Текст книги "Воля владыки. В твоих руках (СИ)"

Автор книги: Рия Радовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 9

Если бы Хесса знала, к чему приведет ее проклятый несдержанный язык, она бы себе этот язык сама вырвала с корнем. И руки бы оторвала заодно, чтоб неповадно было драки устраивать.

«Ничего не делай», – сказала Лин. «Не лезь». Наверное, она права: с блядской способностью Хессы все портить умней было бы забиться куда-нибудь подальше и не отсвечивать. Но Хесса не могла. Не могла. От вины и беспомощности выворачивало наизнанку. А Лин еще и не обвиняла ни в чем, не упрекала, даже радовалась за нее. Уперлась – сама натворила дел, никто не тянул.

Что там у них с владыкой случилось, Хесса не знала. «Вышвырнул», – больше Лин ничего не сказала. Хотя нет, сказала. Что раз она еще жива, не в пыточной и не в казармах, значит, все не так плохо. Чего она там наговорила, что могло кончиться пыточной? И как тогда у Хессы получилось бы жить дальше?

В первый день и во второй было хреново, но как-то не по – настоящему. Примерно так же, как казалось унижением лечение Ладуша – ровно до той минуты, пока Лин не напомнила о трущобах. Наверное, Хесса тогда еще просто не верила, не понимала… с ней же обошлось, ее простили, так неужели не простят Лин? Она ведь на самом деле ни в чем вообще не виновата, наоборот, пыталась Хессу, идиотку недоделанную, остановить?

Хесса переломила себя и извинилась перед Лалией. Даже спасибо этой заразе сказала. Та стояла с отрешенным видом, будто ждала чего-то подобного, и все сейчас шло по ее плану. Хесса не могла сказать, как относится к Лалии. Было в той что-то отталкивающее, только вот что? Может, как раз эти ее планы и подтексты, которые мерещились во всем, в каждом слове, даже во взгляде. Хотя Хессе казалось, что вовсе даже не мерещатся, а на самом деле есть всегда. Но вот о причинах той проклятой драки она догадывалась. Ее просто ткнули носом в лужу, как обоссавшегося щенка, чтобы больше не гадил где попало. От этого понимания становилось тоскливо и стыдно. И до ужаса не хотелось давать Лалии повод еще хоть раз сделать что-нибудь подобное. Хессе не нравилось чувствовать себя бестолковым щенком, которого хозяин учит уму-разуму. Но злиться на Лалию не выходило.

Она помялась немного, а потом спросила, что с Лин и что можно сделать. Это было важнее всего прочего, даже важней ее собственной гордости, от которой и так уже остались одни ошметки. Лалия наконец соизволила посмотреть не как на пустое место – сквозь, а прямо, даже, кажется, с легким интересом. Как на любопытную зверушку, попавшуюся на глаза. Ответила:

– О, ты уже сделала даже больше, чем могла. Деятельная ты наша.

И улыбалась при этом так противно, что с души воротило. Может, думала, что она снова сорвется и попытается двинуть по морде? Но врезать в этот миг Хессе хотелось только себе. Лалия молчала, смотрела насмешливо. Хесса тоже молчала и ждала. Из упрямства решила не уходить, пока та не скажет чего-нибудь дельного. Ну, или сама не съебется. И дождалась.

– Язык свой придержи, – тихо и очень серьезно сказала Лалия. – Поверь, цыпленочек, это лучшее, что ты можешь сейчас сделать.

От этого блядского «цыпленочка» всколыхнулась привычная злость и глухая обида. Будто Лалия равняла ее с остальными серальными анхами, с самой невменяемой и слабой их частью. Раньше она ни разу не называла так Хессу, как будто выделяла из прочих, то ли сознательно, то ли интуитивно, и это казалось нормальным. А теперь… «Заслужила. Все это ты заслужила, кретинка.», – злясь только на себя, подумала Хесса. Но Лалии она тогда поверила. Поверила в то, что все будет хорошо. Что это «язык придержи» – о том, чтобы в будущем не закатывала таких отвратных истерик. Как будто она сама не понимала. И еще вдруг поверилось, что нужно только подождать, и все наладится. Владыка простит Лин. Может, уже простил, просто характер выдерживает, показывает анхе ее место.

Но потом…

Потом с Лин поговорил о чем-то Ладуш, и все рухнуло в бездну. Лин ничего не рассказала, но ходила как стеклянная – тронь, и рассыплется на осколки. Да хрен бы с тем, что не рассказала, она вообще… не молчала, но лучше бы молчала. «Доброе утро», «да, конечно», «нет, не хочу», – вот, кажется, все, что Хесса от нее слышала, причем иногда совсем не к месту. Лин почти перестала есть, то и дело замирала, уставившись в никуда, и лицо у нее тогда становилось такое, что Хесса готова была глотку себе перерезать.

И казалось бы, куда уж хуже? Но жизнь такая блядская штука, что всегда есть, куда. Взгляд Лин стекленел все больше, будто вообще ничего вокруг не видела, разве что в стены не втыкалась. А через несколько дней вдруг начала улыбаться.

Увидев в первый раз сочетание отрешенного взгляда и мечтательной, почти счастливой улыбки, Хесса решила сдуру, что все наладилось. Обошлось. Подскочила к Лин ближе – и «доброе утро» застряло в горле. Все эти дни Лин то ли умудрялась скрывать эмоции, то ли и правда нихрена не чувствовала, но сейчас от нее шибануло едкой болью, тоской, отчаянием… И все это – с такой улыбочкой, будто вот сейчас исполнится самая заветная мечта.

– Э-э-э, ты как? – осторожно спросила Хесса.

– Хорошо, – уверенно ответила Лин. Повторила упрямо: – Я хорошо. А кто усомнится, пусть валит в бездну нахрен.

Хессе это не понравилось, очень. Что задумала Лин, зачем она так – было совсем не понятно. Но из такого вранья, самой себе или всем остальным, ничего хорошего выйти не может. Уж это Хесса знала. Она решила бы, наверное, что Лин свихнулась от тоски или подступающей течки. Трущобные анхи, которых Хесса знала с детства, иногда и не такое откалывали, но Лин не могла вот так запросто взять и свихнуться. Или могла?

Хесса не стала больше ни о чем расспрашивать, зато вечером подкараулила возвращавшегося к себе Ладуша и вцепилась в него.

– Что с ней? Скажите, что с ней, блядь, происходит? Она странная. Совсем.

– У нее есть на это причины. И течка скоро, – Ладуш как будто даже не удивился. И точно знал, о чем Хесса спрашивает. – Не волнуйся. Все нормально.

Не то чтобы Хесса поверила насчет «нормально», но стало немного спокойнее. За Лин присматривают. И если что-то пойдет не так, наверняка примут меры.

Еще пару дней Лин ходила такой же подвинутой, а потом ее не оказалось утром в комнате. «Течка», – кивнула себе Хесса. Было немного странно, что Лин увели прямо ночью, но тут Хесса подумала, что это, наверное, хорошо: вот так, среди ночи, потребовать к себе анху мог только владыка.

Хесса попросила завтрак, потом, подумав, выпила еще кофе, мечтая о том, как Лин вернется наконец нормальной и все снова станет хорошо. Поднялась в библиотеку, долго рылась в книгах, выбирая что-нибудь не слишком сложное, но захватывающее, чтобы вернее убить время. Хотела пристроиться здесь же, но тут ввалилось, кажется, полсераля за каким-то новым приторным романчиком, и она сбежала в сад.

Любимое место у фонтана оказалось занято – на бортике сидела вполоборота Лалия, ловила ладонью струи, и вид у нее при этом был такой, что Хесса молча прошла мимо, в заросли жасмина, где они с Лин иногда прятались от слишком жаркого солнца. Была там одна полянка…

И на этой блядской полянке, в блядской тени под блядским жасмином, лежала Лин. Скрючившись в комок и обхватив себя руками, отчетливо дрожа, и даже с нескольких шагов Хесса уловила душный, густой запах течки.

– Да какого ж хрена, – она рухнула на колени, попробовала перевернуть Лин на спину, заглянуть в лицо, но ту будто свело судорогами от макушки до пяток. Это выглядело совсем ненормально. Чтобы так корчиться, надо было течь уже по меньшей мере сутки, но еще вчера все было в порядке, тогда почему? – Лин. Лин. Ты меня слышишь? Эй. Скажи хоть что-нибудь.

– Жарко, – чуть слышно выдохнула Лин. Теперь Хесса заметила – та была и правда горячая, как в лихорадке.

– Да какого ж блядь хрена тебя в сад понесло. А если б я… – Хесса осеклась, было не время и не место для истерик и упреков. Вскочила и бросилась к фонтану: – Лалия. Ты тут еще? Сюда. Скорей.

Если Лалия уже свалила, придется бежать в сераль. Долго. Слишком. Хессе почему-то казалось, что медлить нельзя. Но Лалия была на месте и даже не спросила, чего это Хесса разоралась на все окрестности. Просто оттолкнула с дороги, ныряя в жасмин. Перевернуть Лин на спину у нее вышло даже как-то слишком легко. Лицо у той было мокрым от пота, все в красных пятнах, она прижимала к животу подушку с золотистой вышивкой и мохнатыми кистями, Хесса видела ее в комнате, и закусывала губы, как будто сдерживала стоны.

– Ты слышишь меня? – спросила Лалия. – Понимаешь, где ты? Больно?

– Ей жарко, – спохватилась Хесса. – Я воды принесу. Что еще? Что сделать-то?

– Молчать. Ни слова никому. Ей сейчас не до зрителей.

Хесса кивнула, рванула к фонтану и только там поняла, что воду набрать нечем.

– Да блядь, – она стянула через голову рубашку и окунула в бассейн. Поболтала для верности, скомкала и рванула назад. – Вот, компресс пока. Сбегаю лейку поищу.

Лейки бросала в самых неожиданных местах Тасфия, когда на нее вдруг накатывало вдохновение, и она неслась рисовать свои художества. В прошлый раз Хесса споткнулась об эту дурацкую поливалку возле роз, сейчас она нашлась на клумбе с чем-то по-цыплячьи желтым и таким же пушистым.

Когда вернулась, Лин лежала с комком из рубашки на голове, по лицу стекали капли воды, а Лалия что-то тихо говорила ей на ухо. Заметив Хессу, сразу отодвинулась, сказала нетерпеливо:

– Наконец-то. Посиди с ней, она в сознании, но проваливается. Говори что-нибудь, заставляй ее отвечать. Я за владыкой.

Хесса открыла было рот, собираясь спросить, какого хрена за владыкой, может, пора бежать еще за кем-нибудь, чтоб уж точно пришел, но тут же захлопнула. В конце концов, Лалия, наверное, знала, что делала.

Она уселась рядом с Лин и просунула ладонь ей под шею, чтобы приподнять голову. Подставила лейку.

– Пей, станет легче, – сказала, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Лин пила жадно, всхлипывая между глотками. Дрожала все больше. Кожа на шее, под волосами, почти обжигала, и Хесса обтерла ее краем мокрой рубашки.

– Почему ты здесь? – О чем говорить, на ум не шло, к тому же, если Лин уже проваливается, от чужого трепа ей может стать хуже. Нужно заставлять отвечать, заставлять думать, осознавать себя и окружающее. Хреново, как же хреново.

– Жарко, – повторила Лин.

– Жарко, – согласилась Хесса. – И что? Тебя утром не было, я думала…

– Ночью… вышла, – Лин старалась отвечать, цепляться за реальность. – Душно было. Хотела… на воздух… ветер. Понюхать, вдруг…

Это было уже похоже на бред, и Хесса быстро спросила о другом:

– Лекарства свои пила сегодня?

– Н-нет.

Ну да, ясно, что нет, если она с ночи здесь валяется. Чувствуя себя распоследней дебилкой, Хесса брякнула вопрос совсем уж идиотский:

– Больно? Блядь, прости. Сама вижу. Слушай, не могу я, говори что-нибудь. Ты же и первый раз еще, боишься?

Лин то ли засмеялась, то ли закашлялась.

– Похрен. Боялась, а теперь… нет. Все равно. Не думала… что так будет… плохо.

Хессу вдруг будто прижало к земле. Она чуть не выпустила лейку и вытаращила глаза. Запах она узнала, но нет, владыка… еще никогда не пах так. Тяжелое, густое, почти что вязкое марево запаха забилось в горло, мешая дышать. Хесса уронила лейку и вцепилась в Лин. Хотелось отползти подальше, спрятаться среди кустов, не попадаться на глаза. Но гораздо сильнее, до боли, до звериной тяги хотелось поползти навстречу этому запаху.

Лин оторвала руку от подушки, заскребла пальцами по земле. Рваное, поверхностное дыхание стало глубже, казалось, она пьет насыщенный запахом воздух – пьет так же жадно, как пила воду, и так же никак не может напиться. По лицу потекли слезы, губы кривились, как будто хотела сказать что-то и не могла.

Владыка ступил на полянку, и полянки будто не осталось. Хесса зажмурилась. Это проклятое чувство было сильней ее, сильней всего вообще, и противиться ему было невозможно. Сердце колотилось, по языку растекался железистый привкус, как будто Хесса его прокусила к хренам. А между ног стало мокро, как в течку.

Владыка склонился над Лин, втянул воздух, прижал ладонь к мокрой щеке.

– Выбери, – сказал он тихо. – Выбери сейчас. Я знаю, ты меня слышишь. Тебе будет хорошо с Сардаром. Не страшно, не больно. Лучше, чем…

Хесса не знала, как вообще сумела открыть рот, как отважилась заговорить, а не заскулить и не ткнуться лбом владыке в бок – или куда достала бы. Но имя Сардара… сейчас. Было настолько неуместным, что даже в мозгах прояснилось.

– Что? Как-кой Сардар. Она вас ждала. Чуть с ума не сошла, чуть…

Лалия с силой стиснула ее плечо, и Хесса заткнулась. Только сейчас поняла, что владыка смотрит на нее, и от взгляда этого, тяжелого, мрачного, несет не просто опасностью, а прямой угрозой.

– Ты.

Тишина стала осязаемой и острой, как клинок у горла.

– Убейте, – сказала Хесса. Ее вдруг затрясло, не то от ужаса, не то от осознания, что это вообще последние слова в жизни. И они, блядь, должны быть нормальными. Не как всегда, – Казните, повесьте, отправьте куда угодно, но она ждала вас. Она…

Лалия шагнула вперед и задрала Лин голову.

– Видел? – спросила спокойно. – Вот тебе ответ. Вот ее выбор.

– Ты не понимаешь. Тебя там не было. – Владыка задумчиво коснулся белой ленты на шее Лин, провел пальцами над ней, под ней и вдруг дернул, разрывая пополам.

– Больше тебе это не понадобится.

Он поднял Лин, прижал к себе и пошел прямо в жасмин, бросив на ходу:

– Ладуша ко мне. И Саада. Быстро.

Хесса с трудом поднялась. Надо было бежать в сераль, искать Ладуша, но ее шатало от накатившей слабости. Она подняла свою мокрую рубашку, прижала к горящему лицу. Сказала хрипло:

– Спасибо.

Она благодарила Лалию за все сразу. За то, что та позвала к Лин владыку, и за то, что она сама сейчас продолжает дышать. Не вмешайся Лалия, не отвлеки внимание, хрен знает чем бы это все закончилось.

– Найди Ладуша. Если его нет в серале, скажи клибам, чтоб нашли. Я за Саадом, – Лалия будто не услышала. Но Хесса отчего-то знала, что это не так.

ГЛАВА 10

Одно Асир знал точно – Лин в сознании. Она балансировала на грани бреда и реальности, и, хотя эта грань была очень тонкой, держалась, не переступала. Когда сознание почти уплывало, Асира накрывало мутными, душными запахами подступающего безумия, потом они прояснялись, становились четче, но разобраться в них сейчас не вышло бы, даже наблюдай он со стороны. К тому же в гортани, в сознании слишком сильно и горько осел последний запах Лин, последний запомнившийся. Запах страха, дикого, парализующего. Лин боялась и раньше, в пыточной, в казармах, но тогда она искала у Асира защиты, а в тот злополучный вечер испугалась его самого.

Это перечеркнуло все. Все, что было до, и все, что могло быть после. Асир никогда не прикоснулся бы к анхе, которая его боится. Больше – никогда. Казалось бы, прошла прорва лет, он мог вспоминать о том кошмаре спокойно, почти равнодушно. Но не зажило. Выяснить это вот так – в собственной спальне, рядом с анхой, которая успела стать для него особенной, было больно. Слишком больно, чтобы продолжать. Он воспитал своего зверя, выдрессировал его и контролировал, изредка давая лишь немного воли. И чем все кончилось? Немного выпивки и много гнева. Этого хватило для всего. И для ничем не прикрытого панического ужаса в запахе Лин, и для раскаяния – мучительного, горького, и для руин, оставшихся вместо спальни.

Злился ли он на Лин? Злился. За все. За то, что не слышала, не понимала, упорствовала в своей глупой преданности неблагодарной скотине. За то, что не такая, какой казалась, не та, кого Асир успел себе выдумать. Но на себя, на собственную слабость злости было гораздо больше. Не сдержался. Не смог. Тоже оказался не тем кродахом, которого наверняка нафантазировала себе напялившая проклятый ошейник Лин. Потому что своего кродаха так не боятся.

Что изменилось сейчас? Ничего. Разве что вернулся контроль, вернулась способность соображать и чуять в воздухе что-то кроме чужого ужаса. Лин так и не сняла халасан. И Асир даже догадывался, почему – чтобы другие кродахи не зарились. Лалия не понимала, она не видела, не чуяла и не знала. Трущобная девка тем более понять не могла.

Когда Лин потекла и почему не сообщили сразу, Асир еще собирался выяснить, но, судя по всему, давно. Времени на раздумья не осталось. К тому же сейчас она пахла не страхом, а мучительным желанием, горькой, болезненной жаждой, отчаянием, прижималась всем телом, хотя Асир не чувствовал в ее руках былой уверенности или силы, и дышала, как будто хотела надышаться впрок.

Он дошел до пустующих комнат митхуны, пнул дверь и опустил Лин на кровать. Склонился над ней, расстегивая промокшую от пота рубашку. Можно было содрать, но Асир не хотел пугать ее снова. Хватит.

– Все будет хорошо, – сказал он. – Поговори со мной.

– Ты еще злишься, – Лин не спрашивала, в чуть слышном голосе стыла убежденность. – Я не знаю, о чем говорить.

– Я злюсь на себя. – Асир выпутал ее руки из тугих манжет, осторожно стянул рубашку. – Ты хочешь остаться со мной?

– Да, – Лин дернулась к нему, широко распахнув глаза, в запахе полыхнула мучительная, отчаянная надежда, тут же сменившись… сомнением? – Хочу, – теперь она шептала, быстро, жарко, со всхлипами хватая воздух. – Но ты разве хочешь? Так не бывает, только в кино успевают спасти в последнюю секунду. Ты ведь не хотел меня видеть, что изменилось? Я не выдержу, если потом… – она замолчала, закрыв глаза и скривившись. – Прости. Я не должна… так…

Асир прижался губами к ее виску, вплел пальцы во влажные от пота и воды волосы, осторожно массируя основание шеи. Запах не лгал – Лин и впрямь выбирала его. Но она и не знала других кродахов и уж точно никогда не мечтала впервые в жизни разделить ложе с незнакомцем.

– Я хотел показать тебе, что значит быть анхой. Хотел разделить с тобой первую течку. Но тогда я еще не был владыкой, которому нравится, когда ему лижут зад, – Асир рассмеялся негромко. Звучало и впрямь забавно. Сейчас – забавно, хотя и горчило немного. – Тогда ты меня еще не боялась. Я останусь с тобой, раз ты этого хочешь. Тебе не будет страшно, обещаю.

– Не хочешь. Все-таки не хочешь, – теперь она плакала – тихо, беззвучно, так что слезы не мешали говорить. – Ты не должен. Не обязан только потому, что я хочу. Так неправильно. А я не смогу отказаться, даже если это только из милости, – всхлипы стали громче. – Ладно. Знаю, я и этого не заслужила.

– Глупая анха. Моя анха, – тихо сказал Асир. «Пока моя», – мелькнуло в голове. В бездну. Не стоило думать об этом сейчас. – Разве так не хотят? – он встал коленом на кровать, перехватил ее запястье, накрывая отчего-то прохладной ладонью свой член через ткань. – Не плачь. Будь со мной. Слушай меня. Не бойся.

Лин прерывисто вздохнула и открыла глаза.

– Правда? Мне… можно?

– Нужно.

Шаровары на ней были мокрыми, хоть выжимай, Асир, еле стянув их, отшвырнул на пол. Ему не нравилось то, что он чуял. Боль. Физическая. Острая. Она еще не заслоняла все другие запахи, но, кажется, нарастала.

За спиной открылась дверь.

– Владыка. Прошу прощения, этот человек…

– Да пустите меня, идиот, – прошипели в ответ, и Асир краем глаза увидел бесформенную черную хламиду, учуял острый запах трав. Он так и не виделся с Саадом, но теперь тот хотя бы не вонял трущобами.

– Оставь его.

Стражник убрался. Саад пронесся мимо кровати, опустил на туалетный столик огромный ящик, доверху набитый какими-то банками.

– Я могу сделать глубокий поклон или пару приседаний, не знаю, что у вас считается достойным приветствием. Но думаю, на это нет времени. – Затылок профессора точно не выражал уважения, сам он его тоже не выражал, но это было последним, на что Асир обратил бы сейчас внимание.

Кажется, Лин хотела засмеяться, но тут боль догнала ее. Губы затряслись, она выгнулась, сжимая в кулаках покрывало. По ощущениям, должна была заорать, но почему-то только зажмурилась, и из-под плотно сжатых век покатились слезы.

– Я зажгу травы. От вашего нынешнего запаха, владыка, можно повеситься или умереть в корчах. Я не о ней, – Саад шагнул к кровати и, уцепив Лин за подбородок, прижал к ее губам какую-то бутыль. – Я о себе и господине втором советнике, если он все же явится. Покорно прошу прощения за дерзость. Пейте, агент. Сколько сможете, передозировка вам не грозит.

Лин пила, с трудом сглатывая, и Асиру казалось, что он чувствует едкий, отдающий горечью и почему-то чабрецом вкус на языке. Он снял с себя рубашку, не выпуская из поля зрения ни Лин, ни Саада. Тот внезапно обернулся. Взгляд у него был хорошим, Асир любил такие – темным, пронизывающим и уверенным.

– Действуйте, владыка. Ей надо кончить, не меньше трех раз. Без проникновения. Сейчас она может его не выдержать.

Не так он представлял себе эту течку. Совсем иначе. Он вообще ни разу в жизни не брал анху под присмотром, под сухие, ничего не значащие для говорящего команды. «Не выдержать». Так просто.

Лин оторвалась от бутылки, зашарила рукой, нашла его ладонь. Сжать не смогла бы, наверное, да и не пыталась. Пальцы были уже не прохладными, а ледяными.

– Все легко, да? Мне кажется, я кончу, даже если ты меня просто поцелуешь.

– В прошлый раз, на празднике, не кончила. – Асир лег рядом, притянул Лин к себе, провел по болезненно потной спине, положил ладонь на ягодицы, притискивая крепче. Лин задрожала под руками. – Но мы попробуем это исправить.

Снова открылась дверь. Просто блядский проходной двор, а не покои владыки. Но ни оборачиваться, ни отвечать стражнику не потребовалось. Асир учуял Ладуша. Тот не сказал ни слова. Сказал Саад, который раскладывал по комнате вонючие дымящиеся пучки:

– Опаздываете, господин Ладуш.

Они оба ничему не мешали. И Асир накрыл губы Лин своими.

Та приняла поцелуй жадно и искренне, без глупого смущения, без уловок, которыми норовили подогреть интерес иные анхи, с чистой, откровенной радостью. С желанием и готовностью. Впитывала пока еще осторожные ласки всем телом, всей своей сутью, и отвечала – не ласками, которых рано было от нее ждать, а нарастающим ощущением счастья и восторга, перебивавшим даже острый запах боли.

И к краю подошла очень быстро – Асир отметил, что это и впрямь было легко, слишком легко. Всего лишь поцелуй, осторожное объятие, несколько изучающих прикосновений. Лин выгнуло и заколотило дрожью, она зажмурилась и стиснула зубы, едва не укусив Асира за язык.

Приходилось скручивать себя в узел, лишь бы не дать прорваться ярости. Не начать выяснять прямо сейчас, почему, зная о проблеме Лин с первой течкой, ее все-таки упустили, как вышло, что не Ладуш отвел ее к кродаху, когда пришло время, а нашла в самом глухом углу сада, практически умирающей, тупая трущобная девка. Не должно было быть так. Не должна она была корчиться от боли, получая то, чего так искренне желала.

– Ш-ш-ш, все хорошо, – Асир гладил горящую от жара спину, перебирал слипшиеся волосы, отчетливо понимая, что успокаивает себя, не Лин.

– Продолжай, – еще даже не отдышавшись, попросила та. – Пожалуйста, не останавливайся.

Асир собрал губами слезы с ее щек. Увидел пальцы Ладуша, прижавшиеся к вискам Лин – он быстро, едва касаясь, втер какую-то мазь, та жгуче пахла рассветной мятой и холодом.

– Обезболивающее позже, – сухо донеслось со стороны Саада. – Терпите, агент, не маленькая. Рожать больнее.

– Рожать мы пока не будем, – сказал Асир, душа в себе дурацкий смех. Но он был лучше, чем злость или гнев.

У Лин дрогнули губы, и Асир поцеловал ее снова. Мягко сжал ягодицы, раздвинул и осторожно погладил мокрое и горячее между ними. Провел рукой глубже, к скользким от смазки складкам. Сквозь боль снова полыхнуло жарким, восторженным удовольствием, и Асир повторил уже намеренно – погладил нежное, мокрое, напряженное, надавил сильнее. Углубил поцелуй, провел между ног ребром ладони.

– Да-а, – Лин содрогнулась, замерла на секунду и обмякла, всхлипывая и смеясь.

Ладуш протянул полотенце, и Асир, перевернув Лин на спину, обтер ее живот, потом, едва касаясь, – лобок и промежность. Лин вздрогнула. Асир протолкнул полотенце между ее бедер.

– Раздвинь, шире.

Полотенце было пушистым, мягким, как пух шитанарских лебедей. Асир неторопливо обтер жирно блестевшие от смазки бедра, подсунул край полотенца под ягодицы.

Накрыл ладонью по-девчоночьи маленькую, едва начавшую развиваться грудь. Обхватил губами второй сосок, мягко придавил языком. Лин ахнула и выгнулась навстречу.

Асир чувствовал ее желание и острое, почти обжигающее удовольствие, под напором которых боль отступала и растворялась. И эти желание и удовольствие нужно было поддержать и усилить, не потому что так хотелось Асиру – хотя ему хотелось, – а потому что для дошедшей до грани анхи нет лучшего лекарства.

Он ласкал ее грудь языком, гладил вторую, стараясь не причинить боли, не вызвать слишком острых ощущений. Мягко, как ни с одной анхой, даже для нежной Сальмы такого было бы мало. Но Лин хватало. Стонала все громче, выгибалась, комкала простыню. Окатывала чистым, радостным восторгом. Взгляд плыл, губы призывно приоткрылись. Асир обвел сосок языком, втянул, и Лин забилась, вскрикнув. Кончала так ярко, так зовуще, что Асир едва не зарычал от желания. Ей было мало, хотелось большего – ему тоже. Но приходилось сдерживаться.

Отстранился, когда Лин обмякла, вытянувшись на промокшей постели. Она дышала часто и глубоко, искусанные губы дрожали. В запахе появилось что-то новое, необычное. Асир нахмурился, пытаясь понять. Счастливое изумление. Вот что это было. Похоже, Лин не ожидала такой реакции от собственного тела.

Он не заметил, кто, Ладуш или Саад, сунул ему очередную бутыль.

– Держите под рукой, владыка. Ей нужно много пить. – Все-таки Саад.

– И поесть тоже не помешало бы, – добавил Ладуш. – Я принесу.

– Что теперь? – спросил Асир, глядя, как Лин жадно пьет, сглатывает, и по подбородку, по шее стекают бледно-розовые капли пахучего отвара.

– Если быстро возбудится, лучше ограничиться пальцами, и никаких полноценных вязок сегодня, владыка. Кратковременное проникновение возможно, но кончать в нее я бы не советовал. Слишком велика вероятность зачатия.

Асир поморщился. Лин не принимала снадобий, на которых сидел весь сераль, в ее состоянии это было противопоказано.

– Я понял.

– Нам придется остаться. На случай незапланированных осложнений.

Хотелось спросить, какие осложнения у этого типа считаются запланированными, но Асир сдержался. Сейчас Лин было легче. Боль никуда не делась, но, кажется, немного притупилась под новыми ощущениями. Дымящие травы мешали унюхать оттенки запахов, раздражали, но с этим ничего нельзя было поделать, значит – только смириться.

– Пока не вижу нужды в обезболивающем. Ваш запах, владыка, удерживает ее в сознании лучше отваров. Проявите какие-нибудь иные признаки жизни, кроме сглатывания, агент. Вам нужно обезболивающее?

Лин посмотрела на профессора.

– Мне легче. Сейчас точно не нужно, – она жадно облизнула губы. – Оно ведь пройдет само, если все будет как надо? Почему вообще… так?

Саад вздохнул как-то напоказ.

– Чему вас учили, агент? Что такое боль, помните еще? Сигнал мозга организму о неполадках или об опасности. Устранять надо причину, а не сигнал. Чем вы, собственно, сейчас и заняты.

Асир забрал у Лин бутыль, поставил рядом с кроватью и лег на спину.

– Мы не просто устраним эту причину. Мы ее искореним. Иди ко мне.

– Не сомневаюсь, что у вас получится, – хмыкнул Саад и отвернулся.

Лин с трудом перевернулась на бок, подтянулась ближе, и Асир, обхватив ее, прижал к груди. Кожа под руками все еще пылала жаром, мышцы сводило напряжением, но хотя бы дрожи и судорог больше не было. Или – пока не было? Кончить трижды без проникновения, от быстрых, почти невинных ласк – ничтожно мало для анхи в таком состоянии. Будь это обычная, правильная анха, Асир знал бы, что делать. Но если Лин испугается сейчас, испугается вязки – это перечеркнет все ее будущее.

– Ты еще не готова, и я не собираюсь торопить события. Давай немного подождем.

– Хорошо, – Лин чуть заметно поерзала, притираясь совсем вплотную. Ее дыхание щекотало шею, она уткнулась в нее носом, пила запах, которого ей так не хватало. Асир провел по спине вверх, к лопаткам, к затылку, задержал руку в волосах, обычно мягких, но сейчас слипшихся и влажных. Он тоже чувствовал запах очень ясно, травы уже почти не мешали. Разобраться во всей мешанине обуревающих Лин эмоций он не сумел бы, наверное, и в более спокойном состоянии. Но сильней всего чувствовалось желание. Ясное, яркое и полностью осознанное.