Текст книги "Крик Ворона (ЛП)"
Автор книги: Рина Кент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Гнев сбивает меня с ног, как крушение поезда. Я пытаюсь высвободиться, но его пальцы впиваются в мою кожу, оставляя синяки, словно от стали.
Это не мешает мне кричать.
– Оставь свой психоанализ при себе! Что, черт возьми, ты обо мне знаешь, чтобы судить?
Он толкает меня. Я спотыкаюсь и ударяюсь спиной о стену.
– Был там. Делал это. Купил эту долбаную футболку, медсестра Бетти. Если думаешь, что, заглушив свои эмоции, будешь в безопасности, то, блядь, подумай еще раз. Ты обманываешь только себя, и в глубине души это знаешь.
– Отпусти меня, – я вцепилась когтями в его предплечье. Мне нужно укрыться от него и от того, что он, черт возьми, говорит. Я не хочу это слышать. Я не хочу быть в ловушке этого бесконечного горя.
Все, что мне нужно сделать, – это убежать в свою комнату, запереть дверь, спрятаться под одеялом и погрузиться в оцепенение.
Ворону это не нравится. Он крепко держит меня в клетке между своей грудью и стеной. Его пальцы продолжают держать в заложниках мое лицо.
– Нет, пока не признаешь это.
– Ладно. Ты прав. Просто отпусти меня, – говорю я все, что он хочет услышать, чтобы только оставить меня в покое. Я чувствую, как всплеск эмоций рвется, бьет ключом и поднимается на поверхность. Мне нужно побыть одной и держаться подальше от этого человека.
– Скажи это.
– Что сказать?
– Что с тобой не все в порядке, и ты притворяешься.
Я проглатываю хаос, бушующий в моей груди.
– Я в порядке.
Он крепко сжимает мой подбородок и качает головой.
– Попробуй еще раз, медсестра Бетти.
– Пусти меня! – я снова кричу, извиваясь и ударяясь о его грудь. Что угодно, лишь бы он отпустил меня. Я в ловушке, потеряна и растеряна.
У меня не должно быть таких эмоций. Я должна чувствовать оцепенение.
Оцепенение – это безопасно.
Схватив свободной рукой оба моих запястья, Ворон поднимает их над моей головой и прижимает к стене. Он наклоняется ближе, его дыхание обдувает мое лицо.
– Мы можем простоять здесь весь гребаный день, если хочешь.
– Пожалуйста... – прибегаю я к мольбе. Нежелательные ощущения уже на поверхности. Не могу выпустить весь этот хаос наружу.
– Пожалуйста, что?
– Пожалуйста, перестань меня провоцировать, – я встречаюсь с его глазами, пытаясь найти в них крупицу милосердия. – Оставь меня в покое.
Он сверкнул глазами, и цвет его глаз похолодел.
– Признай. Это.
– Я не в порядке, – шепчу я, просто чтобы он уже отступил. Вместо привычного равнодушия внутри меня что-то трещит. Звук такой грохочущий, что я закрываю глаза от его интенсивности.
– Громче, – приказывает он.
– Я не в порядке.
– Громче!
– Я не в порядке! – из моего горла вырывается всхлип. – Я не в порядке. Я не в порядке.
Образы мамы перед смертью заполняют мое сознание. Она была просто оболочкой, но я предпочла бы иметь эту оболочку, чем остаться одной. Отец исчез, когда я была ребенком. Папа (прим. – имеется в виду дедушка, так как во Франции все говорят папА) умер, и все, что у меня было, – это мама. Она была якорем моего существования. Когда она ушла, одиночество почти разорвало меня на части.
Я неделями бродила по дому, как призрак, поглощенная нашим совместным смехом. Каждый день я надеялась, что все это сон и я проснусь, чтобы найти ее, папу и все то, что делало меня счастливой.
После ее ухода нет ощущения жизни. Только глубокое одиночество. Я не могу понять, как жить без нее и папы. Не могу понять, почему я все еще существую после их смерти.
Но я обманывала себя, думая, что со мной все в порядке, поэтому ни одно из этих чувств не вернется. Оцепенение было гораздо лучше, чем горе.
А теперь, благодаря этому человеку, я больше не могу врать даже себе.
Я смотрю в бирюзово-голубые глаза, которые ломают меня и снова собирают воедино. Выражение лица Ворона смягчается, когда он отпускает мой подбородок и запястья.
– Чего ты хочешь, Элоиза? – он проводит пальцем по моей щеке, вытирая слезу и пробуждая к жизни каждый омертвевший участок кожи. – Чего ты действительно хочешь?
Этот мужчина. Этот незнакомец. Этот убийца. Он одновременно возбуждает и пугает. Адреналин и замешательство. Он – все, чего я не должна хотеть, но в то же время он – все, чего я жажду. Все, что вдохнет в меня жизнь.
Хоть раз, хоть ненадолго, я не хочу чувствовать себя оцепеневшей или мертвой.
Я сжимаю его руку, используя глубокую синеву его глаз как якорь.
– Хочу чувствовать себя живой.
Глава 9
Хочу чувствовать себя живой.
От одних этих слов, вырвавшихся из ее уст, кровь стынет в жилах.
Элоиза смотрит на меня огромными глазами, ярко-зелеными, полными растерянности и страха. Ее губы дрожат, а по крошечной руке, сжимающей мою руку, пробегает дрожь.
Как будто она действительно не знает, как это сделать. Как быть живой.
Больше всего на свете мне хочется снять с нее эти брюки, прижать к стене и показать, как надо жить.
Но не тогда, когда она сбита с толку. Если зайти слишком далеко, она может сломаться и больше никогда не соберет себя воедино.
А я хочу, чтобы она собралась. Не знаю, какого черта меня это волнует, но Элоиза была не поддающейся объяснению с тех пор, как я ее встретил. Все, что знаю, – я поддержу ее в этом. Чем бы это, блядь, ни было. Потому что видел частички женщины, скрывающейся под оцепенением.
Эта женщина заслуживает того, чтобы выйти наружу.
Вместо того чтобы предаваться своим поганым фантазиям, я отпускаю ее и двигаюсь к двери.
– Встретимся на улице в пять.
Она остается на месте.
– Зачем?
Я мотнул головой в ответ.
– Узнаешь.
На этот раз она кивает, выражение ее лица говорит о неуверенности. Неопределенность – это хорошо. Неопределенность будет держать ее в напряжении.
Я бросил последний взгляд на ее мокрую рубашку и кремовые груди, проступающие из-под нее. Решение уйти от этого роскошного тела кажется сейчас чертовски неправильным. Я качаю головой и начинаю спускаться в холл.
Пока надеваю футболку, тоненький голосок шепчет, что это не мое дело. Никакой привязанности, помнишь?
Однако не могу даже подумать о том, чтобы бросить Элоизу в таком состоянии. Не тогда, когда подтолкнул ее к тому, чтобы она обнажилась передо мной.
С этим решением я спускаюсь по лестнице.
Я ожидал, что Элоиза струсит и придется тащить ее на руках, но она вышагивает по крыльцу в белых шлепанцах. Крошечные джинсовые шорты обтягивают ее бедра вместе с простой черной футболкой.
Никаких мокрых прозрачных рубашек. Облом.
Но шорты обнажают прекрасные ноги, так что отсутствие мокрой футболки почти терпимо.
Почти.
Заметив меня, Элоиза перестает вышагивать и скрещивает руки под грудью. Ее нога постукивает по земле. Это ее привычка, когда она волнуется.
– Так в чем дело?
В ее голосе снова звучит крошечная надежда. Неизвестность заставляет ее волноваться.
Мне чертовски нравится, что она выглядит взволнованной.
Это само по себе – жизнь.
Я направляюсь к своему мотоциклу, беру шлем и бросаю его ей. Она вскрикивает, но все же ловит его. Ее вопросительный взгляд перемещается между мной и шлемом, когда я сажусь на мотоцикл.
– Нет.
– Что?
– Нет. Я не сяду на эту... штуку!
– Не смеши меня, медсестра Бетти. Конечно, сядешь.
Ее выражение лица превращается в чистую панику, когда она возвращает мне шлем. Когда я не беру его, она бросает его на землю и бежит к дому.
К ее замку.
Ее ебаное безопасное место.
Ну, не сегодня.
Бросив мотоцикл, я хватаю ее за руку и тяну назад, пока ее грудь не прижимается к моей.
Элоиза бьется, ее ладони бьют во всех направлениях. Я сжимаю оба ее запястья за спиной, без труда подчиняя себе.
– Забудь о том, что я сказала в ванной. Это была ошибка, – она извивается в моей хватке. Все ее мягкие изгибы касаются моей медленно растущей эрекции.
Заебись.
– Тебе нужно перестать убегать.
Она немного расслабляется, ее грудь поднимается и опускается в быстром темпе относительно моей. Не успеваю я опомниться, как она наклоняется ближе и кусает меня за бицепс. Сильно. Как будто собирается полакомиться моей плотью.
– Гребаный ад! – я отпускаю ее запястья. Она пытается вырваться, но я подхватываю ее за талию и сажаю перед собой на мотоцикл. Она повернута ко мне лицом, ее грудь в дюйме от моей, а ноги – по обе стороны от моего бедра.
В ее глазах плещется паника, она судорожно осматривается по сторонам. Вероятно, пытается найти выход. Когда это не удается, выражение ее лица становится испуганным, и она все больше и больше становится похожа на животное, попавшее в ловушку.
Как любое животное, попавшее в ловушку, она наклоняется вперед, пытаясь напасть.
Я закрываю ей рот ладонью.
– Ты что, чертова собака?
Даже Чирио не кусается так сильно, как она.
Когда Элоиза снова пытается укусить, я убираю руку и сильно надавливаю на нее, пока она не перестает двигаться.
– Еще раз укусишь, и я заткну тебе рот.
– Просто отпусти меня, – отчаяние сквозит в ее словах и в пылком зеленом цвете глаз. – Я больше не буду тебя ни о чем просить, пожалуйста.
Мой захват чуть не ослабевает от ее мольбы. Одно только представление того, как она умоляет меня, пока обнажена подо мной, заставляет мой член напрячься. Но нет. Есть более важные вещи, о которых нужно позаботиться.
Двигатель оживает. Элоиза напрягается.
Мы начинаем двигаться, и я стараюсь ехать медленнее, чтобы не встревожить ее.
– Подожди...
Я даже не успеваю закончить фразу, как Элоиза мгновенно приклеивается ко мне. Ее руки обхватывают мою шею, а голова утопает в изгибе моего плеча.
План был таков: показать ей лес, а не заставлять прятаться, но, черт побери, эта поза меня не пугает.
Что еще хуже, ее ноги обхватывают мою талию, заключая меня в стальной захват. Добавьте к этому аромат сирени, или яблока, или чего там у нее еще, и моя концентрация почти исчезает.
Я пытаюсь сосредоточиться, пока мы пробираемся по узкой грунтовой дороге в лесу. Лучи начинают освещать утреннее небо, и я хочу доставить Элоизу на вершину до того, как солнце покажется из-за холма.
– Открой глаза и оглянись вокруг, – говорю я.
Она качает головой, по-прежнему пряча лицо у меня на шее. Я чувствую непривычную потребность, желание обладать ею вот так. Это чертовски странно. Я никогда не жаждал чего-то настолько, чтобы хотеть сохранить это.
Но опять же, я начинаю думать, что Элоиза и странность – это разные имена для одной и той же чертовой вещи.
– Ты никогда не почувствуешь себя живой, если будешь продолжать прятаться, – говорю я ей, чтобы отвлечься от этой цепочки мыслей.
Некоторое время ответа нет, пока мы проезжаем дорогу по скалистому берегу моря. Я увеличиваю скорость, чтобы быстрее доставить нас вверх. На холм.
Элоиза неохотно отодвигается назад, но хватка на моей шее и талии не ослабевает.
В ее глазах по-прежнему присутствует врожденный страх перед неизвестностью, но есть и любопытство. Когда она, наконец, рассматривает наше сверкающее голубое окружение, любопытство перерастает в благоговение.
– Ух ты, – говорит она, не отрывая взгляда от моря внизу.
– Ты прожила здесь всю свою жизнь, но никогда не совершала эту прогулку?
– Бывало. Мой дедушка приводил меня сюда, – она встречается со мной взглядом. Близость заставляет меня вдыхать ее запах, ее притягательный аромат и тот маленький страх, который все еще сковывает ее мышцы.
Я принимаю все это. Я хочу ее всю. Не могу представить, что не смогу получить все, что она может предложить.
– Я просто давно здесь не была, – продолжает она и возвращается к восхищению видом.
Отличный выбор. Еще секунда пристального взгляда ее глаз, и я сброшу нас обоих с обрыва.
Я останавливаюсь на вершине холма как раз вовремя, чтобы оранжевый оттенок покрыл горизонт.
Элоиза не шевелится, наблюдая за солнцем, поднимающимся из-за сверкающего синего моря.
Я совсем забываю о восходе и сосредотачиваюсь на чем-то более ярком.
Элоиза.
Ее губы приоткрываются, глаза расширяются, и в них завораживающе отражается желто-оранжевый свет. Из-за ровного ритма прикосновения ее груди с моей, мне трудно контролировать свою эрекцию.
– Merveilleux (с фр. Восхитительный), – пробормотала она, полностью поглощенная пейзажем.
– Действительно, восхитительно, – мое дыхание касается ее шеи, потому что я, возможно, неосознанно наклоняюсь вперед и вот-вот пущу слюни, как гребаная собака.
Внимание Элоизы переключается на меня, и, словно только что осознав, что сидит у меня на коленях, она спрыгивает с мотоцикла, щеки окрашиваются в пунцовый цвет.
Это так охуенно очаровательно.
– Итак... – она оглядывается по сторонам, повернувшись спиной к обрыву, а лицом ко мне. – Что теперь?
– Сейчас, – я прислонился к мотоциклу, – время секретов, красавица.
– А?
– Ты должна выпустить это наружу, чтобы почувствовать себя лучше. По крайней мере, так говорят на сеансах терапии.
На ее губах появляется небольшая улыбка, и Элоиза прикусывает внутреннюю сторону щеки.
– Ты хоть раз был на терапии?
– Какое это имеет отношение к делу?
Она пожимает плечами.
– Думаю, никакого. Но я не буду говорить только потому, что ты мне это сказал. Ты не мой психиатр.
– Твой психиатр плохо работает. Я – лучшая альтернатива.
– Все равно нет, – но Элоиза улыбается, а это хороший знак. Пора ее подкупить.
– Взамен можешь спрашивать меня о чем угодно.
Ее интерес возрастает, и она делает шаг вперед.
– Правда?
– Давай. Валяй. – Не то чтобы мне было что раскрывать.
– Какое твое настоящее имя? – спрашивает она так быстро, что я едва успеваю уловить вопрос.
– У меня его нет.
– Конечно есть. У всех есть.
– Я не все. Даже если и есть, я его не помню.
– Почему? – она опирается на мотоцикл рядом со мной, ее взгляд пытливый, как у любопытного котенка.
– Потому что меня взяли в члены организации убийц в раннем подростковом возрасте. Все, что было до этого, как в тумане.
Она шумно сглатывает.
– Даже твоя семья?
– Даже моя семья. – В голове всплывают обрывки туманных воспоминаний – воспоминаний, уничтоженных «Омегой». – Я помню только, что мы были так бедны, что иногда я спал на улице. Думаю, моя мама, или мачеха, или кто там еще, была русской, поскольку всегда ругалась на этом языке. И у меня была кот. Рыжий бродячий кот, которого я взял под свое крыло и назвал «Апельсин», потому что, видимо, мне тогда не хватало воображения.
– Неужели ты никогда не пытался их найти?
– Нет.
Пару раз я думал об этом, но ответ всегда был: «Нахуй, нет». Что бы я сказал?
«Привет, мама. Привет, папа. Помнишь сына, о котором вы не позаботились и которого в итоге похитили? Так вот, сюрприз, ублюдки, я не умер, а стал убийцей. И я рад видеть вас снова, но, возможно, нам придется прервать это воссоединение, потому что я живу в долг из-за «Омеги»».
Все эти разговоры обо мне заставляют меня чертовски покрываться мурашками. Не то чтобы так и должно быть. Я уже давно смирился со своим прошлым, потому что принял «Преисподнюю» как обитель, где мне самое место. Но после ломки и разговора с этим гребаным Призраком я уже не так уверен.
Разговор об этом с Элоизой заставляет еще больше сомневаться в том, где мое место.
– Хватит обо мне, – я поворачиваюсь, чтобы она оказалась в поле моего зрения. – Расскажи о себе.
Она молчит, покусывая щеку.
– Сделка есть сделка, Элоиза.
Вздох вырывается из глубины ее тела, когда ее взгляд устремляется в море.
– Я прожила в этом доме всю свою жизнь с папой и мамой. Это был мой рай с самого детства. Потом мы потеряли моего дедушку. И хотя это разбило меня вдребезги, у меня все еще была мама.
– А как насчет твоего отца?
Она переводит взгляд в мою сторону.
– Он британец, как и ты.
– Ты не договариваешь, – я узнаю свой насмешливый тон и быстро продолжаю: – Полагаю, именно благодаря ему твой акцент не такой ужасный, как у остальных французов.
Она подталкивает меня.
– Ну, твой французский акцент тоже ужасен.
– Итак, о твоем отце...
– Он... – она делает паузу, явно взвешивая слова. – У мамы был бунтарский период в конце подросткового возраста, она сбежала в Англию и встретила отца. Через несколько месяцев мама вернулась жить к моему дедушке со мной в животе. Отец никогда не был рядом и навещал лишь раз в несколько месяцев. Потом, когда мне исполнилось пятнадцать, он больше не появлялся. Не думаю, что он когда-нибудь планирует вернуться.
Это сомнение. Надежда. Мать вашу. Она надеется, что он вернется? Когда-нибудь я должен исправить это предположение.
– Долгое время мы с мамой были вдвоем. Потом, в выпускном классе, у нее обнаружили рак мозга. Я выбрала сестринское дело, чтобы заботиться о ней. Семь лет мы боролись, – ее голос ломается, и Элоиза вытирает глаза – даже если слез нет. – Несмотря на неудачные операции и планы восстановления, мы боролись. Я должна была знать, что она хочет сдаться и провести все оставшееся время со мной в нашем доме, а не привязанной к больничным аппаратам и испытывающей боль. Я вела себя эгоистично. Не хотела провести с ней всего несколько недель. Я хотела прожить с ней всю жизнь, и поэтому подтолкнула ее к еще одной операции. Операцию, которую она не пережила. Вот и все, – она улыбается мне, и слеза скатывается по ее щеке в уголок рта. – Я убила свою мать.
– Нет, не ты. Это сделал рак, – я хочу заключить ее в объятия, но риск того, что она снова убежит, заставляет остановиться. – Поэтому ты хотела умереть?
– Почему ты говоришь об этом в прошедшем времени? – ее плечи напрягаются. – Я все еще хочу умереть.
– Я думал, ты сказала, что хочешь чувствовать себя живой.
Она складывает руки, постукивая ногой по грязи.
– Это невозможно для такой, как я. Будет лучше, если я просто умру.
– То есть проще. И трусливее.
Элоиза пристально смотрит на меня.
– Кто ты такой, черт возьми, чтобы судить меня?
– Я осуждаю твою гребаную ложь. Ты не хочешь умирать, медсестра Бетти.
– Я сказала, что хочу!
Через секунду я сжимаю ее затылок одной рукой. Другой сковываю ее запястья за спиной и тащу к краю обрыва.
Элоиза вскрикивает. Камешки вылетают из-под ее ног и падают в нескольких метрах, прежде чем встретиться с водой.
– Тогда позволь исполнить твое желание, – шепчу я ей на ухо. – Обычно я беру много за убийство, но твое исполню бесплатно. Считай это чертовой благотворительностью. Одного толчка достаточно, чтобы разбить твой череп об эти камни. Один толчок, и игра будет окончена.
По ее телу пробегает дрожь. Она дрожит в моих объятиях, ее лицо пылает румянцем. Широкие зеленые глаза не мигая смотрят на воду внизу.
Ебать меня в рот.
Неужели она действительно об этом думает?
Я не могу позволить ей умереть. Не сейчас, когда она наконец-то копается в себе.
Но вместо того, чтобы самому прервать это, мне нужно, чтобы именно она сделала этот шаг. Чтобы она приняла решение.
– Что же это будет, а? – я толкаю ее дальше, пока одна из ее ног не перевешивается через край. Ее шлепанцы падают в воду. – Как думаешь, сколько времени им понадобится, чтобы найти твое разложившееся тело в глуши?
– Нет! – кричит она, так резко поворачиваясь в моих руках, что я теряю равновесие и падаю назад. Грязь ударяет мне в спину, когда я тяну ее за собой.
Руки Элоизы обхватывают мою талию, лицо утопает в моей груди, а ноги зажаты между моими. И тут я чувствую их.
Слезы.
Я так чертовски поражен и горд ее мужеством, что внутри меня что-то щелкает.
Я кое-что знаю о мужестве, но даже закаленные мужчины в последние минуты жизни трусят, как гребаные киски.
Но эта женщина?
Эта крошечная, яростная женщина, цепляющаяся за меня изо всех сил?
Ей не до этого.
Она заставляет меня сомневаться в вещах, которые я считал само собой разумеющимися.
Я отрываю ее голову от своей груди и захватываю ее губы в яростный поцелуй.
Элоиза не единственная, кому нужно почувствовать себя живым. Я искал именно это ощущение, страсть, осознание того, что могу быть чем-то большим. И все это благодаря этой женщине в моих объятиях.
Она заставляет меня жаждать чего-то. Невозможных вещей.
Например, желание остаться в живых.
Глава 10
Ворон целует меня.
Его губы твердые и мягкие одновременно, затягивают словно океан в его же глазах. Я таю в его сильных объятиях, пока он захватывает мой рот.
Он грубый, страстный, нежный и требующий одновременно. Это должно быть неправильно. Он убийца, который только что пытался столкнуть меня с обрыва. И все же это так правильно.
Абсолютно правильно.
Весь ужас, который я испытывала несколько секунд назад, превращается в нечто незнакомое и... захватывающее. Мой желудок сжимается, и энергия пульсирует во мне.
Ворон дергает меня за волосы. Я задыхаюсь у него во рту, и он использует эту возможность, чтобы поглотить меня.
Он толкается в меня, грубо, беззастенчиво. Его твердость трется о внутреннюю поверхность моих бедер. Наша одежда – единственная преграда. Возбуждение бурлит в моих венах, даже когда я пытаюсь его подавить.
Oh la la (с фр. О, Боже).
Это ошибка. Я знаю, что это так. Но ошибки не должны быть такими страстными и возбуждающими.
Всю свою жизнь я полагала, что жить – значит работать и заботиться о маме. После ее смерти быть живой – значит дышать и существовать в мире живых.
И вот сейчас, когда Ворон уже до боли в губах притягивает меня к себе, в моей голове что-то щелкает. Жизнь – это нечто большее, чем просто дышать или существовать. Жизнь можно просто найти в таком поцелуе, как этот.
Его руки блуждают под моей футболкой. Кончики его пальцев обжигают мою кожу. Жар охватывает меня и оседает между ног. Мои руки сжимаются вокруг напряженных мышц его живота. Я не могу насытиться его прикосновениями или близостью с ним. Я знаю, что это неправильно, но что мне дала правильность?
Вопреки всякой логике, вопреки здравому смыслу, я утопаю в ощущениях, что бы это ни было. Меня не волнуют последствия, потому что впервые за долгое время я чувствую себя живой.
Живой... какое странное слово.
Ворон отстраняется, чтобы дать нам столь необходимый воздух. Прежде чем я успеваю перевести дыхание, он переворачивает меня на спину и оказывается сверху. Я задыхаюсь. Земля твердая, но все мое внимание приковано к мужчине, нависшему надо мной.
Суровые черты его лица отображают необъяснимые ощущения, пульсирующие в моем теле. Я не могу удержаться от восхищения татуировками на его шее и прикосновения к татуировкам на мощных бицепсах.
Ворон широко разводит мои ноги коленями и устраивается между ними. Внизу моего живота пульсирует и сжимается огромная пустота. Пустота, которую может заполнить только он. Голова плывет в хаосе эмоций. Похоть. Смятение. Страх.
Ничто не маскирует мои чувства. Ни оцепенение. Никакой трусости. Хотя какая-то часть меня призывает бежать прочь, что бы это ни было. Однако пронзительный ледяной взгляд Ворона удерживает меня на месте.
Я не хочу убегать от него. По крайней мере, не сейчас.
Поэтому я делаю смелый шаг, которого никогда в жизни не совершала: протягиваю руку, хватаю его за рубашку и снова прижимаюсь губами к его губам. Я хочу, чтобы он вдохнул в меня жизнь, потому что с тех пор, как мы познакомились, он делал это так хорошо. Его присутствие всегда нарушало мое равновесие.
В возбуждающей манере.
Горячий язык лижет мою ногу. Подождите. Ворон целует меня, так кто же лижет мою ногу?
Я разрываю поцелуй – как бы мне этого ни хотелось – и смотрю вниз. Шарлотта лижет мою икру, пытаясь привлечь внимание.
– Сраная собака, – Ворон откидывается назад и сужает глаза. – Какого хрена ты здесь делаешь, Чирио?
Я разражаюсь смехом, сажусь и беру Шарлотту на руки. Она скулит, и клянусь, будто смотрит на него.
– Чирио? – спрашиваю я.
– В нем меньше киски, чем в Шарлотте, – он делает паузу. – Что еще важнее, она что, только что отпихнула меня?
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки.
– Наверное, да.
– Ни хрена подобного, – он протягивает руку, чтобы забрать ее, но тут что-то вибрирует. Его телефон.
Он показывает пальцем на Шарлотту.
– Это еще не конец, Чирио.
Я не могу не улыбнуться, когда она в ответ пыхтит.
Даже Ворон выглядит немного забавным, но потом проверяет свой телефон, и выражение его лица становится мрачным. Он встает, черты лица темнеют, а осанка выпрямляется. Он больше не игривый Ворон, не сексуальный Ворон и даже не злой Ворон.
Его глаза больше не сверкают озорством. Они утратили блеск и стали мертвыми. Полностью лишенные всякого ощущения жизни.
Я смотрю в глаза убийцы. Того, кто даже не помнит ни своего имени, ни своей семьи, потому что все его существование вращалось вокруг того, чтобы обрывать жизни людей.
Даже если у него не было выбора, чтобы стать убийцей, он все равно им остается.
По позвоночнику пробегает холодок. Я осторожно встаю и прижимаю Шарлотту к груди, словно это поможет мне держаться от него подальше.
Не могу поверить, что не обратила внимание на убийственную сторону и поцеловала его с такой страстью.
Часть меня, глупая часть, не заботится об этом и сделала бы это снова, если бы ей дали шанс.
Эта часть – кретинка.
– Мы возвращаемся, – говорит Ворон отстраненным тоном, засовывает телефон в карман и садится на мотоцикл. Он смотрит вперед, даже не дожидаясь, пока я присоединюсь.
Я запихиваю Шарлотту в чехол для шлема и сажусь у него за спиной. Под нами оживает мотор, и мы выезжаем на дорогу. Его плечи напряжены, и я цепляюсь за них пальцами. Хотя все еще немного страшно ехать на этом ужасающем мотоцикле, я могу думать только о том, что изменило его настроение.
Теперь, когда думаю об этом, Ворон никогда не упоминал, кто стрелял в него в тот день. Почему он вообще оказался во Франции? Почему с ним случился тот припадок? Неужели из-за загадочного препарата в его крови?
Бесчисленные вопросы и ни одного ответа.
Ворон не глушит мотор, как только мы оказываемся перед домом. Он смотрит вдаль, ожидая, пока я слезу. Я стою рядом с его мотоциклом, но вопросы, которые я хочу задать, не звучат. Или, скорее, Ворон не дает мне шанса что-либо спросить.
Он говорит:
– Позже, – и выезжает из ворот, направляясь по дороге в город.
Опустив плечи, я несу Шарлотту внутрь, а в голове крутится миллион вопросов. Самый главный из них: что за человек этот Ворон?
Странно, как сильно хочу знать о нем все. Если бы только я могла нажимать на его кнопки, как он на мои.
Но почему я хочу нажимать на его кнопки?
Вместо того чтобы размышлять об этом, я решаю быть полезной. Я смотрю на свой дом, дом моих предков, семейную ценность.
Пришло время что-то с ним сделать.
***
После уборки всего первого этажа в моих жилах пульсирует прилив новых сил. Я стою на пороге, глядя на сверкающие шкафы и не такие уж обшарпанные стены. Но некоторые обои нужно переклеить. В кои-то веки папина фотография не смотрит на грязное помещение. Его маленькая улыбка обращена к приличной, чистой комнате для приема посетителей.
Я вытираю пот со лба и руки о фартук. Мой взгляд переходит на фотографии папы, мамы и меня. Когда их не стало, я подумала, что не хочу больше жить.
Ворон доказал – я не хочу умирать. Неудивительно, что я всегда не решалась покончить с собой. Именно оцепенение подтолкнуло к темным мыслям и полной капитуляции.
Я достаточно сильна, чтобы что-то с этим сделать. На этот раз я не позволю, чтобы с моим домом что-то случилось. На этот раз сделаю так, чтобы папа и мама гордились мной. Потому что на этот раз буду всеми силами защищать то, что они мне оставили.
Я подхожу к банке, достаю несколько листов бумаги и пишу.
«Я убралась в доме».
«Я решила попробовать быть живой».
«У меня был первый настоящий поцелуй, и он оказался гораздо более захватывающим, чем я могла себе представить».
Последняя запись заставляет закусить внутреннюю сторону щеки, когда я кладу сложенные бумажки в банку.
Мои пальцы болят после того, как я закончила уборку на кухне и починила несколько сломанных деревянных шкафов. Когда я даю Шарлотте еду, из меня вырывается настоящий зевок.
Ого. Прошла целая вечность с тех пор, как я зевала. Проверяю время. Полдень. Моя смена. Я вздыхаю. Никакого отдыха не светит.
Приняв душ, я беру ключи и выхожу на улицу. Я стою у ворот, вглядываясь вдаль. Ни мотоцикла, ни Ворона не видно.
Мое сердце сжимается, и это беспокоит меня больше, чем я хочу признаться.
Я качаю головой и сажусь в машину. Почему это должно меня беспокоить? Ворон – просто незнакомец. Никто.
Даже когда я говорю себе это, то не могу удержаться от того, чтобы сосредоточиться на обочинах дороги и поискать его хотя бы взглядом. Когда он не появляется, беспокойство в груди почти душит меня.
Это ощущение не покидает даже тогда, когда я совершаю обход в больнице или слушаю Селин, рассказывающую о своей дочери.
Вернулся ли уже Ворон? Все ли в порядке?
Уф. Серьезно, что, черт возьми, со мной происходит?
Ворон – убийца. Он пытался убить меня – даже если в глубине души я знаю наверняка, он это сделал, чтобы довести меня до предела. У него хорошо получается доводить людей до предела. Но это не меняет его сущности. Какой он есть.
Нужно перестать думать о нем. Однажды он уедет, и я снова останусь одна.
Эта мысль осколком вонзается мне прямо в грудь.
– Ты слушаешь, Элоиза?
Мое внимание возвращается к Селин. Я даже не сосредоточилась на ее словах.
– Mais oui (с фр. Ну да), – я улыбаюсь.
– Mais non (с фр. Ну нет), – она тыкает в меня карандашом, когда мы сидим рядом друг с другом в комнате для вызова. В кои-то веки она не спит. К счастью для нее, сегодня не так много работы.
– Я говорила... – Селин откидывает со лба непокорные рыжие пряди и придвигается ближе, словно желая поделиться национальным секретом Франции. – Образец крови, который доктор Бернар отправил в лабораторию в Париже, исчез. Comme l’air (с фр. Растворился будто в воздухе).
Мои плечи напрягаются. Образец крови Ворона. Наркотик в его организме.
– Как?
– Я не знаю, – Селин, похоже, глубоко задумалась. – Что еще более странно, так это то, что образец крови в нашей лаборатории тоже исчез. Нет никаких следов, чтобы исследовать этот препарат.
Merde (с фр. Дерьмо).
Это сделал Ворон? Но он никогда не уезжал из Париж, по крайней мере с тех пор, как стал жить со мной. Как будто кто-то следит за тем, чтобы о препарате не было никакой информации.
Может, поэтому выражение лица Ворона резко изменилось после получения сообщения?
Я качаю головой. Эти вопросы сведут меня с ума. Я оставляю Селин, чтобы выпить кофе в больничном кафетерии. Кофе не очень вкусный, но это хоть что-то, что может отвлечь от всех этих хаотичных мыслей.
В это время суток кафетерий пуст. Лишь несколько стажеров столпились вокруг стола в задней части, пытаясь бороться со сном, потребляя большое количество кофеина. Когда я иду налить себе кофе, в меня врезается широкая фигура. В плечах вспыхивает боль.
Он одет в толстовку с капюшоном, лицо скрыто тенью. Никаких черт не видно.
– У меня есть для вас один совет, – говорит он с идеальным британским акцентом, проходя мимо меня. Голос такой знакомый, но я не могу его определить. – Бегите.
