Текст книги "Остров"

Автор книги: Робер Мерль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

– Омаата! – вскричал Парсел.

Но она уже закусила удила. Теперь она едко высмеивала мужские достоинства Тими. Обвинив его в бессилии, она добрых две минуты осыпала его самой отборной бранью.

– Омаата!

– Я кончила, – сказала она просто.

Она подошла к Парселу медленной, богатырской поступью, лицо ее сияло сознанием выполненного долга.

– О Адамо! – проговорила она с жаром, как будто ее восхищение им еще увеличилось после того, как враг его был посрамлен. – Адамо! О мой сынок!

Она снова принялась растирать его. Но теперь, когда Парсел не ощущал холода, этот массаж причинял ему боль.

– Мне уже тепло, Омаата.

– Нет, нет, человек, – ответила она, властно прижимая его к себе.

– Тебе тепло сейчас, но когда я уйду, ты снова озябнешь. Нужно оставить тебе большой запас тепла. Послушай, – продолжала она строго,

– я возьму это свинячье отродье на спину и выброшу его в море, а ты никогда никому не скажешь, что убил его, кроме Ивоа.

– Но я его не…

– Никому, слышишь? Никому!

– Но почему это так важно?

– Это не важно, если победят перитани. Но победят не они, а «те». Повернись.

– Почему ты так говоришь? «Тех» осталось только двое, а перитани трое.

– Перитани ловки на море, а на земле – нет.

– Хватит! Мне больно!

Она засмеялась.

– Ауэ! Больно такому великому воину, как ты! – Она про – должала:

– Я пойду выброшу эту подлую свинью и пришлю тебе Авапуи.

– Авапуи? Почему Авапуи?

– Чтоб она провела с тобой ночь.

– Нет, – сказал Парсел решительно.

– Поглядите на этого петушка, – проговорила Омаата, легонько шлепнув его по заду. – Человек! Я не хочу, чтобы ты оставался один. Ты будешь грызть себе сердце своими думами, как все перитани! – И добавила: – К тому же тебе захочется к женщине.

– Нет.

– Тебе очень захочется. Когда человек отнимет жизнь у одного, ему хочется дать жизнь другому.

– Нет, мне захочется спать.

– И спать тоже.

– Нет.

– Перитани – нет! – сказала она смеясь. – А я пришлю тебе Авапуи.

– Пришли мне Ивоа.

– Человек! Ивоа тебе больше не принадлежит. Она принадлежит своему младенцу.

Наступило молчание, потом Парсел сказал:

– Тогда приходи ты.

Слова эти произвели поразительное действие. Омаата отступила на шаг и, выпрямившись во весь рост, уставилась на него; ноздри ее трепетали, глаза метали молнии.

– Ты рассердилась? – спросил он в недоумении.

– Кто я такая, скажи? – спросила она сдавленным от ярости голосом.

Она даже посерела от гнева, челюсть ее дрожала, и она с трудом находила слова.

– Омаата…

– Я тебя спрашиваю, кто я такая? – закричала она вдруг полным голосом. – Кто? – повторила она, хлопнув себя по левой груди.

Это «кто» и удары ладонью прокатились под сводами, как выстрелы.

– Кто я такая? – снова спросила она, оглядывая себя сверху донизу с оскорбленным видом. – Старуха? Калека? Мабу?

– Омаата…

– У меня дурной запах?

– Омаата…

– Кто же я такая, – завопила она, приходя в неистовство, – если человек может проспать со мной целую ночь и не обратит на меня внимания?

Парсел пробормотал в страшном смущении:

– Но я же не говорил…

– Говорил! – прогремела она, бросая на него испепеляющий взгляд. – Ты не сказал словами, но все-таки сказал. Ты сказал – не Авапуи, если придет Авапуи, я не ручаюсь за себя… Но ты, Омаата, можешь прийти. С тобой я не боюсь. Ауэ! Ауэ! Ауэ! Ауэ! – закричала она вдруг, обхватив голову руками, и на ее лице отразилось самое искреннее горе. – Услышать такое! Мне, Омаате, услышать такое! Смотри! Смотри! – продолжала она, снова пылая негодованием. – Ведь я молода!

И правда она была молода. Но Парсел всегда забывал об этом. Как объяснить ей, что только ее необъятные размеры, ее величественный вид, ее привычка называть его «своим сыночком»… Как убедить ее сейчас, чтобы слова его не показались ей приглашением?

Нахмурив брови, отведя взгляд и презрительно скривив губы, она повернулась к нему спиной, схватила за руку Тими и без церемоний потащила тело к отверстию в стене. Затем нагнулась и пролезла в соседнюю галерею.

– Омаата!

Никакого ответа. Ни слова, ни взгляда. Омаата исчезла по ту сторону стены и одним рывком втащила тело Тими за собой, будто вымещая на нем обиду за оскорбление. Парсел бросился за ней и высунул голову в отверстие.

– Омаата! Она уже удалялась, не отвечая, закинув тело Тими за плечо, и его тонкие ноги подпрыгивали у нее на спине всякий раз, как она делала гигантский шаг, ступая с камня на камень.

Прошло немного времени. Парсел вернулся на постель из листьев и, притянув к себе корзинку, вынул плод манго, который Ивоа очистила для него. Им овладело странное ощущение. Первый раз в жизни он не мог разобраться в своих мыслях, не понимал своих поступков. Он сидел здесь, в этой пещере, вдали от битвы, отвернувшись от обеих сражающихся сторон…

Он встал. «Тетаити думает, что я ловкач. А что если это правда? Где мое уважение к жизни, мой ужас перед насилием? Как знать, быть может, я лгал себе, прикрываясь благородными побуждениями? И после всего я зарезал Тими. Когда дело коснулось моей собственной шкуры, я не побоялся пролить кровь».

Пятно света на каменной стене померкло. Должно быть, солнце уже склонилось к горизонту. Парсел почувствовал плечами пронизывающую сырость. Он начал ходить взад и вперед, все убыстряя шаг. Потом подумал о восхитительной теплоте большого нежного и крепкого тела Омааты. Становилось все темнее, и холод все глубже проникал в него.

Он споткнулся о ружье Тими и поискал глазами его нож. Нож исчез, должно быть, его унесла Омаата. Парсел поднял ружье и вспомнил, какое ощущение покоя и безопасности он испытал, когда взял ружье, в день появления фрегата. Он осторожно пробрался по туннелю к краю колодца и с силой швырнул в него ружье. Оно было тяжелое, и, размахнувшись, Парсел чуть не потерял равновесие.

На него снова нахлынула усталость. Вернувшись к подстилке, он растянулся на ней без сил, ноги у него дрожали. Он закрыл лаза, но тотчас снова их открыл. Однако он, видимо, все-таки поспал, так как весь трясся от холода. Он встал, пошатываясь, и заставил себя ходить взад и вперед. Было совсем темно, и он считал шаги, чтобы не наткнуться на каменные стены своей темницы. Пять шагов – поворот, пять шагов – поворот. Порой он сбивался со счета и, вытянув руки, как слепец, нащупывал стену перед собой. Его подташнивало от голода, но он не решался прикоснуться к плодам. Порой ему казалось, что он дремлет на ходу, и он сжимал зубы, чтобы прогнать сон. Он боялся, что собьется с пути и свалится в колодец.

Вдруг он обнаружил, что сидит, прижавшись спиной к скале, опустив плечи и обхватив колени руками. Должно быть, сон уморил его в ту минуту, когда он делал поворот. Он заморгал, но густой мрак не рассеялся. Он не знал, в каком месте пещеры находится, вдруг вспомнил о колодце и окончательно проснулся.

И тут он услышал глубокое ровное дыхание. Кто-то стоял в двух – трех шагах от него. Он замер от ужаса. Стараясь разглядеть хоть что-нибудь во мраке, он так сильно напряг зрение, что у него заболели глаза и застучало в висках. Несколько секунд он ничего не слышал, кроме чьего-то дыхания возле себя и громких ударов собственного сердца.

Слева от него послышалось легкое шуршанье листьев, и в тот же миг чей-то испуганный голос произнес:

– Адамо!

Омаата! То была Омаата! Она шарила по листьям руками в двух шагах от него и ничего не находила. Он глубоко вздохнул, но не смог выдавить из себя ни слова.

– Адамо!

Вдруг рука ее коснулась его груди. Послышался сдавленный крик, и рука отдернулась.

– Это я, – сказал Парсел придушенным голосом.

Последовало молчание, затем Омаата, не двигаясь, выдохнула еле слышно:

– Скажи это на перитани.

Парсел повторил по-английски: «Это я». И тут же понял: тупапау не говорят по-английски. Омаата боялась ловушки тупапау.

– Ауэ! – воскликнула Омаата. – Как ты меня напугал! Ты такой холодный! – И добавила: – Человек! Когда я не нашла тебя на подстилке…

Он почувствовал, как две большие руки ощупывают ему грудь, руки, плечи. Он вздохнул, наклонился вперед и прижался головой к ее груди. Омаата говорила, но он слышал только бессвязный рокот. Он задремал.

Парсел проснулся, испытывая ощущение тепла. Он лежал на животе, вытянувшись во всю длину на теле Омааты, но спине тоже было тепло. Что-то тяжелое, шершавое и знакомое прикрывало его. Одеяло! Она принесла судовое одеяло с «Блоссома». Он понюхал его. Одеяло еще сохранило запах соли, дегтя, древесного лака.

Он не совсем проснулся. Ему казалось, что он покачивается в жаркий полдень на теплых волнах лагуны, когда солнце нежно ласкает тело сквозь прозрачную воду. Правая щека его покоилась на груди Омааты, руки лежали на ее боках, левая нога, согнутая в колене, опиралась на ее живот, и его покачивало могучее дыхание ее обширной груди. Громадные руки легко касались его бедер и тоже участвовали в этом мерном движении, как будто укачивая Парсела.

Время шло. Парсел чувствовал себя цыпленком, забившимся в густые мягкие перья своей матери на большом пушистом и теплом животе и высунувшим нос наружу, чтобы подышать ночной свежестью. Каким дружелюбным вдруг стал окружающий его мрак! Большая пещера в глубине горы. В пещере маленький грот, где он лежит, как невылупившийся птенец в яйце. Густая тень окружает его темным покровом. А в тени большое горячее тело Омааты. Прижавшись головой к груди великанши, он с радостью прислушивался к могучим ударам ее сердца, как будто они оживляли его собственную кровь. Никогда в жизни он не испытывал такого блаженного состояния. Это было так сладко, так упоительно, что он чуть не заплакал.

– Ты проснулся, сыночек? – спросила Омаата.

Приложив ухо к ее груди, он слушал раскаты ее голоса. Она говорила очень тихо, но слова ее отдавались, как густые звуки органа.

– Да, – сказал он, не двигаясь. – Я долго спал?

– Порядочно.

Как терпеливо выдерживала она его тяжесть и даже не шевельнулась!

– Ты голоден?

– Да, – вздохнул он. – Очень. Не напоминай мне о еде!

– Я принесла тебе поесть.

– Что?

– Рыбу… лепешку…

– Ауэ! Женщина!

Он совсем проснулся.

– Где? – спросил он весело, приподнялся и сел на постели.

– Погоди, не шевелись. Большая рука скользнула по нему и пошарила в темноте. Затем он почувствовал, что в руку ему вложили тарелку церитани. Он поднес ее к губам и с жадностью съел все, что на ней лежало.

Омаата удовлетворенно засмеялась.

– Как ты проголодался!

– Ты меня видишь?

– Нет, слышу.

Омаата снова вытянулась, и Парсел почувствовал, что она согнула ногу, чтобы он мог опереться на нее спиной. Затем проговорила:

– Хочешь лепешку?

– Да.

Парсел поднес лепешку ко рту. Утром он съел точно такую же, но сейчас это казалось ему далеким, полузабытым воспоминанием. Он с удивлением почувствовал знакомый кисловатый вкус.

– Ты уже поел?

– Да.

Его мысль снова заработала, и он спросил:

– Как тебе удалось принести все это сюда… тарелку, лепешку, одеяло?

– Удалось.

Ему показалось, что голос се звучит сухо. Он повернул голову. Но не видя лица, трудно понять интонацию, особенно когда слова уже сказаны. Он спросил:

– Что с тобой?

– Ничего.

Он наклонился, чтобы поставить тарелку на камни. И в ту же минуту почувствовал, что она натягивает ему одеяло на плечи. Он обернулся. По шуршанию листьев позади себя он понял, что она встает.

– Куда ты? – спросил он с беспокойством.

– Я ухожу.

– Ты уходишь? – недоверчиво повторил он.

Она не ответила, и он услышал звук откатившегося камешка. Его охватил страх, он вскочил и бросился в темноте к отверстию в скале.

– Омаата!

Он протянул руку и нащупал ее. Она сидела на земле и уже просунула ноги в дыру.

– Нет! – закричал он, хватая ее за плечи и делая смехотворные усилия, чтобы ее удержать. – Нет, нет!

– Почему? – спросила она равнодушным тоном. – Тебе уже не холодно. Ты поел. У тебя есть одеяло.

– Останься! – закричал он.

Он обнял ее за шею, изо всех сил стараясь втащить назад. Омаата не противилась, не делала ни малейшего движения, и все же ему не удавалось сдвинуть ее ни на дюйм.

– Останься! Останься! – умолял он.

В эту минуту он ни о чем не думал, только отчаянно хотел, чтобы она осталась, как будто от этого зависела его жизнь.

– Ты боишься замерзнуть? – спросила она наконец, и он не понял, звучала ли насмешка в ее словах.

– Нет, нет! – ответил он, качая головой, как будто она могла его видеть.

И внезапно он добавил тонким голосом, удивившим его самого:

– Я не хочу оставаться один.

Наступило долгое молчание, как будто Омаата обдумывала его ответ. Потом она сказала тем же равнодушным голосом:

– Пусти меня. Я останусь.

Она снова стояла по эту сторону стены, но не говорила ни слова, не шевелилась, не трогала его. Прошла минута, и он взял ее за руку.

– Ты сердишься?

– Нет.

И все. Парсел чувствовал себя крайне смущенным. Ему хотелось снова лечь и заснуть. Но он не решался позвать с собой Омаату. Несколько минут назад ему ничуть не казалось непристойным лежать с ней на одном ложе. А теперь ему было неловко даже стоять рядом с ней в темноте, держа ее за руку.

– Надо ложиться спать, – наконец сказал он нерешительно.

Она по-прежнему не шевелилась и продолжала молчать. Тогда он сделал шаг к постели и потянул ее за собой. Она не двинулась. Он резко остановился, держа ее за руку, не в силах стронуть с места.

И вдруг до него дошла вся нелепость этой сцены, и он чуть не расхохотался. Он, Адам Брайтон Парсел, младший лейтенант судна «Блоссом», стоит здесь, за десятки тысяч миль от своей родной Шотландии, в дикой пещере, в полной темноте, голый, как первобытный человек, и держит за руку эту гигантскую черную леди…

– Иди, женщина! – нетерпеливо сказал он.

Его властный тон оказал магическое действие. Омаата двинулась с места и последовала за ним. Он сел на постель и потянул ее за руку. Она послушно улеглась и не шелохнулась, пока он натягивал на них одеяло и затем положил ей голову на грудь. Он подождал, повернувшись к ней лицом. Но она лежала молча, неподвижно. Он слышал только ее дыхание.

Улегшись рядом с ней, он обхватил ее правой рукой за талию и, согнув колено, положил ногу ей на живот. Но минуты шли, и это объятие все больше смущало его. Оно утратило прежнюю невинность, и теперь Парсел не испытывал той близости с Омаатой, когда ему казалось, что он растворяется, сливается с ней в едином дыхании. Теперь они были разделены, далеки друг от друга. Два обломка одного материка, брошенные в океан. Два острова.

Он опустил веки, но сон уже прошел. Неуверенность и смятение овладели его мыслями. Где-то вдалеке Тими покачивался на волнах, уносимый течением, но Парсел видел устремленные на него темные глаза, они искоса смотрели из-под длинных ресниц с мягким упреком. Парсел жмурился в темноте, но все равно видел эти глаза перед собой и испытывал стыд, который в силу какой-то странной логики сменился в его сознании раскаянием в том, что он оскорбил Омаату.

– Ты не спишь, Омаата?

– Нет, – ответила она, помолчав.

Дурацкий вопрос. Конечно, она не спит. Она здесь потому, что он просил ее остаться. И лежит возле него, словно каменный истукан. Даже не оскорбленная. Отсутствующая. Думающая о своей жизни на острове теперь, когда Жоно умер. Стареющая на острове. В одиночестве.

– Омаата, почему ты сказала, что победят «те»?

Опять последовало долгое молчание, как будто слова Парсела должны были преодолеть далекое расстояние, прежде чем дойти до нее.

– Когда «те» скрылись в чаще, – сказала она бесцветным голосом, – перитани не должны были оставаться в деревне.

– Почему?

– Они не знали, где прячутся «те». А «те» знали, где перитани.

– Что же они должны были сделать?

– Уйти в чащу.

– Они тоже?

– Они тоже. – И добавила: – Или тотчас же построить «па» и закончить его еще до ночи.

– Почему до ночи?

– Если «па» не закончен, настанет ночь, и «те» нападут. Если «па» закончен и сделан хорошо, тогда напасть почти невозможно.

– Даже с ружьем?

– Человек! – презрительно сказала она. – Что такое ружье? Копье, которое бьет дальше других…

Парсел вспомнил взгляд, которым Тетаити и Меани обменялись в лагере.

– Омаата, ты думаешь, что сегодня «те» нападут?

– Не сейчас. Сегодняшняя ночь – ночь Роонуи. Она очень черная. Но под утро, на рассвете они непременно нападут, пока «па» еще не закончен.

– Перитани знают об этом?

– Я им сказала.

Парсел поднял голову и вытянул шею, как будто мог ее увидеть во мраке.

– Зачем?

Она ответила не колеблясь:

– Жоно был перитани.

Не зная, правильно ли он понял смысл ее слов, Парсел спросил:

– Ты хотела бы, чтобы победили перитани?

– Нет, – ответила она твердо, – я хочу, чтобы победили «те».

– Даже после смерти Жоно?

Снова последовало молчание, потом послышался тот же твердый голос:

– У Жоно было ружье.

– Ты больше любишь «тех», чем перитани?

– «Те» были очень оскорблены.

– И все же ты помогла перитани, предупредив их о нападении?

– Да.

– Почему ты им помогла?

– Из-за Жоно.

Они вернулись к исходной точке. Парсел так и не получил объяснения. Вдруг Омаата сказала с почти такой же интонацией, как Ивоа:

– Перитани: «Почему!», «Почему!»

И она тихонько засмеялась, что доставило Парселу несказанное удовольствие. Это был ее прежний голос. Насмешливый, дружеский, почти нежный. Он тихонько потерся щекой о ее грудь. С тех пор как они разговорились, она стала ему ближе. Даже тело ее стало другим: более мягким, более податливым.

Он продолжал:

– Послушай, ты не дала мне договорить. Ведь я не убивал Тими.

И он ей все рассказал. Когда он кончил, она немного подумала и проговорила:

– Ты его убил.

– Но я же объяснил тебе…

– Ауэ, человек, не будь таким упрямым. Акула нападает, ты выставляешь перед собой нож, и она напарывается на него. Все равно ты ее убил. – И добавила: – Ты очень храбрый человек, Адамо.

Глубокий сильный голос, та же искренность, тот же пыл; это снова она, Омаата.

– Я человек, который очень боялся, – сказал Парсел с иронической ноткой в голосе. – С самого утра и до смерти Тими. А после смерти Тими я испугался холода. Когда же прошел холод, мне было страшно оставаться одному. Ауэ, сегодня был день страхов. Если бы страх мог убивать, я бы уж давно умер.

Она засмеялась, помолчала и сказала:

– Ты очень храбрый, Адамо. – И продолжала: – Я видела тебя в хижине с тремя перитани. И видела, как ты уходил с «Ману-фаите». Ауэ, я плакала, когда смотрела, как ты уходишь с «Ману-фаите», без всякого оружия. Такой маленький, такой слабый и такой непобедимый! О мой петушок! О Адамо!

Тут уж нечего было говорить. Он крепче прижался щекой к ее груди, сильнее сжал рукой ее широкий стаи. Этот шепот во мраке вновь создал связь между ними. Но это была не прежняя близость. Та минута уже не вернется. Это было что-то другое. Товарищество. Понимание. Нежность, которая не была высказана.

Ему сделалось жарко, и он сбросил одеяло. Тотчас исчез запах «Блоссома», и его охватил теплый аромат Омааты. Он узнавал в нем один за другим благоухание цветов, вплетенных в ее волосы. Только один он не мог разгадать – самый сильный, самый знакомый. Он узнал бы его среди тысячи других, а назвать не мог. Крепкий, пряный аромат, в котором смешивался запах мускуса и амбры, он дразнил и возбуждал. Запах растения, похожего на плоть. Сначала трудно было определить, приятен ли он. Но пока вы старались в нем разобраться, он проникал в вас, как пьянящий напиток. Он казался Парселу неотъемлемой частью Омааты, ее шеи, ее плеча, ее груди, которой касалась его щека. Этот запах был глубоко интимен. И в то же время напоминал прозрачную воду, большие деревья с поникшими ветвями, теплый песок в лагуне, палящее чрево солнца… Если радость жизни имела запах, то это был именно он. И вместе с тем в нем был еле заметный тревожный оттенок, как будто напоминавший о свежести, которой грозит разложение.

– Мне хорошо, – сонно сказал Парсел.

– Тебе хорошо, мой малыш? – тихонько спросила она.

Голос ее рокотал, как легкий прибой в хорошую погоду на пляже. Она добавила:

– Листья не слишком жестки? Хочешь иди ко мне?

И прежде чем он успел ответить, она приподняла его и прижала к себе. Аромат сразу усилился, и Парсел замер с открытыми глазами. Он ощущал восхитительную полноту жизни. Все смешалось – аромат и плоть. Отяжелев, но не ослабев, он почувствовал себя растением, которое наливается соком.

В эту минуту странная, нелепая мысль мелькнула у него в голове.

– Скажи, откуда ты взяла рыбу? Перитани не удили сегодня утром.

Она ответила:

– Ороа ходила на рыбную ловлю.

Он мысленно проследил путь Омааты после того, как она ушла из пещеры. Она выбросила тело Тими в море, вернулась в свою хижину, взяла там одеяло, рыбу, лепешки и…

Он широко раскрыл глаза. Значит, вот это что! Он поднял руку и ласково провел ею по шее Омааты. Под его пальцами перекатывались шишки пандануса, и он почувствовал связывающую их лиану. Он склонился к ним, понюхал и сказал, вскинув голову:

– Ты надела свое ожерелье?

Грудь Омааты приподнялась, послышался легкий вздох, и все стихло.

– Омаата…

Она молчала. Он поднял руку и провел ладонью по ее широким щекам.

– Омаата…

Через минуту она мягко взяла его лицо в обе руки и приложила к своим бусам. На мгновение он замер, склонившись на ее грудь. Шишки впивались ему в щеку, он повернул голову, с силой вдохнув их аромат. И почувствовал, как пьянящий запах проникает не только в ноздри, но и во все поры его кожи. Голова его опустела, стены пещеры исчезли, он шел по берегу, северо-западный ветер хлестал его в лицо. Ему казалось, он вот-вот полетит. Он сильно оттолкнулся от земли ногами, распростер руки и стал парить в воздухе, трепеща крыльями.