива, но, так или иначе, его вдруг прорвало:

– Я плохо сплю.

– Ты слишком устаешь на работе.

– Дело не в работе. Меня преследует кошмар.

– Кошмар?

– И тогда начинает болеть голова и я уже не могу уснуть.

Ее рука с бутылкой поползла вниз.

– И сколько уже это продолжается?

– Каждую ночь на рассвете, с того времени, когда начался процесс Скотт.

– Тебе надо к доктору обратиться, Дэвид.

Он коротко засмеялся.

– Ты хочешь сказать, что мне надо голову полечить?

– Я не это имела в виду.

– Юристы все связаны друг с другом, Тина. Не надо, чтобы поползли слухи, будто я, похоже, тронулся.

– Ты упрямишься, – сказала она. – Сходи к доктору, Дэвид. – Она отпила пива. – А что за кошмар?

– Не стоит тебе все это выслушивать, Тина.

– Почему же? Чем дольше я здесь, тем больше времени Джейк проведет с этим так называемым... О Господи, я хочу сказать, со своим отцом. – Она поставила на стол пустую бутылку. – Открой-ка мне еще одну! – Он передал ей вторую бутылку. – А потом, я поделилась с тобой своим секретом и вправе ожидать того же и от тебя. Может быть, поделившись с кем-то, ты почувствуешь облегчение.

Да, тая это в себе, облегчения он, во всяком случае, не чувствовал.

– Ладно, какого черта...

И он начал спокойно, сухим, будничным тоном, словно излагая присяжным суть дела:

– Я в комнате. Где именно – непонятно; характерных деталей мало, и комната кажется голой. В ней женщина. – Он закрыл глаза, представив себе ее. – Иногда она работает за столом. Иногда она просто стоит... в белом платье, освещенная сзади, она похожа на силуэт. И не знаю почему, но у меня возникает чувство... – Он открыл глаза. – Нет, даже больше, чем чувство, уверенность... я знаю, что с ней что-то должно произойти, что-то плохое, что-то, чего я не могу предотвратить.

– Почему?

Он с трудом подыскивал точные слова.

– Я не могу сдвинуться с места. Мне кажется, что руки и ноги у меня скованы. Я хочу крикнуть ей, но мой голос... звука не получается...

Она подалась вперед.

– И что же с ней происходит?

– Непонятное. Ослепительная вспышка света, взрыв... – Он поднес ладонь к уху, словно загораживаясь от этого звука. – И в комнату вбегают люди... они кричат...

– Кто эти люди?

Он покачал головой.

– Все как в тумане. Не разглядеть, не вздохнуть...

– И что же с женщиной?

Он отпил из бутылки.

– Дэвид!

Он опустил глаза.

– Они насилуют ее, – тихо сказал он, – а потом убивают.

16

Она не шелохнулась.

Острие мотыги остановилось в двух дюймах от ее горла, но она не сдвинулась с места.

Она разглядывала его, как если б перед ее глазами вдруг вырос гигантский сикомор, и удивлялась его размерам. Ее взгляд охватывал его всего, начиная с лямок рабочего комбинезона, врезавшихся в мощные плечи и грудь, и кончая штанинами, закатанными над грязными бутсами. Чарльз Дженкинс не узнавал ее, хотя в памяти его мелькало что-то смутное, но такое лицо, раз увидев, не забудешь. Красота ее была столь же поразительной, как и выдержка. Ее волосы волной падали на плечи, как пролитые чернила – иссиня-черные, того же цвета, что и ее глаза. Нос тонкий, безукоризненно правильный, возможно, измененный хирургическим путем, и хоть следов косметики на ее лице Дженкинс и не заметил, оно было румяным – не то от холода, не то от адреналина в крови. Не считая румянца, оно было ровно-смуглым, бронзового цвета. На вид росту в ней было футов пять, причем большую часть составляли ноги в прямых обтянутых джинсах, а лишний дюйм, возможно, добавляли каблуки начищенных до блеска сапожек – острые эти каблуки проваливались, дырявя рыхлый сырой грунт. На ней была короткая, по пояс, кожаная куртка и белая блузка.

И за всей этой красотой чувствовались еще и спортивность, и тренированность.

– Чарльз Дженкинс? – спросила она.

Оставив мотыгу на грядках, он повел женщину по лугу к коттеджу. У задней двери он снял башмаки и вошел в дом. Пройдя через кухню в большую комнату и не слыша за собой ее шагов, он оглянулся и увидел, что она стоит на пороге, разглядывая кухню с тем же сдержанным интересом, с каким разглядывала его. Кастрюли, сковороды и кухонные ложки заполняли всю раковину, громоздились на пластиковом рабочем столе и оставляли свободной лишь одну конфорку плиты. На столе в ряд, как игрушечные солдатики, выстроились десятки банок, некоторые запечатанные, с притертыми пробками. Свежесобранная ежевика и малина в решетах ждали своей очереди, чтобы, помыв, их сварили. Городской супермаркет торговал его джемами в секции, отведенной для местных товаров, – джемы были его хобби, как и арабские скакуны. Родители оставили ему скромное состояние, на которое при грамотных вложениях и осмотрительных тратах можно было жить до старости.

– Так тепло выдувает, – сказал он, хотя в доме было прохладно.

Она прикрыла за собой дверь и легким шагом стала пробираться между пластиковых контейнеров с рассадой – помидоров, патиссонов, кукурузы, горошка и салата, направляясь к нему в комнату.

Скинув рукавицы на кипы газет, он взял ворох невскрытых конвертов с надписью «Местному жителю» – конвертов этих на круглом столе скопилась целая куча. Шестидюймовый кусок дерева он вытесал из комеля толстенного кипариса, поваленного ураганами зимы 1998 года. Отшлифованный и отполированный, комель этот служил ему теперь универсальным столом. Все конверты, кроме одного, он кинул в сложенный из приречных камней камин, чиркнул спичкой о комель, поджег конверт в руке и бросил его на остальную кучу. Потом он наклонился, чтобы добавить растопки; стоя к ней спиной, он слышал, как цокают ее каблучки по дощатому полу. Она ходила вдоль книжных стеллажей, занимавших все стены, как в сельской библиотеке, и вмещавших внушительное собрание книг и видеодисков с киноклассикой. Книги и диски – те, что он не успел прочитать или же просмотреть еще раз, – были и в ящиках из-под фруктов.

Он бросил взгляд через плечо и увидел, что она роется в его картинах, сложенных возле заляпанной краской палитры.

– Совсем неплохо! – Сказано это было не как похвала, а скорее удивленно. Что ж, правильно, до Ван Гога ему далеко.

Лу и Арнольд сбили пластиковую заслонку на собачьем лазе и влезли в комнату. Ворвавшись, они заняли свои привычные места: Лу – на мягком кресле с вытертыми ручками, Арнольд – на шезлонге перед камином. Пол их не устраивал. Избалованы. Собаки сидели, напряженно вытянувшись, навострив уши, стреляя глазами то в Дженкинса, то в неожиданную гостью, нарушившую однообразие их идущего как заведено дня. Дженкинс подбросил в камин кленовых щепок, наполнивших комнату сладковатым сиропным ароматом, и поставил на место экран. Встав, он почесал Лу за ушами, отчего собачья морда сморщилась, как у девяностолетнего старика.

Она подошла к толстому стеклу, потом погладила цветущую орхидею – их с десяток стояло в ряд на полочке. Цветы эти распространяли в комнате тепличный аромат и делали ее похожей на оранжерею. Она глядела на луг за окном.

– Арабские. Животные норовистые и нервные.

– Вы разбираетесь в лошадях.

– Семья моей матери жила на ферме. Там были породистые арабские скакуны и мулы.

Отойдя от окна, она направилась к нему и подала ему руку, как подают деньги кассиру в супермаркете. Ладонь ее была прохладной и мягкой, хотя, судя по мозолям, на жизнь она зарабатывала не канцелярской работой.

– Алекс Харт.

– Что ж, мисс Харт. Джо Браника я не видел и не разговаривал с ним уже лет тридцать.

– Неудивительно. У вас же нет телефона.

Из нагрудного кармана комбинезона он вытащил сотовый.

– Моего номера нет в справочнике. Мне редко звонят. И приезжают ко мне редко. Те, кому я нужен, спрашивают обычно «чернокожего». Вы же называли мою фамилию.

– Слухами земля полнится.

Она взяла свой портфель и, поставив его на один из двух потертых, ясеневого дерева стульев, которые он сам смастерил, вытащила номер «Вашингтон пост». Сообщение «Ассошиэйтед пресс», которое он видел в «Пост интеллидженсер», было помещено под разворотом с той же самой фотографией Джо Браника. На ней Джо был старше, чему не приходилось удивляться: как-никак тридцать лет прошло. На висках его проступила благородная седина, но в остальном смуглое обветренное лицо и румянец, казалось, по-прежнему принадлежат жителю южных штатов. Дженкинс не удосужился прочитать статью в городе, не собирался читать и сейчас. С него достаточно было заголовка – большего ему не требовалось. Джо Браник был не из тех, кто кончает самоубийством. И тридцать лет вряд ли его изменили.

Он уронил газету на стол.

– Не знал, что «Вашингтон пост» теперь распространяет газету с курьером. Может, это только единичный случай?

Она улыбнулась и поправила прядь волос, отведя ее за ухо. На него пахнуло ее духами – аромат забивал даже аромат орхидей. Арнольд заскулил. Сунув руку в портфель, она вытащила оттуда толстый конверт из плотной бумаги и протянула ему.

– Джо сказал, что, если с ним что-нибудь случится, я должна передать вам вот это.

Конверт был тяжелым.

– Что это?

Он поглядел ей в глаза, но если она и скрывала что-то, то делала это мастерски. Не сводя с нее взгляда, он повертел в руках конверт, все время чувствуя, что и она смотрит на него, возможно, проверяя его реакцию. Он надорвал край конверта, сунул руку внутрь и вытащил содержимое.

Потертая картонная папка внутри потрясла его – такое мог бы ощутить отец ребенка, увидев того, кого оставил тридцать лет назад.