Текст книги "Странствие за Фарадоунами (ЛП)"

ГЛАВА XIV

Животные не спешили возвращаться домой. Вместо того они неторопливо прогуливались под звездами, и казалось, дорога будет длиться вечно. Все чувствовали: ночь полна волшебства и создана именно для них. Ветра почти не было; напротив, воздух стоял неподвижно, и с ночного неба – такого темно-синего, что оно казалось почти черным, – светила луна. Ее свет отражался от белых полей, и если бы не тени под изгородями и деревьями, темневшими на фоне снега, словно молчаливые стражи ночи, везде было бы светло как днем. Печаль, охватившая Бет, когда она покинула дом, начала развеиваться по мере того, как девочка погружалась в такой для нее новый, словно она только что родилась, мир. Она и раньше выходила ночью в поля, но, должно быть, с закрытыми глазами, потому что все теперь выглядело не так. Раньше Бет была по другую сторону; теперь же она – на этой, на их стороне, стороне барсука, совы и всех прочих диких созданий. Уже не сторонний наблюдатель – теперь она была участницей, глядящей на их мир изнутри. Наб, видя удивление и счастье в ее глазах, когда она оглядывалась в ночи вокруг, и сам словно все видел заново, и ее радость передавалась ему.

Они частенько останавливались, и девочка наклонялась, чтобы погладить Брока и зарыться лицом в мех на его шее – именно так, как тот любил. Потом она охватывала его голову, вглядывалась в барсука – глаза в глаза – и разговаривала с ним на своем странном языке голосом, наполненным музыкальностью и добротой. После этого она поднималась и глядела на сидящего на ветке Уорригала, филин же долго смотрел не моргая своими большими круглыми глазами на нее в ответ, а потом издавал басовитое уханье, словно высказывал свое удовольствие оттого, что она идет с ними вместе. Она улыбалась Уорригалу, поднимала руку к его голове и осторожно и мягко поглаживала, и тогда его веки опускались на глаза, да так надолго, что Броку и Набу казалось, будто он задремал. Словом, она покорила их сердца так же, как и сердце Наба, и вскоре стала для них почти такой же своей, как Наб. Они более не видели в ней уркку, потому что таков путь Элдрон.

По дороге они то и дело играли: носились вперегонки или к воротцам, или к дереву, или к живой изгороди и весело смеялись. Уорригал, разумеется, всегда побеждал, а Наб приходил бы следующим, но из инстинктивной вежливости всегда позволял девочке побить себя. Брок, однако, не был так обходителен и делал все возможное, чтобы обогнать ее, иногда забегая ей под ноги, так что оба катились в снег; она смеялась, а он коротко тявкал и повизгивал от удовольствия.

Еще Бет научила Наба прелестям игры в снежки. Он шел чуть впереди нее и неожиданно сообразил, что ее рядом нет; только он обернулся поискать ее, как ему в грудь ударил холодный комок снега. Затем, когда она наклонилась, чтобы подхватить еще одну пригоршню, он скопировал ее движения и не без восторга попал ей прямо в плечо, и в этот момент ему снова залепили снежком – в шею. Холодный снег заполз под одежду. Ребята обстреливали друг друга, пока у них не замерзли руки. Потом Бет сложила ладони у рта и с силой задышала на них. Наб, снова скопировавший ее действия, к своему удивлению обнаружил, что так они согреваются. «У нее можно многому поучиться», – подумалось ему. В нем пробудилось любопытство к обычаям уркку, но сначала он должен научиться говорить на ее языке. Он посмотрел на нее и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, и у Наба стало радостнее на сердце.

Все они так отдались радости прогулки, что не задумывались, сколько успели пройти, пока неожиданно не оказались у ворот возле пруда и не увидели в отдалении верхушки деревьев Серебряного Леса. Ах, как хорошо! Мысль о доме добавила им энергии и устремленности, и вскоре они выбирались из-под забора на ровное поле перед лесом. Именно в этот момент они впервые приметили, что что-то не так. Лес был слишком тих – ни звука, ни движения, ни уханья Уизена, ни всегдашней вечерней суеты пасущихся и играющих близ леса кроликов. Но не только отсутствие каких-либо признаков жизни заставило забиться быстрее сердца животных – лес и выглядел по-иному. Даже с такого расстояния друзья должны были бы разглядеть массу рододендроновых зарослей и привычный Старый Бук, стоящий на опушке, но не могли их найти. В душах путников нарастал панический ужас. Чем ближе они подходили, тем больше теряли чувство направления и не могли понять, в какую сторону им идти. Они теперь бежали – стремительно, не разбирая дороги – и серебряный лунный свет, который только что казался волшебным, засиял холодно и жестоко, открывая им ужасное зрелище.

Оказавшись у старой изгороди, окружавшей лес, они увидели прямо перед собой то, что осталось от их родного дома. Они смотрели на следы, которые оставили на мягкой земле трактора, когда выдирали рододендроны и стаскивали в кучу на одну сторону, и в ушах у зверей глухо бухала кровь и сводило судорогой отчаяния животы. Они увидели пни от спиленных и рухнувших на землю деревьев, рядом с которыми среди мусора, когда-то бывшего подстилкой леса, бесполезной грудой оставались лежать пока не распиленные стволы. Еще не все деревья были повалены. Люди начали с фронтальной части и пошли вглубь так, что деревья, которые звери видели издалека, были теми, что росли в задней части леса, за небольшим ручьем. Всюду в воздухе висели запахи уркку – выхлоп от тракторов и табачная вонь, а землю усеивали клочки бумаги – и примерзшие к земле, и перелетающие под порывами дующего от дальних холмов ветра.

И тогда Наб увидел первый из знакомых красных цилиндриков, которых так страшился. Гильзы валялись повсюду, и, перебираясь через огромные борозды, оставленные бульдозерами, животные встречали темные полосы крови на черной земле и пучки волос и меха, валяющиеся на лесной подстилке.

Животные медленно (ибо оцепенели от ужаса) двигались среди разгрома, который когда-то был их домом. Когда участок был очищен от деревьев, по нему двинулись бульдозеры, чтобы выкорчевать подлесок и все оставшиеся кустарники и прочую поросль, и на этом месте от леса не осталось ни одного узнаваемого клочка, лишь взрытая полоса грязной земли. Однако там, где работа еще была не доделана, звери смогли кое-как сориентироваться и в конце концов пришли к Старому Буку, который лежал на земле, наполовину распиленный. Бледно-розовая плоская верхушка свежего пня отчетливо виднелась в лунном свете. Они долго смотрели на него, не в силах поверить своим глазам. Бет стояла позади, размышляя о том, что лес был их домом, и догадываясь, насколько сильный удар им нанесен. Сама она часто глядела на лес издалека и думала, как он прекрасен, и, когда услышала в деревне, что его собираются вырубить, то глубоко пожалела его обитателей.

Брок, Наб и Уорригал уставились на вход в логово, теперь ничем не укрытый и выставленный всем на обозрение, и сквозь оцепенение в их умах пробилась мысль о Таре. Наконец Брок медленно потащился по неузнаваемой земле перед входом в логово, изрытой шрамами и бороздами от трактора, который ездил по Набовым рододендроновым кустам. Барсук только было собрался спуститься в нору, когда его внимание привлекло какое-то движение среди кучи кустов, сваленных как раз за логовом. Другие тоже его увидели и разглядели, что из укрытия медленно вылезает Сэм. Его голова была низко опущена, хвост поджат, и при ходьбе он как бы горбился. Его обычно лоснящаяся коричневая шерсть теперь была вся заляпана грязью, а плечо справа и спереди покрывала темно-красная корка засохшей крови. На носу у него тоже была ссадина – красная полоса от черного кончика до глубокой раны на лбу. Не поднимая головы, пес тяжело похромал к друзьям и, подойдя к Броку, остановился. Уорригал и Наб пошли навстречу, но Бет осталась на месте, потрясенная превращением этой ночи из одной из величайших радостей в глубочайшее несчастье.

Сэм говорил тихим и нетвердым голосом, и остальные придвинулись ближе, чтобы уловить его слова.

– Они пришли вскоре после вашего ухода, – сказал он. – Сначала с оружием; их были сотни, и они убивали все, что двигалось. Это было ужасно: крики подранков, пытающихся убежать, и грохот – сотни выстрелов, оглушавших до такой степени, что я соображать не мог. Везде ужас, паника, кровь, запах смерти, запах их оружия. Никто не спасся. Они окружили лес – загонщики с одного конца и ружья с другого. Кролики с оторванными лапами истекают кровью в снегу… фазаны дождем падают на землю… Запах крови… – Он остановился, не в силах продолжать – кошмар не поддавался описанию. Наконец, после молчания, которого никто не прерывал, он продолжил:

– Потом, когда ружья были убраны, они пришли с длинной белой трубой и окружили все норы, подземелья, логова, кроличьи туннели. И надо всем повисла тишина – ее нарушали только глухие удары и крики под землей. Наконец они пришли с машинами и начали разрывать лес. Весь день лязг, грохот, стук и крики. Я успел выбраться из твоего куста перед тем, как его выкорчевали, Наб; он где-то среди этой кучи.

Снова тишина, и за ней тихий вопрос Брока: «Тара?»

Сэм в первый раз поднял взгляд, и страдание в его темно-карих глазах сказало Броку, что произошло самое страшное. Барсук медленно отвернулся и побрел в поле. Наб последовал за ним, и так оба шли, пока не добрались до забора на противоположной стороне. Остановились и побрели обратно. Говорить было не о чем; обоих сжигало горе, а шок от окончательной потери, которую приносит смерть, погрузил их в транс. Словно во сне, все еще не веря, они ходили туда и сюда по полю, пытаясь уложить в голове, что Тара ушла и что они никогда больше ее не увидят.

Ее образ беспрестанно кружил в их мыслях, но стоило им только попытаться сосредоточиться на одной из картин, как она тут же ускользала. Накатились воспоминания – у Брока то были первые дни, устройство дома, щенки, жизнь с Бруином, как она отчитывала Брока после каждой из его авантюр, тепло любви в ее глазах. А затем появление Наба: волнения и ожидания тех первых дней, радость на Тариной мордочке, когда она кормила его из сосцов, заботливость, с какой она раскладывала свежую лежанку из лабазника в ту первую ночь. Наб думал о зимних вечерах в ее логове, когда он был маленьким, свертывался в тепле ее глубокого мягкого меха; и о летних вечерах, когда они сидели вместе перед логовом под Старым Буком и разговаривали под воркование голубей, пока Брок добывал еду. Потом, когда он стал старше, тепло и чуткость ее чистой любви всегда оставались рядом с ним, если он волновался или сталкивался с трудностями. Теперь она ушла, как будто солнце закатилось навсегда, и лета больше не будет. Он-то после потери Руфуса и Бруина думал, что привык справляться с внезапной насильственной смертью, но теперь понял, что с отвратительным жгучим чувством окончательной потери освоиться невозможно. Он пытался сфокусировать взгляд на земле под ногами, но глаза застилали слезы. Они никогда не увидят ее снова – эта мысль непрестанно кружилась у них в головах, пока не превратилась просто в сочетание неких слов. И тогда внезапно вновь нахлынуло чувство утраты, как будто удар в живот, и их опять охватило горе. У Наба покатились жгучие слезы, свело нутро и перехватило горло, и он снова судорожно зарыдал от отчаяния.

Так они долго вышагивали туда-сюда, несчастные и потерянные, а остальные глядели на них из разоренного леса. Наконец, когда ощущение нереальности и потрясение от смерти сменились гневом, мальчик и барсук медленно вернулись, чтобы присоединиться к своим друзьям. Теперь из их глаз исчезло отчаяние, а на его месте бушевала ярость. От них, как жар от огня, исходила ненависть, – ненависть за непотребство, сотворенное с их домом, и ненависть за омерзительную смерть Тары. Брок не смог спуститься и посмотреть на нее. Когда он попытался сунуться в туннель, газ ударил ему в нос, и барсук, кашляя и задыхаясь, поспешил убраться оттуда. И это стало последним унижением – то, что ей приходится оставаться там, изломанной и скрюченной, в одиночестве. Он представил, как его подруга лежит среди лабазника, разбросанного, когда она в страхе боролась с удушьем, с ощерившейся пастью – не то улыбка, не то оскал – признаком смерти от отравы. В этот момент ему вспомнились слова Викнора: «…Дреагг посеял семена жестокости глубоко внутри Уркку, и оттого они стали жестоки по отношению к зверям, что Человек был создан как инструмент мщения». Наб тоже подумал об этих словах, и они помогли хотя бы тем, что теперь звери знали причину своих страданий.

Охваченные горем, они долго стояли у пня Старого Бука, прижимаясь друг к другу от холода и не зная, что делать. Но вот они заслышали шум со стороны поля и, подняв глаза, в лунном свете увидели медленно движущееся к ним животное. Это был Перрифут. Когда он приблизился, звери увидели, что он, как и Сэм, ранен. Заяц подволакивал заднюю лапу, оставляя красный след на снегу, и было видно, как ему больно. Однако его вид успокоил и безмерно обрадовал их. Он тоже был очень рад их увидеть.

– Долговато вы гуляли, – сказал он, и они печально улыбнулись в ответ; уже то, что даже в этот самый отчаянный час в зайце сверкнула искорка былого Перрифута, наполнило их новой надеждой. Потом он увидел Бет, которая стояла позади всех и приветливо поглядывала на него, и узнал в ней маленькую девочку, перед которой разыгрывал представление в тот весенний день с Броком и Набом. Уорригал пояснил Сэму и Перрифуту, что Лорд-эльф назвал Бет частью их миссии, и она будет их спутницей в долгом путешествии, в которое им всем предстоит отправиться.

– Вам нужно много о чем узнать, – сообщил он, – но мы вам расскажем позже. Достаточно сказать, что она не из уркку, а из элдрон, и потому она друг.

Бет не понимала, что они говорили, но догадалась, что обсуждали ее, – по тому, как поглядывали на нее собака и заяц, пока сова, судя по всему, с ними разговаривала; сами эти двое, кажется, ей откуда-то были знакомы. Она вышла вперед и, опустившись на колени, начала гладить Сэма по голове одной рукой, а Перрифута – другой. Сначала они напряглись и держались настороженно, но вскоре, по мере того как девочка продолжала ласково говорить с ними и гладить, поверили ей и расслабились. Она взглянула на их раны; их следовало хорошенько промыть, прежде чем можно будет сказать, насколько они тяжелы. Бет не знала, какие у животных планы и изменились ли эти планы из-за жуткого уничтожения их дома, но если они остаются, она, пожалуй, могла бы найти небольшой ручей.

Размышляя над этим, она вдруг заметила, что с неба стремительно падает вниз темная тень, и, подняв глаза, увидела еще одну коричневую сову, которая приземлилась на пень и заговорила с ними.

Увидев Уизена живым, животные облегченно вздохнули. Филин как мог объяснил им, что случилось после того, как они ушли. Но даже ему, обычно такому беспристрастному и отстраненному, порой было трудно рассказывать о зверствах, произошедших на его глазах, и ему то и дело приходилось останавливаться и с трудом сглатывать, прежде чем продолжить. Он рассказал им, как стреляли в Сэма, набросившегося на уркку, которые засовывали длинный шланг в логово, и как пес, хотя и был ранен, свалил одного из них на землю, прежде чем другой уркку оглушил его и бросил, посчитав мертвым, – вот откуда взялась рана на голове.

Затем филин описал, как Перрифут, пытаясь отвлечь внимание уркку с ружьями прочь от леса, шмыгнул между их ног и неторопливо побежал в поле, а они устремились за ним. Он вывел их прямо к пруду, бегая зигзагами так, что они не могли толком в него прицелиться, но затем прямо перед ним внезапно появился уркку, и заяц на мгновение приостановился. Этого оказалось достаточно, и он получил заряд в заднюю лапу; потом он отполз и укрылся за живой изгородью, а уркку так боялись пропустить доброе развлечение в лесу, что махнули рукой на поиски.

Уизен поведал остальным животным эти две истории потому, что знал: хотя в обычное время их рассказали бы сами Сэм и Перрифут, в нынешние дни скорби и печали они поскромничают, а ведь о подобных вещах обязательно следует рассказывать и помнить.

Он печально продолжал:

– Из прочих животных выжили очень немногие. Пиктор был отравлен газом после того, как во время стрельбы загнал кроликов в их норы; не думаю, что остался жив хоть один кролик. Тиркелоу застрелили в воздухе, когда он пытался заставить других голубей скорее лететь прочь из леса, а Стерндейл, который снова не смог удержать своих фазанов от взлета, был подстрелен во время нападения на одного из уркку. Он все еще жив, хотя едва-едва; эта ночь станет для него последней, и я проведу ее с ним. Он посылает вам всем пожелание удачи. Я рассказал ему о вашей миссии, и он умрет счастливым и уверенным в вашем успехе. Дигит, Кавдор и Римус – все мертвы, а Биббингтон покинул лес. Все остальные выжившие сбежали, впрочем, идти им особо некуда. Я останусь, пока у меня будет дерево, на котором можно посидеть, хотя и это ненадолго.

Старый филин уставился в землю, и наступила пауза, а когда он поднял огромные круглые глаза, они были полны печали. Но когда он вновь заговорил, в его голосе не прозвучало ни тени отчаяния.

– Но теперь есть надежда, – сказал он. – Вы побывали у лорда Викнора и знаете все, что нужно знать. С вами девочка из элдрон, значит, ваша миссия началась верно, но вот что я хочу вам сказать. Не дайте гневу и ненависти определять ваши решения, потому что иначе ваш трезвый взгляд затуманится. Я очень хорошо понимаю, что вы должны чувствовать; и все же перелейте вашу ненависть в решимость достичь своей цели, потому что это приведет к окончательной победе. А теперь уходите, вам больше нельзя здесь оставаться. Ваш путь лежит к дальним холмам; я же останусь здесь и погляжу вам вслед.

Путешественники один за другим прошли мимо него, и каждому при этом он смотрел глубоко в глаза, словно желая передать какую-то часть своей глубочайшей мудрости; и действительно, обменявшись с ним взглядами и выйдя в поле, они почувствовали себя слегка иначе. Выйдя из леса, животные повернули налево и пошли вдоль своего разоренного дома. Дойдя до угла, они остановились и оглянулись. Уизен все еще был там – сидел на пне и смотрел на них, держа голову прямо и гордо; легкий ветерок шевелил его коричневые перья. Затем они отвернулись и, не оглядываясь, снова устремились по замерзшим полям, а Уизен наблюдал за ними, пока они не зашли за изгородь и наконец не скрылись из виду.

Уизен долго сидел на пне, размышляя. Его голова поникла, и он как-то сразу постарел, ибо, чтобы вдохнуть в путников толику мужества на дорогу, он держался на последних запасах сил и энергии. Теперь в этом не было необходимости, и сцены резни, свидетелями которых он стал, и разорение его дома снова обрушились на него, плечи его сгорбились, а глаза затуманились от горя. Наконец он сосредоточился и взмыл с пня, чтобы перелететь обратно в лощину папоротников, где он оставил умирающего Стерндейла. Когда он приземлился возле друга, послышался перезвон – это зазвонили в честь Рождества полуночные колокола, и звук эхом разнесся по полям и пустынному лесу. Стерндейл услыхал их сквозь затапливающий его туман боли от раны в груди, и был благодарен судьбе за то, что скоро его не будет в живых и он не увидит окончательного уничтожения немногих выживших в большой бойне, которую всегда предсказывали колокола.

Уизен посмотрел в потускневшие от страдания глаза фазана, и тихо прошептал ему:

– Дружище, теперь ты можешь умереть с надеждой в сердце, потому что они ушли, и я верю, что они достигнут цели. И тогда все наши страдания и страдания тех, кто был до нас, не будут напрасными. Ты меня слышишь, старина? Надежда есть.

Тогда из глаз Стерндейла исчез ужас и пришло успокоение, и, погружаясь в волны смерти, фазан ухватился за надежду в глазах Уизена и ушел с умиротворенным сердцем. И тогда филин покинул своего мертвого друга и полетел к Большому Дубу. Там Уизен сел на одну из веток повыше, чтобы озирать то, что осталось от леса, и ожидать конца.