Текст книги "Остров"

Автор книги: Робер Мерль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

– Что тебе надо? – сухо спросил Парсел.

И тотчас же, спохватившись, улыбнулся Итии. Она тоже улыбнулась в ответ. Уголки ее губ приподнялись, косо поставленные глаза весело блеснули, и все личико осветилось радостью.

– Адамо, – произнесла она звонко и весело, – Меани ждет тебя у Омааты.

– Когда?

– Сразу же после чрева солнца.[18]18
  Полдень – по-таитянски.


[Закрыть]

– Почему у Омааты? Почему не у меня?

– Он не сказал.

– Хорошо, я приду, – ответил Парсел.

И повернулся к ней спиной. Но Итиа и не думала уходить. Она по-прежнему стояла у двери, опершись бедром о стойку, перебирая быстрыми пальцами свое ожерелье.

– А Уилли скоро уйдет? – осведомилась она.

Парсел рассмеялся.

– Нет, он не собирается уходить.

– Почему? Разве он не ест?

– Когда он уйдет, я тоже уйду с ним. Иди, иди, Итиа. – И так как она потупилась, как ребенок, который вот-вот заплачет, Парсел ласково добавил: – Go away. [19]19
  Иди (англ.).


[Закрыть]

Это был знак самой утонченной любезности. Итиа ужасно гордилась, когда Парсел обращался к ней по-перитански.

– I go, – с важностью произнесла она. – И добавила: – Видишь, Адамо, я опять надела свое ожерелье. Теперь, когда я к тебе иду, я всегда его надеваю.

– Почему?

– Как! Ты не знаешь? – громко захохотала она, но тут же прикрыла рот ладонью, чтобы приглушить смех. – Человек! Ты не знаешь!

Итиа с хохотом выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью.

– А она к вам льнет, – проговорил Бэкер.

И так как Парсел пропустил замечание мимо ушей, Бэкер добавил:

– Авапуи меня ждет.

– Я вас провожу.

Они молча зашагали по Уэст-авеню, потом Парсел сказал:

– Надо бы все-таки собраться и замостить дорогу. А то в сезон дождей нельзя будет шагу ступить.

– По-моему, каждый должен замостить свой кусок улицы до соседнего дома, – произнес Бэкер. – Вы, скажем, замостите до Джонса, Джонс до меня. Я до Джонсона. А Джонсон до Ханта.

– Нет, – возразил Парсел. – При таком способе работы один участок получится плохой, а другой хороший. Нет, поверьте, гораздо лучше работать всем сообща по часу в день и привлечь к этому делу также и женщин. Каждый принесет с берега хотя бы камень. И в течение двух недель все будет готово.

Вот уже целый месяц, проходя по Уэст-авеню, они обсуждали этот вопрос. Но так ничего и не решили. Беспечность тропиков уже давала себя знать.

Из хижины Джонсона донесся шум, Парсел различил надтреснутый голос старика и пронзительные вопли Таиаты.

– Ну и ну! – вздохнул Бэкер. И добавил: – Хотелось бы мне знать, как она его честит.

Парсел прислушался.

– Сын шлюхи, каплун, крысиное семя…

– Н-да, – протянул Бэкер.

Авапуи и Ивоа сидели на пороге хижины Бэкера. Завидев своих танэ, обе поднялись и пошли им навстречу.

– Я иду к Омаате, – сообщил Парсел.

– Берегись, человек! – засмеялась Ивоа. И добавила: – А я вернусь домой.

– Я тебя провожу, – тут же вызвалась Авапуи.

С тех пор как Ивоа забеременела, она и шагу не могла ступить по поселку, чтобы кто-нибудь из женщин не поспешил ей на помощь, не подал ей руку. Ивоа была окружена всеобщим бережным уважением, как королева пчел в улье.

Кивнув Ивоа, Парсел ускорил шаг. Он боялся, что перед ним вдруг появится Итиа. Дверь хижины Джонса была широко распахнута, сам Джонс голышом сидел перед накрытым столом, а за его спиной стояла Амурея. Заметив Парсела, юноша помахал рукой и посмотрел на него с такой радостью, будто они не виделись целых два дня. Амурея тоже улыбнулась ему. Джонс был светлый блондин с рыжинкой, Амурея – самая настоящая чернушка. Но у обоих был одинаково наивный вид, одинаково доверчивая улыбка. Парсел остановился и поглядел на них. При виде этой юной четы становилось как-то спокойнее на душе.

– Вы еще не обедали? – крикнул Джонс.

– Я иду к Омаате.

– Да она вас задушит, – расхохотался Джонс. – Послушайте-ка! Я хочу дать вам хороший совет. Когда она набросится на вас со своими объятиями, напрягите хорошенько мускулы на груди, плечах и спине и стойте так, пока она вас не отпустит. Смотрите, сейчас я вам покажу.

Он поднялся, грозно напружил мускулы и, побагровев от усилий, застыл в этой позе.

– А как насчет дыхания? – улыбнулся Парсел. – Вы ведь того и гляди задохнетесь.

– Да что вы! – возмутился Джонс, шумно выдохнув воз дух. – Зато самый верный способ. Попробуйте и убедитесь.

– Попробую, – пообещал Парсел.

Первое, что он увидел, войдя к Омаате, было его собственное кресло. Наподобие трона красовалось оно посреди комнаты, и Парселу пришлось употребить немало усилий, чтобы не взглянуть в его сторону и тем самым не выказать свое дурное воспитание. К счастью, ему не пришлось долго разыгрывать комедию равнодушия. Мощные руки Омааты обхватили Парсела и сразу его расплющили, чуть не засосали, чуть не поглотили эти изобильные теплые, как парная ванна, телеса.

– Отпусти! – еле переводя дух, взмолился Парсел.

– Сыночек мой! – кричала Омаата.

Она подняла его в воздух, как перышко, и излила на своего любимца целый поток ласковых, воркующих слов. Но голова Парсела была плотно прижата к ее груди, и он ничего не слышал, кроме глухих перекатов ее голоса. Спина и бока у него омертвели от страшного объятия, он задыхался, уткнувшись лицом в огромные бугры ее грудей.

– Ты мне делаешь больно! – крикнул он.

– Сыночек мой! – повторила она, растрогавшись.

Но растрогавшись, почувствовала новый прилив нежности и еще сильнее прижала к себе Парсела.

– Омаата!

– Сыночек мой! – снова проворковала, вернее, прорычала она.

Наконец она отпустила его, но тут же снова схватила под мышки и подняла до уровня своего лица.

– Садись! – предложила она, держа Парсела в воздухе так что ноги его болтались над креслом, и наконец опустила на сиденье. – Садись, Адамо, сыночек мой! Я нарочно ходила за твоим креслом, чтобы тебе было удобно сидеть и ждать Меани.

Так вот оно, оказывается, в чем дело! Какая неслыханная предупредительность! Тащить в этакую даль тяжелое, неудобное для переноски кресло! Омаата непременно забудет вернуть его. Про держит у себя кресло еще недели две… И ради того, чтобы он по сидел у нее всего полчаса, она лишила его кресла на целых две недели…"Я рассуждаю, как истый перитани, – с раскаянием подумал Парсел. – Что за мелочность! В конце концов важен лишь дружеский порыв, это сердечное тепло…»

Омаата уселась рядом с креслом, опершись одной рукой о пол, другую положив на колени, и застыла в классически спокойной позе, всегда восхищавшей Парсела в таитянках. До чего же она огромная! Хотя Парсел сидел в кресле, и следовательно, не менее чем в полутора футах над полом, ее большие глаза приходились на уровне его глаз. Безмолвствующая Омаата напоминала гигантскую статую, усевшуюся на ступеньки трона.

– Скелет заходил за Жоно, – сказала она, заметив, что Парсел оглядывается. – Должно быть, пошли охотиться. Взяли с собой ружья.

– А ты не знаешь, чего хочет Меани?

– Нет. И она замолкла, радуясь, что может спокойно любоваться своим сыночком. Но это немое обожание наскучило Парселу, и он спросил:

– А у тебя есть ожерелье из шишек пандануса? своих ног.

– Почему же ты его не носишь?

Она захохотала, и глаза ее лукаво блеснули.

– Сегодня не надо.

– Почему?

Она захохотала еще громче, показывая свои огромные зубы людоедки.

– Адамо, сынок мой, – проговорила она между двумя взрывами смеха,

– Адамо не тот танэ, который мне нужен.

– Не говори загадками, – попросил Парсел.

– Я и не говорю. Шишки пандануса, – торжественно проговорила Омаата, – впитывают запах кожи, а потом передают его человеку вместе со своим собственным запахом.

– Ну и что же?

– Получается смесь, и она опьяняет. Достаточно мужчине приблизиться и вдохнуть этот запах, как он сразу перестает владеть собой. Я надевала свое ожерелье в ночь великого дождя, – добавила она.

– В какую ночь? – переспросил Парсел.

Омаата вдруг перестала улыбаться, лицо ее погрустнело, словно те времена, о которых она вспомнила, уже давным-давно прошли.

– В ночь Оата на большой пироге. Когда я плясала, чтобы добыть себе Жоно.

Оба замолчали.

– А… а мужчина может сопротивляться?

– Тут ведь существуют две вещи, – с важностью пояснила Омаата. – Первое – ожерелье, второе – кожа.

Парсел улыбнулся.

– Почему ты улыбаешься, Адамо? – серьезно спросила Омаата. – И кожа должна быть очень хорошей. Иначе не получится хорошей смеси.

– А если получится хорошая?

– Таитянин не может сопротивляться.

– Ну, а перитани?

– Такой перитани, как вождь большой пироги, может. Возможно, и Скелет. Но не Жоно, не Уилли, не Крысенок.

Она взглянула на Парсела.

– И мой хорошенький румяный петушок тоже не может…

– Я? – спросил Парсел, удивленно подымая брови.

– Не делай таких лживых глаз, сыночек, – посоветовала Омаата.

Она снова захохотала, согнувшись чуть ли не вдвое, теперь приступы смеха следовали непрерывно один за другим, широкие круглые плечи судорожно тряслись, а мощная грудь мерно колыхалась, как тихоокеанская волна.

– Знаю, – пророкотала она, словно водопад обрушился. – Это ты насчет Итии спрашиваешь, знаю. И Меани знает! И Ивоа!

– Ивоа! – воскликнул Парсел, он чуть не онемел от неожиданности. – Кто же ей сказал?

– Кто же, как не сама Итиа! – ответила Омаата, и от смеха у нее на глазах даже выступили слезы. – Ох, мой петушок, ну и вид у тебя!

– Это… это непристойно, – по-английски сказал Парсел и снова перешел на таитянский язык. – Почему ты говоришь об Итии? Я же с ней не играл.

– Знаю! – завопила Омаата, давясь от смеха; плечи ее дергались словно от икоты, слезы градом катились по необъятно широким щекам. – Все это знают, о мой маленький перитани маамаа! И никто не может понять, почему ты наносишь Итии такое оскорбление… Впрочем Итиа говорит, что ты скоро перестанешь сопротивляться.

– Неужели так и говорит? – возмутился Парсел.

– О мой розовощекий петушок! – крикнула Омаата с мокрым от слез лицом, стараясь сдержать смех, сотрясавший ее гигантское тело. – О мой разгневанный петушок! Я, я тоже считаю, что ты недолго будешь сопротивляться! И Ивоа тоже.

– Ивоа? – воскликнул Парсел.

– Человек, что ж тут удивительного?

Мало-помалу она успокоилась и, глядя на Парсела смеющимися глазами, протянула к нему свои огромные руки; она далеко отставила большой палец, повернув ладони, словно преподносила ему в дар саму истину.

– Ивоа ждет через две луны ребенка, – внушительно пояснила она.

Воцарилось молчание. Парсел не сразу уловил намек, заключавшийся в этой фразе.

– Но ведь ты же сама помнишь, – заговорил он наконец, – в тот день, когда мы обследовали остров… Мы сидели под баньяном, и Ивоа сказала Итии: «Адамо танэ Ивоа».

– Ох ты, глупый петушок! – возразила Омаата. – Она сказала так потому, что Итиа заигрывала с тобой на людях.

Парсел удивленно взглянул на нее. Значит, то был не изначальный голос ревности, а просто урок хорошего тона. «Возможно, я не так уж хорошо понимаю таитян, как мне кажется? – усомнился он в душе. – Сколько же промахов я совершил! И какая непроходимая бездна отделяет их мышление от нашего! Ясно, что слово „адюльтер“ для них просто звук пустой».

Внезапно светлый прямоугольник двери заполнила чья-то темная фигура и на пороге показался Меани – стройный, широкоплечий, с высоко закинутой головой. Минуту он величаво сохранял неподвижность. Парсел поднялся и пошел к нему навстречу.

– Адамо! Брат мой! – проговорил Меани.

Положив обе руки на плечи Парсела, он нагнулся и потерся щекой о его щеку. Потом отодвинул от себя на расстояние вытянутой руки и стал смотреть на него ласково и серьезно.

– Я явился сюда, как ты просил, – смущенно пробормотал Парсел. – Однако я не понимаю, почему ты сам не зашел ко мне?

– Дни, в которые мы живем, – трудные дни, – ответил Меани, красноречиво разводя руками.

Оставив Парсела, он повернулся к Омаате.

– Вынь эту серьгу, Омаата.

Меани говорил о зубе акулы, который был подвязан к лиане, продернутой сквозь мочку его уха. Лиана была завязана двойным узлом, и толстые пальцы Омааты не сразу его распутали. Развязав узел, она потянула лиану за кончик. Но не тут-то было. Дырка в мочке заросла, и лиана не поддавалась.

– Сними только зуб, – поморщился Меани, – и надень его на другую лиану. Адамо, – добавил он, – тебе придется проколоть ухо.

– Как! Ты даришь ему зуб? – закричала Омаата, видимо потрясенная такой щедростью.

– Дарю! – энергично подтвердил Меани.

Но это «дарю» осталось без ответа. Омаата только метнула в сторону Меани быстрый взгляд и произнесла равнодушным тоном:

– Сейчас принесу лиану и иголку.

Омаата вышла, и через минуту Парсел услышал, как она роется в пристройке, где помещалась кухня.

Так как Меани упорно молчал, глядя прямо в глаза Парсела, тот не выдержал и спросил:

– Эту самую серьгу носил твой отец?

– Да, эту, – подтвердил Меани. – И подарил ее мне, когда я уезжал с тобой.

– А теперь ты ее даришь мне? – изумленно воскликнул Парсел.

Меани наклонил голову, и Парсел молча уставился на него. Он сознавал всю непомерную щедрость Меани, но смысл самого дара был для него еще не ясен, а спросить он не осмеливался. На сей счет таитянский этикет весьма строг: получающий дар ни о чем не спрашивает, не выражает удовольствия, даже не благодарит. Он покорен и безропотен, как жертва.

Вошла Омаата, зажав в губах акулий зуб, висевший на обрывке лианы. В правой руке она держала иголку, такими иглами сшивают паруса, и Парсел пожалел, что в хозяйстве Омааты не нашлось ничего потоньше. В левой руке она несла факел. Передав факел Меани, она неторопливо и торжественно поднесла острие иглы к пламени.

– Поверни голову, Адамо, – скомандовала она, схватив его за мочку и чуть не вывернув ему шею.

Парсел почти не почувствовал боли, но явственно расслышал легкий хруст прокалываемой кожи. Но когда Омаата продела лиану, завязала ее узлом и акулий зуб всей своей тяжестью оттянул мочку, Парсела обожгла острая боль, которая никак не желала проходить.

Меани с удовлетворенным видом оглядел друга. С тех пор как он вошел в комнату, он ни разу не улыбнулся.

– Я еще не обедал, – сказал он.

И повернувшись, направился к двери.

– Меани!.

Меани оглянулся.

– Меани, – повторил Парсел, – ко мне заходил Скелет.

Меани посмотрел на Омаату, и Омаата быстро проговорила:

– Я ухожу. Моя очередь идти за водой. Иду вместе с Уилли и Ропати.

И она поспешно вышла из хижины.

– Он приходил поговорить со мной на Роп Бич, – пояснил Парсел.

– Мы это знали, – отозвался Меани.

Итак, они следят за нами. Или за Скелетом. Значит, когда он подымался из Роп Бича, инстинкт не обманул его. Теперь изо всех уголков чащи за ним наблюдают настороженные глаза.

– Что ему надо? – спросил Меани.

Парсела удивил этот вопрос, поставленный в упор. Но сейчас было не до церемоний. На лице Меани застыло серьезное, напряженное выражение.

– Он хотел знать, присоединимся ли мы, то есть Ропати, Уилли и я, к вам.

– И ты сказал «нет» ?

– Я сказал «нет».

– А Уилли?

– Он сказал «нет».

– А Ропати?

– Он последует нашему примеру.

Наступило молчание, которое нарушил Парсел.

– Скелет может вас опередить.

Меани метнул в его сторону пронзительный взгляд и не сказал, словно ожидая продолжения. Но так как Парсел молчал, он заявил:

– Мы тоже так думаем.

И, слегка кивнув на прощание, вышел. С минуту Парсел стоял в раздумье, пора было и ему возвращаться домой. Ухо горело, при каждом движении головы акулий зуб бился о щеку.

На черных камнях Уэст-авеню лежали золотые солнечны круги и перебегала с места на место, как бы бороздя землю, тень пальм, колеблемых ветром. Как все вокруг было мирно! Водоносы уже прошли. Островитяне заканчивали трапезу или готовились к послеобеденному сну.

Где-нибудь здесь, в чаще, прячется Итиа, выслеживая его. Таиата пилит Джонсона. Мэсон, должно быть, прогуливается по «капитанскому мостику». Жоно и Скелет охотятся. Ивоа лежит на. достели, мечтая о будущем ребенке. Было жарко. Еще один прелестный день, один день среди бескрайней череды дней, пронесшихся над островом с тех пор, как он возник из тихоокеанских вод. В воздухе сладостно пахло цветами, земля была теплая, море совсем рядом. Все такое маленькое, такое будничное, свое, такое успокоительное. Двадцать семь островитян! Самое крошечное поселение во всем Тихом океане! Эти женщины, эти мужчины, с их планами, с их пустяковыми заботами: Скелет беспокоится по поводу чирья, Ваа гордится своим положением жены вождя, Ропати кичится своей мускулатурой, Уилли думает о том, как бы замостить Уэст-авеню, и я сам уже целую неделю забочусь о том, как бы усовершенствовать раздвижную стенку.

Вдруг перед Парселом возникло лицо Меани в тот самый миг, когда он отдавал серьгу: суровое, почти дикое выражение. Уже не лицо друга, а лицо воина. Парсел еще на Таити подметил, что эти люди, такие кроткие, могут вдруг превратиться в дикарей. Их округлые черты, бархатистый взгляд могут дышать и ненавистью. Парселу вдруг вспомнился Мата, брат Оту, когда тот возвращался с гор после кровавой битвы и нес, держа за волосы, голову врага. Водрузив ее на копье у входа в свое жилище, он каждое утро плевал в мертвое лицо и пылко поносил безгласную голову. «Сын шлюхи, – говорил он с презрением, – ты хотел меня убить? Но не ты оказался более сильным! Это я тебя убил! И сейчас для тебя нет солнца! Нет рыбной ловли! Нет плясок! Голова твоя стала тыквой, и я пью из нее. Твоя жена – моя рабыня, и я играю с ней, когда захочу! А ты, ты тем временем торчишь на копье у моих дверей!»

А ведь в обыденной жизни не было человека более ласкового, вежливого, гостеприимного, чем Мата. Чего он только не изобретал, лишь бы угодить Адамо!

Парсел еще не дошел до дома Джонса, как вдруг услышал за собой топот ног. Он обернулся. К нему сломя голову мчалась Итиа, их разделяло метров триста. И – странное дело – она не пряталась по обыкновению за деревьями, не выскочила из чащи, а бежала за ним по тропинке на виду у всех.

– Адамо! – крикнула она.

Тут только он разглядел ее лицо. Оно было искажено страхом.

– Что случилось? – крикнул он, шагнув ей навстречу.

– Скелет! – ответила она задыхаясь, прижав обе руки к сердцу. В глазах у нее застыл ужас, прекрасное черное лицо посерело.

– Что, что?

Парсел бросился бежать к ней. Через несколько секунд он был уже рядом с Итией, схватил ее за плечи и встряхнул.

– Говори! Говори же! – приказал он.

– Скелет! – пролепетала она, с трудом шевеля побелевшими от страха губами. – Скелет и те другие… с ружьями… в доме таитян.

– Боже мой! – крикнул Парсел.

И он тоже бросился бежать, как безумный, забыв о существовании Итии. Никогда еще Уэст-авеню не казалась ему такой бесконечно длинной.

Домик Ханта остался позади. Сворачивая на Клиф-Лейн, Парсел заметил Фаину, жену Уайта, – она стояла, держась одной рукой за ствол кокосовой пальмы, и лицо ее выражало испуг. Когда он как вихрь пронесся мимо, она как-то странно махнула ему рукой, но ничего не сказала.

Парсел бежал как сумасшедший, сердце стучало у него в груди, он с ужасом ждал, что вот-вот раздастся выстрел.

С разбегу он вылетел на площадку перед домом таитян, и царившая на ней тишина – какая-то сковывающая тишина – ошеломила его. Выстроившись перед шестью таитянами, стояли в ряд пятеро перитани, представители «большинства» с ружьями в руках. Парсел успел заметить, что у Маклеода и Уайта было надето через плечо еще по второму ружью.

Англичане застигли таитян в тот момент, когда те закаляли на костре наконечники копий. Так они и стояли, держа в руках длинные тонкие копья из какого-то красноватого дерева, казавшиеся игрушечными по сравнению с ружьями британцев. Таитяне не шевелились, и лица их не выдавали волнения.

– Маклеод! – крикнул Парсел, врываясь в круг.

– Подымите руки! – скомандовал Маклеод и в мгновение ока направил на Парсела ружье. – Подымите руки и встаньте рядом с черными.

– Вы с ума сошли! – крикнул Парсел, не трогаясь с места.

Тонкий, как спичка, Маклеод тяжело дышал, его бледное лицо больше обычного походило на череп; согнувшись чуть не пополам, он упер приклад ружья себе в правое бедро. «Сейчас выстрелит», – успел подумать Парсел. Медленно подняв руки, он встал между Меани и Тетаити. Маклеод перевел дух и опустил ружье.

– Смэдж, – проговорил он неестественно низким и прерывающимся голосом, – возьми-ка этого парня на мушку, и если он пошевельнется, стреляй ему прямо в башку.

Смэдж прижал к прикладу свою крысиную мордочку и застыл в этой позе, лишь в глубине его холодных глаз заплясал хищный огонек.

– Эй, тихонько, сынок, – проговорил Маклеод, не поворачивая к нему головы, – не следует допускать, чтобы белые убивали белых. А вы, Парсел, потрудитесь стоять спокойно, а то Смэдж с радостью возьмет вашу вдову себе в жены.

Держа поднятые руки на уровне плеч, Парсел взглянул прямо в лицо Смэджу.

– Не забывайте, что в ружье у вас только одна пуля, – холодно бросил он.

Как раз в эту минуту в роще за спиной перитани послышался торопливый топот ног, треск ломаемых ветвей, и из-за стволов выглянули посеревшие от страха лица женщин. Смэдж побледнел, судорожно моргнул маленькими глазками, пот каплями стекал со лба по длинному носу, и чувствовалось, что ему сильно не по себе, хотя его снедает злоба. «Боится, – подумал Парсел, – не знает, что Омаата ушла за водой».

– Парсел, – проговорил Маклеод все тем же прерывающимся голосом, – скажите этим макакам, чтобы они положили свои игрушки на землю.

Парсел перевел его слова. И тут же перехватил взгляд Тетаити, которым тот через его голову обменялся с Меани. Ни одного слова не было произнесено, и однако чувствовалось, что это не просто обмен взглядами, а совет. Потом Тетаити заговорил, как всегда, спокойно и размеренно. Стоял он в непринужденной позе, положив ладонь на бедро, перенеся тяжесть тела на правую ногу, с копьем в руке. В сторону Маклеода он не взглянул ни разу, и тяжелые полуопущенные веки придавали его лицу отсутствующее, сосредоточенное выражение.

– Братья, – начал он, – сейчас перитани будут стрелять, это ясно. Но нас здесь шестеро, даже семеро с нашим братом Адамо. А у врагов только пять ружей. Так слушайте меня. Двое из нас, те, что уцелеют, пусть не берутся за копья и не начинают борьбу. Пусть бегут и укроются в джунглях. И потом они должны одного за другим перебить всех наших врагов. Таким образом мы будем отомщены, – заключил он торжественно.

Таитяне в молчании выслушали эти слова, и Парсел спросил:

– Что я должен ответить Скелету?

– Все что угодно. Меня не интересует этот сын шлюхи.

И это не было позой. Это была сущая правда. Тетаити принимал смерть. И лишь одно имело для него смысл: посмертное отмщение.

Парсел взглянул на Маклеода.

– Они убеждены, что вы будете стрелять, – сказал он по-английски.

– И они предпочитают погибнуть с оружием в руках.

– И ему понадобилось столько времени, чтобы сказать два слова? – буркнул Маклеод.

– Да, – твердо ответил Парсел.

Маклеоду стало не по себе. Свято веря в силу оружия, убежденный в трусости таитян еще с того дня, когда они попрятались во время шторма, он считал, что сумеет привести их к повиновению, не стреляя, – достаточно будет подержать их под дулами. И теперь, видя их бесстрастие, он растерялся. Он пришел сюда с намерением разыграть впечатляющую сцену усмирения, приходилось всерьез мериться силами.

– Скажите им, пусть положат копья, – в бешенстве заорал он.

Парсел перевел. Тетаити снова обменялся взглядом с Меани и еле заметная улыбка тронула его тубы.

– К чему вся эта болтовня? – спросил он. – Я уже ответил.

– Что он там несет? – нетерпеливо крикнул Маклеод.

– Они положат копья лишь в том случае, если вы дадите обещание не стрелять.

– Пари держу, что он этого не сказал, – яростно прошипел Маклеод.

– Если вас не устраивает мой перевод, – сухо возразил Парсел, – можете прибегнуть к услугам другого переводчика. – И добавил: – Во всяком случае, советую вам согласиться на их условия. Нас семеро, а когда подойдут Джонс с Бэкером, нас будет уже девять, а в каждом из пяти ружей только по одной пуле.

– Вы уже перешли в их лагерь! – в бешенстве завопил Маклеод, сверкнув запавшими глазами.

– Вы сами меня к этому принудили, – ответил Парсел и пошевелил затекшими руками.

Маклеод заколебался. Если он пообещает не стрелять и черные положат копья, получится как бы ничья и выйдет, что белым не удалось запугать таитян. Но если он им ничего не пообещает, тогда придется стрелять. В этом случае можно положиться лишь на одного Смэджа. Ведь Уайт не очень-то охотно последовал за ним сюда, и кто знает, что выкинут Хант и Джонсон. когда он скомандует им «пли»?

– Обещаю, – сказал Маклеод, опустив дуло.

Парсел перевел и, повернувшись к таитянам, добавил, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно убедительнее:

– Он видит, что не сумел вас запугать, и хочет покончить с этой историей так, чтобы ему не пришлось краснеть. Соглашайтесь…

– Что это вы им втолковываете? – недоверчиво спросил Маклеод.

– Советую им согласиться.

– Адамо прав, – подумав, сказал Тетаити. – Раз этот сын шлюхи обещает, нам незачем его дразнить.

Он нагнулся и аккуратно положил копье на траву. Жест был обдуман, рассчитан, и все таитяне последовали его примеру. Они не швыряли оружие к ногам победителя, а клали его на землю бережно – так человек кладет дорогую вещь, которая лишь временно ему не надобна.

Но Маклеоду почудилась под этой покорностью прямая дерзость. Экспедиция его потерпела неудачу. Удалось добиться лишь чисто внешней уступки, и то ценою обещания, вырванного чуть ли не силой. Пройдет немного времени, и копья, которых с такой любовью касаются руки таитян, будут день и ночь угрожать его жизни.

Но уйти он не решился. Ожидая его приказаний, группа перитани стояла неподвижно с ружьями наперевес всего в нескольких метрах от таитян. С каждой минутой положение британцев становилось все более и более затруднительным. Зная, что за ним наблюдают женщины, Маклеод не желал срамиться в их глазах и отступать, пятясь назад, но, с другой стороны, он был убежден в вероломстве черных и боялся, что английские спины послужат прекрасной мишенью для таитянских копий.

Сама неподвижность британского отряда уже не казалась грозной, а становилась смехотворной. Даже таитяне были этим смущены, словно чем-то неуместным. Перитани просто маамаа, теперь уж это ясно каждому. Пусть стреляют. Или пусть убираются. Но чего ради они торчат здесь, перед ними, как столбы?

Вдруг Кори расхохотался. Он был самый несдержанный, самый непосредственный из таитян. Это он на борту «Блоссома» выстрелил в Меоро и тут же, рыдая, бросился к нему в объятия.

– Замолчи! – вполголоса приказал Тетаити.

Но Кори не мог остановиться. Он смотрел во все глаза на Скелета, на Крысенка, на Жоно и на старикашку, выстроившихся в ряд… И чем больше он на них смотрел, тем смешнее они ему казались. Он смеялся пронзительным, похожим на ржание смехом, бил себя ладонями по бедрам, колени у него подгибались, добродушное, веселое лицо сморщилось от смеха, рот растянулся до ушей, открывая язык и розовое небо.

– Замолчи же! – властно повторил Тетаити.

Кори со смехом повернулся к Тетаити и крикнул, как бы желая оправдать этот неуместный приступ веселья:

– Маамаа! Маамаа!

На его беду это слово было хорошо известно Маклеоду. Ороа твердила его с утра до вечера. Он побледнел, нагнулся, взял с земли камешек и швырнул в лицо Кори.

Камень попал Кори в глаз, он вскрикнул от неожиданности, с молниеносной быстротой схватил свое копье и взмахнул им. В тот же миг грянул выстрел. Кори выпустил из рук копье, согнулся пополам, шагнул было к Маклеоду, потом упал ничком на траву и застыл, раскинув руки крестом. Это послужило сигналом. Все таитяне, за исключением Меоро, бросились бежать, в мгновение ока обогнули хижину и скрылись.

Маклеод бросил ружье на землю и, пригнув голову, быстрым движением снял с плеч второе ружье и зарядил его.

Меоро, пепельно-серый, с запавшими ноздрями, стоял на коленях возле Кори. Наконец он набрался храбрости и перевернул тело. С минуту он молча глядел на друга, но не решался коснуться его. Потом вскинул глаза на Парсела, который стоял в двух шагах мертвенно-бледный, неподвижный, как статуя, и проговорил нежным, тихим голосом: «Умер». И машинально покачивая головой, стал шарить рукой в траве. Потом вскочил на ноги и поднял с земли копье. Маклеод выстрелил. Копье упало, Меоро схватился обеими руками за живот. Между пальцами медленно просачивалась кровь. Широко открыв глаза и рот, он смотрел на алую струйку, сбегавшую прямо на землю. Затем круто повернулся и, скрючившись, побежал мелкими неверными шажками к хижине. Добежав до угла, он рухнул на землю.

– Пойди посмотри, готов он или нет, – скомандовал Маклеод, повернувшись к Уайту.

Там, где прошел Меоро, на скошенной траве алела в солнечных лучах полоска крови. Уайт сделал было несколько шагов, потом свернул в сторону от полоски и, описав по площадке широкий полукруг, приблизился к телу. Не доходя до трупа шага два, он присел на корточки, повернулся к Маклеоду и утвердительно кивнул головой. Потом медленно, не поднимая опущенных век, пошел обратно тем же обходным путем.

Маклеод поставил ружье прикладом на землю и, опершись о дуло обеими руками, поднял свое костлявое лицо, еще более бледное, еще более осунувшееся, чем обычно. Бока его судорожно ходили, словно ему не хватало воздуха, а по ноге пробегала нервная дрожь, с которой он не мог совладать.

Иной раз в объятиях Ороа он испытывал это чувство отрешенности, и это оно сейчас пеленой заволакивало ему глаза. Кокосовые пальмы, трава, хижина, коряги на пустыре – все казалось ему теперь призрачным. Взгляд его, скользнув по земле, обежал тело Кори. Затем Маклеод уставился на копье, лежавшее у ног убитого. Он, Маклеод, выиграл эту битву: ухлопал, черт побери, двух проклятых макак, а остальные разбежались как зайцы. Но победа не принесла ему удовлетворения. Он не чувствовал ничего. Только усталость. И опустошенность.

Смэдж вскинул ружье на плечо, но Парсел остался стоять там, где стоял. Он потупил голову, и руки его бессильно свисали вдоль тела. Затем он вдруг задрожал, словно пробудившись ото сна, поднял глаза и встретился с глазами Маклеода. У Маклеода. был мутный, растерянный взгляд, словно он выпил лишнего.

– Стало быть, вы не ушли с ними? – вяло осведомился он.

Парсел молча кивнул головой, а Маклеод добавил вполголоса, видимо не подумав:

– Жаль этих двух, они не самые худшие.

Но тут же спохватился – похоже, что он извиняется. Он выпрямился во весь рост, сжал губы, вызывающе оглядел присутствующих и добавил хвастливо, твердым голосом, прозвучавшим фальшиво:

– Зато остальные присмиреют. Давно пора показать пример.

– Пример!.. – насмешливо повторил Парсел.

Он тоже тяжело дышал, и, хотя было нежарко, пот струился по его щекам.

– Не беспокойтесь, – горько добавил он, – вашему «примеру» последуют другие.