Текст книги "Этот Вильям!"

Автор книги: Ричмал Кромптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Рождество

Вильям проснулся и протер глаза. Сегодня Рождество, день, которого он ждал двенадцать месяцев. Конечно, это радостный день – подарки, индейка, хлопушки, и можно долго не ложиться спать. Но, с другой стороны, наезжает уйма родственников, которые требуют от тебя слишком многого, а у самих какие-то странные вкусы, и часто их подарки способны только испортить настроение.

Тем не менее он внимательно оглядел спальню. На стене, как раз напротив кровати, висела большая, разукрашенная рисунками открытка – «День в делах – счастливый день». Вчера ее здесь не было. Изречение было увито яркими розами, незабудками, жимолостью. Вильям прикинул, от какой из трех его тетушек, приехавших к ним на Рождество, может исходить такой девиз, и решил, что это тетя Люси. Он наморщил лоб – афоризм вызывал у него сомнение.

Книжку «Портреты наших королей и королев» он отложил в сторону, не удостоив внимания. Книжка «Чем может заняться мальчик» показалась более интересной. Гораздо более интересной. Рассмотрев перочинный ножик, карманный компас и пенал (который разделил судьбу «Портретов наших королей и королев»), Вильям обратился к книжке «Чем может заняться мальчик». По мере того как он переворачивал страницы, лицо его оживлялось.

Он проворно спрыгнул с кровати и оделся. Потом занялся подарками, которые сам приготовил для родных. Для отца он купил банку ярких разноцветных конфет, на старшего брата Роберта (девятнадцати лет) он потратил немалую сумму, купив ему книжку «Пираты Кровавой Руки». Он долго раздумывал над тем, что им подарить. Он знал, что отец никогда не притрагивается к конфетам, а Роберт не раз насмехался над пиратскими историями. Поэтому Вильям надеялся, что и конфеты, и книжка в самое ближайшее время вернутся к дарителю. Для своей сестры Этель он купил коробку цветных мелков. Со временем они тоже могут пригодиться. Денежные средства его истощились, но для мамы он все-таки купил маленькую баночку крема для лица, которую выторговал за полцены, потому что она была с трещиной.

Распевая во весь голос «Пробуждайтесь, христиане!», он раскладывал свои подарки у дверей спален, сопровождая это еще и пронзительным «Счастливого Рождества!» В ответ приглушенно доносились оханья и недовольное ворчанье. Он спустился вниз в холл, продолжая пение. Оказалось, что поднялся он значительно раньше, чем думал, – часы показывали всего лишь пять. Он все равно включил полный свет и обнаружил, что в холле не один. Его четырехлетний двоюродный брат Джимми сидел на нижней ступеньке в полнейшем унынии, держа в руках пустую жестянку.

Мать Джимми заболела гриппом, и его с младшей сестренкой Барбарой отправили на Рождество к родственникам, где дети, к их радости, были свободны от родительской опеки.

– Они выползли, – жалобно сказал Джимми. – Я соблал их вчела для подалков, а они выползли. Я хотел нащупать их в темноте и не смог.

– Кого?

– Улиток. Огломных-огломных, с огломными-огломными лаковинами. Я положил их в жестянку, а они выползли. Что я тепель буду далить?

Он снова впал в уныние.

Вильям окинул взглядом холл.

– Они расползлись во все стороны! – сказал он строго. – Они расползлись во все стороны. Посмотри на наш холл! Посмотри на нашу одежду! Они расползлись во все стороны!

Бесчисленные слизистые радужные следы виднелись на шляпах, на пальто, на зонтиках, на обоях.

– Ух ты! – не унимался Вильям, у которого была склонность на разные лады повторять фразы. – Они расползлись во все стороны.

Джимми был явно доволен.

– О! Смотли! – закричал он. – О, здолово!

Вильям опять посмотрел на следы, и лицо его просветлело. Он мысленно перенесся в свою спальню, к словам на стене – «День в делах – счастливый день».

– Давай это смоем! – сказал он. – Отчистим до того, как все встанут. Мы займемся делом. А когда закончим, ты мне скажешь, чувствуешь ли ты себя счастливым. Может, то, что там написано, и правда. Только мне не нравятся все эти наляпанные цветочки.

В кухне они взяли ведра с водой и щетки.

Долгое время трудились молча. Воды израсходовали много и отчистили все следы. С одежды, которая находилась на вешалке, капало на уже залитый пол. Обои промокли. Отчищать больше было нечего.

Тут Джимми пришла отличная идея – опускать щетку в ведро и брызгать на Вильяма водой. Это было почти так же здорово, как шлангом. У каждого свой боезапас – вода в ведре. У каждого – по большой щетке. Несколько минут они предавались безудержному веселью. Но потом Вильям услышал движение наверху и поспешно решил прекратить сражение.

– Идем на черную лестницу, – скомандовал он.

Оставляя за собой водный след, они забрались на самый верх.

Холл залит водой, сами они насквозь промокли, так что отпираться не имело смысла.

Вильям был спокоен и хладнокровен, когда предстал перед оторопевшей миссис Браун.

– Мы постарались все привести в порядок, – сказал он. – Мы увидели следы от улиток, и мы постарались все привести в порядок. Мы хотели помочь. Ты вчера вечером сказала, помнишь, когда разговаривала со мной? Ты сказала помогать. Вот я и решил помогать и все привести в порядок. А когда как следует моешь водой, то и сам становишься мокрым. Ты сказала – постарайся сделать Рождественский день радостным для других, и тогда сам будешь счастлив. Ну, не знаю, счастлив ли я, – с горечью заметил он, – но я вовсю работал с самого раннего утра. Я работал, – патетически продолжал он. Перед его взором опять всплыла надпись на стене. – Я был занят делом, но это не сделало меня счастливым. По крайней мере, теперь, – добавил он, вспомнив, какой восторг охватил их во время водного сражения. Надо будет обязательно когда-нибудь еще так поиграть. Ведра с водой и щетки. Как же он раньше до такого не додумался!

Миссис Браун смотрела на его промокшую одежду.

– Ты так промок, только смывая следы улиток? – спросила она.

Вильям кашлянул, прочищая горло.

– Ну, – сказал он, стараясь отвратить наказание, – в основном. Я думаю, в основном.

– Если бы не Рождество… – сказала миссис Браун, нахмурившись.

Настроение у Вильяма поднялось. Как хорошо, что сегодня Рождество!

Было решено скрыть следы преступления от отца. Опасались, и не без оснований, что отцовский гнев может возобладать над его почитанием святости праздника.

Получасом позже Вильям, насухо вытертый, заново одетый, причесанный и пригожий, спустился по звуку гонга в холл, где уже не было ни пальто, ни шляп, а пол сверкал чистотой…

Отец был внизу. И явно не в рождественском настроении.

– Доброе утро, Вильям, – сказал он, – счастливого Рождества, и я хочу тебя попросить, чтобы сегодня, когда дом наводнен родственниками, ты постарался бы не слишком испортить им настроение. И почему это, дья… черт возьми, решили вымыть пол в холле перед самым завтраком, одному Богу известно!

Вильям тихонько кашлянул – весь почтение и сама невинность. Отец посмотрел на него с подозрением. Что-то в облике Вильяма его насторожило.

Вильям вошел в столовую. Барбара, сестра Джимми, вся в кудряшках и белых оборочках, уже ела овсянку.

– Добьее утьо, – вежливо сказала она, – ты слысал, как я тистила зубы?

Он не удостоил ее ответом.

Он сидел и ел молча. Потом и все остальные спустились к завтраку. Тети Джейн, Евангелина и Люси поедали овсянку с благочестиво-радостным видом, даже с торжественностью, приличествующей, по их мнению, Рождественскому утру.

Потом пришел Джимми, сияющий, с жестянкой в руках.

– Наблал подалков, – гордо сказал он. – Наблал подалков. Много.

Он положил на тарелку Барбаре червяка, которого Барбара немедленно бросила ему в лицо. Джимми с укоризной посмотрел на нее и проследовал к тете Евангелине. Ей он презентовал сороконожку – живую сороконожку, которая весело побежала вниз по скатерти прямо на колени к тете Евангелине, прежде чем кто-либо успел этому помешать. С пронзительным криком, от которого мистер Браун, закрыв руками уши, выбежал в библиотеку, тетя Евангелина вскочила на стул и застыла там, подняв юбки до колен.

– Ах! Помогите! – кричала она. – Противный мальчишка! Поймайте ее! Убейте ее!

Джимми смотрел на нее с изумлением…

Через некоторое время порядок был восстановлен, сороконожка убита, а остальные подарки, которые собрал Джимми, выброшены в окно. Вильям через стол смотрел на Джимми с уважением. Он хоть и маленький еще, но стоил того, чтобы водить с ним дружбу. Джимми как не в чем ни бывало ел овсянку.

Тетю Евангелину вынесло из комнаты, как только свершилось убиение сороконожки и стал свободен путь. Она отказывалась вернуться и вела переговоры с черной лестницы.

– Когда этот ужасный ребенок уйдет, тогда я спущусь. На нем могут оказаться насекомые. О, кто-то налил воды на лестнице. Все ступеньки сырые!

– Ах-ах-ах! – тихо сокрушалась тетя Джейн.

Джимми оторвался от своей овсянки.

– Откуда мне было знать, что она не любит нусекомых? – сказал он обиженно. – Я их люблю.

Отчаяние миссис Браун умерялось только тем обстоятельством, что на этот раз не Вильям был виновником происшедшего. Для Вильяма такое ощущение тоже отличалось новизной.

…После завтрака воцарился мир. Мистер Браун пошел прогуляться с Робертом. Тетушки расселись возле камина в гостиной, разговаривали и вышивали тамбуром. Это их непременное занятие. Бее тетушки вышивают тамбуром.

Они несколько раз уточняли, во сколько начнется служба в церкви.

– Не волнуйтесь, – говорила им миссис Браун. – Служба начинается в половине одиннадцатого, и если вы отправитесь, когда часы в библиотеке пробьют десять раз, у вас будет уйма времени.

Мир… спокойствие… тишина. Миссис Браун и Этель в кухне наблюдают за приготовлением рождественских блюд, тетушки в гостиной обсуждают за вышиванием, как ужасно сейчас воспитывают детей. Этим тоже непременно занимаются все тетушки.

Время шло безмятежно и счастливо. Но тут в гостиную вошла миссис Браун.

– Вы же собирались пойти в церковь, – сказала она.

– Разумеется. Но часы еще не били.

– Так уже одиннадцать.

Всеобщий переполох.

– Ведь часы не били!

Негодуя, они идут в библиотеку. Там царят покой и тишина. На полу сидят Вильям и Джимми и, сосредоточенно наморщив лбы, изучают книжку «Чем может заняться мальчик». Вокруг них – детали выпотрошенных часов.

– Вильям! Скверный мальчишка!

Он посмотрел на всех исподлобья.

– Их неправильно собрали, – сказал он, – они с самого начала были неправильно собраны. Мы их ремонтируем. Их давно уже надо было отремонтировать. Я даже не представляю, как они ходили. Хорошо еще, что мы это обнаружили. Они неправильно собраны. Их очень трудно собрать как следует, и мы не можем нормально работать, когда все вы загораживаете свет. Мы очень заняты, мы работаем, мы хотим отремонтировать эти старые часы для вас для всех.

– Вильям умный, – восхищенно сказал Джимми. – Он чинит часы. Умный!

– Вильям! – простонала миссис Браун. – Ты привел их в негодность. Что скажет папа?

– Но ведь зубчатое колесо было неисправно, – упорствовал Вильям. – Видишь? И это храповое колесико на собачке установлено неправильно, не так, как говорится в книге. Похоже, что человек, который делал эти часы, плохо разбирался во всем. Похоже…

– Молчи, Вильям!

– Мы молчали, пока вы не плишли, – строго сказал Джимми. – Вы нам мешаете.

– Оставь все, как есть, Вильям, – сказала миссис Браун.

– Ты не понимаешь, – продолжал Вильям с упрямством фанатика. – Зубчатое колесо и храповик надо поставить на ось по-другому. Смотри, это зубчатое колесо. Оно должно стоять совсем по-другому. Оно поставлено неправильно. И мы хотели исправить. И мы хотели сделать это для вас, – в его голосе послышались нотки горечи. – Хотели помочь и… доставить другим радость. Когда часы идут правильно, это приносит людям радость. Но если ты хочешь, чтобы часы были собраны неправильно, то я ухожу.

Он поднял свою книжку и с гордым видом удалился, сопровождаемый преданным Джимми.

– Вильям! – страдальчески произнесла тетя Люси, когда он проходил мимо. – Я не стану упрекать тебя и надеюсь, ты не будешь всю свою жизнь помнить, как полностью испортил мне этот Рождественский день.

Вильям одарил ее взглядом, от которого, казалось, земля могла бы разверзнуться под нею, и коротко заверил, что не будет.

– Ах-ах-ах! – огорченно прошептала тетя Джейн.

Во время обеда взрослые, по своему обыкновению, вели пустые разговоры о такой ерунде, как погода и политика. Тетя Люси все еще чувствовала себя обиженной и удрученной.

– Конечно, я могу пойти и на вечернюю службу, – говорила она, – но это не то же самое. Утренняя служба совсем иная. Да, пожалуйста, дорогая… и начинки. Да, еще немного индейки. И на вечерней может не быть проповеди викария. А она так много значит. И соуса на картошку, пожалуйста. Это, пожалуй, первое Рождество, когда я пропустила утреннюю службу. Весь день испорчен.

Она устремила на Вильяма взгляд, полный укора. Вильям обладал способностью отразить любой взгляд, но сейчас он был слишком занят, чтобы предаваться каким-то незначительным баталиям. Он был чрезвычайно занят. Его интересовал исключительно рождественский обед, который бывает только раз в году.

– Вильям, – послышался голосок Барбары, – я умею пвавать. А ты?

Он промолчал.

– Ответь своей кузине, Вильям, – сказала миссис Браун.

Он проглотил, потом заговорил жалобно-возмущенно:

– Ты же всегда мне запрещаешь разговаривать с набитым ртом.

– Ты можешь прожевать, а потом ответить.

– Не могу. Потому что я хочу снова взять еду в рот, – твердо сказал Вильям.

– Ах, ах! – произнесла тетя Джейн.

Это был ее обычный вклад в любую беседу.

Он холодно посмотрел в глаза всем трем ужаснувшимся тетушкам и спокойно продолжал есть.

Миссис Браун поспешила сменить тему. Сочетать обязанности матери и гостеприимной хозяйки временами не так-то просто.

После рождественского обеда наступило время отдыха. Все три тетушки уединились. Тетя Люси нашла в библиотеке книгу с проповедями и удалилась с нею в свою спальню.

– Надеюсь, это меня утешит немного, – сказала она, опять с печальным укором взглянув на Вильяма.

Вильям определенно начинал ее недолюбливать.

– Мэм, – часом позже сказала кухарка, – куда-то подевалась мясорубка.

– Мясорубка? – переспросила миссис Браун, прикладывая руку ко лбу.

– Сгинула, мэм. Как же теперь готовить ужин, мэм? Вы велели приготовить все днем, чтобы вечером можно было пойти в церковь. А без мясорубки мне не обойтись.

– Сейчас приду посмотрю.

Они обыскали всю кухню. Потом миссис Браун осенило, и она направилась в комнату младшего сына. Она уже одиннадцать лет была матерью Вильяма и за это время многому научилась.

Он сидел на полу. Около него лежала раскрытая книга «Чем можно заняться мальчику». Вокруг него валялись детали от мясорубки. Лицо его было напряженным и сосредоточенным. Когда вошла миссис Браун, он посмотрел на нее и сказал сокрушенно:

– Странная какая-то мясорубка. Не хватает частей. Она неправильно сделана…

– Знаешь ли ты, – медленно произнесла миссис Браун, – что мы уже полчаса как ищем эту мясорубку?

– Нет, – сказал он, нимало не обеспокоясь, – я не знаю. Я сказал бы тебе, что я ее ремонтирую, если бы ты сказала, что вы ищете ее. Она неисправная, – огорченно продолжал он. – Я ничего не могу из нее сделать. Смотри! В моей книжке рассказывается, «как сделать игрушечный железнодорожный семафор с помощью деталей от мясорубки». Слушай! Тут говорится: «Одолжите у вашей мамы мясорубку…»

– Ты ее одолжил? – спросила миссис Браун.

– Да. Ну, она у меня есть, так?

– Кто тебе ее одолжил?

– Никто мне не одолжил. Я одолжил ее. Я думал, тебе будет интересно увидеть семафор, сделанный из мясорубки.

Всем своим тоном он, казалось, выражал недоумение – как люди могут быть такими непонятливыми.

– А твоя мясорубка плохая. Детали неправильной формы. Я хотел подправить их молотком.

У миссис Браун не было сил продолжать эту дискуссию дальше.

– Отнеси все это на кухню, – сказала она.

На лестнице Вильям наткнулся на тетю Люси с томом проповедей.

– Конечно, читать – это не то, что слушать, Вильям, дорогой. Не то впечатление. Слово написанное не так проникает в сердце, как слово произнесенное, но я не хочу, чтобы ты расстраивался из-за случившегося.

Вильям прошел мимо, будто не слыша ее.

После чая тетя Джейн настояла на том, чтобы немного развлечься.

– Я обожаю, когда дети декламируют, – сказала она. – Я уверена, все они знают какие-нибудь стишки.

Барбара немного застенчиво, но с желанием встала и прочла:

 
Зёйнышко, зёйиышко, милый мой бьятик,
Кем же ты станешь, когда пьёястешь?
Я буду маком, белым, как мама.
И ты станешь маком, вместе со мной?
Что, станешь подсолнухом, желтым, высоким?
Я буду скучать по тебе. Тогда попьошу я
пчелок-сестьичек
Повыше взлетать и тебя целовать.
 

Она села, разрумянившаяся, под восторженные аплодисменты.

Потом из угла вытянули упирающегося Джимми. Он встал с видом мученика, закрыл глаза и…

 
ИзмалыхделвкотолыхмноголюбвиидоблотыздесьназемлеЭдемпостлоимнебеснойкласотыэтовсечтоязнаю
 

– выпалил он на одном дыхании и сел, отдуваясь. Его наградили более умеренными аплодисментами.

– Теперь Вильям!

– Я ничего не знаю, – сказал он.

– О, ты знаешь, – сказала миссис Браун. – Расскажи то, которое выучил в школе. Встань, дорогой, и говори отчетливо.

Вильям медленно поднялся.

 
Шхуна «Хесперес» по зимнему морю скользила.
 

– начал он, но тут же остановился, кашлянул, прочищая горло, и начал опять.

 
Шхуна «Хесперес» по зимнему морю скользила.
 

– Ну, продолжай! – раздраженно произнес его брат.

– Как я могу продолжать, если ты что-то мне говоришь, – строго сказал Вильям. – Как я могу продолжать, если ты будешь все время говорить мне продолжай?

– Шхуха Несперес по зимнему морю скользила… и я не смогу продолжать, если Этель будет хихикать. В этом стихотворении нет ничего смешного, и, если она будет хихикать, я не буду больше читать.

– Этель, дорогая! – укоризненно прошептала миссис Браун.

Этель развернула свой стул на сто восемьдесят градусов. Вильям подозрительно уставился ей в спину.

– Ну, Вильям, дорогой, – обратилась к нему миссис Браун, – начни снова, никто не будет тебя прерывать.

Он опять предварительно откашлялся.

 
Шхуна «Хесперес» по зимнему морю скользила.
 

И опять замолчал, медленно и тщательно расправил свой воротничок и убрал со лба прядь волос.

«Шкипер взял…» – тихо и благожелательно подсказала тетя Джейн.

Вильям повернулся к ней.

– Я собирался это сказать, а мне не дали, – возмутился он. – Я вспоминал. Это длинное стихотворение, и приходится иногда останавливаться и вспоминать. Я… я лучше покажу вам фокус, – вдруг выпалил он, отчаявшись преуспеть в декламации. – Я прочитал о нем в книжке. Я пойду и подготовлюсь.

Он вышел из комнаты. Мистер Браун вынул носовой платок и вытер им лоб.

– Можно узнать, – сказал он, – сколько еще будет все это длиться?

Тут возвратился Вильям с раздутыми карманами. В руке у него тоже был большой носовой платок.

– Это платок, – провозгласил он. – Если кто хочет убедиться, можете его потрогать. Теперь мне нужен шиллинг. – Он выжидательно всех оглядел, но никто не пошевелился. – Сойдет и пенни, – сказал он с легким презрением.

Роберт кинул ему монету.

– Значит так, я кладу пенни в платок. Вы видите, как я это делаю, да? Если кто хочет подойти и убедиться, что пенни в платке – пожалуйста. Так. – Он повернулся ко всем спиной и что-то вынул из кармана. После нескольких телодвижений он повернулся опять лицом к присутствующим, зажав платок в руке. – Теперь посмотрите внимательно, – он подошел к ним ближе, – и вы увидите, что шил… то есть пенни, – он опять с презрением глянул на Роберта, – превратился в яйцо. В настоящее яйцо. Если кто думает, что оно не настоящее…

Но яйцо было настоящим. Оно подтвердило заявление Вильяма звучным «крэ-э-к» и вытекло частично на ковер, а частично на черную шелковую юбку тети Евангелины. Посыпался град упреков.

– Сначала какое-то жуткое насекомое, – чуть не плакала тетя Евангелина, – а теперь эта мазня… Хорошо, что я здесь не живу. Одного дня в год вполне достаточно… Мои нервы!..

– Ах-ах-ах! – вздыхала тетя Джейн.

– Додумался, взять для этого сырое яйцо, – вставила Этель.

Вильям даже побледнел от возмущения.

– Я же сделал все, как сказано в книжке. Смотри. Здесь говорится: «Возьмите яйцо, спрячьте его в карман». Я взял яйцо и спрятал в карман. Получается, – с горечью произнес он, – получается, эту книжку надо назвать не «Чем может заняться мальчик», а «Чем нельзя заниматься мальчику».

Мистер Браун медленно поднялся с кресла.

– Тут ты, пожалуй, прав, сын мой. Благодарю, – сказал он с подчеркнутой вежливостью, забирая у Вильяма книжку и направляясь к небольшому встроенному в стену книжному шкафу. Там покоились духовое ружье, горн, рогатка и губная гармошка. Когда отец открыл шкаф, чтобы положить туда и книжку, мимолетное видение конфискованных сокровищ добавило горечи в душу Вильяма.

– Даже в Рождество!

Он еще не отошел от молчаливого возмущения, как из церкви вернулась тетя Люси.

– Викарий не читал проповедь, – сообщила она. – По общему мнению, утренняя служба была замечательной. Как я уже говорила, я не хочу, чтобы Вильям укорял себя, но очевидно, что он лишил меня сегодня большой радости.

– Вильям холоший! – сонно пробормотал Джимми из своего угла.

Когда Вильям раздевался перед тем, как улечься спать, взгляд его упал на разукрашенный цветами девиз: «День в делах – счастливый день».

– Все это вранье, – сказал он возмущенно. – Вранье все это.