Текст книги "Крик Ворона (ЛП)"
Автор книги: Рина Кент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Глава 5
Я кое-что знаю о смерти. Это само собой разумеющееся, когда растешь ее порождением. Когда я дышал только кровью с тех пор, как попал в «Преисподнюю».
Само собой разумеется, что подданные смерти не боятся ее. Даже когда я понял, что «Омега» разрушает мои клетки с каждым вдохом.
Когда придет время для смерти, я умру.
В нашей работе это само собой разумеющееся. Лишь немногие доживают до седых волос.
Но эта женщина?
Эта крошечная, но могучая медсестра Бетти?
Что, черт возьми, она знает о смерти, чтобы принять ее так легко, так покорно, без всякой ебучей борьбы?
Не один раз, а, черт возьми, дважды.
Она играет на струнах смерти, как будто он старый друг. И, ебать, если это не сводит меня с ума.
Я просто не мог нажать на курок, не зная, какого черта французская кукла играет с порождением смерти.
Медсестра Бетти смотрит на меня со своего места у кровати. Или, скорее, она сверлит взглядом. Полный пиздец. Ее кулаки сжимаются по бокам, а щеки краснеют после всплеска ругательств.
Она выглядит чертовски очаровательно.
Никогда не думал, что скажу такое о живом существе – не считая кошек.
Вот только в ночной рубашке, которую она надела, нет ничего восхитительного. Тонкая ткань обрисовывает ее скромные изгибы и полную бледную грудь. И теперь У меня начинает вставать.
Блять.
– Ты бредишь, если думаешь, что я сдам тебе свою жилплощадь! – ее голос напрягается от того, как сильно она пытается кричать, что означает, она не привыкла орать. Не с таким мягким диапазоном.
Я спрыгиваю с кровати, и та скрипит в знак протеста. Рана горит, но я сдерживаю боль. Пока иду к ней, взгляд медсестры Бетти следит за каждым моим движением, но она не вздрагивает и не выказывает никаких признаков страха.
Чтоб мне провалиться.
Она действительно не боится меня.
Это... странно. За исключением членов «Нулевой команды» и Аида, все меня боятся. Так или иначе.
Я возвышаюсь над ее крошечной фигуркой. Жалкое подобие ночной рубашки дразнит меня V-образным вырезом между ее кремовыми грудями. Приходится приложить усилия, чтобы сфокусироваться на ее лице.
– С чего ты взяла, что у тебя есть выбор, медсестра Бетти?
Хотя я не думал, что это возможно, ее щеки краснеют еще больше. Она тянется к телефону на тумбочке и прижимает его к груди.
– Я позвоню в полицию!
Она действительно очаровательна – и сексуальна. Что не должно быть правильным сочетанием. Но, как уже сказал, я живу ради странностей.
Я улыбаюсь, несмотря на это, и мой голос звучит хрипло:
– Конечно не вызовешь.
– Конечно, вызову. И что ты с этим сделаешь? – ее губы приподнялись в коварной ухмылке. – Убьешь меня?
Маленькая чертова ведьма.
Я наклоняюсь ближе и вдыхаю приторный цветочный аромат. Сирень или какое-то яблочное дерьмо, которое не должно ничего значить, но в нем есть что-то уникальное. Что-то, что пахнет ею, и это ухудшает состояние моих брюк.
– Ты бы этого хотела, не так ли?
Только я не думаю, что она действительно хочет умереть. Возможно, это связано с апатией, которая живет в ее глазах. Апатия, которая полностью исчезла, когда я отказался ее убить.
Дважды.
Она умеет злиться и умеет делать это хорошо. Вот только задыхается она под поверхностью. Интересно, что заставило ее запереть все внутри. Не то чтобы меня это волновало.
Ее губы сжались в линию.
– Или уходи, или я вызову полицию.
Я протягиваю руку к телефону, но она прижимает его к заметной линии между грудями.
Мило, она думает, что этот жест остановит меня.
Я ныряю внутрь. Мои пальцы касаются кожи ее грудей. Мать твою. Они мягче, чем кажутся. Меня так и тянет обхватить их. Посмотреть, как они ложатся в мои ладони.
Медсестра Бетти задыхается, позволяя телефону упасть в мою руку, и отпрыгивает назад. Она скрещивает ладони на груди, щеки становятся пунцовыми. Не знаю, от гнева это или от чего-то другого.
– Я... – она сглатывает и показывает на меня пальцем. – Я найду способ донести на тебя.
– Нет, не найдешь. – Я кручу телефон между пальцами. – Вот как всё будет. Я арендую второй этаж на некоторое время. Ты не потревожишь меня и не произнесешь ни слова обо мне. В обмен я заплачу тебе несколько тысяч за аренду.
Она недовольно хмыкнула, сложив руки.
– Почему ты думаешь, что я не донесу на тебя?
– Потому что, если ты это сделаешь... – я продвигаюсь вперед, пока не вдыхаю ее сладкий, кружащий голову аромат. Мой голос понижается: – Я сожгу все это место дотла.
Она вздрагивает, как будто я дал ей пощечину. Миниатюрные черты лица искажаются от буйства эмоций: ненависть, печаль, гнев. Все, что способно вытеснить оцепенение прямо из этих огромных зеленых врат. Эти глаза должны быть живыми. Несправедливо, что они оказались рядом со смертью.
Не то чтобы это было мое гребаное дело, жива она или умерла. Моя работа – не обращать на это внимания.
– Ты... ты... не стал бы, – шепчет она, этот звук преследовал меня. Напуганная.
– Испытай. Меня. – Я подчеркиваю каждое слово.
Я не пропустил семейные фотографии у входа и огромную архитектурную справку о том, что человек на старой фотографии построил это место. Судя по возрасту, ее дед. А значит, этот готический особняк имеет для нее эмоциональную ценность. В ее апатичном состоянии было мало шансов, что ее что-то волнует, но приятно знать, что есть слабое место, которое можно исследовать.
– Или еще лучше, – продолжаю я. – Я взорву его. – Я наклоняюсь и бормочу ей на ухо: – Бум.
Взрывы – это стиль Шторма, а не мой. Но не помешает пригрозить ей.
Она отшатывается от меня, ее поза напряжена. С ее губ срывается серия французских ругательств. Что-то про то, что я больной ублюдок и бла-блять-бла.
Я прерываю ее, приложив палец к губам:
– Что я говорил о ругательствах на твоем слабом французском, медсестра Бетти?
Прежде чем успеваю это осознать, она делает то, на что я никогда бы не подумал, что такая крошка, как она, способна.
Она кусает мой палец. Сильно. Как бешеная собака, которая хочет переломать кости. Зелень ее глаз совсем не мертвая. Она пылает от кипящей ярости.
Ебаный ад.
Я отталкиваю ее, чтобы спасти свой окровавленный палец. И вот. Он уже покрыт кровью.
– Прекрати называть меня медсестрой Бетти! – она сплевывает кровь – мою гребаную кровь – на деревянный пол. – Меня зовут Элоиза, а не медсестра Бетти, ублюдок!
Я смотрю между моим пострадавшим пальцем и ее окровавленным ртом. Мои губы приоткрываются, не в силах поверить, что она это сделала. Меня, Ворона, одного из самых известных убийц «Нулевой команды», одного из основателей «Преисподней», укусила французская кукла.
– Ты маленькая...
– Заплати мне вперед, – она прерывает меня, расправляя плечи и постукивая ногой по полу.
– Что?
– Я сказала, чтобы ты заплатил мне сейчас. Откуда мне знать, если ты исчезнешь посреди ночи?
Ей повезло, что я не бью ее головой о столбик кровати, а она просит денег?
Я смеюсь, звук долгий и невеселый. Элоиза остается невозмутимой. По-прежнему постукивает ногой, ожидая оплаты.
Она – нечто. Что-то такое чертовски раздражающее и в то же время такое очаровательное.
Опять же, странное сочетание.
Но это хорошо. Я получаю то, что хочу, остановившись в самом безопасном месте в этом городе. Я потянулся к заднему карману. Постукивание ее ноги прекращается. Она пожевала внутреннюю сторону щек, глаза немного расширились.
Когда достаю телефон, ее плечи сгорблены. Неужели она думала, что я достану пистолет?
– Дай номер своего банковского счета. – Я могу остаться бесплатно, даже похитить ее в ее собственности. Но это будет хлопотно, особенно с этим чертовым пистолетом. Кроме того, у меня много денег благодаря контрактам на убийства. На что мне их тратить?
Кроме мотоцикла, я использую их только на предметы первой необходимости. Никогда не понимал, зачем они нужны. А вот Аид и его подпольные партнеры понимают. Он построил «Преисподнюю», чтобы получать деньги и забирать большой процент от наших контрактов на убийства.
После того как она ввела свой номер, я перевел несколько тысяч евро со своего счета в швейцарском банке. Этого должно хватить как минимум на три месяца аренды. Не то чтобы я планировал задержаться здесь больше чем на неделю.
Шторм или Призрак быстро вытащат меня отсюда.
Как только я показываю ей сообщение с подтверждением, медсестра Бетти – она же Элоиза – подталкивает меня к двери.
– Твой этаж – тот, что выше. Если только не собираешься подниматься по лестнице, чтобы выйти, не ступай больше на мой этаж.
Дверь захлопывается у меня перед носом.
Маленькая чертова ведьма.
Теперь я знаю, каково, когда меня никто не боится. Это чертовски раздражает.
Возможно, мне стоит продемонстрировать настоящий страх. Поставить ее на место. Не успеваю обдумать эту идею, как дверь распахивается. Меня снова встречают разгоряченные крошечные черты лица.
– Где Шарлотта? – требует она.
– Шар-что?
– Моя собака!
Должно быть, она говорит о том пушистике, который чуть не откусил мне пальцы на ногах. Какова собака, такова и хозяйка.
– Если ты что-то сделал с ней.... – Элоиза бросает фразу, как будто это должно передать угрозу.
Как будто она может угрожать мне.
– Что ты сделаешь? – я врываюсь в ее личное пространство, пока ее дыхание не сбивается. – Продолжишь то, что начала с моим пальцем?
Она смотрит на меня своими завораживающими глазами, и я просто не могу отвести взгляд. Я словно попал в паутину, которую сам же и создал. Монстр, которого я только что выпустил из клетки.
Это чудовище оказалось в облике самой красивой и интригующей женщины, на которую я когда-либо смотрел.
Скулеж прерывает момент. Элоиза качает головой и бежит к источнику звука – вниз по лестнице, где я запер собаку в шкафу.
Я не могу оторвать взгляда от мягкого покачивания бедер Элоизы или от того, как эта тонкая ночнушка облегает ее талию. Ткань топорщится, открывая восхитительные стройные ноги.
– Иди наверх! – бросает она через плечо, спускаясь по лестнице, дерево которой скрипит при каждом шаге. – Больше не показывайся на этом этаже.
Лучший способ заставить меня что-то сделать – это попросить меня этого не делать.
Я знаю кое-что о неприятностях. За всю свою профессиональную карьеру я пережил их бесчисленное множество. Последней была пуля.
Но эта женщина?
Эта крошечная, могучая штучка? У меня есть предчувствие, что она будет самой страшной неприятностью, в которую я когда-либо попадал.
***
Я устраиваюсь в комнате прямо над скалистым обрывом моря. Удивительно, но постоянные удары волн о берег не так раздражают, как я думал. Кроме того, это удачное расположение с точки зрения безопасности. Если кто-то попытается взобраться на утес, ему понадобится много времени – и удача, чтобы спастись от обрушивающихся волн.
Из-за пыли через стекла окон проникает не так много света. Я закрываю окно темно-коричневыми шторами. Риск снайперов. Хотя на этих тонких ветках трудно найти хорошую позицию. На деревья практически невозможно забраться, неся на себе снайперское снаряжение.
Тот, кто строил этот особняк, наверняка выбрал первоклассное защищенное место.
И все же мне нужно обшарить прилегающий лес и расставить несколько ловушек. С учетом ранения мне нужна любая возможность остаться в живых.
Я снимаю рубашку и осматриваю рану под марлей. Она уже не горит так сильно, как раньше. Такая боль едва заметна для таких, как я.
Однако боль другого рода пробивает себе дорогу к моей голове. Скоро мне будет хуже, чем парализованному человеку, поэтому нужно действовать быстро.
Бросив футболку на стул, я сажусь на кровать и набираю номер Пола. Он был моим связным, когда я приехал во Францию. Его единственной задачей было доставить меня в страну, поэтому он понятия не имел о моей миссии. Однако я надеюсь, что у него есть хоть какие-то сведения о предателе.
Голосовая почта.
Снова.
Блядь.
Придется навестить его в трущобах. Если он имеет к этому отношение, то награжу его картой Джокера.
Всякий раз, когда кто-то из нас хочет поиграть с мишенью, он кладет на нее карту с Джокером. Тот, кто заберет карту, становится победителем и может играть с мишенью любым удобным для него способом.
Если Пол будет связан с предателем, я приклею эту чертову карточку ему на лоб.
Пульсация начинается в затылке и с ужасающей силой простреливает спереди. Я стону, стиснув зубы. Опираясь на старинный столбик кровати, я, пошатываясь, поднимаюсь на ноги.
Лежачее положение всегда усугубляет симптомы.
В груди щемит, и это гораздо хуже, чем если бы в меня выстрелили. Или напали с гребаным топором.
Я отшатываюсь назад, ударяясь о что-то деревянное. Ящики распахиваются от силы моего падения. Картины и книги рассыпаются по полу.
Не в силах остановить боль, я следую за ними. Мое тело шлепается на твердый деревянный пол, покрытый тонким ковром. Со лба капает пот, а тело сотрясает дрожь.
Пальцы сводит судорогой. Это плохо. Это может означать, что скоро начнется припадок.
Мой размытый, дезориентированный взгляд падает на вещевой мешок. На «Омегу». Мое спасение и мое проклятие. Один укол, и все закончится. Больше никаких ежедневных страданий.
Я все равно умру, так какая разница, «Омега» это сделает или вражеская пуля?
Но тут в голову лезут мысли, которые мешали делать уколы весь этот месяц.
Один укол – и я превращусь в бездумную машину, созданную только для того, чтобы убивать.
Один укол – и я начну забывать, кто такой, в своем слепом поиске крови.
Один укол – и я превращусь в человека, который чувствует себя живым только тогда, когда забирает жизни.
Больше нет.
Я держу голову, сосредоточившись на застиранном ковре. Все силы уходят на то, чтобы перевести тело в сидячее положение, спиной к кровати. Это лучшая альтернатива, чем лежать.
Еще несколько минут, и симптомы исчезнут. По крайней мере, приступ пройдет. Боль гораздо менее интенсивна, чем, когда я только перестал делать уколы. Кроме того, пулевое ранение мешает моим болевым рецепторам. Это хуже, чем должно быть.
Мой взгляд падает на разбросанные по полу фотографии. Губы разъезжаются. Мучительная боль почти отходит на задний план.
Почти.
Детская версия медсестры Бетти – или Элоизы, или как там ее, мать ее, зовут – держит за руку пожилого мужчину и широко улыбается в камеру. Этот мужчина – не ее дедушка. О. Абсолютно, блядь, точно нет.
Я бы не забыл это лицо, даже если бы это означало мою смерть.
Этот человек, который улыбается Элоизе так, будто у него есть чертово сердце, – один из основателей «Преисподней». Человек, который вводил нам «Омегу», пока не умерла большая часть «Нулевой команды».
Доктор, мать его, Джонсон.
Теперь его дочь в моей власти.
Громкий стук пробуждает ото сна. Или из имитации сна – той фазы, когда глаза закрыты, но все еще чувствую и слышу все вокруг.
Я сажусь в кровати и прижимаю к груди пухлое тельце Шарлотты. Она поскуливает, но продолжает дремать, как ни в чем не бывало.
Мое внимание устремляется к потолку, как будто он волшебным образом может стать прозрачным.
Что бы я ни сделала сегодня, это была плохая идея. Кто, черт возьми, сдает свой дом потенциальному убийце?
Я даже не знаю его имени.
Но на кону папин дом. Я не могу просто позволить этому человеку разрушить его. Судя по тому, как он сбежал из больницы, практически в бреду от лихорадки, я не сомневаюсь, что он выполнит свою угрозу.
Не хотелось бы об этом узнавать.
К тому же, что я теряю?
Он уже заплатил мне. Я могу начать расплачиваться с долгами. Если он передумает и убьет меня, так тому и быть. У меня нет никаких причин цепляться за жизнь, кроме папиного дома.
Близких родственников тоже нет.
Кроме отца, который, возможно, уже мертв. Не то чтобы меня это волновало. Этот ублюдок никогда не был мне отцом.
Oh, merde (с фр. Ох, дерьмо).
Отец!
Все вещи моего отца на втором этаже. Как я могла забыть об этом?
Я вскакиваю с кровати, и крошечное тельце Шарлотты с шумом выскальзывает из моих рук на кровать. Я запихиваю ноги в тапочки и накидываю халат, спотыкаясь, выхожу из комнаты и поднимаюсь по лестнице.
Никто не должен знать о моем отце, особенно безымянный незнакомец.
Задыхаясь, я останавливаюсь перед дверью второй спальни и стучу.
Ответа нет.
Я пытаюсь снова, уже громче.
Меня встречает еще более оглушительная тишина.
Странно. Несколько минут назад раздавался стук. Наверняка он внутри.
Аккуратно я открываю дверь. Она слегка скрипит в знак протеста. Через приоткрытую дверь виднеется темная комната.
Я замираю на пороге, пытаясь разглядеть хоть какие-то очертания.
– Эй?
Ответа нет. Вместо этого до меня доносится приятный запах кожи. Что он делает? Играет в прятки или что-то еще?
Я вслепую тянусь к стене справа, пока не нажимаю на выключатель.
Комната заливается желтым светом. В поле зрения попадает полуголый мужчина. Он сгорбился возле кровати. Его крупные мускулы выставлены на всеобщее обозрение. По подтянутому животу расплываются замысловатые татуировки в виде птиц.
Губы стиснуты от боли, он сжимает голову обеими руками, словно пытаясь остановить ее взрыв. Между бровей образовалась болезненная складка. На лбу выступает пот, смачивая светлые пряди и стекая по правой щеке.
– Что случилось? – я осторожно придвигаюсь к нему. Один нерешительный шаг за другим. Когда он не реагирует, я приседаю рядом с ним.
Из глубины его горла доносится тихий звук. Что-то среднее между хныканьем и стоном.
Этот звук притягивает меня ближе, будто мотылька на огонь. Боль и страдание, написанные на его лице, тревожно напоминают мамины. Даже когда она пыталась скрыть от меня свою боль, чтобы позволить мне греться в глупой надежде, которую я сама себе нарисовала. В глубине души я осознавала, что ей осталось недолго, но предпочитала не замечать этого.
Я качаю головой и сосредотачиваюсь на английском пациенте.
Моя рука автоматически тянется проверить его рану. Я не вижу безымянного незнакомца, беглеца или даже убийцу. Я вижу человека, которому больно. Моя жизнь может ничего не значить, но жизни других людей – это совсем другая история.
Я никогда не брошу человека в беде, если можно помочь. Каким бы чудовищем он ни был.
Мои пальцы обхватывают его запястье, чтобы проверить пульс. Он учащен. Я снимаю повязку. Ожидаю инфекцию – возможную причину его бреда, – но рана чистая.
Странно.
Мужчина все еще хнычет – низкий призрачный звук, который вскоре переходит в глубокое горловое рычание. Первобытный, звериный и с такой болью.
Он мечется на месте, плечи вздрагивают, пока не упираются в кровать с грубой силой, и я инстинктивно отталкиваю его. Мы не имеем права прикасаться к пациенту во время припадка, если только не можем с ним справиться. Чтобы усмирить этого английского пациента, потребуется несколько медбратьев.
Во рту у меня пересохло, пока я наблюдала за тем, как этот крупный мужчина, похоже, одержимый демонами, раскачивается вправо и влево. Вены на его бицепсах и жесткие мышцы сокращаются при каждом движении. Замысловатые мелкие татуировки блестят от пота. Затем я бросаю взгляд на большую татуировку, покрывающую его спину. Клюв птицы раскрыт в широком крике, выпуская бесчисленное множество маленьких птичек. Звука нет, но рисунок настолько яркий, что я почти слышу этот пронзительный крик.
Ворон.
Татуировка темнеет вместе с изгибами тела мужчины. Тени становятся такими же жуткими, как и сам незнакомец.
Как раз в тот момент, когда я думаю о том, чтобы вызвать скорую – и, возможно, раскрыть его, что означает взорвать мой дом, – припадок стихает.
Он остается совершенно неподвижным, если не считать подергивающихся пальцев и тяжелого дыхания. Его глаза остаются закрытыми, но лицо окутано плащом умиротворения, как будто и не было припадка.
– Эй... – говорю я, неуверенно протягивая руку, чтобы встряхнуть его. – Ты в порядке?
В тот момент, когда мои пальцы соприкасаются с его плечом, большая рука обхватывает мое запястье, и все тело дергается вперед.
Я вскрикиваю, глаза закрываются. Мои руки тянутся, чтобы ухватиться за что-нибудь для равновесия. В итоге я ухватилась за что-то теплое.
Что за...?
Мои веки медленно приоткрываются, и на меня смотрят самые сексуальные глаза, которые я когда-либо видела в своей жизни. Я сижу у него на коленях, ноги по обе стороны от его твердых бедер, а обе руки лежат на его голых плечах – немного в стороне от заживающей раны. Мой халат сбился, а ночная рубашка задралась до середины бедер.
Пульс учащается от близости и от того, насколько крошечной я себя чувствую по сравнению с его размерами. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки. Никогда раньше не была так близко к мужчине.
Как олень, попавший в свет фар, я просто смотрю в ледяные голубые глаза, которые никогда не должны были появиться в моей жизни. Или в моем доме. Или вообще где-либо рядом со мной.
Вместо смерти, которую они обещали, в них светится нечто совершенно иное. Зловещее обещание. Темное путешествие. Вместо безопасного оцепенения, которое я обязана чувствовать, в моих ушах отдается сердцебиение, вызывая дрожь по позвоночнику.
Впервые за целую вечность оцепенение не захватывает все вокруг. Что-то царапает его поверхность. Что-то дикое, неизведанное и... возбуждающее.
Возбуждающее.
Oh la la (с фр. О Боже). Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз испытывала такое чувство. Что вообще значит «возбуждение»?
Полагаю, это связано с мурашками, ползущими по моим конечностям.
– Нарушаешь свое собственное правило, не так ли? – он говорит с завораживающим британским акцентом. Наклоняя голову в сторону, он приближает нос к пульсирующей жилке на моей шее. Мужчина вдыхает меня в течение нескольких секунд, пока не возникает чертова уверенность, что мое сердце выпрыгнет из горла.
– А? – через несколько секунд удается хоть что-то, потому что, видимо, я стала немой.
– Ты запретила ходить на свой этаж, так что же делаешь на моем?
Хороший вопрос. Для чего я вообще сюда пришла?
Было что-то срочное, потом у него случился припадок, потом он дотронулся до меня, а потом... ничего. И все. Все сразу.
Его пальцы скользят по моим ключицам, легкие, чувственные, едва касаясь. Я подавляю вздох, когда по всему телу пробегает дрожь.
Сочетание запаха его кожи, его твердой груди, прижимающейся к моей ноющей тяжелой груди, и его мускулистых рук, обхватывающих меня, – это уже слишком. Добавьте к этому его прикосновения, и моя кожа оживает под его кончиками пальцев.
Желание отдаться этому чужому ощущению настолько сильно, что я не в состоянии уловить ни одной мысли, кроме этой.
Как будто я ждала этого момента целую жизнь. Как будто ждала, что он воспламенит то, что таилось внутри меня.
Что, черт возьми, со мной происходит?
То, что происходит в моем теле, не должно возникать. Особенно с беглецом, о котором я не имею ни малейшего представления.
Это неправильно. Абсолютно неправильно. Я хочу вернуть то знакомое оцепенение.
– Отпусти меня. – Я толкаю его в грудь, но что-то подсказывает мне, что жест получился слабым, как и мой голос.
– Повтори это еще раз, только серьезно, – он понижает голос до вызывающего дрожь хрипа.
Его большая рука крепко сжимает мой затылок, пока моя голова не откидывается назад. В животе все переворачивается. От хорошего. От странного.
От волнующего.
Горячие губы находят точку пульса на моей шее. От прикосновения по моему телу пробегает дрожь. Глубокий стон наполняет воздух. К своему ужасу, я понимаю, что это мой собственный.
Мои бедра плотно обхватывают его талию, желая получить трение или что-то еще.
Что угодно, лишь бы погасить жжение, охватившее меня.
Англичанин присасывается к чувствительному месту на моей шее, слегка покусывая. Мой живот сводит от нетерпения.
Глаза закатываются к затылку, требуя еще больше, что бы ни происходило. Несмотря на свое странное состояние, я различаю наши с отцом фотографии, разбросанные по полу.
Отец.
Одна только мысль об этом словно обдает меня ледяной водой.
Я пытаюсь оттолкнуть незнакомца. Он крепче прижимает меня к себе. Я кусаю его за руку. Сильно.
В итоге он сам отталкивает меня. Ледяной взгляд его глаз падает на меня с выражением абсолютного раздражения.
– Какого хуя ты кусаешься?
Я встаю на нетвердые ноги. Дыхание прерывистое. Место на моей шее, где он сосал, все еще горячее и покалывает.
Я поворачиваюсь к нему спиной и разглаживаю свой сбившийся халат. Затем наклоняюсь, чтобы поднять фотографии и альбомы. Стыд и смущение обжигают мои щеки. Если бы не отцовские снимки, неужели я позволила бы этому незнакомцу овладеть мною?
Хуже того, я хотела, чтобы он овладел мной.
Merde (с фр. Дерьмо).
Мне нужна серьезная консультация.
И множество.
Я виню гормоны и то, что чертовски долго была одна. В этом есть смысл.
Возможно, нужно больше гулять и перестать быть такой затворницей.
– Это твой отец?
Глубокий голос сзади напугал меня до смерти. Я знала, что он все еще там, но не предполагала, на сколько он близок, что его тепло разливается по моей спине.
– Это не твое дело. – Я обернулась, прижимая фотографии к груди.
У каждой семьи есть свой секрет. У моей – отец.
– Вообще-то, мое дело, поскольку теперь это моя комната. – Мужчина подходит ближе. При движении он не издает ни звука, что так противоречит его внушительному телосложению. Ловкий. Сильный. Скрытный. Все, чем должен быть убийца.
И я растаяла в его объятиях, как идиотка.
Он продолжает приближаться ко мне, и я не могу не сделать шаг назад. Я в порядке, пока он не прикасается ко мне. Я ни за что не останусь в этом неизвестном, пугающем состоянии.
Но и возбужденном. Ты забыла про возбуждение.
Я стряхиваю его голос, когда он наконец останавливается, но не раньше, чем врывается в мое личное пространство. Если это тактика, чтобы запугать меня, то она работает. Его запах и рост ошеломляют меня. Я отнюдь не маленькая; я всегда была самой высокой среди своих коллег-женщин, но его размеры и рост заставляют почувствовать себя такой малюткой. Все мои усилия уходят на то, чтобы перестать любоваться его грудью и татуировками и сосредоточиться на его лице. Эти непокорные светлые пряди так и просятся в руки.
Я прочищаю горло:
– Часто ли у тебя бывают приступы?
– Это не твое дело, – он отвечает ухмылкой, которую хочется стереть с лица.
Он меня раздражает.
– Если живешь под моей крышей, мистер... – я нахмурилась. – Как тебя зовут?
– Ворон.
Как у него на спине. Я постукиваю ногой по полу.
– Это не имя.
– Для меня – да. – Он указывает на дверь. – Если закончила допрашивать меня, то уходи.
Раздражение мгновенно выплывает на поверхность. Почему он всегда знает, на какие кнопки нажимать? Я не знаю, как перестать его провоцировать.
Поэтому обхожу его, прижимая к груди фотографии отца, и намеренно задеваю его больное плечо.
– Не то чтобы я хотела оставаться рядом с тобой.
Он сжимает мою руку, вынуждая остановиться. Ощущения, возникшие ранее, снова дают о себе знать. Горячее дыхание щекочет мне ухо, когда он наклоняется ко мне, чтобы прошептать:
– Похоже, ты не думала об этом, когда стонала в моих объятиях.
Мои глаза расширяются. Тысячи возражений застревают у меня в горле, но ни одно из них не выходит наружу. Я благодарна судьбе, потому что первой реакцией была бы болтовня.
Я вырываю руку и делаю то, что делает любой здравомыслящий человек – бегу.
И не останавливаюсь, пока не добегаю до своей комнаты и не запираюсь там.
Мало того, что сердце снова грозит покинуть грудную клетку, так еще и щеки чуть не взрываются от жара. И мое тело, мое чертово тело, жаждет вернуться к нему. Снова испытать эти греховные ощущения.
Oh la la (с фр. О, Боже).
Возможно, я многое потеряла после смерти мамы, но, по крайней мере, было оцепенение, которое защищало меня. Замок. Крепость.
Только вокруг Ворона эти стены кажутся бессмысленными.
Это пугает и завораживает меня до чертиков.
