Текст книги "Воля владыки. В твоих руках (СИ)"

Автор книги: Рия Радовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 3

Совсем уж нагло на глаза страже она не лезла, но в какой камере заперли Хессу, разглядеть сумела. Подождала, отступив за угол, пока евнухи поднимутся наверх, и, подбежала к тяжелой двери.

– Хесса.

– Ты что тут делаешь? – откликнулась та. – Уходи, пока не засекли. Или… – она судорожно вздохнула, так что даже из коридора было слышно, – попрощаться пришла?

– Как тебе сказать, – Лин прислонилась к двери, затем, подумав, села на пол. Злость и напряжение откатывали, оставляя после себя дрожь в коленях и легкую слабость, будто после чрезмерной тренировки. – Хотела объяснить в тишине и без лишних ушей, почему ты идиотка, и все такое. Был выбор – или дать по морде каждой, кто там вякал, и прийти сюда официально, или вот так. Но первый способ ограничивал свободу маневра, не факт, что нам достались бы соседние камеры.

Хесса фыркнула. Но скорее для Лин, а не потому что и впрямь было весело представлять побоище в серале.

– Я знаю, что идиотка. Ты можешь не утруждаться, объясняя на пальцах.

– Хотела бы я знать, что случилось, – Лин вытянула ноги и поморщилась: сидеть на полу было холодно, влажные штаны вчистую проигрывали сухим. Вот ведь, приступ возбуждения прошел, а неудобство осталось. – Лалия на себя непохожа, Сардар твой весь в крови и встрепанный, будто его башкой дорожки подметали. Ну блядь, взял Нариму, и плевать, проблема Наримы, не твоя. Ладно, умолкаю. Я просто испугалась.

– Ты же его видела, – Хесса, похоже, тоже прижималась к двери, голос звучал совсем близко. – Мне плевать, что там случилось, но ему… ему же совсем херово. А эта мразь… истеричная… она же не поняла нихрена. Будет подставляться и млеть. Только о себе думает. Если бы хоть Сальму взял, да кого угодно, я бы промолчала, но не эту.

Лин даже растерялась на несколько мгновений: не думала, что дело вовсе не в ревности или хотя бы не только в ней.

– Значит, у тебя другой сорт идиотизма. Прости. Такое понять могу. Ну, может, ему все равно, поймут его или будут только подставляться?

– Ему, может, все равно, а мне – нет. – Хесса вздохнула. – Столько времени держалась, а тут… Устроила хрен знает что. Теперь все, пиздец мне.

Лин и хотела бы возразить, но не могла. То есть, если бы это произошло сразу после представления, когда владыка был добр и благостен – она бы почти не боялась. Но сейчас… Не хватало информации. Можно было только надеяться, но кормить других пустыми надеждами старший агент Линтариена не умела. Даже ради их блага.

В пустом коридоре заметалось эхо торопливых шагов. Стражник почти выбежал к камере, остановился резко, уставившись на Лин. Та посмотрела снизу вверх – шевелиться не хотелось.

– Добрый вечер. Я никого не похищаю, просто сижу. Болтаем. Ей разговоры не запрещали, честное слово.

– Это не полагается. В карцере нельзя…

Другие шаги, легкие, быстрые, почти бесшумные, Лин уловила в самый последний момент, а стражник, кажется, и вовсе не расслышал. Потому что уставился на подошедшего Ладуша так, будто тот соткался прямо из воздуха.

– Оставь ее, – сказал Ладуш и посмотрел на Лин. – Возвращайся в сераль. Нечего тебе здесь делать.

То ли что-то в выражении его лица, то ли в голосе заставило напрячься, от нехорошего предчувствия похолодело в животе. Стражник уже громыхал оружием прочь по коридору.

– Что случилось? – спросила Лин, поднимаясь. Ладуш молчал, и она переспросила, скрывая за резким тоном острую, почти животную панику: – Что? Ну, все равно скоро все узнают. Что решил владыка? Он ведь не мог… – Лин осеклась: на самом деле мог что угодно, все здесь помнили два слова, заменяющие закон: «воля владыки».

– Казармы. Но она останется здесь до утра, а потом…

– Нет, – прошептала Лин. Кажется, Ладуш хотел что-то объяснить, может быть, пообещать, что замолвит за Хессу перед Ваганом или договорится с каким-нибудь кродахом из стражи… или небо упадет на землю и всем станет не до Хессы? Лин не слышала.

В мире, где анхи не могли избежать течки, они неизбежно оказывались в полной власти кродахов. Лин на месте Хессы предпочла бы быструю казнь. Даже пусть не слишком быструю, все равно лучше, чем стать подстилкой для кучи потных, агрессивных, озверевших от воздержания стражников. Но ни у Хессы, ни у нее, у любой анхи здесь не было права выбирать судьбу, как нет этого права у самой роскошной атласной подушки: украсят ли ею комнату, положат под голову, усядутся задницей или бросят под ноги. И если для Асира это нормально…

– И он еще говорит, что наш мир безумен? После того, как сам… вот так?

Почему-то вдруг вспомнилось, как владыка утешал Нариму. Утешал, успокаивал ревнивую лживую суку, зная, что именно она виновата, потому что считал ее слишком слабой. Тогда он сказал, что до казарм нужно совершить не одну ошибку.

Лин сжала кулаки и вскинула голову.

– Пусть он повторит это, глядя мне в глаза. Пусть объяснит, за что. Я не понимаю, как он мог быть настолько несправедлив.

– Лин, – Ладуш что-то кричал вслед, но Лин не слышала. Она и сама знала все, что тот скажет. Что нельзя врываться к повелителю без приглашения, да еще в такое время, да еще когда он в дурном настроении, да еще… еще какую-нибудь ерунду. Похрен и нахрен. Потому что из-за этого решения Лин теряла сразу двух дорогих людей. Единственную подругу. И кродаха, которому поверила и в которого успела влюбиться, как последняя дура.

Она еще сообразила, что никто не выпустит ее из сераля, не говоря уж о том, чтобы впустить в покои владыки. Но был другой путь, мимо стражи. Сад, заросли жасмина, запертая калитка – на калитку Лин было плевать с башни. Или со стены. Тем более что на эту стену она влезла бы даже без достаточно надежных для ее веса стволов жасмина, с закрытыми глазами и с разгона. И даже в тех дурацких тапках, которые все-таки сбросила еще у камеры, потому что бегать в них – только улитку и обгонишь.

– Лин, остановись, – Ладуш все-таки умудрился ее догнать. Лин махнула рукой, изображая что-то вроде «слышу, отстань, вали в бездну» и спрыгнула со стены в садик.

Замерла, ожидая оклика стражи, но, похоже, с этой стороны покои владыки не охранялись вовсе. Приди сюда Лин по другому поводу, не такому ужасному, непременно высказала бы все, что думает о дворцовой охране в целом и господине Вагане в частности. Но сейчас халатность стражи была на руку. Лин обвела взглядом ряд открытых настежь окон и двинулась к тому, в котором теплился свет.

Сначала в голову ударил запах, отшибая остатки соображения – густой, сильный, но не яркий, а… мрачный? Подавляющий, тяжелый, сбивающий с ног, как горная река, и настолько же опасный. Владыка, кажется, был в ярости. Каким-то отдельным, на удивление спокойным участком сознания Лин отметила, что эта вариация запаха владыки ее не так уж и пугает. И даже каким-то образом возбуждает. Пинком загнав озабоченную запахами анху подальше, куда-нибудь в компанию к внутреннему зверю, вилявшему сейчас хвостом от близости вожака, Лин медленно выдохнула и пошла к окну. «Пошла, а не побежала. И заговорила, а не заорала. Владыка не любит истерик, ты ведь хочешь, чтобы он тебе ответил, а не послал в бездну нахрен?»

Потом стали слышны медленные, тяжелые шаги. Приглушенная ругань. Несколько мгновений тишины – и звон, как будто что-то разбилось. На звон среагировала не анха, а агент охранки – забыв обо всем, что себе внушала, Лин промчалась к окну, взлетела по еще одной смешной стене, перескочила через подоконник, окинула комнату взглядом и замерла, осознавая увиденное.

Владыка был пьян. Настолько пьян, что бил о стену кувшины из-под вина. Отличное состояние для правосудия, нечего сказать.

Он резко обернулся, уперся в Лин тяжелым и на удивление осмысленным взглядом. Похоже, степень опьянения была меньше, чем показалось вначале. Или же он отлично сопротивлялся алкоголю.

Что ж.

– Объясните мне, – Лин старалась, честно старалась говорить спокойно. Несмотря на кипевшую все сильнее злость, на боль и обиду, несмотря на опасный, но все равно невыносимо будоражащий запах. – Пожалуйста. Объясните, как можно приговорить человека фактически к смерти, даже не разобравшись. Не выяснив, в чем дело. Вы же сами сказали, что не вышвыриваете анх в казармы после единственной ошибки. Так почему, за что?

– За что? – Асир медленно двинулся к Лин, сжимая в кулаке горлышко очередного кувшина так, будто кого-то душил или очень хотел придушить. – За то, что не понимает и уже не поймет. Не думает о последствиях, когда открывает рот. За то, что даже когда не течет, делает то, что не позволено никому. За оскорбления человека, даже мизинца которого не стоит, за то, что устроила безобразную драку в моем серале. Она пыталась себя убить – и провела течку так, как некоторым даже к старости не снилось. Неблагодарная безмозглая свинья.

– Вы не знаете, о чем она думала. Вы и не попытались узнать. Конечно, это нежных фиалок вроде Наримы можно расспрашивать и успокаивать, и давать им вторые, третьи и двадцать третьи шансы. А трущобная по умолчанию не способна на благодарность, так? Да что б вы знали.

Владыка в два быстрых шага оказался рядом, вплотную. Лин вжало в подоконник, почти размазало злостью, яркой и оглушительной.

– О чем она думала, когда оскорбляла перед всем сералем моего первого советника? О чем думала, когда подняла руку на Лалию? – От рычания, низкого, раскатистого, звериного, дыбом встали все волосы на теле. – Да, я не узнал. И не желаю знать. Если в этом выражается ее благодарность, пусть благодарит стражников в казармах.

И уже было ясно, что без толку объяснять и доказывать. Что владыка – со своей точки зрения – прав, а на другие точки зрения ему класть с размаху. Что ничего Лин не добьется. И лучше ей умолкнуть, если не хочет тоже оказаться в карцере, а потом и в казармах, с клеймом неблагодарной свиньи.

Наверное, только отчаяние толкнуло продолжать, отчаяние и ужас от осознания безнадежности всего – этого разговора, собственных дурацких надежд, веры, уважения и того, что уже было и могло бы быть дальше. Потому что не сможет она простить такую страшную судьбу Хессы, пусть даже та в самом деле напрочь попутала берега и вообще дура. Никому. Даже Асиру. А раз так, раз терять уже, по сути, нечего…

– Ладно, – она сглотнула, и насыщенный густым запахом ярости воздух обжег гортань. – Ладно. Судите о людях по внешнему впечатлению. Казните тех, кто готов за вас умереть, но никогда не скажет этого вслух. Прикармливайте лживых гадюк вроде Наримы, которые лижут вам зад…

Ее сдернуло с подоконника и приложило спиной о стену. В голове зазвенело, от затылка к позвоночнику ошпарило болью. Лин с трудом открыла зажмуренные глаза, увидела искаженное гневом лицо, неузнаваемое и все равно то самое, изученное уже, оказывается, до каждой черты, до каждого штриха и росчерка, настолько, что даже запредельная ярость не смогла сделать его чужим.

– Замолчи, – выдохнул Асир, скалясь. – Сейчас. Не слышишь. Не понимаешь. Меня. Даже ты, – выталкивал слова по одному, с трудом. Стискивал плечи, прижимал к стене всем телом. Лин чувствовала крупную дрожь, будто он сдерживался из последних сил. Удерживал себя от чего-то непоправимого. Она вдруг с диким, первобытным ужасом осознала, что владыке ничего не стоит просто разорвать ее пополам, переломить, свернуть шею – но ей, как любой нормальной, по здешним меркам, анхе, плевать. Потому что кродах таким и должен быть, потому что слабый кродах, мягкий кродах, всепрощающий кродах – не кродах.

А говорить «понимаю» было поздно. Хотя она поняла, на самом деле поняла все аргументы и доводы Асира, просто не согласилась с ними. Он оскорбился за друга и за любимую – по сути, так же, как Лин. Трудно не понять.

Пальцы на плечах разжались, Асир отступил, покачнулся и тяжело оперся о подоконник, склонив голову. Ярость никуда не делась, но сквозь нее вдруг проступили другие запахи – горьковатый и острый запах каких-то трав и почему-то крови. Лин хватала ртом воздух, заставляла себя дышать, собирала по кускам – и не могла собрать, не получалось. Слишком страшно. Она пропала. С ней все-таки случилось то, чего боялась, и течка оказалась совершенно для этого не нужна. Потому что не течка делает анху анхой.

– Убирайся.

– Владыка, – Распахнулась дверь, в комнату вбежал Ладуш. – О, всеблагие предки, что тут…

– Уведи ее, – сказал Асир, резко выпрямляясь.

– Ты что делаешь? Тебе нужно лежать. Лекарь велел…

Казалось, все происходит не с ней. Кто-то другой привычно и почти машинально отмечал и сопоставлял: запах трав и крови, лекарь велел лежать, от Сардара пахло кровью и болью, и сам он был… и Лалия… покушение? Кто-то другой снова думал о том, что охрана здесь ни к черту, а Лин готова была взвыть от ужаса при мысли, что убийца мог оказаться удачливее. Кто-то другой ехидно напоминал собственные мысли – что произошло такого страшного, из-за чего все с катушек съехали? – а Лин казнила себя за то, что не разобралась сразу, не спросила, не поговорила хотя бы с Лалией для начала: знай она, что владыка ранен, конечно же, не стала бы врываться с заведомо безнадежным разговором.

– Выметайтесь. Оба. И не впускать ее ко мне больше, – Асир грохнул кулаком по подвернувшемуся столику. Подскочили, зазвенев, графины и какие-то банки. Что-то разбилось, разлилось. Едко и противно запахло лекарствами.

– Идем, – Ладуш стиснул запястье Лин и потащил к выходу.

ГЛАВА 4

Сон не шел. То ли тело после этой психической недели успело забыть, как это – просто расслабиться и позволить глазам закрыться, то ли пережитый прошлой ночью ужас не отпускал. Может, владыка и не считал его виноватым, но Сардар знал: несостоявшееся покушение – да какого хрена? Очень даже состоявшееся, хоть и закончившееся неудачей для безмозглого сопляка – это его проеб. Только его, ничей больше. Это он смотрел не туда и был не там, где нужно, это он ждал удара не с той стороны, откуда тот последовал. Это его не было рядом с владыкой, когда тот нуждался в защите. Поэтому дуло, уткнувшееся в живот, стало бы даже не заслуженным возмездием, а наградой. Если бы Асир выстрелил.

Сардар сел на кровати – так и не разделся, потому что каждую секунду ждал стука в дверь. Хрен его знает, вдруг случится что-то еще? Где один проеб, там и два, и три, и десяток. Ну не идиот ли? Ничего не закончилось, владыке все еще нужна его помощь и его преданность, а он собирался сдохнуть от руки взбешенного повелителя. Друга.

Он со злостью пнул стоящий на полу у кровати поднос. Раскатились по ковру персики и виноградины, опрокинулся кувшин, запахло сладким вином, и Сардар облизал губы. Явиться в сераль в надежде хоть немного забыться, перестать по тысячному разу прогонять в голове один и тот же сценарий – с удачным покушением и пышными похоронами владыки в финале – тоже было ошибкой. Крики Хессы до сих пор звенели в ушах. В них, в ее запахе не было ни ярости, ни ревности, было что-то совсем другое, чего он так и не смог опознать. В бездну все. Он собирался просто трахнуться, просто выебать чей-нибудь рот, хоть пять минут не думать об Асире и крови на его рубашке, а потом, может быть, заснуть. Почему же вышла такая херня?

Нарима, гибкая, привлекательная, с ласковыми глазами, умеющая себя показывать, опытная в каждом движении, стояла между его коленями, тянулась пальцами и губами к налившемуся члену, а Сардар понимал, что не сможет ничего. Ни забыть, ни расслабиться, ни тем более получить удовольствие. Не сегодня. Не с этой анхой. Слез он не выносил, поэтому, сдавая несчастную Нариму на руки евнухам, не смотрел на нее. Только когда захлопнул дверь – немного полегчало. Думал напиться – тоже не вышло. Чуть не выблевал те пару глотков, что успел сделать. Куда ни плюнь – везде пиздец.

В дверь постучали. Сардар медленно повернул голову, холодея от дурного предчувствия. «Спокойно, идиот.» Если бы что-то случилось с Асиром, уже вломился бы Ваган, лично оставшийся дежурить у покоев владыки, или его двуногие зверогрызы. Но тогда кого принесло среди ночи?

– Не спишь, – сказала Лалия, просачиваясь мимо застывшего Сардара в комнату. – И почему я не удивлена?

– Какого хрена ты здесь делаешь? – Только этой заразы сейчас и не хватало. Не с такой дурной и тяжелой башкой с ней общаться. Да и о чем?

Лалия обернулась, и до Сардара вдруг дошло, что выглядит она более чем странно. Ни тебе прически, ни драгоценностей, ни обертки, от которой слепит глаза. Какая-то рубашка, явно натянутая второпях, простые шаровары. И все.

– Хесса в карцере. Утром отправится в казармы.

– Что?

Лалия скрестила руки на груди, вскинула длинные ресницы, взглянула с насмешкой.

– Мне повторить?

– Что за бред?

– Если ты не заметил, она оскорбила тебя перед всем сералем. А потом еще и подралась со мной. Это немного осложнило ситуацию.

– Подралась… с тобой? – С башкой точно творилось что-то не то – Сардар никак не мог переварить новости. Слишком бредово, чтобы быть правдой, хотя…

– Странно, да? Кто же в здравом уме будет со мной связываться?

– Ее не могут отправить в казармы, у нее моя метка, – он застегнул рубашку, нашел валявшийся у кровати пояс, еще не хватало по пути потерять штаны.

– Разумеется. Но ты ведь не ставишь метки направо и налево, вот я и решила предупредить заранее.

– С чего это ты такая добрая? – пробормотал, натягивая сапог. – Какого хрена тебе не все равно?

– Может, потому что чувствую себя причастной? Драку спровоцировала я.

Сардар выпрямился. Лалия улыбалась, явно довольная собой.

– Зачем?

– А ты не понимаешь? Мне было скучно, разумеется. Никаких острых ощущений в последнее время, не то что у некоторых.

– Да иди ты в бездну.

Лалия рассмеялась. Сардар давно уже не старался ее понять. Свихнешься, пока разберешься, что творится в этой башке. Лалия была предана владыке, этого хватало.

– Кто ее туда отправил?

– Владыка. Ты удивлен?

– После воплей на меня и драки с тобой? Нет. Не сегодня.

К утру Асир бы успокоился. Если и не простил зарвавшуюся трущобную, то постарался разобраться и, само собой, не стал бы сгоряча решать участь чужой анхи. Потому и не отправил в казармы сразу, оставил ночевать в карцере. Только вот Хесса ни о чем таком, конечно, не знала.

– Я смотрю, ты решил не тянуть до утра?

– Не зря же ты подняла свою изнеженную задницу и вместо того, чтобы спать, приперлась ко мне. Я не могу не оценить такой заботы, – Сардар оскалился, но Лалия на удивление не повелась на подначку.

– Еще одна такая выходка, и даже твоя метка ее не спасет. Ты же это понимаешь.

– А тебе не плевать? С каких пор тебя заботит что-то, кроме собственных интересов?

– Скажем так. Видеть в серале твою Хессу мне немного приятнее, чем ту же Нариму. Или… кого-нибудь еще в том же роде. Так что это и есть мои интересы, первый советник.

Сардар только качнул головой. Верить этой заразе можно, и ладно, а доверять или нет – дело владыки, не его.

– Сочтемся, – бросил, выскакивая в коридор.

– Вот и вся благодарность, – донеслось из комнаты, но он уже не слушал. Было не до того.

Пока добрался до камеры Хессы, успел накрутить себя до белых звезд перед глазами. Этой идиотке-из-трущоб нужно было надрать уши и вправить мозги, потому что Лалия верно сказала – владыка умел прощать, но на дух не выносил тех, кто не учится на собственных ошибках. Что будет говорить и что делать, Сардар не представлял. Он вообще до сих пор не понял, нахрена во все это ввязался и продолжает ввязываться. Он не был Хессе ни нянькой, ни опекуном, ни наставником, и уж тем более не был ее кродахом, чтобы трястись за ее шкуру. Особенно если самой Хессе на это положить.

Пока стражник гремел ключами, Сардар с трудом стоял на месте, сунув руки в карманы, потому что ладони чесались отшвырнуть нерасторопного придурка и сделать все самому. А когда дверь наконец открылась, из камеры в него шибануло такой глухой, звериной тоской, что чуть не попятился. Ненавидел он эту херню до усрачки. Почему-то сразу вспомнилась Элья, полубезумная от голода и боли, и их встреча посреди чащи, когда больше всего на свете хотелось разрубить облезлую клыкастую тварь на части, а потом бежать куда глаза глядят, не останавливаясь и не думая ни о чем. Потому что сразу понял – никуда они друг от друга уже не денутся. Пиздец. Просто пиздец. Сардар стиснул зубы и шагнул в камеру. Темно было как в жопе, он даже не сразу разглядел скорчившуюся в самом дальнем углу Хессу. А вот та его, кажется, увидела сразу, хотя, может, и не увидела, а почуяла.

– Поднимайся и пошли, – велел Сардар. Он не собирался задерживаться здесь ни на секунду.

Чего он ждал? Криков? Грубости? Ругани? Чего-то привычного, да. И хрен его знает, когда оно стало привычным. Но так и не дождался. Пока несся по коридору, Хесса просто шла следом, ни о чем не спрашивала, только смотрела. Сардар чувствовал ее взгляд затылком, позвоночником, всем собой. Это нервировало. Дыру собралась просмотреть в нем, или что? Прощалась? Он не выдержал на лестнице, обернулся. Хесса смотрела из-под отросшей челки не моргая. Потом спросила: «Здесь?» – и шагнула к нему, поднимая волосы и удерживая их на макушке обеими руками.

– Что? – спросил он, окончательно перестав понимать, что происходит.

– Метку. Здесь снимать будешь? Давай, я готова.

– Нахуй? – удивился Сардар.

Хесса моргнула. Стиснула волосы так, будто собиралась содрать с себя скальп.

– Как я в казармы пойду с твоей меткой? Там же…

Сардар выругался, схватил ее за плечо и поволок за собой. Развлекать дворцовую стражу скандалами посреди коридора он не нанимался.

В комнате Хесса допятилась до кресла, рухнула в него, вцепилась в подлокотники и вскинула голову. Вечером в серале она выглядела лучше. Живой, яркой, не то что эта бледная потерянная копия.

Сардар встал над ней, скрестил руки на груди, сказал, стараясь не сорваться на ор сразу:

– Ты не пойдешь в казармы.

– Но…

– Ты вернешься в сераль. И сделаешь все, чтобы больше не вляпываться в такое дерьмо, идиотка. Смотри на меня. Смотри, – Схватил ее за подбородок, нависая над креслом. – Скажи, что хочешь сдохнуть в казармах на члене двадцатого за ночь кродаха. Скажи, и я отволоку тебя туда лично. Прямо сейчас.

– Я… – у нее тряслись губы, бледные, искусанные. – Нет.

– Тогда какого хрена ты разоралась сегодня? Отвечай, ну, – Сардар встряхнул ее за плечи. Еще и башкой обо что-нибудь приложил бы, если б думал, что поможет. Хесса дернулась, попыталась скинуть руки, как будто начала приходить в себя.

– Потому что ты взял не ту. Она хуже всех в этом блядском курятнике. Тупая, озабоченная, подлая, завистливая…

– Я знаю.

Хесса замерла, а потом снова задергалась, уперлась руками в плечи, отталкивая. Он перехватил запястья, наткнулся на что-то странное, зачем-то дернул широкий рукав и впился взглядом в знакомый браслет. Хотелось то ли заржать, то ли послать нахер всю эту долбаную поебень. Вместо этого спросил:

– Давно носишь?

Хесса не ответила, просто выдернула руку, и на этот раз Сардар ей позволил. Потому что и так знал ответ. Откуда? Хрен поймешь. Просто знал, что побрякушка тут вовсе не для сомнительной красоты, что ее прячут ото всех как самую важную в мире реликвию. Он выпрямился, отвернулся, прошел по ковру, с садистским удовольствием размяв сапогом попавшийся под ноги персик. Все катилось к хренам, в пропасть, в ебучую бездну, а он снова ничего не мог с этим поделать. И убежать без оглядки тоже не мог. Снова.

– Ты хотела ко мне вместо Наримы? Ты сама – хотела или нет?

– Да.

«Как на допросе, – подумал Сардар. – Как под пытками – с трудом, через боль, но честно. И делай с этой честностью что хочешь, господин первый советник. Хоть обожрись ею, хоть выплесни в сливную яму». Он терпеть не мог пыточные. Не наслаждался допросами, как тот же Фаиз, не умел и не мог плести паутину и терпеливо дожидаться, когда на очередном вопросе в нее попадется глупая муха. А вот честность он любил.

– Ты ненавидишь течку, ненавидишь кродахов, так какого хрена?

– Не тебя, – сказала Хесса, и, кажется, это стоило ей гораздо больших усилий, чем прошлое «да».

– И что теперь с этим делать? – спросил он. Не у Хессы даже, у себя самого.

– Не знаю. И мне плевать, ясно? Плевать. Но я хочу помочь.

– Как?

Сардар не ожидал от нее такой прыти. Только что сидела, пришибленная и потерянная, и уже прижималась – крепко, сильно, сначала со спины, потом перетекла вперед, вцепилась в рубашку, прямо как там – в серале.

– Что ты собирался делать с этой потаскухой? Сделал? Понравилось?

– Да ни хера я не сделал.

– Так давай.

– Что? Выебать тебя в глотку?

– Этого хочешь?

Тогда не учуял ни ревности, ни ярости, их не было и сейчас. Зато другое, то, что никак не мог распознать, проступало отчетливо, будто огненными письменами под веками. И не странно, что не учуял, потому что это было новое, настолько новое и пугающее, что хотелось взвыть, прямо как анха от тоски или страха, или как волк на луну.

– Нет, – сказал Сардар. – Нет, не этого.

– Я тоже.

– Ты не течешь. Это может быть…

– Заткнись, – Хесса рванула на нем рубашку, пропитавшуюся потом, чужими запахами и страхами, кровью владыки и кровью паскудного Кадорима, как будто отдирала от Сардара вчерашний день, с мясом и корнями. – Пожалуйста, блядь. Пожалуйста. Заткнись. Я теку даже от твоего проклятого имени. Как сучка. Как…

Сардар прижал ее к стене, поднял, придерживая под ягодицы. Крепко сжались на поясе бедра. Тонкие тряпки трещали, их так легко, так сладко было раздирать в клочья.

– Я хочу, – шептала Хесса, и он проваливался в ее шепот, в ее запах, в ее руки и волосы, провонявшие сералем и карцером. – Быстро, глубоко, сразу. Даже если больно. Я хочу, как ты… хочешь.

Это не было придурью, не было расплатой или попыткой искупить какую-то вину, это было большим, гораздо большим. Хесса не врала даже себе. Она все еще боялась, будто по привычке, но того животного ужаса, той паники больше не было. Может, потому что не было течки, и даже природа сейчас ни к чему ее не принуждала. А может… Сардар прижался губами к шее, к частящему пульсу, к гладкой коже там, где уже давно сошел след от метки. Потому что Хесса хотела не кродаха, не член, она хотела его, Сардара. Алчно, разрушительно и, кажется, целиком, со всеми потрохами.