Текст книги "Франкенштейн: Антология"

Автор книги: Роберт Альберт Блох

Соавторы: Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Мэри Шелли,Ким Ньюман,Нэнси Килпатрик,Пол Дж. Макоули,Дэвид Джей Шоу,Карл Эдвард Вагнер,Брайан Муни,Адриан Коул
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)

– Да. И я найду, если ты мне поможешь.

– Помогу?

– Расскажешь то, что сможешь вспомнить.

– Я расскажу, да.

– Когда ты видел это существо?

– Несколько недель назад. – Он пожал плечами. – У меня нет календаря.

– Ты был в горах?

Он кивнул и посмотрел на запад. Местность в той стороне постепенно повышалась, и тучи, казалось, накренились, чтобы встретиться с далекими горами. Грегорио уставился вдаль. И так, не глядя на меня, начал говорить. Чужие английские слова звучали из его уст как музыка, но музыка невеселая – трагическая увертюра, предваряющая мрачную тему.

– Я искал работу на овечьих ранчо. У меня был конь и две собаки. – Он выбил трубку, постучав ею о зеленую стену жестяной хибары. – Конь вот. А собаки… – Он замолчал, по-прежнему не оборачиваясь, и я увидел, как напряглись жилы на его шее. – Собаки бежали за мной. Они радовались, оказавшись далеко от города, в горах. Это были хорошие собаки. Особенно один пес, очень смелый, очень сильный. Его звали Эль Роджо. Не породистый, но верный. Он был моим много лет, хотя мне предлагали за него кучу денег.

Он снова умолк. Руки его беспрестанно двигались. Потом он вроде как пожал плечами, хотя плечи его на самом деле не шевельнулись.

– Мы ехали по узкой тропе между деревьями. Деревья сухие, вывернутые с корнями из-за великого ветра. Ветер выл очень громко, и лошадь звонко цокала копытами по камням. Наступала ночь. Не знаю, который был час, у меня нет часов. Но пора было ставить лагерь, и я искал место. Свернул с тропы, оказался среди темных деревьев. И вдруг – шума нет. Как перед бурей эта тишина. Но никакой бури, небо ясное. Это было что-то другое. Что-то нехорошее, я знал. И собаки знали. Одна заскулила, а у Эль Роджо шерсть на загривке встала дыбом. Я чувствовал, как дрожат между моими коленями бока мерина. Всеми ногами чувствовал, и глаза у него стали белыми, ноздри расширились. Я бил его пятками, но он не шел.

Наконец Грегорио повернулся ко мне. Ужас до неузнаваемости исказил его лицо. Он заново переживал те моменты, и, возможно, тогда он выглядел точно так же. Едва ли он сейчас осознавал мое присутствие, взгляд его был обращен в прошлое.

– Потом я услышал звук. Рычание. Совсем не собачье. Предупреждение, может, вызов. Не знаю, что это было. Я повернулся на звук и увидел его. Он был в зарослях, но я видел ясно. Я смотрел на него, он – на меня. Мы изучали друг друга. Я не мог шевельнуться, горло перехватило. Хребет сковало льдом. Он был невысок. Наклонился вперед, руки длинные. Широкая грудь, тяжелые плечи. Много густых волос, а там, где волос нет, кожа темная. Некоторое время мы ничего не делали, потом он снова издал звук. Задняя часть туловища приподнялась, словно он напряг хвост. Но хвоста у него не было. Под ним на земле что-то лежало. Думаю, овца. В шерсти, красное от крови, и у него рот был красным. С зубов тяжело капала кровь. Но это были зубы. Не клыки зверя, зубы. И взгляд все это время не отрывался от меня. Взгляд человека…

Произнося это, Грегорио смотрел мне прямо в глаза. Его трубка потухла, но зубы полукровки все равно крепко стискивали чубук. Я не шевелился, боясь разрушить чары памяти, сковавшие его, и веры, охватившей меня.

– Я хотел убежать от него, но коня переполнил страх. Он не поскакал бы. И я тоже застыл. Только Эль Роджо был достаточно смел. Он ничего не боялся, этот пес. Он кинулся к твари. Вторая собака была не так храбра. Она побежала. Увидев это, конь опомнился и поскакал. Он бежал скорее, чем мог. Скорее, чем может бежать любая лошадь. Я знаю лошадей. Всю свою жизнь я езжу на лошадях и этого мерина знаю хорошо. Но, сеньор, я не мог остановить его, как не могу остановить ветер. Да мне и не хотелось.

Он снова обращался ко мне, и я решил, что история окончена. Но Грегорио опустил голову и заговорил снова, гораздо тише.

– Но я смотрел назад, – сказал он. – Я не мог отвести взгляд от этого существа. Я видел, как мой пес припал к земле. Он зарычал и оскалил клыки, и тогда тот двинулся к собаке. Эль Роджо оказался недостаточно быстр. Или тварь слишком быстра. Они сплелись и упали оба, и я больше ничего не видел. Но я слышал, что случилось. Слышал крик пса, крик боли и смерти. Сперва громкий, потом не такой громкий, а потом я больше не слышал собаку, я слышал ту тварь. Звук был другой, не тот, что раньше. Гораздо ужаснее. Худший звук из всех, что доводилось слышать человеку. Я ничего не мог сделать. Конь не останавливался долго, а когда наконец остановился, я дрожал больше, чем он. Я думал о псе. Я любил эту собаку. Но я не вернулся.

Грегорио замолчал. Он выглядел изможденным, как после тяжелой работы. Кулак с чеком он так и не разжал. Прошло несколько минут, прежде чем он поднял голову.

– Вот что случилось, – сказал он.

– Ты представляешь, что это могло быть?

Он пожал плечами.

– Может, какое-то животное? Животное, которого ты раньше не видел?

– Это был человек.

– Ты сказал, было темно…

– Света было достаточно.

– Значит, человек. Индеец?

Он терпеливо качнул головой:

– Человек и зверь. Зверочеловек. Человек, какого никогда еще не бывало.

Человек, какого никогда еще не бывало? Или все же бывало?

Потом я ушел. Сказал, что, возможно, захочу еще раз поговорить с ним, и Грегорио пожал плечами. Он снова набил трубку, и когда я оглянулся с дороги, он сгорбился, сидя на колоде, точно так же, как когда я пришел. История произвела на меня глубочайшее впечатление. Я поверил ему. Возможно, Грегорио и ошибался, но он не дурачил меня. Он видел что-то слишком кошмарное, что-то, что и вообразить нельзя, и эмоции, вызванные воспоминанием об этом, были слишком искренни, чтобы предположить притворство. Где-то среди этого бездорожья, среди диких пустошей существует некто. Я не знал кто, но знал, что найду его.

И я подумал о совете Макферсона.

Мысль о том, чтобы таскать с собой оружие, мне не нравилась, но я решил, что придется. И еще одна идея пришла мне в голову – идея, которая нравилась мне еще меньше…

IV

Следующие три дня я провел в Ушуае. За это время я получил возможность понаблюдать за здешними примитивными людьми, как мне и хотелось, но мой интерес к этому занятию значительно поиссяк. Местных жителей уже изучали другие, до меня, это, конечно, довольно интересно, но не идет ни в какое сравнение с возможностью открытия. Истории, рассказанные мне Грегорио и, в меньшей степени, Макферсоном, воспламенили мое воображение. Я никогда не делал поспешных заключений, основываясь на неполной информации, и все же та самая идея, которая казалась абсурдной в тихом, темном кабинете Смита, те же утверждения из попавших в музей сообщений, которые я небрежно отмел, сейчас обрели иную, новую реальность; так солнце сквозь затянутое облаками небо озаряет эту землю иным, новым светом.

Меня безудержно тянуло продолжить расследование, а необходимость ждать расстраивала донельзя. Но в первую очередь следовало все же найти Ходсона. Именно за этим Смит послал меня сюда, и глупо будет устремиться на розыски чего-то другого, не повидав ученого и не сделав из этой встречи соответствующих выводов. А где находится Ходсон, похоже, не выяснить, пока не прибудет за припасами его человек.

Я заглядывал к Грэму каждое утро, и каждый раз меня ждало разочарование. Грэм уже собрал для меня рюкзак и переметные сумки и договорился с ближайшей конюшней, чтобы у них в любой момент была готова лошадь. Среди припасов имелись портативная плитка, продукты в легких пластиковых контейнерах, а также предметы, удивившие меня, но Грэм считал, что они могут оказаться нужными, если не жизненно необходимыми, в столь трудном путешествии, которое меня ждет: маленький топорик, складной нож, несколько мотков веревки и ремней – вещи, обретающие ценность в экстремальных условиях. Был там и спальный мешок, и плащ-палатка. Мне не приходило в голову, что существует вероятность провести ночь на открытом воздухе, и я был благодарен Грэму за прозорливость, хотя несколько историй о людях, потерявшихся в горах, которые он мне поведал, весьма меня расстроили. Вняв его советам, я приобрел подходящую для путешествия одежду: тяжелые брезентовые штаны, шерстяную клетчатую рубаху, стеганую ветровку с капюшоном и крепкие, с трехслойной подошвой, высокие ботинки, подходящие и для верховой езды, и для хождения по неровной местности. Я ощущал определенное удовлетворение от того, что так хорошо подготовлен, и это худо-бедно скрашивало ожидание.

А тем временем я проводил дни в многомильных прогулках по окрестностям. В новой одежде я привыкал к свободе необычного для меня стиля и в таком виде как будто лучше знакомился с землей. Я не ставил себе целей, не задумывался, что именно исследовать, не вел записей. Все, что я узнавал, я просто впитывал без каких-либо усилий сознания, положившись на чувства, доверив разуму прокручивать массу планов и возможностей. Я не пытался ограничивать мысли тем, что мне известно, или тем, что я могу доказать. Для меня это нехарактерно, но сейчас я находился вне знакомого мне мира и стремился попасть в мир, о котором говорил Грегорио.

Не скрою, его рассказ заворожил меня, околдовал своей правдивостью, пусть фантастичной, но такой порою бывает истина. Однако впечатлило меня не совсем то же, что и Грегорио. Его, похоже, больше всего поразили глаза существа, но я не стал бы заострять на этом внимание. Глаза многих животных кажутся почти человеческими, разумными, и зачастую это глаза самых отвратительных зверей – крыс, например, или мурен. Грегорио легко мог быть введен в заблуждение. Но, по его утверждениям, существо обладало зубами, а не клыками, и о его передних конечностях он упомянул как о руках, а не как о ногах или лапах, свойственных большинству животных, – полукровка не акцентировал внимание на этих небольших подробностях, но именно они убедили меня. И, более всего прочего, действие, описанное Грегорио, – подъем несуществующего хвоста. Я нередко размышлял, почему людей так оскорбляет хвост, которым обладали его предки; почему так часто именно его выбирают объектом насмешек те невежды, кто, мало зная, издевается над процессом эволюции. Уж не по той ли причине, по которой дьявола рисуют хвостатым? Чувство превосходства, по всей видимости, утешает человека, утратившего полезную и функциональную часть тела. Наверняка человек вроде Грегорио пририсовал бы хвост своей выдумке или, будучи суеверным, добавил его игре света. Хвост – неотъемлемая часть животного зла, и кажется резонным предположить, что неведомая тварь должна его иметь. Но хвост отсутствовал. Существо было бесхвостым, однако двигалось так, словно он был.

Разум мой танцевал среди минувших эпох, дополняя факты вымыслом, а настоящее прошлым, втискивая два измерения в одно пространство, – ибо я готов был поверить практически чему угодно. Я творил фантазии, тончайшие и подробнейшие, не препятствуя воображению возводить эти хрупкие строения, в основе которых лежал краеугольный камень истины. Поскольку где-то, когда-то существовало создание, стоявшее ниже человека, во многих смыслах даже ниже примата, и в какой-то момент времени пути развития разошлись, и расходились чем дальше, тем больше. Это случилось однажды, и в картине эволюции возник новый элемент, еще нигде не отображенный, появился оттиск, который наверняка мог быть повторен в различных местах, в подходящее для этого время. Я всегда верил в синхронность эволюции, находя ее куда более правдоподобной, чем давно затонувшие земли-мосты между континентами, и фантастические переправы через океан на примитивных плотах, силящиеся объяснить присутствие рода человеческого в Новом Свете и на островах. Единственной загвоздкой была система отсчета времени, но теперь эта проблема уже не казалась непреодолимой – здесь, на земле, незатронутой изменениями внешнего мира. Могла ли старая схема заработать вновь, следуя тем же принципам, что в незапамятные времена помогли населить целый мир? Воссоздать ту же эволюцию, что и миллионы лет назад?

Столь дикие мысли удивили даже меня самого, когда я вдруг осознал, о чем думаю. Но желания посмеяться над собой у меня не возникло.

Вечером третьего дня я прошел мимо новой итальянской колонии и свернул с тропы, чтобы взобраться на каменистый склон. Валуны мягко ложились под тяжелые подошвы ботинок, к тому же я прихватил крепкую трость, служившую мне чем-то вроде третьей ноги и немало помогавшую при подъеме. Какой-то мелкий зверек прошуршал, оставшись невидимым, в кустах, когда я достиг плоской вершины холма. Одинокий скрюченный бук поднимался из низких зарослей; в чаще, окаймляющей бахромой северный хребет, заухала сова. Моросил дождь, и ветер дул сильнее обычного. Стоя под кривыми ветвями дерева, я курил, глядя на запад. Сгустившийся туман мешал обзору, но я знал, что где-то там есть горы и каньоны, не отмеченная на картах граница Чили, а за ней – некое место, где я найду Ходсона. Я стал размышлять, велики ли мои шансы, если я сам отправлюсь на его розыски, что только подстегнуло мое нетерпение. Попытка, конечно, оказалась бы более чем безнадежной.

Придется ждать.

Так что, опираясь на трость, я спустился с холма и зашагал обратно в город под тихим темным дождем.

Утром я встретил на лестнице Джонса, и мы спустились вместе. Я намеревался проследовать в столовую, но там уже засели три вдовствующие туристки, прибывшие вчера и привезшие с собой суету и неразбериху, фырканье и гогот. Они громогласно требовали отдельных счетов и спорили, кто съел лишний рогалик. Полагаю, они были из Милуоки. В результате я свернул в бар вместе с Джонсом.

Мы сели у стойки. Джонс заказал черный кофе с перно.

– Такие женщины, как они, вынуждают меня стыдиться того, что я тоже турист, – признался он. Гнусавые отголоски их дебатов долетали до нас и тут, но мы были вполне уверены, что в бар леди не явятся. – Вечная проблема туристов. Они приезжают куда-то и, вместо того чтобы расслабиться и получать удовольствие, носятся как угорелые, стараясь увидеть все, что возможно, нагруженные путеводителями и составленными заранее планами, что нужно посмотреть. Что до меня, я первым делом нахожу приятный бар с хорошей компанией и заказываю выпивку. Встречаюсь заодно с интересными людьми. Вот что я называю быть туристом. – Он слегка разбавил перно водой, с восхищением наблюдая за сгустившимися в стакане струйками. – Черт, вам повезло. Можете путешествовать, не называя себя туристом. Гардинер сказал мне, что вы известный ученый.

– Не такой уж известный.

– Что изучаете?

– Антропологию. Я в командировке по заданию музея.

– Вы что ж, не работаете над созданием атомной бомбы и все такое?

Он выглядел несколько разочарованным.

– Определенно нет. Моя задача – открыть, откуда появился человеческий род, пока он не исчез вовсе.

Джонс задумчиво кивнул:

– Ну да, хотя, полагаю, мы должны иметь атомные бомбы и прочее, раз уж они есть у коммунистов. Лучше бы, конечно, их ни у кого не было. Так вы работаете в музее? Мне лично музеи нравятся. Я был во всех больших музеях Штатов и Европы. И не просто для галочки. Мне там нравится – вот и все. У нас в Америке есть несколько отличных музеев, знаете ли. Никогда не подумывали присоединиться к потоку утечки мозгов? У нас ученые получают куда больше денег, чем в вашей Англии.

– Нет, я не задумывался об этом.

– А стоило бы. В смысле, наука и все такое – это здорово, и Англия ваша – великий маленький остров, но парень должен прилично зарабатывать себе на жизнь, а? Верно ведь, так? Надо сперва позаботиться о себе, а потом уж заботиться обо всем мире. Это касается и науки, и политики, и Церкви, и вообще.

– Что ж, вы правы.

– Хотите что-нибудь покрепче кофе?

– Нет, благодарю.

– Что до меня, так дома я много не пью. Но когда путешествуешь, чуток спиртного действует расслабляюще. Мне нравится пить в вашей стране. Эти пабы – отличные заведения, только вот они всегда закрыты, когда человека мучит жажда.

Бармен снова наполнил наши чашки и налил Джонсу еще перно.

– Кстати, а что вы делаете здесь? – спросил Джонс.

Я едва не приступил к подробному объяснению, но вовремя спохватился:

– Изучаю местных жителей, более или менее.

– Вот как? Не много же тут изучать, а? В смысле, они несколько примитивны.

– Именно поэтому я и изучаю их.

– О, – только и сказал Джонс.

В дверях, моргая, стоял мальчишка. Посыльный из торгового дома Грэма. Я поднял руку, он заметил меня и подошел к бару:

– Мистер Грэм велел найти вас и передать, что человек Ходсона здесь.

– Я пойду с тобой, – тут же вскочил я.

– Рюмочку перед уходом? – предложил Джонс.

– Извините. Спешу.

– Естественно. Делу – время, потехе – час, так?

Я оставил Джонса у стойки и вышел следом за мальчиком на улицу. Утро выдалось ясным и неожиданно теплым. На фоне солнца парило с полдюжины ястребов. Бодрый и возбужденный, я шагал к Грэму. Именно этого момента я ждал так долго.

Перед зданием было привязано три лошади, а Грэм суетливо собирал различные припасы, сверяясь с каким-то списком. Он взглянул на меня и кивком указал куда-то в глубину помещения:

– Там тот, кто вам нужен.

В тени ящиков и полок было темно, и сначала я никого не увидел. Потом, постепенно, смутные очертания стали четче, и я невольно разинул рот. Не знаю, чего я ожидал, но определенно не человека со столь ужасающе свирепой внешностью. Это был великан. Рост его приближался скорее к семи, чем к шести футам; мускулистый гигант отличался безупречным телосложением, его грудь и спину перечеркивали ремни cacerina, ^[83]а плечи, руки и бока оставались открытыми. Он стоял совершенно неподвижно, скрестив на широченной груди тяжелые руки, но даже в этой расслабленной позе мускулы четко прорисовывались на коричневой коже. Лицо, как будто высеченное тупым зубилом из красного дерева, полностью соответствовало телу. Голова его – необычайно курчавая – была повязана темным лоскутом, стянутым узлом на широком лбу, над самыми глазами; потрепанные концы тряпицы свободно болтались.

– Каков парень, а? – ухмыльнулся Грэм.

– Весьма впечатляющ. Не представляете, к какому племени он может принадлежать? Он не похож ни на кого из индейцев, которых я видел в городе.

– Нет. Я слышал, Ходсон привез его откуда-то с севера. С Амазонки, кажется. Это его личный слуга. Непонятно только, отчего старик решил завести себе именно такого помощника по дому.

– И он, вы сказали, не говорит?

– Никогда не слышал от него ни звука. Думаю, он нем как рыба. Привозит список припасов, ждет, пока я все упакую и погружу, а потом сразу уезжает. Каждые пару месяцев доставляет банковский чек, чтобы оплатить счет, но едва ли он знает, что это такое.

– Вы можете общаться с ним?

Грэм пожал плечами:

– Конечно. На языке жестов, точно так же, как общаюсь с любым из них, не понимающим по-английски. Он довольно прост. И универсален.

– Спросите, пожалуйста, могу ли я сопровождать его?

Грэм нахмурился:

– Ну, я могу сказать ему, что вы поедете. Как спросить, не знаю. И смысла нет. Что он ответит? Куда идти, не скажет, и не стоит наводить его на мысль, что он может запретить вам присоединиться к нему. Я просто дам ему знать, что вы отправляетесь с ним, а остальное уж ваше дело. В смысле, не отставайте от него. Не то чтобы он попытался оторваться и нарочно потерять вас, но ставить на то, что он будет дожидаться, если вы грохнетесь с лошади, я бы не стал. Он, скорее всего, и не заметит.

– Ясно.

– Не стоит беспокоиться о том, чтобы поспевать за ним, ему же еще вести в поводу двух коняг. Очень быстро не поедет. Но наверняка он решит не делать привала, пока не доберется до места, так что готовьтесь к долгой тряске в седле.

– Я справлюсь.

– Ага. Ну и хорошо.

Грэм закончил наваливать у двери груду товаров. Индеец не обращал внимания ни на меня, ни на торговца. С того момента, как я вошел, он даже не пошевелился. Я заметил, что он носит на поясе мачете, а на ногах – ничего. Он воистину восхищал меня, и я буквально не мог отвести от него взгляда.

– Можешь начинать грузить это все, – велел Грэм мальчику, но вдруг вскинул руку. – Нет, погоди. Лучше сперва забери из конюшни лошадь мистера Брукса. Седлай ее и готовь к выезду прежде, чем навьючишь тех лошадей.

Мальчик убежал. Грэм зашел за прилавок и достал мои переметные сумки и рюкзак.

– Ну, теперь посмотрим, что мы сможем втолковать ему, – сказал он, и мы вместе отправились в глубину склада.

Чем ближе мы подходили к индейцу, тем выше он мне казался. Как-то не тянуло становиться с ним рядом. Грэм задвигал руками, делая знаки – очень простые, я и сам так мог бы. Он показал на меня, на великана, а потом махнул в сторону лошадей. Затем последовали еще какие-то неуловимые жесты. Индеец наблюдал за всем этим, не изменившись в лице, не демонстрируя ни понимания, ни несогласия, так что никто не мог сказать, что именно до него дошло.

– Это все, что мне удалось сделать, – заявил Грэм.

– Он понял?

– Черт знает.

– Может, предложить ему денег?

Грэм нахмурился:

– Не думаю, что он пользуется ими. Боюсь, даже не знает, что это. Можете предложить ему что-то другое, какой-нибудь подарок. Хотя будь я проклят, если знаю какой.

Но идею подарка я отверг – это было бы слишком похоже на безделушки и бусы, которые вручали дикарям. Мы с Грэмом вернулись к двери. Гигант не двинулся с места. Я выглянул наружу и увидел мальчика, ведущего вдоль стены склада мою лошадь, некрупную, высокую в холке, с длинной изогнутой шеей. Животное шагало, опустив голову, и не выглядело особо ретивым.

– Глядеть особо не на что, – сказал Грэм. – В таком походе резвый скакун вам ни к чему. А эта кобылка спокойная и надежная, как раз то, что надо.

– Уверен, все будет в порядке, – сказал я, размышляя, а не Гардинер ли повлиял на выбор именно такой лошади.

Кобылка широко расставила ноги и подалась назад, пока мальчик седлал ее, но выглядела она достаточно крепкой – скорее скучающей, чем старой или усталой.

Я надел рюкзак. Он удобно лег на спину. Мальчик принялся подтаскивать припасы Ходсона к вьючным лошадям и ловко грузить их, а мы с Грэмом наблюдали за ним от дверей. Я закурил, чувствуя, как нервное напряжение скручивает живот; под возбуждением в предчувствии приключения скрывалась тревога.

Грэм махнул рукой индейцу. Лошади были готовы. Великан прошествовал мимо нас – и будто над нами – и сошел по лестнице. Он проверил крепление и равновесие тюков, и бицепсы его вздувались шарами, когда он тянул ремни. Потом он собрал все поводья в кулак и двинулся к своей лошади. У той на спине лежало одеяло, седло отсутствовало, а индеец был так высок, что сел на лошадь, практически перешагнув ее. Он выпрямился – и животное зашагало, и вьючные лошади за ним.

Я поспешно взобрался в седло. Грэм спустился ко мне.

– Удачи, – буркнул он.

Беспокойство улетучилось. Я чувствовал себя отлично. Хотелось галопом вылететь из города, вздымая клубы пыли. Но я лишь мягко пришпорил лошадь, и мы двинулись шагом, следом за вьючными животными, что было куда как разумнее.

V

Индеец не обращал на меня ни малейшего внимания. Он, казалось, даже не подозревал о моем присутствии, что вызывало во мне жутковатое чувство, особенно когда Ушуая осталась позади и мы с ним оказались единственными людьми в обозримом пространстве. Двигались мы размеренным шагом, я держался ярдах в десяти от вьючных лошадей, заново осознавая, сколько энергии требуется для верховой езды по пересеченной местности, даже если передвигаться так медленно. Индеец же будто бы вовсе не прилагал никаких усилий. На коне он восседал с небрежной грацией, расслабившись и покачиваясь в такт движению: весьма функциональная техника, отлично подходящая для длинного путешествия. И хотя его лошадь не была низкорослой, под этим гигантом она выглядела чуть ли не пони, и ноги седока разве что не волочились по земле.

Солнце сияло необычайно ярко, и я под тяжелой одеждой начал потеть; соленые капли выступили и на висках. Помучившись немного, я сбросил рюкзак и, пристроив его на переднюю луку, стянул утепленную ветровку и сунул ее в седельную сумку, после чего снова надел рюкзак. Производя эти манипуляции, я заметно отстал от великана, так что пришлось пустить лошадь рысью. Почва была твердой, и меня сильно трясло. Я знал, что вскоре у меня заноет и затечет все тело, но неудобства в столь важном походе не тревожили меня; легкая ломота в суставах означает лишь то, что ты, несомненно, жив. Скучно было бы существовать без боли.

Ландшафт постепенно менялся.

Так далеко я не забредал во время своих пеших прогулок, так что сейчас с интересом изучал окрестности. Пейзаж наводил на мысли о лунной поверхности. Повсюду возвышались огромные гладкие валуны, и наша тропа петляла между ними и вокруг них. Признаков цивилизации не наблюдалось. Честно говоря, и признаков жизни тоже. Несколько чахлых деревьев росло около камней, а то и прямо на них, тусклый мох затянул всё и вся, дикая овца пялилась на нас с немыслимой высоты, любопытный страус поднял голову и изогнул длинную шею так, что стал похож на одно из скрюченных деревьев. В самом начале меня посещала мысль составить хотя бы грубую карту нашего путешествия, но я отказался от нее, даже не пытаясь осуществить замысел на практике. Ориентиры тут отличались редким однообразием, так что опознать их было бы весьма трудно или же просто невозможно, с моим-то ограниченным знанием картографии и неважным умением ориентироваться по компасу. Я знал лишь, что мы движемся в западном направлении, но не строго на запад. Тропа, там, где она была, извивалась и петляла, следуя неровностям местности. Она то устремлялась к небесам, то ныряла в низины, однако в итоге мы все же неуклонно взбирались вверх. Солнце преследовало нас, пока не заняло место чуть севернее, верное своему извечному пути над экватором, и наши короткие тени бежали от него. Блики на скалах ослепляли. Время утратило значение, жара, езда, однообразный рельеф действовали отупляюще, и я не собирался смотреть на часы. Я не завтракал, пустой желудок бурчал, но открывать мешок и жевать в седле казалось делом, требующим слишком больших усилий. В горле пересохло, но я даже не приподнял бурдюк. Я просто трясся в высоком испанском седле – и ехал, и ехал, и ехал.

Потом – уже, наверное, после полудня – я стал замечать, что пейзаж меняется. Перемена была вроде бы неуловимой, но вдруг мы оказались у настоящего предгорья, равнина осталась позади – мы начали восхождение.

Тут не было и подобия тропы, продвижение стало труднее, деревья – толще, скалы – выше. Индеец, казалось, знал дорогу досконально, поворачивая и меняя направление без видимых причин, не останавливаясь и не возвращаясь назад. Моя лошадь ступала уверенно. Камни выкатывались из-под ее копыт, жидкая грязь, угнездившаяся между скалами, чавкала под ногами, но кобыла ни разу не сбилась с шага, разве что пошатывалась, но мгновенно и невозмутимо восстанавливала равновесие. Грэм сделал мудрый выбор.

Солнце обогнало нас. Теперь оно светило прямо в лицо и припекало жарче прежнего. Обернувшись, я обнаружил, что равнина уже скрылась за изгибами гор. Я понял, что заблудился, что самому мне никогда не вернуться в Ушуаю. Интересно, пересекли мы уже границу Чили? Сказать наверняка нельзя, определить невозможно, да и какое это имеет значение? Время и расстояние стали абсолютно субъективны, меня охватило полное равнодушие; так или иначе, мы достигнем места назначения, так зачем мне знать что-то еще, к чему тревожиться о чем-либо?

Пребывая в таком настроении, я едва не проехал мимо индейца, который успел спешиться; в сущности, я этого и не заметил, пока моя лошадь не остановилась сама. Я неуклюже соскользнул с седла и потянулся, разминая затекшее тело. День был в самом разгаре. Размеренный шаг увел нас, казалось, весьма далеко, но дорога так петляла, что трудно было сказать точно, далеко ли мы продвинулись на самом деле.

Нас накрывала тень огромной, поросшей лесом горы, затянутой, будто для красоты, желтым мхом и густым кустарником. Ветви деревьев качались, сплетаясь и расплетаясь, и рисунок теней постоянно менялся. Я хотел спросить своего безмолвного проводника, надолго ли мы остановились, но тут же понял, что это бессмысленно. Он присел на корточки возле лошадей, еще больше уподобившись гигантскому нерушимому валуну. На поясе его висел кожаный мешочек, он вынул оттуда кору дримис Винтера ^[84]и принялся жевать ее. Острый, вкусный запах повис в воздухе. Ароматическая кора, взбадривающая и тонизирующая, обеспечивала, видно, это огромное тело всеми питательными веществами, необходимыми в столь длительном путешествии. Насмотревшись, как методично работают его челюсти, я открыл и свой мешок. Понятия не имея, хватит ли у меня времени на то, чтобы приготовить еду, я лишь торопливо сжевал кусок сушеного мяса и плитку шоколада. И не ошибся. Не успел я еще убрать мешок в переметную сумку, как индеец выпрямился и одним махом взгромоздился на своего коня, тут же сгорбившегося под неимоверным весом. Я с трудом вскарабкался обратно в седло, и, хотя все мускулы мои ныли, седалище, как ни странно, не болело. Испанское седло с его высокой квадратной задней лукой очень удобно. Пришпорив лошадь, я поравнялся с тронувшимся индейцем и недвусмысленными жестами предложил ему дать теперь мне повести вьючных животных. Нет, он не отказался. Он просто словно и не заметил меня, и секунду спустя я снова трясся позади гиганта.

Чуть погодя мы достигли неглубокого ручья, струящегося у самой кручи, с мягкими глинистыми берегами, и некоторое время двигались вдоль него, но против течения. Вода бежала очень быстро, так как поток был мелок, и пенилась, налетая на выступающие со дна камни. Корни растущих рядом деревьев тянулись к ручью, замшелые ветви аркой изгибались над водой. Мы ехали, раздвигая листву, мох лип к плечам, раскисшая земля затягивала конские копыта. Индейцу стало трудновато вести вьючных лошадей, и пришлось замедлить ход. Я сократил расстояние между нами, чтобы моя кобыла ступала точно по следам его коня, и оказался так близко, что заметил длинный шрам, по диагонали пересекающий ребра великана и спускающийся на бедро. Это был старый шрам, почти не видный на темной, запыленной коже, но свежая рана наверняка была ужасной; после нее осталась глубокая борозда с отметинами помельче по обе стороны шрама, недостаточно ровная, чтобы причиной увечья были нож или пуля, но все же очень прямая, что говорило о том, что рана не была получена случайно. Возможно, шрам оставили когти какого-то сильного хищника, решил я, удивленно размышляя, какой же зверь осмелился напасть на такого гиганта.

Мы приостановились на берегу, возле сухого оврага; здесь индеец направил своего коня вниз. Гигант откинулся назад, пока конь на напряженных ногах соскальзывал к воде. Вьючные лошади последовали за ним неохотно, а моя просто остановилась, нервно мотая головой в поисках иного пути. Натягивание повода и пришпоривание ни к чему не привели. Индеец удалялся, двигаясь по середине ручья, и на миг меня охватила паника – а вдруг мне не удастся заставить лошадь спуститься и я останусь тут в одиночестве; я сильно дернул поводья, разворачивая кобылу. Она сделала шаг в сторону, оступилась, потеряла равновесие, и мы поехали вниз боком, неловко; лошадь фыркала и лягалась, но все-таки каким-то образом устояла на ногах. Я облегченно вздохнул, лошадь тряхнула головой и двинулась за остальными. Русло ручья изобиловало камнями, из-под копыт вьючных животных на меня летели брызги, даря свежесть. Некоторое время, возможно час, мы ехали по воде, а потом поднялись на противоположный берег, кренясь и оскальзываясь на коварной грязи.