Текст книги "Остров"

Автор книги: Робер Мерль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Не успел Парсел окончить утренний завтрак, как в дверь постучали. Это был Уайт. Желтое лицо его осунулось, глаза ввалились, словно он не спал всю ночь.

– Через полчаса соберется ассамблея, – сказал он, еще не отдышавшись от бега.

Парсел удивленно поднял брови.

– Я вышел из ассамблеи.

– Все равно, Маклеод просит вас зайти. Это очень важно. Таитяне ушли в джунгли вместе со своими женщинами.

– А он только сейчас это заметил? А когда стрелял в них, думал, что они уйдут сидеть на месте и ждать?

– Конечно, это можно было предвидеть, – печально проговорил Уайт, покачав головой.

Парсел взглянул на него. Впервые метис вышел из роли безответного гонца и высказал свое личное мнение о происходящем. Со времени раздела женщин он осуждал поведение Маклеода, но не порывал с ним.

– Уайт!

Уайт был уже у порога. Он оглянулся.

– Уайт, почему вы воздерживаетесь, а не голосуете против Маклеода?

Метис с минуту молча смотрел на Парсела, как бы прикидывая в уме, имеет ли тот право задавать ему такие вопросы. Но, очевидно, решил, что имеет, и потому кратко ответил:

– Я считаю, что Маклеод поступил нехорошо.

Голос у него был нежный, певучий, и говорил он более правильным языком, чем остальные матросы. Все было безукоризненно – грамматика, словарь, произношение. Пьяницапоп, воспитавший ребенка, сумел хоть этому его выучить.

Стремясь как можно точнее выразить свою мысль, Уайт на миг задумался, потом сказал:

– Я считаю, что он нехорошо поступает с таитянами.

Он не сказал «с черными». Как и Парсел, он говорил «таитяне». Только они двое из всех островитян-британцев соблюдали этот нюанс:

– Но почему же вы не голосовали против него? – нетерпеливо вырвалось у Парсела. – При желании вы могли бы помешать совершиться преступлению.

– Я не хотел голосовать против него.

– Почему?

Уайт снова подозрительно взглянул на Парсела. Очевидно, он решал про себя, не граничит ли эта настойчивость с презрением и посмел бы Парсел . задавать такие вопросы «чистокровному» британцу. Но так как Парсел спокойно выдержал его взгляд и терпеливо ждал ответа, Уайт успокоился. И торжественно провозгласил:

– Маклеод сделал мне большое одолжение.

– Какое же? – невозмутимо спросил Парсел.

Он догадался, что Уайт колеблется, понял причину этого колебания и твердо решил довести свои расспросы до конца.

– Поймите, – начал Уайт, – сначала на судне матросы надо мной издевались… – И быстро добавил: – Из-за моего имени.

Как это в его духе! Уайт не сказал «из-за моей желтой кожи и раскосых глаз». А сказал «из-за моего имени», будто только в его имени и была причина всех зол.

– Ну и что же?

– Маклеод никогда надо мной не издевался.

«Очевидно, сообразил, что это небезопасно, – подумал Парсел, – и вот из-за такого пустяка, из-за того, что Маклеод предпочел не участвовать в травле, из-за благодеяния, которое вовсе и не благодеяние даже, Уайт преисполнен глубочайшей к нему благодарности…»

– Значит, после смерти Рассела вам помог именно Маклеод? – спросил Парсел, взглянув Уайту прямо в глаза.

Расселом звали матроса, которого Уайт прикончил в драке ударом кинжала за то, что тот посмел над ним издеваться.

– Вы это знали? – удивленно пробормотал Уайт.

Парсел утвердительно кивнул головой, и Уайт, потупившись, пояснил:

– Нет, Маклеод ничем особенно мне не помог. Не больше, чем другие.

– И добавил: – А вы вот знали и ничего не говорили!

С минуту он стоял молча, не подымая глаз. Потом посмотрел на Парсела и произнес без всякой связи с предыдущим разговором:

– Я вас не любил.

– Почему? – спросил Парсел. – Я ведь никогда над вами не смеялся. »

– Нет, один раз посмеялись, – возразил Уайт, в упор глядя на Парсела своими раскосыми глазами.

Но, будучи человеком щепетильным, пояснил:

– По крайней мере мне так показалось.

– Я смеялся? – удивленно воскликнул Парсел.

– Помните, на «Блоссоме», когда мистер Мэсон сделался капитаном, я пришел к вам и сказал, что капитан ждет вас к завтраку.

– Ну и что дальше?

– Вы насмешливо подняли брови.

– Я?! – озадаченно переспросил Парсел.

И вдруг вспомнив, воскликнул:

– Вовсе я не над вами смеялся. Мне стало смешно, что Мэсон присвоил себе титул, на который не имел никакого права! – Он добавил:

– И вот из-за этого-то вы перешли в лагерь Маклеода!

Вместо ответа Уайт кивнул головой. Да это же безумие! Все так нелепо, что хоть в голос кричи! Судьбу островитян решило ироническое движение бровей! Не будь этого, Уайт голосовал бы с ним, с Джонсом, с Бэкером: четыре голоса против четырех! Маклеод ничего бы не мог поделать…

– Это же безумие! – вслух сказал он.

На лице Уайта появилось жесткое выражение.

– Ради бога, не вздумайте опять обижаться, – крикнул Парсел. – Я ведь не сказал: «Вы безумны!» – я сказал: «Это безумие!»

– Возможно, я действительно слишком обидчив, – согласился Уайт. Лицо его потемнело. – Но ведь надо мной и в самом деле достаточно поиздевались.

Какое-то странное противоречие чувствовалось между самыми обычными словами Уайта и выражением его лица. Долго же надо было терзать этого мирного, спокойного человека, чтобы он стал убийцей. «И только потому,

– сказал себе Парсел, – только потому, что Маклеод не принимал участия в травле, только поэтому Уайт помогал ему притеснять таитян!» Просто с ума можно сойти.

– Ну, мне пора; – сказал Уайт.

Парсел протянул ему руку. Уайт не сразу взял ее, потом агатовые глазки его сверкнули, и он улыбнулся. Парсел ответил ему улыбкой и почувствовал горячее пожатие сухой, аккуратной, небольшой руки.

– Ну, – мне пора, – повторил Уайт, не подымая глаз.

Парсел присел на порог хижины и стал растирать себе шею. Он тоже плохо спал нынче ночью. И проснулся с тяжелой головой, с болью в затылке, с горечью во рту. Но главное – это тоска… Боже мой, конца этому не будет. Все отравлено, все погибло! Теперь мы обречены жить неразлучно со страхом. Даже ночью, за запертой дверью… «А почему? Почему? – подумал он, с силой сжав голову обеими руками. – Потому что Маклеоду хочется иметь не один акр земли, а два!» Он поднялся и стал шагать взад и вперед по дорожке, судорожно глотая скопившуюся во рту слюну. Тревога, а быть может, дурное предчувствие жгло его. Две смерти, уже две смерти! А сколько завтра? Быть может, он и в самом деле зря помешал Бэкеру?.. Быть может, стоило купить мир ценою смерти одного. «Нет, нет, – почти вслух произнес Парсел, – нельзя так рассуждать. Это значит – дать волю злу».

При этой мысли он вдруг почувствовал себя более уверенным, он снова становился собою. И вдруг его пронзила новая мысль, и он застыл на месте. Почему идея ценности любой человеческой жизни казалась ему важнее идеи ценности многих человеческих жизней, которые он мог бы спасти, отказавшись от своей идеи?

Какой-то свет блеснул во тьме. Парсел старался ни о чем не думать. Поднял голову и уставился на косые лучи, пробивавшиеся меж пальмовых листьев. По крайней мере хоть этого, пока он жив, никто у него не отнимет. Какая отрада! Мглистая завеса слоями подымалась вверх, уступая место кроткому утреннему свету. В воздухе пахло мокрой травой и дымком – хозяйки разжигали очаг, собираясь готовить завтрак. В роще, по ту сторону Уэст-авеню, пламенели чашечки цветов почти вызывающей яркости, но не все еще слали свой обычный аромат. Вот когда припечет солнце, откроет свои венчики плумерия, и в полдень ее упоительно-сладкое благоухание заглушит все остальные запахи.

Он снова присел на порог. А через минуту показалась Ивоа. Она опустилась с ним рядом, положила голову ему на плечо… Теперь, когда близился срок родов, она как-то ушла в себя, и все события островной жизни доходили до нее как бы откуда-то издалека. Несколько минут прошло в молчании, потом Ивоа глубоко вздохнула, раздвинула колени, откинулась назад и оперлась затылком о дверной наличник. Парсел взглянул на Ивоа и осторожно провел ладонью по ее животу, выступавшему поверх юбочки, сплетенной из полосок коры. «В каком страшном мире родится наше дитя!» – вдруг подумалось ему. Он поднялся и стал шагать взад и вперед перед домом. Каждый нерв в нем был напряжен. Ходьба успокоила его, и он снова взглянул на Ивоа. Она сидела в прежней позе, вся округлая, широкая, с туго натянутой кожей на светящемся здоровьем лице, устремив куда-то вдаль благодушный, неподвижный взгляд. «Какое спокойствие! – с завистью подумал он. – Какое безмятежное спокойствие!» В эту секунду Ивоа улыбнулась ему.

– Пойду лягу, – ласково проговорила она. – Везде мне неловко. И сидя и стоя. – Она вздохнула. – Даже лежать трудно.

Она тяжело поднялась и вошла в дом.

Через несколько минут на Уэст-авеню показался Джонсон с ружьем через плечо, сутулый, седенький; торчащее вперед брюшко, казалось, обременяло его, как груз. Он еще издали махнул Парселу рукой и продолжал свой путь, с трудом волоча ноги по камням и вытянув вперед шею, словно старался помочь себе при ходьбе. Левое плечо оттягивал ремень ружья, и, должно быть, из-за этой тяжести, Джонсона все время кренило влево, так что ему никак не удавалось держаться середины тропки: чем больше он старался идти как положено, тем сильнее его заносило, будто. лодку без рулевого, которая рыскает от одного берега к другому.

– Что-то я слишком рано вышел из дома, – пробормотал он, поравнявшись с Парселом. – Уайт говорил, что у Маклеода начнут через полчаса.

– Пожалуй, – согласился Парсел. – Заходите, давайте посидим, подождем.

Джонсон негромко вздохнул раз-другой, снял с плеча ружье и прислонил его к двери, после чего опустился на порог.

– Оно у вас заряжено? – спросил Парсел, садясь рядом с гостем.

Джонсон утвердительно кивнул головой.

– В таком случае лучше положите ружье на землю, – посоветовал Парсел.

Джонсон повиновался.

– Зачем мне эта штуковина? Что я с ней буду делать? – начал он дребезжащим голосом, не глядя на Парсела. – Допустим, выскочит из рощи черномазый, а я даже не знаю, сумею ли выстрелить. Я лично никому зла не желаю, – добавил он, растирая ладонью бороду.

Парсел молчал, и Джонсон искоса посмотрел на него.

– Одного я хочу – спокойствия… Вы мне скажете, – продолжал он, кладя руки на колени, и как-то жалостно поглядел вдаль, – что я выбрал себе неподходящую для этого жену. Господи, боже мой, – произнес он, и в голосе его прозвучала чуть ли не ярость, – в иные дни взял бы ружье и пустил бы ей в пасть пулю! Лишь бы только замолчала! Господи, лишь бы только замолчала!

Гнев его утих, и он поднял на Парсела глаза.

– Но почему я должен стрелять в черных, никак непойму. Они, черные-то, что мне худого сделали? Ровно ничего.

– К сожалению, о вас они не могут сказать того же, – заметил Парсел.

– Обо мне? Обо мне? – испуганно залопотал Джонсон. – А я-то им что сделал? Разве я, по-вашему, худо с ними поступил?

– Вы голосовали вместе с Маклеодом.

– Ах, это! – протянул Джонсон. – Так это же пустяки…

– Значит, по-вашему, ваше решение лишить их земли – пустяки? – сухо заметил Парсел. – По-вашему, держать их на прицеле, как вчера, – пустяки?

– Но ведь это же Маклеод велел! – крикнул Джонсон. – Ах ты, горе какое! – добавил он, тревожно покачивая головой и искоса поглядывая на Парсела. – Значит, черные на меня рассердились?

– Вполне вероятно, – ответил Парсел.

– Ах ты, горе какое, вот уж не думал! – ошалело бормотал Джонсон с самым простодушным видом, жмуря свои маленькие красные глазки. – Потому что, видите ли, я, – добавил он, перестав тереть бороду, и многозначительно помахал пальцем перед своим носом, – потому что я очень люблю черных…

Парсел молчал; Он начал понимать, почему Джонсон вышел из дома «слишком рано».

– Я вам вот что скажу, – старик придвинулся к Парселу и заговорщически улыбнулся, – когда вы встретите черных, – пусть даже они в джунгли забились, не может быть, чтобы вы их хоть случайно не встретили, раз вы их дружок, – и он хитро прищурился, – так вот, скажите им, черным то есть: «Старик Джонсон, мол, вам зла не желает. Никогда он не станет в вас стрелять из ружья, никогда!» Прямо так и скажите, господин лейтенант. Старик Джонсон, мол, ходит с ружьем потому, что так велел Маклеод, но чтобы стрелять в таитян, никогда! Я у вас, господин лейтенант, ни разу ничего не просил, – добавил он горделиво, словно имел право чего-то требовать от Парсела, и ставил себе в заслугу, что не воспользовался своим законным правом, – но сегодня – дело другое, дело-то ведь о моей шкуре идет, а больше я у вас ничего просить не собираюсь. «Старик Джонсон, – так прямо и скажите им, – старик Джонсон, мол, вам зла не желает!» И вовсе не потому, что я боюсь за себя, чего мне бояться, я человек старый, все тело у меня болит, на лице прыщи, и вторая жена еще почище первой оказалась, не хочет быть мне женой, да и все тут. А на что мне такая жена, – с негодованием заключил он, – почему это я должен ее терпеть, раз она мне и не жена вовсе.

От волнения и досады он потерял нить своих мыслей и тупо молчал с минуту, водя указательным пальцем перед носом.

– О чем это я бишь говорил? – спросил он наконец, яростно растирая алые прыщи на подбородке.

– О том, что вы за себя не боитесь, – напомнил Парсел.

– Может, вас это и удивляет, но это так. Поверьте слову, господин лейтенант! Какая мне от жизни радость? Желудок не варит, ноги ломит, колени ноют, да еще собственная жена – не жена. Нет, нет, господин лейтенант, не смерти я боюсь, а совсем другого.

И он нерешительно добавил:

– А правду говорят, господин лейтенант, что черные убьют врага, а потом ему голову отрубят?

– Правда.

– Ах, ведь горе какое, не нравится мне это, – прошептал Джонсон дрожащим голосом. – Вы мне скажете, на черта тебе твоя голова, коли ты помер? А все-таки…

Старик сокрушенно покачал головой.

– Вот проклятые дикари! – заговорил он, очевидно забыв, что за минуту до этого клялся в любви к таитянам. – На любое эти гады способны! Ох, нет, – он провел рукой по шее, – не нравится мне это. Не хочу, чтобы меня хоронили в одном месте, а голову в другом. Как же, по-вашему, я отыщу свою голову в день страшного суда? Вы ведь в таких вещах разбираетесь, господин лейтенант, вы ведь у нас знаток библии.

Несколько мгновений он испуганно смотрел в пространство, потом снова нагнулся к Парселу и многозначительно шепнул:

– Значит, скажете им, что старик Джонсон, мол, зла им не желает.

Парсел пристально взглянул на старика.

– Послушайте, Джонсон, – сурово проговорил он, – сейчас я вам скажу, чего вам хочется: вам хочется заключить с таитянами мир для себя самого, так сказать мир на особицу, и остаться одновременно в лагере Маклеода. К несчастью, это невозможно. Боюсь, что таитяне не поймут таких тонкостей.

– Что же мне делать? – испуганно крикнул Джонсон.

И так как Парсел не ответил, он искоса взглянул на него и лукаво спросил:

– Что же мне тогда – стрелять в них, что ли? Предположим, встречу я вашего дружка Меани, значит, мне в него стрелять надо? Так, по-вашему, господин лейтенант?

От удивления Парсел не нашелся что сказать. Самый настоящий, неприкрытый шантаж. Возможно, старик Джонсон не так уж простодушен. Он неудачник, и поэтому ему приписывают все добродетели. Он бесхарактерен, и поэтому люди закрывают глаза на его пороки. Но стоит ли вечно искать оправдания людям? Рано или поздно трусость себя проявит. И весьма неприглядно.

Парсел поднялся. Отвращение, разочарование переполнили его.

– Делайте, как найдете нужным, – холодно сказал он. – Вам решать.

– Ладно, я не буду стрелять, – испуганно буркнул Джонсон. – Так и скажите им, черным…

Парсел ничего не ответил. На Уэст-авеню показались Хант и Джонс. Он помахал им рукой.

– Ну, я ухожу – внезапно заявил Джонсон. – А то, чего доброго, еще опоздаю.

Взяв ружье, он кивнул Парселу и ушел. Парсел даже не ответил на его поклон. Он смотрел на Джонса, шагавшего по Уэст-авеню. Рядом с великаном Хантом он казался мальчиком, который бежит чуть не вприпрыжку, стараясь не отстать от отца.

– Увидел нас и убежал? – крикнул издали Джонс.

Юноша шел с пустыми руками, зато Хант, как и Джонсон нес ружье. Очевидно, Уайт и ему, как представителю «большинства», тоже передал приказ Маклеода не выходить из дома невооруженным.

– Напугали старика? – крикнул, смеясь, Джонс.

Парсел поглядел на него. Завидная, чисто детская способность все забывать! Накануне, узнав о смерти Меоро и Кори Джонс плакал навзрыд. А сегодня он уже утешился. Для этого юнца с горячей кровью, с крепкими мускулами, со здоровыми нервами все было удовольствием, все было игрой.

– Где Бэкер? – осведомился Парсел.

– Пошел с утра рыбу удить.

– Один?

– На него хандра напала.

Хант стоял немного в стороне, массивный, рыжий, и с высоты своего роста смотрел на говоривших маленькими бесцветными глазками. Ружье он небрежно зажал в пятерне. В его огромной лапище оно казалось не толще дирижерской палочки.

– Почему я должен таскать это с собой? – вдруг прорычал он, сердито взмахнув ружьем.

Дуло чуть не уперлось в грудь Джонсу, и тот поспешил пригнуть его к земле.

– Эй, поаккуратнее! – крикнул он. – Я еще не собираюсь умирать!

Взглянув на Ханта, Парсел медленно проговорил:

– Потому что вам велел его носить Маклеод.

Хант повернулся к нему всем телом, словно шея его была наглухо привинчена к позвоночнику.

– А почему Маклеод велел?

– Потому что таитяне ушли в джунгли.

Конечно, Уайт сообщил эту новость Ханту, но она, видно, не произвела на гиганта ни малейшего впечатления. Пусть даже черные ушли, при чем здесь приказ постоянно носить при себе оружие?

– Сегодня ружье, – жалобно бурчал он, сердито рассматривая ружье.

– Вчера ружье… Вечно с ружьем. А зачем?

И так как Парсел не ответил, он продолжал:

– Вчера Маклеод сказал: «Зарядишь ружье и придешь». Жоно, он пришел, – добавил Хант, хлопнув себя по груди, обросшей густой рыжей шерстью. – Он пришел с ружьем, да только с незаряженным. И сегодня тоже.

Приставив дуло к груди Джонса, он нажал курок. Собачка щелкнула.

– Ну и напугал ты меня, – заметил Джонс.

– Зачем заряжать ружье? – продолжал Хант, приставив дуло к груди Джонса.

– Спроси своего хозяина, – ответил юноша, отводя дуло. – Не я велел тебе таскать эту штуковину. Вот надоел, – добавил он вполголоса, взглянув на Парсела. – От самого дома пристает – почему да почему. А когда я ему объясняю, не слушает.

– Ничего я не знаю, ровно ничего, – буркнул Хант, как бы отвечая на реплику Джонса, адресованную Парселу. – Да и как я узнаю, – добавил он, горестно покачав головой, – раз мне никогда ничего не говорят.

Он поднес ко рту огромный кулак и стал его покусывать, жалобно и протяжно ворча. Сейчас Хант особенно напоминал матерого медведя, который занозил лапу и тщетно старается вытащить колючку. С кряхтением, похожим на стон, он вгрызался себе в руку, поглядывая то на Парсела, то на Джонса, как бы моля их раз и навсегда объяснить ему, Ханту, что же такое делается в этом затуманенном загадками мире, где волей-неволей приходится жить.

– Маклеод сам вам все скажет, – заметил Парсел. – Ведь вы с ним голосуете, а не с нами.

– Голосую? – как эхо повторил Хант.

– Ну, подымаете руку.

Хант послушно поднял руку, ту самую, которую кусал.

– Вот это значит голосовать?

– Вот это.

Он опустил руку, пожал плечами и все так же жалобно повторил:

– Ничего я не знаю. Ничего мне никогда не говорят.

Потом, не дожидаясь своих спутников, поспешно зашагал по направлению к Уэст-авеню. Ружье, которое он нес в гигантскою лапе, казалось игрушечным.

Когда Парсел переступил порог хижины Маклеода, его поразило воцарившееся вдруг молчание. В полутемной комнате он в первое мгновение с трудом разглядел лишь какие-то неясные фигуры и торчащие вверх дула. Он сделал шаг вперед и застыл от неожиданности. При галстуке и в ботинках, застегнутый на все пуговицы, столь же величественный, как если бы он восседал в кают-компании «Блоссома», в центре стола сидел Мэсон собственной персоной, имея по правую руку Маклеода.

На мгновение Парсел лишился голоса. Маклеод тоже молчал. Он улыбался.

– Добрый день, капитан, – проговорил наконец Парсел.

– Хм! – хмыкнул в ответ Мэсон, выпрямившись, и его сероголубые глаза неодобрительно уставились на акулий зуб, свисавший с уха Парсела.

Маклеод улыбнулся во весь рот. И сразу же на его худом лице проступили под кожей мускулы – четко и ясно, как на рисунке в анатомическом атласе.

– Садитесь, Парсел, – предложил он, и голос его дрогнул от ядовитой насмешки. – А то, не дай бог, в землю врастете.

Для представителей «меньшинства» были оставлены три свободные табуретки, как раз напротив Маклеода. Парсел, усевшись, вдруг с удивлением ощутил себя голым среди этих вооруженных людей. Огромным усилием воли он постарался скрыть свое изумление, но понимал, что его с головой выдает растерянный взгляд и самое его молчание. Мэсон согласился заседать вместе с матросами! Бок о бок с людьми, которые сожгли его судно, отвергли его авторитет, чуть было не повесили его самого!..

– Капитан, – начал Маклеод. – Бэкер сейчас ловит в бухте рыбу. Возможно, он вернется только к полудню. И поскольку, кроме него, собрались все, я предлагаю начинать, а вы расскажите ребятам, о чем идет речь.

И он тоже умерил свой пыл! Величает Мэсона «капитаном», тушуется перед ним!

– Матросы, – проговорил Мэсон, – прошлое есть прошлое, и я не буду к нему возвращаться. Если начинается буря, поздно допытываться, кто плохо закрепил парус. Сейчас, когда в джунглях бродят четверо чернокожих, замышляющих человекоубийство, не время спорить или бранить рулевого за то, что он взял не тот курс. Матросы, мы попали в скверный переплет, и, если судно разобьется о прибрежные рифы, мы все, все до единого, пойдем ко дну.

Он выдержал паузу и обвел экипаж блекло-серыми глазами. Правой рукой он поддерживал ружье, которое, садясь, поставил между колен. Но прежде чем снова заговорить, он перехватил ружье левой рукой, а правую положил себе на колено, как бы желая придать своим словам больше веса.

– Маклеод мне сообщил, что у вас уже вошло в обычай решать спорные вопросы голосованием и что вы желаете придерживаться этого порядка. Ну что ж, по-моему, все эти голосования до сих пор не очень шли вам на пользу, но, как я уже сказал, прошлое есть прошлое, и я пришел сюда не критиковать ваши действия, а решить вместе с вами, что нам следует делать дальше.

– Хорошо сказано! Очень хорошо, – подхватил Маклеод любезным тоном, словно одобрял оратора в палате общин.

– Черные, – твердо продолжал Мэсон, – могут причинить нам вред, лишь застигнув нас врасплох и нападая вдвоем или втроем на одного. Следовательно, нам необходимо носить с собой оружие и держаться, если возможно, группами. Возьмем, к примеру, рыбную ловлю. Предположим, что из соображений безопасности мы отведем для этой цели Роп Бич. Трое или четверо человек спускаются на берег, а другие тем временем стоят на страже у веревки. То же самое и при походах за водой. Всякий раз будем выделять несколько вооруженных мужчин для охраны женщин. И плантации, разумеется, придется обрабатывать всем сообща.

– Только временно, – уточнил Маклеод.

– Это само собой очевидно. Но пока нужно создать две команды. Первая работает, вторая с оружием в руках охраняет первую.

– Если я вас правильно понял, – заметил Парсел, – мы возвращаемся к первоначальным методам. Я имею в виду совместную обработку полей и рыбную ловлю.

– Точно, – сердито буркнул Маклеод.

– В таком случае весьма печально, что для этого потребовалась война. Ибо, если бы мы придерживались этих методов, никакой войны вообще не было бы.

– Я уже сказал, мистер Парсел, что прошлое – это прошлое, – нетерпеливо оборвал его Мэсон. – И теперь не время его вспоминать. Возможно, я лично, более чем кто-либо другой, имею право предъявлять претензии, однако я молчу, – добавил он, покачав головой. – У меня хватает выдержки молчать. И я считаю, что в данных обстоятельствах каждый обязан забыть свои личные обиды.

– К тому же, когда война кончится, мы снова поделим земли, ведь верно я говорю, капитан? – поспешил заметить Маклеод.

– Кончится! – иронически протянул Парсел. И добавил: – Я хотел бы знать, как вы рассчитываете кончить эту «войну»?

Маклеод и Мэсон переглянулись, и Парсел, перехватив их взгляд, насторожился. Как ни трудно было в это поверить, но эти двое заключили союз. Должно быть, сразу же после убийства двух таитян Маклеод отправился к Мэсону и убедил его оказать помощь «большинству». Тут было пущено в ход все: и священный союз, и борьба белых против черных, британцев против дикарей и т. д. и т.п. В конце концов, если хорошенько вдуматься, то альянс этот не так уж неожидан. Правда, Маклеод и Мэсон чуть было не убили друг друга, но зато у них более чем достаточно точек соприкосновения.

– Я сейчас об этом скажу, мистер Парсел, – продолжал Мэсон, – и, не бойтесь, мы у каждого спросим его мнение. И даже проголосуем, – добавил он, обращаясь к матросам, и в словах его прозвучала целая гамма противоречивых чувств – от покорности до презрительного сожаления. – Проголосуем, поскольку это уже вошло в обычай, – заключил он, слегка приподняв руку, лежавшую на колене.

Парсел не мог не восхищаться ловкостью Маклеода. Итак, шотландцу удалось уговорить Мэсона, изобразив ему голосование не как юридически обоснованный акт, а как некий, пусть даже диковатый, но уже укоренившийся обычай. Чисто макиавеллиевский ход. Мэсону наплевать на правовые принципы, зато как стопроцентный англичанин он не может не уважать обычаев.

– Капитан, – все так же вежливо напомнил Маклеод, – вы говорили о том, какие меры предосторожности следует принять…

– Да, да, именно об этом я и говорил, пока меня не прервали – подхватил Мэсон, даже не взглянув в сторону Парсела… – Дневные нападения меня не особенно тревожат, но вот ночные… – сказал оно видом испытанного вояки. – Черные могут бесшумно приблизиться к любой хижине, поджечь ее, и когда вы выскочите на улицу, полуслепой от дыма, тут же на вас нападут. Вот почему я предлагаю, чтобы на ночь все британцы собирались в хижине таитян. Она стоит не в лесу, а на площадке, и если дополнительно срубить несколько деревьев, мы еще расширим свободное пространство. На некотором расстоянии от дома следует развести костры и осветить опушку; в каждой из четырех стен хижины надо проделать бойницы и выставить часовых, которые будут сменяться через два часа.

– Будем нести караул! – вдруг возбужденно воскликнул Джонс, и Парсел с удивлением взглянул на него. Глаза юноши блестели, щеки разрумянились… Джонс уже представлял себе, как темной ночью он стоит, припав к бойнице, сжимая в руках ружье… Его уже втянули в игру. «И он тоже, – печально подумал Парсел. – А ведь еще вчера он оплакивал Кори, Меоро…»

– А что мы будем делать с женщинами? – спросил Джон

– Я подумал и об этом, – ответил Мэсон с приветливой улыбкой, словно его порадовал этот вопрос. – Женщинам можно будет отвести нижний этаж. Таким образом они будут в безопасности и не помешают нашим операциям. Очень удачно для нас, что таитяне построили себе двухэтажный дом, – добавил он с таким видом, будто это было его личной заслугой.

Парсел взглянул на Мэсона и был поражен происшедшей в нем переменой. Сейчас Мэсон был счастлив. По-настоящему счастлив. Витал в мире нелепых фантазий. Капитан снова стал капитаном. Снова обрел свое место на капитанском мостике. Снова намечает курс корабля. Снова стоит у руля. И сумеет прибрать к рукам экипаж. Сначала кротостью. Тактично. На первых порах согласится даже на голосование… «Идиот несчастный! – злобно подумал Парсел. – Когда Маклеод использует его до конца, достаточно будет одного голосования, и Мэсона снова загонят в его хижину».

– Капитан, – произнес он, – я не собираюсь оспаривать ваши предложения. Меня удивляет другое: мы говорим так, будто война уже идет. Словно кругом засады и мы готовимся к длительному осадному положению. По-моему, было бы куда разумнее попытаться покончить с этим немедленно.

– Я понял вашу мысль, мистер Парсел, – сказал Мэсон. – Но успокойтесь. Мы не позволим черным опередить нас. Мы нападем первыми.

Он негромко хлопнул себя ладонью по колену и с силой продолжал:

– Да, нападем первыми. Мы не согласны быть дичью. Мы сами будем охотниками.

– Если я вас правильно понял, – растерянно пробормотал Парсел, – вы намерены истребить таитян?

Мэсон взглянул на Парсела, и в его широко открытых сероголубых глазках тоже мелькнуло удивление.

– Безусловно, мистер Парсел. Вы меня поняли совершенно правильно. К сожалению, иного выхода нет. Я считаю, что если черные не будут уничтожены, то британцы при сложившихся обстоятельствах не смогут чувствовать себя на острове в безопасности.

– Но это же чудовищно! – крикнул Парсел, вскакивая с места и глядя на Мэсона заблестевшими негодованием глазами. – Ведь таитяне ничего дурного нам не сделали. Ничего, ровно ничего! Их ограбили, унизили. Да еще двоих убили. В ответ на убийство они не сделали ничего, просто ушли в джунгли. А теперь вы хотите их истребить!

– Сядьте, мистер Парсел, – спокойно проговорил Мэсон. – Мы здесь белые, и среди нас нет места ссорам. Я считаю, что Маклеод действовал в состоянии законной самообороны, он защищал свою жизнь, и черные…

– Он сам их вынудил!

– Отнюдь нет. Ему угрожали смертью, и он действовал соответственно. Сядьте, пожалуйста, мистер Парсел.

– Всем известно, – крикнул Парсел, – почему Маклеоду угрожали! Он отстранил таитян от раздела земли.

– Если вы хотите знать мое мнение, я считаю, что он вполне прав, чернокожие нерадивы…

– Ну, конечно! – яростно выкрикнул Парсел. Таитяне всегда неправы, и даже когда их убивают – то по их собственной вине!

– Сядьте, пожал…

– Я требую голосования, – не слушая, продолжал Парсел. – Я не надеюсь вас убедить, не надеюсь, что голосование даст желаемые результаты, но я хочу, чтобы каждый взял на себя свою долю ответственности! Уайт! Смэдж! Джонс! Хант! Джонсон! – он обвел глазами матросов, и голос его дрогнул. – Сейчас вы будете голосовать. Мистер Мэсон считает, что надо продолжать войну до тех пор, пока на острове не останется ни одного чернокожего! Я против! А теперь решайте!

– Здесь нет Бэкера, – заметил Джонс.

– Пусть за него голосует Парсел, – протянул Маклеод. – Он всегда голосует с вами, и если бы он сейчас был здесь, вряд ли бы он ни с того ни с сего стал голосовать со мной. Если, конечно, капитан согласен, – добавил он, поворачиваясь к Мэсону. – Ставлю на голосование ваше предложение. Как вы полагаете, капитан?

– Что ж, действуйте, – вздохнул Мэсон.

Парсел опустился на табуретку.

– Приступаем к голосованию, – проговорил Маклеод, и губы его растянул беззвучный смех.

Вместе с Мэсоном он мог рассчитывать на шесть голосов против трех.