Текст книги "Франкенштейн: Антология"

Автор книги: Роберт Альберт Блох

Соавторы: Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Мэри Шелли,Ким Ньюман,Нэнси Килпатрик,Пол Дж. Макоули,Дэвид Джей Шоу,Карл Эдвард Вагнер,Брайан Муни,Адриан Коул
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)

– Я совершенно уверен, что Коулин неизлечим. Сегодня у него был припадок. Пытался напасть на меня, когда я сказал, что заберу его глиняных кукол. Можно подумать, это живые существа. Наверное, он так и думает.

Коулин вцепился в ткань брюк под коленом Старра. Лишенный зрения, он не мог определить, заметят его или нет, но надо держаться крепче, залезть повыше, чтобы уловить смысл грохочущих слов.

Заговорил Джеррис:

– Возможно, он так думает. Возможно, так оно и есть. В любом случае что эта кукла делает у тебя на ноге?

Кукла на ноге? Коулин!

Коулин, лежа на постели в палате, отчаянно пытался вернуть себе жизнь, пытался извлечь слух и осязание из конечностей своего глиняного подобия, но было поздно. Раздался невыносимый рев, что-то приблизилось и схватило его, а затем болезненно сжало…

Коулин обмяк на кровати, возвращаясь в мир алого расплывающегося света.

III

Солнце светило Коулину в лицо. Он сел. Все это ему приснилось?

– Приснилось? – шепотом спросил он. И снова повторил шепотом: – Приснилось?

Он ничего не слышал. Он оглох.

Его уши, его способность слышать, были вложены в глиняного человечка, а тот погиб прошлой ночью, когда Старр смял его. И вот теперь Коулин оглох!

Какая безумная мысль. Коулин в панике подскочил на постели, спрыгнул на пол.

Ходить он тоже не может!

Ноги он по собственной воле отдал глиняному человечку, а теперь тот уничтожен. Он не может ходить!

Все его органы чувств работают вразнобой. Значит, все случилось на самом деле! Его уши, его ноги каким-то непостижимым образом вселили жизнь в глиняного человечка. И вот теперь он их лишился. Какое счастье, что он не отдал своему лазутчику зрение!

Но какой ужас смотреть на обрубки, оставшиеся от ног. Какой ужас ощущать, что ушей больше нет до самой кости. Ужас, вселяющий ненависть. Это Старр во всем виноват. Убить паразита, покалечить его!

И Коулин составил план. У него еще остались силы. Он сможет оживить глиняных человечков, а затем придать их жизни определенную цель. Как следует сосредоточившись, используя свое необычное физическое состояние, он сумеет отдать глине часть себя. Что ж, и отлично. Старр за все заплатит.

Коулин остался лежать в постели. Когда Старр зашел к нему после обеда, Коулин не поднялся. Нельзя, чтобы Старр увидел его ноги, нельзя, чтобы догадался о его глухоте. Старр говорил, наверное, о глиняной фигурке, которую обнаружил накануне вечером у себя на ноге, глиняной фигурке, которую он уничтожил. Наверное, говорил о том, что уничтожит и остальных глиняных человечков заодно с остатками глины. Вероятно, он спрашивал Коулина о самочувствии, почему он лежит в постели.

Коулин изображал приступ апатии, погруженности в себя. Старр забрал глину и вышел.

Коулин улыбнулся. Вытащил из простыней маленькую фигурку, единственную, которую оставил себе. Это был человек идеальных пропорций, но с необычайно сильными руками и очень длинными ногтями. Зубы у него были просто отличные. Однако фигурка недоработана: у нее не было лица.

Коулин принялся за дело поспешно, потому что сгущались сумерки. Он пододвинул зеркало и, работая над человечком, время от времени улыбался своему отражению, словно обмениваясь тайным знаком с единомышленником. Стемнело, и Коулин продолжал работать по памяти, он действовал изящно, умело, словно художник, словно творец, вдыхающий в глину жизнь. Жизнь в глину…

IV

– Говорю же, та проклятая кукла была живая! – выкрикнул Джеррис, он потерял всякое терпение. – Я видел!

Старр улыбнулся.

– Это просто глина, и я ее смял, – ответил он. – Не будем больше спорить об этом.

Джеррис пожал плечами. Два часа догадок и предположений. Завтра он сам осмотрит Коулина, выяснит, чем занимается пациент. Он гений, пусть и безумный. Старр же просто дурак. Он довел Коулина до соматических симптомов, отняв у него глину.

Джеррис пожал плечами. Глина. Он прекрасно помнил, как маленькая, идеально вылепленная фигурка висела на штанине у Старра, она точно никак не могла прилипнуть случайно. Кукла держалась сама. Когда же Старр скомкал ее, кожу проткнули глиняные кости, вывалились глиняные внутренности, которые извивались, – во всяком случае, так показалось при свете.

– Хватит пожимать плечами, идите спать, – фыркнул Старр. Он говорил так, словно решение принято, и Джеррис обратил на это внимание. – Хватит переживать об этом ненормальном. Коулин сумасшедший, и с этого момента я буду относиться к нему как к сумасшедшему. Я долго терпел. Настала пора применить силу. И на вашем месте я больше не вспоминал бы о глиняных человечках.

Это был уже приказ. Джеррис в последний раз пожал плечами, подчиняясь, и вышел из кабинета.

Старр выключил свет и приготовился вздремнуть прямо за столиком дежурного врача. Джеррис прекрасно знал его привычки.

Джеррис прошел по коридору. Удивительно, как расстроила его эта история! Увидев сегодня глиняных человечков, он едва не пришел в отчаяние. Работа была совершенна, просто поразительные миниатюры! Но все-таки это была глина, всего лишь глина. Человечки не убегали, когда Старр крушил их. Глиняные ребра ломались, глиняные глаза выскакивали из настоящих орбит и раскатывались по столу – ужас! А тонюсенькие глиняные волоски, а обрывки кожи, выполненной с таким тщанием! Он словно побывал на вскрытии. Коулин, нормальный или сумасшедший, настоящий гений.

Джеррис пожал плечами, на этот раз сам с собой. Что за дьявол? Он часто заморгал.

А потом увидел нечто.

Похожее на крысу. Небольшую крысу. Небольшая крыса неслась по коридору на двух передних лапах вместо четырех. Небольшая крыса без шерсти, без хвоста. Небольшая крыса, от которой падала небольшая отчетливая тень… человека!

Когда крыса подняла голову, оказалось, что у нее имеется лицо. Джеррису даже показалось, что она зыркнула на него. Это была маленькая коричневая крыса из глины… да нет же, это маленький глиняный человечек из тех, что делал Коулин! Маленький глиняный человечек проворно добежал до двери Старра, подлез под нее. Идеально вылепленный глиняный человечек, но живой!

Джеррис ахнул. Он спятил, как и все остальные здесь, как Коулин. И все-таки он видел, как существо проскользнуло в кабинет Старра, оно двигалось, у него были глаза и лицо, и оно было из глины.

Джеррис начал действовать. Он побежал, но не в кабинет Старра, а дальше по коридору, к палате Коулина. Отыскал ключи – они были при нем. Ему не сразу удалось справиться с замком и открыть дверь, еще несколько секунд ушли на поиски выключателя.

Затем последовал чудовищно долгий миг, когда он во все глаза смотрел на существо на кровати: существо с обрубками вместо ног, которое лежало, распростершись на спине, среди разбросанных инструментов, с зеркалом на груди, задрав к потолку слепое лицо, которое не было лицом.

Пауза была действительно долгая. Крики с полминуты неслись из кабинета Старра, прежде чем Джеррис услышал их. Крики переросли в стоны, а Джеррис стоял и смотрел на лицо, которое не было лицом: это лицо изменялось у него на глазах, таяло, исчезало, изодранное до мяса чьими-то невидимыми руками.

Вот как это было. Какая-то неведомая сила содрала лицо человека на кровати, оторвала голову от шеи. А стоны неслись из коридора…

Джеррис побежал. Он ворвался в кабинет, опередив остальных. И увидел то, что ожидал увидеть.

Старр свисал со стула, горло сбоку было разорвано. Маленький глиняный человечек исполнил свое задание, и доктор Старр был уже мертв. Крошечная коричневая фигурка вонзила отлично заостренные когти в горло спящего, когти, выполненные со знанием дела, и, возможно, еще и зубы, с хирургической точностью попав на сонную артерию. Старр умер раньше, чем успел стряхнуть с себя дьявольски точную копию человека, однако последним неистовым взмахом стесал ему лицо и оторвал голову.

Джеррис снял со Старра жуткого человечка и смял, скатал пальцами в коричневый ком раньше, чем остальные ворвались в кабинет.

А он сделал шаг и поднял с пола оторванную голову с изуродованным лицом, миниатюрным, старательно проработанным лицом, которое торжествующе улыбалось – улыбалось даже после смерти.

Джеррис пожал плечами, а в следующий миг его пробила дрожь, когда он растер в прах маленькое глиняное лицо Коулина, создателя.

ДЭНИЕЛ ФОКС

El sueño de la razón ^[15]

Дэниел Фокс впервые заявил о себе как о писателе в жанре хоррор в 1992 году и с тех пор постоянно публиковался в выпусках антологии «Темные голоса. Книга ужасов от „Pan“» («Dark Voices: The Pan Book of Horror»). Под псевдонимом Чез Бренчли он издал четыре психологических триллера: «Самаритянин» («The Samaritan»), «Убежище» («The Refuge»), «Сад» («The Garden») и «Время для покупок» («Mall time»). Роман Фокса «Рай» («Paradise») называют «городским эпосом о добре и зле».

Он является автором трех фэнтезийных книг для детей и опубликовал более четырехсот рассказов в разных жанрах. Фокс провел год при Университете Сандерленда, получив писательскую стипендию в связи с Береговым скульптурным проектом (St. Peter's Riverside Sculpture Project).

«Я всегда видел во „Франкенштейне“ не хоррор, а трагедию, – отмечает автор, – скорее грустную, нежели страшную историю. Краеугольный камень любой трагедии, разумеется, в ее неотвратимости: нас страшит абсолютная неизбежность несчастья. Создать человека несложно в сравнении с задачей найти для такого человека место в нашем мире; мы это сознаем и понимающе киваем, скорее печально, чем гневно, и бормочем, что поиски спасителей никогда не должны достигать цели.

И как всегда, чем больше мы знаем, тем больше хотим знать. Это неизбежно. Подарите нам огонь, и мы непременно построим доменные печи. Близится время, когда создание мужчины или женщины согласно плану станет сравнительно несложным, а что может быть сделано, будет сделано. Это неотвратимо. И по определению, совершенно необходимым станет то, что за этим последует…»

Разум спит – и в замке, и в деревне.

Разум спит, и в замке доктор точит пилу о кость, и проверяет остроту скальпелей, и до блеска протирает их о рукав белого халата. Деревня внизу полна калек и одноглазых, тех, у кого пустует рукав и недостает какого-нибудь органа, на каждом теле найдутся шрамы. И жители деревни с надеждой смотрят в небо в ожидании благодатной грозы; и они благословляют плодотворные труды доброго доктора, благословляют, благословляют его…

Разум спит, и в мире, где слишком много детей, появляется ребенок, которого ждет весь мир.

Он запланирован на генетическом уровне, каждый строительный блок изучен и сочтен пригодным, в его ближайших предках нобелевские лауреаты и олимпийские чемпионы, красота, бодрость и здоровье. Безупречное зачатие происходит под микроскопом, под надзором лучших специалистов, суррогатная мать прошла всевозможные физические и психологические тесты. Весь период беременности она проводит в лучшем родильном доме под постоянным наблюдением, ее упражнения и диета строго контролируются.

Рожденный посредством кесарева сечения в оптимальный момент, он получил – после долгих споров – имя Натаниель, но это имя не передавало сути. Он – не дар Бога. Они создали его сами и ни с кем не собирались делить эту честь. Родившую его мать зашили и отправили восвояси, разбогатевшую и связанную подписками.

Приемных родителей для него выбирали не менее тщательно. Ничего не упустили из виду, ничего не доверили случаю: этим двоим хорошо заплатили за совершенство, и они честно отрабатывали плату. Зачатый в стеклянном сосуде, Натаниель и воспитывался под стеклом: оранжерейный ребенок с энциклопедиями в детской кроватке и постоянным вниманием двоих взрослых на протяжении критических лет жизни.

Лучшему мальчику, какого сумело создать человечество, обеспечили лучшую жизнь, какую можно купить за деньги, и требовали от него напряжения всех сил.

Разум спит: ему хватало пяти часов ночного сна. Даже здесь, в этой ужасной компании, самодисциплина не изменяла ему. Он ложился вместе со всеми, спал, сколько ему требовалось, и просыпался.

До шестичасового подъема оставались пустые часы. Он не скучал, потому что не понимал, что такое скука, но заполнить время в темноте, без книг и компьютера, без телевизора и радио, было непросто.

У него были с собой только карманные шахматы с программой, написанной им самим. «Начинай с нуля, учись быстро». Компьютер умнел с каждой игрой, обучаясь на победах и поражениях. Этим он и занимался сейчас – обучал свою шахматную программу, играя с ней снова и снова.

Но это он проделывал на автопилоте, компьютер был еще слишком глуп, чтобы соревноваться с ним. Пальцы играли, а мысли бродили далеко, он обдумывал цену вещей. Тускло светящимся символам у него на коленях: коням, ладьям и слонам – всему приписывалась цена, соответствующая его возможностям. И королеве, конечно. Сильный прекрасный ферзь намного превосходит остальных, на две головы выше других. Сила и ответственность, дальновидный стратег с железным кулаком…

Он заманил белую королеву в до смешного очевидную для него ловушку и взял ее пешкой.

«Недостаточно хороша, – грустно подумал он, – да, честно говоря, вряд ли когда-нибудь достигнет совершенства». Дело не в игроке, а в фигуре. Да, самая сильная фигура на доске – но недостаточно сильна, если пешка может сбить ее, если глупость может ее погубить. Быть «недостаточно хорошим» – судьба почти всего на свете, и уж наверняка его судьба.

В шесть часов раздался гудок, и Натаниель – точный, исполнительный и быстрый – мгновенно вскочил с койки и натянул тренировочный костюм. Ноги в беговые туфли, и он готов. Пять обязательных кругов вокруг лагеря, всего четыре мили, и, выбежав первым, он мог продержаться в одиночестве всю дорогу, если не забывал притормозить после первой мили, чтобы не нагнать отстающих. Одному было проще, одному всегда было проще.

Он вернулся с пробежки, ничуть не запыхавшись, обогнав всех. Быстро в душ, быстро намылиться, и он вышел из душевой, как раз когда начали подходить остальные. Даже среди их жарких, разгоряченных тел он избегал их взглядов. Это он тоже хорошо умел. Проделывал уже на автопилоте. «Начинай с нуля, учись быстро».

Но за завтраком это было невозможно, за общим столом то и дело передавали тарелки, блюда и кувшины, пока шло составление команд на день и объявление программы. В лучшем случае здесь ему удавалось быть тихим, дружелюбным и никого не раздражать.

Что было непросто, сидя рядом с Раулем, который в прошлые выходные струсил на мачте учебного парусника, и потребовалась спокойная сила Натаниеля, чтобы спустить его на воду, с Раулем, который отказался проплыть под килем, и это стоило команде немало потерянных очков.

И сидя напротив Шарлотты, которая в пятнадцать лет была чемпионкой страны по шахматам, считалась лучшей из игроков за всю историю национальных шахмат и три раза за один вечер проиграла Натаниелю, после чего отказалась с ним играть, сказав, что не понимает его игры, что для нее она слишком глубока, слишком необычна.

И сидя за одним столом, или за соседним столом, или просто в одном зале с Питером и Энни, Жозефиной, Тарьяном и Микаэлой. Он провел здесь три недели и за это время успел вывести из себя, смутить или обидеть каждого, кто имел с ним дело. И он ни разу не делал этого намеренно, просто он не умел лгать и ни за что не стал бы притворяться. Если что-то было так, он так и говорил; если не так, он тоже говорил. Если приходилось играть, он играл в полную силу в пределах правил. Если он был лучше, быстрее или сильнее других, он выигрывал.

А он был лучше, быстрее, сильнее, как всегда: просто так уж был устроен мир. А другим это не нравилось, кое-кто ненавидел его за это, и так тоже был устроен мир, так всегда было.

И как бы хорош он ни был, он всегда оказывался недостаточно хорош. Это было заложено в свойствах фигуры. Его обучили приказывать и обучили исполнять приказы, но чего-то в нем недоставало – чего-то, что заставило бы их полюбить его.

А он знал только один способ этого добиться, знал только один способ жить: стать еще лучше, стараться еще сильнее, большему учиться, выигрывать с большим счетом. Это был лейтмотив его детства, продолжавшийся и в подростковом возрасте. Недостаточно хорошо, ты должен сиять еще ярче. Недопустимо растратить впустую такой потенциал, но только от тебя зависит, чего ты достигнешь, мы можем лишь создать для тебя возможности.

У него хватало и настойчивости, и желания. Состязание в беге выигрывают быстрые, а бой – сильные, и только победителям принадлежат блистающие призы. Если он превзойдет даже их ожидания, если станет сиять ослепительно ярко, наверняка он получит в награду не просто одобрительный кивок и следующее, более трудное задание.

Старшего вожатого все считали ублюдком. Мягкий на вид, улыбчивый человек был мягко и улыбчиво беспощаден даже к своим любимцам и безжалостен к провинившимся.

Сегодня за завтраком он дал им больше обычного времени на еду, позволил наесться досыта: затем один звонок маленького колокольчика, и те немногие, кто еще не смотрел на него, обернулись, когда он поднялся. На их лицах интерес смешивался с опасениями.

– Ну, – начал он, – я думаю, мы достаточно долго с вами нянчились. – И он с улыбкой развел руками, выдержав паузу. Его ничуть не смутило, что шутка не вызвала ни одной улыбки, не нарушила ничьей сосредоточенности. – Вы все в форме, – продолжал он. – Вы умны и хорошо адаптируетесь, вы продемонстрировали самостоятельность и начали понимать кое-что в командной деятельности. Я надеюсь, что последние недели закрепили то, что вы знали прежде, отточили ваши умения и позволили вам немного лучше узнать себя и друг друга.

Сегодня мы начинаем по-настоящему испытывать вас.

С этого момента все всерьез. Особый риск, особые возможности. Вас разделят на команды и поставят перед каждой свою задачу. Следующие две недели каждая команда будет есть вместе, работать вместе, потеть, страдать и плакать вместе. Спать вместе, если вам захочется, но только если ваш капитан сочтет, что это выгодно для команды.

У каждой команды будет капитан, выбранный мной: здесь не демократия. Но зато за вами не будет и надзора. Вы – сами по себе, ваша безопасность исключительно ваша забота. Никто из сотрудников лагеря не будет присматривать за вами и не вытащит вас из беды, если вы сделаете глупость.

Не делайте их. У нас каждый год происходят несчастные случаи, вам следует ожидать опасностей и катастроф, и, хотя нам еще ни разу не приходилось никого терять, статистически вероятно, что это случится. С каждым годом шансов становится больше. Помните об этом. Шансы не в вашу пользу, поэтому берегите себя как можете, будьте осторожны, не делайте глупостей.

Но и не проигрывайте. Не будьте слабыми.

Может быть, команду и не подбирали нарочно ему назло, но Натаниель считал это вполне возможным. Инструкторы любили его не больше, чем ребята: они завидовали его яркому, сияющему будущему и потому старались по возможности осложнить настоящее.

И здесь ничего нового. Иногда он гадал, когда же начнется это предполагаемое будущее. Десять лет назад он не сомневался, что доберется до него к шестнадцати; сейчас оно представлялось все таким же далеким, золотые мечты загораживала стена дней, темных дней, громоздившихся друг на друга.

Так или иначе, Натаниель оказался в одной команде с Раулем и Шарлоттой, с Питером и Жозефиной, Тарьяном и Микаэлой. Почти полный список недоброжелателей, и это, конечно, не было случайностью. За ними слишком пристально наблюдали, чтобы так ошибиться.

Не назначили Натаниеля и капитаном, хотя его успехи в лагере, вероятно, этого требовали. «Во всем лучший, и все же недостаточно хорош, да?» – горестно подумал он, когда этот пост достался Жозефине.

Впрочем, возможно, он зря винил их. По дороге в спальню, где надо было собрать вещи («Один рюкзак, только самое необходимое. Помните, что вам придется нести его на себе, но помните, что и вернуться за тем, что забыли или сочли ненужным, вы не сумеете»), его отвел в сторону инструктор по скалолазанию, который нравился ему больше остальных.

– Вот, – сказал он, – я прошу тебя взять это на крайний случай. Такую получает каждая команда, но не говори капитану и остальным.

– Что это? – машинально спросил Натаниель, хотя, взяв вещицу и вертя ее в руках, он успел понять, что это.

Маленькая черная коробочка, герметичная, на жестком шнуре – легкий амулет из эластичного пластика, без надписей, ничем не примечательный, – в данном случае это могло означать только одно.

– Тревожная кнопка, – сказал инструктор на секунду позже, чем Натаниель понял сам. – Мы все-таки за вас отвечаем. Вертолет будет наготове не более чем в получасе лета. Но команде лучше об этом не знать. Надежда на спасение делает людей неосторожными.

– Почему выбрали меня?

Инструктор пожал плечами:

– Потому что ты не скажешь остальным. И ты лучше других сможешь оценить, какой случай действительно крайний. Ты не запаникуешь и не откажешься из гордости вызвать помощь, когда она необходима. Что бы ни говорил вожатый, нам не нужны потери. Это вредит бизнесу.

Натаниель кивнул:

– Как срабатывает кнопка – просто нажатием?

– Нажать и удерживать. Для запуска сигнала нужно непрерывно давить пару секунд. Это предосторожность против случайного включения. Кнопка передает сигнал тревоги, а потом работает как радиомаяк для вертолета. Носи на шее, в шнурке антенна. Постарайся не отделяться от команды, иначе мы найдем только тебя. И имей в виду: если ты просто отобьешься, заблудишься, это не считается крайним случаем. Понятно?

Натаниель кивнул, повесил шнур на шею и спрятал кнопку под футболку.

Два часа спустя они, в мокрых гидрокостюмах ^[16]и с водонепроницаемыми рюкзаками, сидели в плоскодонном «Зодиаке», колотившемся днищем о крутые волны.

Берег скрылся позади в тумане брызг и серых облаков. Тени впереди и по сторонам оказывались скалами или группами камней; иногда ветер раздувал туман, и Натаниель успевал тогда заметить у недалекого горизонта более протяженную и массивную тень, обещавшую остров. Конечно, здесь должен быть остров. Сумрачная дымка затрудняла ориентацию, но он знал, как давно они покинули лагерь, приблизительно знал направление и максимальную скорость «Зодиака»; за три недели он изучил береговую линию и карту. Да, вокруг должны быть острова.

И да, внезапно прямо перед ними возник остров, доказывая точность выбранного направления.

Так себе остров: низкий силуэт с очертаниями более мягкими, чем у оставшихся позади скал. Пожалуй, не взрослый кит, а китенок, но у каждого китенка есть мать. Он прищурился против ветра и решил, что, пожалуй, может ее разглядеть, если только не принимает желаемое за действительное.

Рулевой провел суденышко через линию прибоя, Натаниель услышал, как днище царапнуло по камням. Воздух здесь был полон брызг, он задыхался от соли, которую забивал в рот ветер.

– Ну, вылезайте! – крикнул рулевой. – Не забывайте вещи, я возвращаться не стану.

– Что нам надо делать? – спросила Жозефина.

– Выживать и двигаться. Больше ничего. Вас заберут с Джеймсея через сорок восемь часов.

– Как же нам туда добраться?

Они знали Джеймсей, на прошлой неделе обходили его на трехмачтовой шхуне. Тогда все думали, что их просто учат управлять большим парусником при противном ветре.

Натаниель сверился с кроками в памяти. Джеймсей должен лежать на двадцать миль южнее и пятью милями дальше от берега.

Рулевой равнодушно пожал плечами:

– Как хотите. Ну, вылезайте. Шевелитесь!

Ошеломленные, рассерженные или встревоженные, они тем не менее не подумали ослушаться приказа. Один за другим спрыгнули на почти метровую глубину в пронизывающую холодом воду, нащупали ногами каменную полку. Они поспешно выбрались из прибоя, неся в руках рюкзаки, и встали тесной группкой, молча глядя на удаляющийся, подскакивающий на волнах «Зодиак».

Рулевой не помахал им, не попрощался, не оглянулся.

«Что дальше?» Никто не задал этого вопроса. Признание в слабости и бессмысленное сотрясание воздуха.

– Что-то тут есть, – сказала Жозефина. – Должно что-то быть, не ждут же они, что мы доберемся вплавь. Разбиваемся на две группы, идем вдоль берега в разные стороны. Встречаемся на дальней стороне и докладываем.

Так они и сделали, бежали рысцой, ради скорости и чтобы согреться, насколько позволяла дорога. В дымке две группы скоро потеряли друг друга из виду, но остров оказался небольшим, как и полагал Натаниель, и через пятнадцать минут они снова сошлись.

– Ничего.

– У нас тоже. Ничего.

Тогда они взобрались на самую высокую точку, откуда была видна вся береговая линия, и нет, не было ни лодки, ни материала для ее постройки.

– Есть идеи? – Жозефина обвела глазами команду, и, когда никто не отозвался, Натаниель высказал то, что казалось ему очевидным и без слов.

– Прилив в высшей точке.

– Откуда ты знаешь?

– Не видно линии прилива. Значит, выше, чем сейчас, прибой никогда не достает.

– Ладно, пусть так. И что?

– Если лодки здесь нет и они не ждут, что мы пустимся вплавь, значит, мы сможем уйти пешком. Как-нибудь проберемся. Смотрите, – указал он, – восточнее лежит остров побольше. Он совсем близко, если бы не туман. А отлив в таком месте должен быть значительным. Уверен, что при отливе мы сможем перейти туда, почти не замочив ног. Видите, туда тянется гряда скал, как начало дороги…

Он был прав, и они это понимали и не испытывали благодарности, но он ее и не ждал.

Они спрятались в самой сухой расщелине, какую сумели отыскать, – остров здесь был расщеплен до основания скал. Им надо было убить не меньше шести часов, и Рауль достал нож.

– Мы – команда, – сказал он. – Мы зависим друг от друга. Нам нужно единство. Хорошо бы знак, символ. То, что чувствую я, чувствуете и вы.

Он поднес лезвие к ладони, но Жозефина его остановила.

– Нет, – сказала она, – это сделаю я. Для всех. Я капитан.

Она забрала у него нож, крепко взяла его за руку и твердо провела лезвием по подушечке ладони под большим пальцем. Он вздрогнул, но не отдернул руку и не отвел глаз.

– Хорошо, – сказала она. – Ты будешь это чувствовать. Но кровь на таком холоде скоро остановится, а соль не даст ране воспалиться. Кто следующий?

Один за другим они подставляли ладони под нож, и их кровь смешивалась у нее на коже.

Натаниель остался последним. Он считал это глупым и ненужным: зачем лишние травмы, когда команде понадобятся все силы? Но его отказ принес бы больше вреда: с безразличным видом он протянул руку, повторяя про себя мантру, которая помогала ему подавлять боль.

Крепкие пальцы Жозефины зажали его пальцы, она взглянула ему в глаза, она улыбнулась и ударила острием, проткнув ладонь, царапнув по кости и чуть не выбив его из гипноза мантры.

Чуть, но не выбив. Крик боли потерялся в мысленном бормотании, он удержал ее взгляд и подумал, что в ее глазах видит больше боли, чем она видит в его.

Он не двигался, пока она не выдернула нож. Потом она подняла руку, и да, у нее тоже текла кровь. Острие, проткнув его ладонь, вонзилось и в ее, как, может быть, и было задумано.

Поправка: как наверняка и было задумано.

– Если мы навредим друг другу, – сказала она искренне и лживо, хотя никто и не думал верить, и он меньше всего, – мы навредим самим себе. Мы – команда, мы теперь связаны. Команда – это главное. Запомним это.

При отливе, как и предсказывал Натаниель, выступившие над водой камни протянулись дорогой от китенка к матери, от их маленького островка к большому соседу.

Это была трудная дорога, приходилось перепрыгивать с одного острого мокрого клыка на следующий, когда под самыми ногами жестокое течение закручивало льдисто-серую воду. Но они помогали друг другу: храбрые подбадривали неуверенных или подгоняли их бранью, смотря что лучше помогало, самые сильные проделали путь дважды или трижды, перетаскивая рюкзаки и протягивая руку в самых сложных местах, и наконец, пусть промокшие от брызг и дрожащие, пусть в порванных джинсах и сорвав кожу на ладонях, потеряв еще немало крови сверх пролитой раньше, но они благополучно перебрались. Повалились на редкую траву, устало улыбаясь друг другу, колотили кулаками воздух и вопили, насколько оставалось дыхания.

Никто не улыбнулся Натаниелю, никто даже не взглянул в его сторону, хотя он нашел им дорогу и прошел по ней и первым, и последним, хотя нес больше других и чуть не попался с последним рюкзаком, прыгая по скрывающимся под водой камням, когда прилив начался раньше, чем они ждали.

Он кивнул без улыбки, жалея, что он это чувствует, что ему не все равно, и пошел осматривать берег.

Под закрепленным колышками брезентом он нашел семь каноэ, спасательных жилетов, шлемов и весел.

Здесь оказались и пайки, и складные горелки, и маленькие канистры – все необходимое. Палатки не было, но под брезентом, натянутым на раму из весел и прижатым по краям камнями, хватило места для всех.

Поев, они развели костер из плавника, просушив для растопки – идея Натаниеля – щепки над горелками.

– Нет карты, – сказал Тарьян. – Они не оставили нам карты. Как мы должны искать Джеймсей?

– Вдоль цепи островов, – сказал Натаниель. – Они тянутся непрерывно, а если мы будем держаться с подветренной стороны, они прикроют нас от ветра и самого сильного волнения. Потом будет примерно миля по открытому морю точно на юг – и Джеймсей.

– Ты знал, – обвинила его Шарлотта. – Ты заранее знал задание и подготовился.

– Нет, – сказал он.

– Ты просто случайно запомнил карту, так, что ли?

Он пожал плечами:

– Наверное, так. Я смотрел карты на шхуне… – Этого было вполне достаточно: он запомнил их с первого взгляда, а забывать не умел. То, что он выучил, навсегда оставалось с ним. – Пустой трюк. Полезный, но пустой.

– Вроде тебя, значит.

Он взглянул на нее, увидел в ней досаду и гнев, уже знакомые по игре в шахматы. С картами эмоций было то же самое: однажды выученное не забывалось.

«Увы», – подумал он и стал смотреть в огонь, где самые жаркие языки были зелеными от соли.

Спавший почти без укрытия, дальше всех от стенки, почти не касаясь других, почти отдельно, он не счел себя обязанным, проснувшись, оставаться с командой, сбившейся вместе во сне. Он выкатился из-под навеса, встал на ноги и ушел к волнующемуся морю. Ветер жестоко кусал его сквозь мокрую одежду, но он радовался холоду и жалящим лицо брызгам.

Глядя в темноту, где волны с шипением разбивались о камни, он не увидел и не услышал ее, пока она не подошла совсем близко и не тронула его за плечо.

Жозефина, конечно, капитан команды, главный игрок: неплохой выбор в конечном счете, учитывая, что, окажись главным он, любая команда пребывала бы в состоянии непрерывного бунта. Начинай с нуля, учись быстро: уроки по психологии лидерства никогда не пойдут впрок такому, как он, – так бы он и сказал им, если бы мог заставить их слушать. На случай, если они сделают новую попытку. «Я получился неправильно, – сказал бы он. – Так нельзя. Эволюция уже замутнена демократией, теперь нельзя просто перескочить через большинство. В следующий раз будьте осторожнее, дайте несчастному ублюдку какую-нибудь зацепку в нормальности, иначе ему от начала до конца не за что будет держаться…»