Текст книги "Остров"

Автор книги: Робер Мерль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– Кто за? – проговорил он небрежным тоном.

– Я воздерживаюсь, – тотчас же крикнул Джонсон.

Наступило молчание, потом Смэдж яростно завопил:

– Что ты сказал?

– Сказал, что воздерживаюсь, – ответил Джонсон, даже не взглянув на него.

Положив на колени ружье и повернув дуло в сторону Смэджа, он добавил:

– Не советую никому меня трогать.

Незабываемое зрелище! Свершилось чудо: испугавшись, что ему после смерти отрежут голову, Джонсон не на шутку расхрабрился.

Маклеод пожал плечами. Он мог позволить себе роскошь лишиться одного голоса.

– Кто за? – протянул он, делая вид, что ничего не произошло. – Капитан, не угодно ли вам проголосовать!

Масон неторопливо поднял руку. Чувствовалось, что делает он это скрепя сердце, хотя голосовалось его собственное предложение.

– Смэдж? – спросил Маклеод.

Масон опустил руку и уставился в потолок, как бы потеряв интерес к дальнейшей процедуре голосования.

– Хант?

Хант поднял руку.

– Уайт?

Уайт не пошевелился. Он сидел, опустив глаза, сжимая желтые пухлые руки на стволе ружья.

– Уайт? – повторил Маклеод.

– Я против, – произнес наконец Уайт своим нежным голосом.

Маклеод побледнел, и лицо его застыло. С тех пор как Уайт впервые воздержался при голосовании, Маклеод уже не так доверял ему, как прежде. А теперь это был открытый разрыв. Уайт перешел в неприятельский лагерь.

– Ты хорошенько подумал? – укоризненно спросил он с искусно разыгранной грустью. Хорошо изучив характер Уайта, он понимал, что его не запугаешь.

– Подумал, – отозвался Уайт, не подымая глаз.

– Я против! – радостно выкрикнул Джонс. – Парсел тоже против. Бэкер тоже. Уайт тоже. Джонсон воздержался. Четыре голоса против четырех. Большинства нет! Предложение Масона отклонено!

Он захохотал, откинул голову и подбоченился, широко расставив локти. Когда он наконец успокоился, все молчали. «

– Хм! – хмыкнул Мэсон, вдруг вскинув голову. – Что здесь происходит? Что здесь происходит, Маклеод? – хмурясь повернулся он к шотландцу.

– Ваше предложение, капитан, не собрало большинства голосов.

– Как? Как? – негодующе и нетерпеливо переспросил Мэсон. – Что это значит?

– Значит, что оно отвергнуто, капитан.

– Отвергнуто! – Мэсон побагровел. – Да это же срам, дерзость!

Казалось, сейчас последует взрыв, но капитан сдержался и продолжал более спокойным тоном:

– Ну и что ж из этого? Черные по-прежнему в джунглях, а мы по-прежнему здесь. Прошло ли мое предложение, нет ли – ничего не изменилось.

– Нет, изменилось, – ядовито заметил Парсел. – Если вам угодно пойти поохотиться за «дичью», то придется вам взять себе в спутники Маклеода, Смэджа да Ханта. Впрочем, насчет Ханта это еще тоже не наверняка, – довожу до вашего сведения, что он не собирается заряжать ружье.

– Что это еще за новость? – буркнул Маклеод. – Правда, Хант, что у тебя ружье не заряжено?

– Сам увидишь, – отозвался Хант.

Нацелившись на Маклеода, он нажал курок. Маклеод упал ничком на пол.

– Черт бы тебя побрал! – прогремел он, подымаясь и потирая ушибленное плечо. – Никогда не смей так шутить, слышишь!

– Действительно, что за глупые шутки! – с притворным сочувствием проговорил Джонс.

Это уже походило на настоящую комедию. Маклеод побледнел от ярости. Но он не осмелился расспрашивать Ханта публично. Боялся, что его ответ будет равносилен переходу Ханта в лагерь противника. «Я победил по всей линии, – подумал Парсел, чувствуя непреодолимую грусть. – Но уже слишком поздно».

– Ну и что же? – сказал вдруг Маклеод, словно подслушав мысли Парсела, – что, в сущности, изменило ваше голосование, Парсел? Черные в джунглях. Любят они нас примерно, как мангуст змею, и, голосуй не голосуй, все равно не бросятся в наши объятия. По-моему, черные сейчас придерживаются одинакового мнения с капитаном и считают, что мир на острове может воцариться лишь тогда, когда наши головы будут водружены на копья, а копья для красоты пейзажа воткнуты вокруг их жилья.

– Пока ваша голова не будет водружена на копье, – холодно возразил Парсел. – Кто в конце концов обманул таитян во время раздела женщин? Кто не пожелал разделить с ними землю? Кто убил Кори и Меоро?

– Не будем ссориться перед лицом общего врага, – торжественно провозгласил Мэсон, взглянув с упреком на Парсела. – Не забывайте, что мы британцы и что любой ценой мы обязаны сохранять единство.

«Единство», «общий враг» – ничего не забыто!

– Позвольте мне договорить, я хочу ответить Маклеоду, – раздраженно выкрикнул Парсел. – Он уверяет, что таитяне обрекли нас на смерть. А я этому не верю.

– Никто вас и не заставляет верить, – протянул Маклеод. – Если не верите, не так уж трудно узнать, что они на самом деле думают: пойдите да спросите их.

Опустив глаза, Парсел задумался. Не кроется ли за предложением Маклеода ловушка и не поставят ли ему потом в вину, что он общался с «мятежниками»?

– В конце концов, вам не так уж трудно их отыскать, – добавил Маклеод. – Вы ведь в дружбе с ними… и с их женами.

Смэдж хохотнул, и все стихло. Парсел понял, что выходки Итии известны всем островитянам.

Он поднял голову.

– Хорошо, попытаюсь повидаться с таитянами, – медленно проговорил он, – но говорить с ними я буду не от своего имени, а на основании полномочия, которое мне выдаст ассамблея.

– Полномочие? Какое полномочие? – вдруг взорвался Масон. – Для того чтобы идти и болтать с неприятелем?

Он обернулся к Маклеоду, как бы ожидая его одобрения, но шотландец промолчал. Он считал, что его дружки и так недостаточно воодушевлены и не собираются идти в бой, чего доброго, они еще бросят его в критическую минуту; все свои надежды Маклеод возлагал на то, что Парсел, вступив в переговоры с неприятелем, ценой своей жизни докажет остальным, что все без исключения перитани ненавистны чернокожим.

– Если идти к ним для того, чтобы болтать и тереться об их щеки, – ядовито проговорил он, – тут капитан прав, не особенно это прилично, хоть десяток серег нацепи. Но если идти для того, чтобы выведать их намерения, то, по-моему, всегда полезно во время войны узнать, какого курса держится неприятель. Если Парселу лестно рискнуть своей драгоценной шейкой ради того, чтобы пойти поболтать с этими сукиными детьми, то нам это только на пользу, и с вашего разрешения, капитан, я лично за, – добавил он с великолепно разыгранным почтением.

Маклеод небрежно поднял правую руку и тут же опустил ее. Движение это было столь быстрым и столь неопределенным, что вряд ли Мэсон даже счел его за официальную подачу голоса, но, опустив руку, Маклеод тут же повернулся к Смэджу и подмигнул ему.

– Я – за, – поспешно отозвался Смэдж.

– Я тоже, – как эхо повторил Уайт.

В свою очередь поднял руку Хант, а за ним Парсел, Джонсон и Джонс.

– Ну что ж, раз все согласны, – заявил Маклеод, словно не замечая, что Мэсон не голосовал, и даже не считая нужным завершить обряд голосования обычным подсчетом голосов, – Парсел может отправиться в джунгли, чтобы рискнуть своей жизнью, когда ему заблагорассудится, и притом с нашего благословения. Если вы не против, капитан, – поспешно добавил он, – можно перейти к следующему вопросу. Сегодня после полудня водоносы отправляются за водой, и, ввиду сложившихся обстоятельств, следует, по-моему, кинуть жребий, кому из матросов их сопровождать. Смэдж у нас грамотный, вот он и напишет наши имена на бумажках… Смэдж, дай Джонсу треуголку.

– Надеюсь, мое имя тоже будет вписано? – с достоинством осведомился Мэсон.

– Я полагал, капитан…

– Внесите и мое имя! – сказал Мэсон.

– Как это благородно с вашей стороны, капитан! – с наигранным благоговением пробормотал Маклеод.

Он поднялся, взял с одной из многочисленных полок чернильницу покойного лейтенанта Симона и поставил ее на стол. Смэдж пододвинулся к столу вместе с табуреткой, кашлянул, выставил вперед свою крысиную мордочку и, с наслаждением обмакнув гусиное перо в чернила, начал выводить буквы. Экипаж глядел на него молча, не без уважения.

– Нет никаких причин делать мне поблажки, – заявил Мэсон, обратив суровый взор к Парселу. – Каждый из нас обязан подвергать себя опасности, раз она угрожает всем…

«Вот как! – подумал Парсел. – Что-то я никогда не видел, чтобы Мэсон в шторм карабкался по реям!..» Он поймал взгляд Маклеода и понял, что у шотландца мелькнула та же мысль. Маклеод стоял за спиной Мэсона, и хотя держался он с подчеркнутым уважением, его худое лицо вдруг выразило такое глубочайшее презрение, что Парсел вчуже оскорбился. Бесспорно, Мэсон непереносим во многих отношениях. Но разве не омерзительно видеть, как Маклеод превратил его в ярмарочного петрушку и вертит им как хочет.

– Сколько имен нужно вытащить? – спросил Джонс, пристроив треуголку Барта у себя на коленях.

Маклеод сел и вежливо обернулся к Мэсону. Во всем, что касалось мелочей, он предоставлял главную роль и инициативу капитану.

– Четыре, – глубокомысленно изрек Мэсон. – Четырех человек более чем достаточно.

Джонс запустил руку в треуголку и, вытащив сразу четыре бумажки, положил треуголку на стол.

– Хант.

Хант что-то буркнул.

– Пойдешь после обеда за водой, – сказал Маклеод.

Он хотел было добавить «с заряженным ружьем», но решил отложить объяснения.

– Уайт, – крикнул Джонс.

Уайт молча наклонил голову.

– Джонсон.

– Я? Я? – испуганно пробормотал Джонсон, поднося ладонь к губам.

– А ты вообразил, что тебя не включат? – хихикнул Смэдж. – Ты, небось, не хуже других стреляешь.

– Я! Я! – повторил Джонсон слабым голосом, шаркая подошвами по полу. Он чем-то напоминал сейчас курицу, суетливо копающуюся в песке.

– Следующий, – скомандовал Маклеод, даже не взглянув на старика.

– Джонс, – крикнул Джонс и расхохотался.

– Хант, Уайт, Джонсон и Джонс. Согласны? Думаю, это все, капитан,

– сказал Маклеод.

Мэсон поднялся и прочно встал на ноги, словно опасаясь качки.

– Матросы, – громко проговорил он, – напоминаю вам, что нынче вечером мы соберемся в доме таитян и проведем там ночь.

И величественно взмахнул рукой. Собрание закончилось. Парсел вместе с Джонсом вышли первые.

– Ропати, – обратился к юноше Парсел, свернув на Уэст-авеню, – я хочу дать вам один совет. Когда будете сопровождать водоносов, не берите ружья.

– Почему это? – с досадой спросил Джонс.

Ведь речь шла о простой игре. Об увлекательнейшей из игр. Легкой поступью он пойдет с ружьем во главе водоносов, прислушиваясь к шорохам, вглядываясь в придорожные кусты…

– Если таитяне увидят у вас ружье, они решат, что вы примкнули к лагерю Маклеода.

– Да нет же! – Джонс повернулся к Парселу. – Они меня любят. Я никогда с ними не ссорился.

– Перестанут любить, увидев вас с ружьем.

– Почему? – по-мальчишески задорно улыбнулся Джонс. – Они просто подумают, что я пошел охотиться на диких свиней.

– Какие глупости! – сердито оборвал его Парсел.

– Ну, я иду, – обиженно проговорил Джонс, расправляя плечи. – Сверну на улицу Пассатов. Там мне ближе.

– Прошу вас, подумайте над моими словами, – настаивал Парсел.

– Подумаю, – бросил Джонс через плечо.

«Зачем я сказал „глупости“, – упрекнул себя Парсел. – Джонс способен на любое безумство, лишь бы доказать нам, что он уже не младенец».

– Мистер Парсел, – послышалось вдруг за его спиной.

Парсел обернулся. Это был Мэсон.

– Мистер Парсел, – повторил Мэсон, – мне нужно сказать вам два слова.

– К вашим услугам, капитан, – холодно отозвался Парсел.

– В таком случае пройдемся. Все равно вам идти мимо моего дома… Мистер Парсел, – добавил он с легким оттенком недовольства, – вы идете со мной не в ногу.

Парсел поглядел на капитана. «Мэсону даже в голову не приходит, – подумалось ему, – что он мог бы и сам подладиться под мой шаг».

– Мистер Парсел, – продолжал Мэсон, – у нас с вами бывали разногласия. Раньше я не одобрял ваше поведение. Не одобряю его и сейчас. Но, учитывая серьезность положения, я решил все забыть.

Просто великолепно! Мэсон, видите ли, прощает ему, Парселу, что он не всегда с ним соглашался.

– Мистер Парсел, – добавил Мэсон, словно не замечая упорного молчания своего собеседника, – я узнал, что миссис Парсел ждет ребенка в июне. Разрешите вас поздравить.

– Благода…

– Как вам известно, – перебил Мэсон, – миссис Мэсон находится в таком же положении.

Он выпрямился, и на скулах его проступил легкий румянец.

– Миссис Мэсон разрешится от бремени в сентябре.

– Капитан, – произнес Парсел, – разрешите мне в свою очередь вас…

– Надеюсь, – прервал его Мэсон, – родится мальчик.

Он остановился и посмотрел на своего собеседника.

– Мистер Парсел, нужно, чтобы это был мальчик, – он подчеркнул слово «нужно» и взглянул Парселу прямо в глаза, как бы возлагая всю ответственность за возможную неудачу на него. – Лично я не знаю, на что нужны девчонки. Не буду от вас скрывать, я не любитель слабого пола. Слабый – этим все сказано: Заметьте, мистер Парсел, я ничего не имею против миссис Мэсон. Как я уже имел честь вам говорить, я сделал хороший выбор. Миссис Мэсон принадлежит к числу тех женщин, которые обладают врожденным чувством собственного достоинства. И в этом отношении она напоминает мою родную сестру. Короче, миссис Мэсон – леди. Надо полагать, – заключил он, важно покачав головой, – что она происходит из знатной таитянской семьи.

Он снова двинулся вперед.

– Идите в ногу, мистер Парсел.

Парсел переменил ногу.

– Мистер Парсел, – продолжал Масон, – я человек не набожный, но с тех пор как узнал, что миссис Мэсон ждет ребенка, я два раза в день молюсь всемогущему создателю, чтобы он послал мне сына. И попрошу вас молиться о том же, – заключил он тоном приказания.

Парсел прищурил глаза. По-видимому, Мэсон полагает, что молитвы «эксперта» более действенны, нежели его собственные.

– Сделаю все, что в моих силах, капитан, – ответил он самым серьезным тоном. – Но не думаете ли вы, что отсутствие родственных связей у меня с вами и с миссис Мэсон…

– Я сам думал об этом, мистер Парсел. Создатель, пожалуй, и впрямь решит, что вы вмешиваетесь не в свое дело. Поэтому-то я и хочу просить вас быть крестным отцом. Согласитесь, что это меняет все.

– Действительно, – ответил Парсел с важностью.

– К тому же, – продолжал Мэсон, – на мой взгляд, вы будете вполне приличным крестным отцом. И вдобавок у меня нет выбора: на всем острове, не считая меня, вы единственный человек, которого можно назвать джентльменом.

– Благодарю вас, капитан, – сказал Парсел без тени улыбки.

– Как я уже говорил, – не унимался Мэсон, – это все меняет. По-моему, в качестве крестного вы имеете полное право просить создателя повлиять на пол вашего будущего крестника. И обратите внимание, что сейчас уже есть один шанс из двух, что это окажется мальчик. Но я хочу, чтобы было два шанса на два. Видите, не такая уж обременительная просьба, – добавил он, как будто создатель не вправе отказать в столь умеренном требовании.

Они подошли к хижине Мэсона. Капитан стал у калитки, ведущей на «ют», и повернулся к Парселу. Даже крестного отца своего будущего сына он не желал приглашать к себе.

Он вскинул серо-голубые глаза на вершину горы, и лицо его вдруг побагровело.

– Мистер Парсел, – проговорил он с внезапным волнением, – я не забыл вашего поведения, когда погиб Джимми.

Второй раз после высадки на остров он вспомнил об этом событии.

– Капитан…

– Вы вели себя очень смело, мистер Парсел. Вы рисковали жизнью. Этот зверь никогда бы вам не простил. Он сгноил бы вас в оковах.

Глаза его затуманились, он отвернулся и сказал прерывающимся голосом, видимо не совладав со своими чувствами:

– Если будет мальчик, мы назовем его Джимми…

Парсел опустил глаза и тоже покраснел. В эту минуту все было забыто. Он почувствовал даже какую-то нежность к Мэсону.

– Никогда, – продолжал Мэсон глухо, – никогда я не посмел бы появиться на глаза моей сестре без Джимми. У сестры была не очень-то веселая жизнь. Да и моя собственная жизнь… Короче говоря, мистер Парсел, Джимми был для нас… солнечным лучом.

Мэсон пробормотал последние слова сконфуженно, будто метафора показалась ему слишком смелой. Он подтянул ремень ружья, наклонил голову, открыл калитку и молча пересек «ют». Парсел смотрел ему вслед.

Подойдя к двери, Мэсон обернулся. Лицо его было залито слезами. Он улыбнулся, поднял правую руку и громко крикнул:

– Будет мальчик, мистер Парсел!

– Надеюсь, капитан, – горячо отозвался Парсел.

После полдника Парсел огляделся, ища свое кресло, и с досадой вспомнил, что оно до сих пор у Омааты. Он вышел в сад и уже через несколько шагов добрался до густых зарослей ибиска, ограничивавших место его обычных прогулок.

– Я иду к Омаате! – крикнула Ивоа, появившись на залитом солнцем пороге раздвижной двери, и махнула ему рукой.

Парсел с улыбкой помахал ей в ответ. Теперь он тоже научился разговаривать с помощью жестов. Как только Ивоа пересекла границу солнечных лучей, тень хижины сразу поглотила ее, словно за ней захлопнулась черная крышка.

Что-то легкое упало Парселу на голую ступню. Он взглянул на землю

– ничего. Обернулся к чаще и снова что-то легонько стукнуло его по ноге. Камешек!

Он остановился, пристально вглядываясь в гигантские папоротники, окружавшие сад.

– Кто тут? – спросил он сдавленным голосом, напрягшись всем телом.

Ответа не последовало; тишина длилась так долго, что он уже начал сомневаться, метился ли кто-нибудь в него. Но когда он снова тронулся вперед, третий камешек угодил ему в грудь. Его вдруг осенило: первый день на острове, Меани, растянувшийся во весь рост под баньяном…

– Итиа? – тихонько спросил он.

Послышался смех. Парсел вглядывался в папоротники, но ничего не видел. Ни один листок не шелохнулся. Позади чащи ибиска тянулась густая полоса, вернее, рощица гигантских папоротников, а за ними вздымались деревья верхнего плато. Шириной шагов в десять, не больше, была эта полоса. Но рощица казалась такой непроходимой, что Парсел никогда не пытался ее пересечь. Он обходил ее по Баньян-Лейн.

– О девушка, кидающая камешки! – начал Парсел.

Так говорил Меани, лежа под баньяном в тот день, когда они отправились осматривать остров. Послышался приглушенный воркующий смешок.

– Выходи же, – сказал Парсел.

– Не могу, – ответил голос Итии. – Я не смею показываться. – И добавила: – Ты сам иди сюда.

Парсел раздумывал. Одна лишь Итиа могла отвести его в убежище таитян. Маклеод был прав. Парсел медленно обошел заросли ибиска.

– Где ты? – спросил он, глядя на широкие листья папоротника.

– Здесь.

Но она все еще не показывалась. Парсел раздвинул толстые гибкие стебли и, согнувшись, вошел в чащу. Там стояла густая тень. Воздух был сырой и свежий.

– Где же ты? – спросил он нетерпеливо.

Спутанные стебли мешали ему выпрямиться. Он стал на одно колено. Все кругом было напоено влагой, все молчало, погруженное в зеленый полумрак. Земля заросла мхом.

Глаза его еще не успели ничего разглядеть. Итиа сразу упала ему на грудь, свежая, благоухающая. Ее влажные губы обшаривали его лицо с неловкой резвостью ласкового щенка. Он взял ее за руки и отстранил от себя. Но это не помогло. Как только она отодвинулась от него, ее аромат ударил ему в лицо. Цветы ибиска в волосах, тиаре, ожерелье из шишек пандануса… Под широкими листьями папоротника, в сыром спертом воздухе ее аромат приобретал какую-то неслыханную силу. «Если кожа хороша…» – сказала Омаата. Под крепко сжатыми пальцами Парсела плечи Итии казались нежными, податливыми, как плечи ребенка. Едва различая ее лицо, он вдыхал ее аромат и держал в руках как спелый плод.

– Мне надо с тобой поговорить, Итиа.

И тут же овладел собой. Не без труда он оторвал руки от ее плеч.

– Поговорить!.. – протянула Итиа.

Глаза Парсела освоились с темнотой, и понемногу он различил силуэт девушки. Она опустилась на колени и присела на пятки; в этой позе четко выступали ее округлые, сильные бедра, а полосы из белой коры, заменявшие юбку, свешивались с двух сторон до самой земля. Она повела плечами, наклонившись вперед, и ее маленькие груди сблизились; она опустила руки вдоль стройного тела, и, следуя линии бедер, они грациозно и плавно изгибались. Итиа надула губки, но глаза ее смеялись, противореча выражению лица.

– Поговорить! – повторила она презрительным тоном, волнообразно вращая бедрами, хотя тонкий стан ее был неподвижен.

– Итиа, послушай. Началась война!

– Эауэ! – сказала Итиа, и ее круглое личико омрачилось, – Эауэ! Пришла война, и много женщин станут вдовами.

– Да, это верно. Но я хочу остановить войну.

– Остановить войну, – с сомнением повторила Итиа.

– Да, так я хочу. Ты отведешь меня к таитянам?

– Когда?

– Сейчас.

– Сейчас?! – спросила Итиа с возмущенным видом.

– А почему не сейчас?

– Маамаа. Сейчас не время ходить по солнцу. Сейчас время отдыхать и играть…

Наступило молчание, Итиа снова принялась покачивать бедрами, потом сказала тихим нежным голосом, поблескивая в темноте карими глазами:

– Поиграй со мной, Адамо!

Он посмотрел на нее. Это слово играть – настоящая находка! Одно это слово раскрывает сущность целого народа, целой цивилизации! Как оно невинно звучит! Сначала они поиграют с Итией в прятки под гигантскими папоротниками, а когда он ее поймает, начнут играть. Адамо и Итиа, нагие и невинные, на зеленом мху, как два младенца на ковре… Играть! Играть! Вся их жизнь – только игра. Утром, по прохладе, они играют в рыбную ловлю. После полудня взбираются на кокосовые пальмы и играют в сбор орехов. Вечером, когда снова становится свежо, они играют в охоту за дикими свиньями. Но в середине дня, под раскаленным чревом солнца, они прячутся в тени и играют… Глагол не нуждается в дополнении. Это просто игра. Игра как таковая. Самая невинная из всех игр.

– Нет, – ответил Парсел.

– Почему?

– Я уже говорил: это табу.

Эти слова он пробормотал чуть ли не сконфуженным тоном. Утверждать, что игра-табу, как глупо это звучит по-таитянски!

Итиа рассмеялась.

– Чье табу?

– Эатуа.

– Человек! – возмущенно воскликнула Итиа. – Ты говоришь то, чего не может быть. Только вождь или колдун может наложить табу. А не Эатуа! Эатуа – это Эатуа и больше ничего. Вот она самая настоящая ересь: выходит, что богу нет дела до людей.

– На Большом острове дождей, – пояснил Парсел, – Эатуа распоряжается всеми табу…

Если поразмыслить хорошенько, то и это тоже ересь. Но как втолковать ей, что бог вездесущ?

– Ну что ж, – ответила Итиа, – здесь мы не на Большом острове. Твое табу здесь ничего не стоит. Зачем переносить табу с одного острова на другой?

Но они уже обсуждали этот вопрос. И в спорах Парселу никогда не удавалось одержать над ней верх.

– Я сказал нет, – проговорил он решительно.

Итиа выпрямилась, и глаза ее засверкали.

– Человек! – вскричала она гневно. – За что ты оскорбляешь меня? Разве я такая злючка, как Ороа? Разве я скучна, как Ваа? Разве я безобразна, как Тайата? Посмотри на мои груди, – и она с нежностью приподняла их маленькими пухлыми руками. – Посмотри на мой живот? Посмотри на мои бедра! – продолжала она, плавно покачивая бедрами и поднимая руки. – Смотри, человек, как они широки!

И выпрямив стан, подняв к плечам открытые ладони, она смотрела на свои покачивающиеся бедра с восхищенной улыбкой словно ее опьяняла собственная красота.

– Смотри, человек! – говорила она глухим, чуть хриплым голосом. – Смотри! У меня достаточно широкие бедра, чтобы принять тебя и носить твоего ребенка.

– Я тебе уже ответил, – сказал Парсел. – А теперь прошу тебя: отведи меня к Тетаити.

Она замерла. Круглое личико замкнулось, глаза метнули молнии.

– Человек, – сказала она резким от гнева голосом, – либо ты играешь со мной, и я отвожу тебя в лагерь таитян, либо ты не играешь со мной, и я ухожу.

Парсел, опешив, посмотрел на нее. День шантажей! Сначала Джонсон, теперь Итиа!

– Я рассердился, Итиа, – сказал Парсел сурово. – Я очень рассердился.

И не подумав о том, что сейчас не время доставлять ей удовольствие, он повторил по-английски:

– I am very angry![20]20
  Я очень сердит (англ.).


[Закрыть]

– Whu? – тотчас спросила она, старательно шевеля губками. Она произносила «уайе», прибавляя в конце букву «е», но выговаривала слово так четко и выразительно, что, казалось, от вылетает у нее изо рта круглое и удивленное. – Почему? – повторила она по-таитянски, с невинным видом протягивая вперед ладони, как бы стараясь его убедить.

– Ты добрый – я тоже добрая. Ты плохой – я тоже плохая.

Она наклонилась, обвив руками колени, свернувшись клубочком, напоминая свежий плод на блюде из листьев: круглый, мясистый, благоухающий. «А я, – подумал Парсел, – в ее глазах плохой мальчик, потому что не хочу играть».

– Итиа, – сказал он твердо. – Ты отведешь меня к своим – и все. Я не принимаю никаких условий.

– Ты добрый – я добрая…

– До свиданья, Итиа…

– Ты добрый – я…

– До свиданья, Итиа…

– Я вернусь завтра, – сказала Итиа спокойным голосом, и в ее хитрых, смеющихся глазах, смотревших ему прямо в лицо, светилась непоколебимая уверенность, что в конце концов он ей уступит.

– До свиданья! – гневно бросил Парсел.

Продираясь в сердцах сквозь папоротники, он был так неосторожен, что стукнулся лбом и защемил себе правую руку между стеблями.

Возвращаясь в хижину, он почувствовал тяжесть солнца на затылке и на плечах. Это был даже не ожог. Скорее увесистый удар дубиной. Он ускорил шаг, с облегчением вошел в тень навеса и бросился на кровать. Тут только он вспомнил, что Ивоа отправилась к Омаате. Что у них за страсть вечно бегать друг к другу! Он чувствовал себя одиноким, покинутым. В глубине души он был не так уж уверен, что таитяне не считают всех перитани своими врагами, хотя сам старался убедить Маклеода в обратном. Он вспомнил традицию таитянских воинов: если какое-нибудь племя убивает вашего соплеменника, вы вправе уничтожить поголовно все племя. Однако здесь иной случай. Перитани в глазах таитян – не вражеское племя, нанавистное им после многих войн, предательств и жестокостей. Большинство его соотечественников даже связаны с таитянами узами дружбы, и, быть может, таитяне, решив мстить, будут делать различия между ними. Например, они будут считать врагами лишь тех, кто вооружился против них. «Но в таком случае, – подумал Парсел, чувствуя угрызения совести, – мне бы следовало уступить Итии и пойти к ним. Я убедил бы их не придавать значения внешним признакам; сказал бы, что Джонс взял ружье просто из ребяческого бахвальства; что Хант даже не зарядил своего ружья; что Джонсон твердо решил не стрелять; что Уайт голосовал против Маклеода…»

Он вспомнил, как полчаса назад Джонс расстался с ним на углу улицы Пассата и ушел, гневно морща свой короткий нос. Джонс, конечно, возьмет ружье, когда пойдет с водоносами, и если даже в этот раз ничего не случится, за ним из чащи будут следить враждебные глаза. Ропати идет с ружьем – значит. Ропати тоже против нас. «Я обязан сейчас же пойти к нему, – подумал Парсел, – и сказать, что я его заменю». Но было так жарко, так не хотелось двигаться… К тому же это бесполезно. Джонс все равно откажет: он сам знает, что ему делать, он уже не ребенок… и так далее и тому подобное.

Раздвижные двери были широко открыты, и жаркие лучи солнца заливали хижину; и хотя Парсел лежал почти совсем нагой, он обливался потом. Следовало бы встать и затворить двери, но не хватало духа подняться с места, и Парсел лишь повернулся спиной к солнцу. Он испытывал странное ощущение: он был уверен, что с каждым днем битва между островитянами приближается, а в то же время не мог этому поверить. И остальные тоже не верили. Бэкер отправился удить рыбу – один! – и вернется лишь к вечеру. Мэсон дважды в день молит создателя послать ему сына. Ивоа побежала поболтать к соседке. Итиа думает только о том, как бы поиграть. А сам он, как обычно, предается послеполуденному отдыху. Война уже пришла, она у всех перед глазами, и никто не хочет ее видеть.

Как всегда в этот час, он почувствовал, что его одолевает сон. Глаза его закрылись, а тело, лежавшее на набитом листьями матрасе, отяжелело. Он начал забываться, погружался куда-то все глубже и глубже… Вдруг он подскочил. Ему стало стыдно, что он засыпает, как будто жизнь соотечественников зависела от его бдительности. «Что за глупости, – произнес он вслух. – Что я могу сделать?» Голова у него отяжелела, затылок ломило. Под папоротниками возле Итии было так свежо, а когда он вышел на открытое место, на него неожиданно обрушилось солнце.

Он снова закрыл глаза и погрузился в сон. Но его тотчас же охватило тягостное чувство. Точно его мучила нечистая совесть, как в детстве, когда он засыпал, не выучив уроков. Сердце его сжалось. Надо что-то делать, но он не знает что. Валяется на кровати, а время уходит, уходит безвозвратно; где-то что-то непоправимо упущено – и по его вине. Парсел не знал, спит ли он или бодрствует, он словно погружался в кошмар, мысль его, не в силах остановиться, кружилась по заколдованному кругу, и чей-то голос твердил ему в ухо: «Адамо, ты должен, ты должен, ты должен…» Что он должен сделать? В чем его вина? Но тут голос смолк, и он, подхваченный круговоротом, погрузился в бездну.

Хоть бы мысль его перестала кружиться, хоть бы избавиться от невыносимой усталости… Хоть бы вырваться из мрака, посмотреть вокруг! Перед ним блеснул зеленый свет, и он очутился под баньяном, затерянный среди его зеленых лабиринтов: он отыскивал Меани и без конца кружил вокруг дерева. Перед ним мелькала какая-то тень, чья-то темная могучая спина, легко сгибаясь, скользила меж ветвей. Меани! Но тот даже не оборачивается. Парсел идет за ним, идет уже несколько часов. И вдруг – вот он! Вот высоко над ним голова Меани, одна лишь голова, там, наверху, среди листьев; безжизненное серое лицо, склоненное набок, как у распятого Христа. Парсел кричит: «Меани!» Глаза приоткрываются с трудом. Они уже остекленели. «Меани! Меани!» – Парсел, не переставая, зовет его. Если он перестанет кричать, Меани тотчас умрет. И тут бескровные толстые губы дрогнули, затуманенные печальные глаза пристально посмотрели на него. «Адамо, – медленно говорит Меани, – ты не должен был…» «Но что? Что? – в отчаянии кричит Парсел. – Что я не должен был делать?»

Он почти проснулся, пот струился у него под мышками и вдоль спины. Но тело его было словно связано, и он не мог шевельнуться. И вдруг все снова окутал мрак. Меани исчез, и Парсел увидел возле баньяна крошечную фигурку бегущего Джонса с ружьем в руке. Но это был не настоящий Джонс, а маленький мальчик, очень похожий на Джонса. Он повернул к Парселу свое смеющееся, веснушчатое лицо, весело размахивая деревянным ружьецом. «Никогда мне его не поймать», – подумал Парсел со страхом. Он хотел бежать, но колени у него не гнулись. Он с трудом волочил ноги, тяжелые, непослушные. Вдруг Джонс упал. Парсел чуть не наскочил на него. Он остановился. Но это не Джонс, а Джимми. Кулак Барта раздробил ему нос, изо рта течет кровь. Боже мой, Джимми! Джимми! «Надеюсь, мистер Парсел, – произносит у него над ухом громкий голос Мэсона, что это будет мальчик». Мэсон хватает его за плечо. «Мистер Парсел, это должен быть мальчик».