Текст книги "Фантомное чувство (Повести. Рассказы)"

Автор книги: Ричард Ловетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Ого… Хотя, если мне и суждено доверить свою жизнь чьему-то достоверному предположению, то предположение Бритни лучше, чем мое.

– И далеко до него?

– Я больше уверена в направлении, нежели в расстоянии. Мы слишком рано открыли люк.

Это стало очевидным, когда у нас ушло почти два часа, чтобы спуститься на парашюте. Проблема заключалась в том, что мы воспользовались стабилизирующим парашютом контейнера, а это означало, что он падал быстрее нормальной скорости. Насколько быстрее, мы не могли сказать из-за отсутствия технических данных и… короче, без телеметрии, и имея для принятия решения лишь приблизительные расчеты Бритни, я был настроен открыть люк раньше, а не позднее, чтобы мы смогли хотя бы выглянуть наружу. Затем контейнер начало сильно раскачивать, а все вокруг закрыли облака, которые могли закончиться до падения, а могли и нет. Мы немного поспорили, но моими мышцами Бритни управлять не могла, а я точно не собирался помирать в этом проклятом контейнере. Поэтому мы прыгнули. И целую вечность дрейфовали.

– Так насколько он далеко? – повторил я вопрос.

– Ветры у поверхности Титана обычно не превышают нескольких километров в час, – начала она тем же тоном, каким говорила об Энцеладе. – Но мы, кажется, опустились в центре местной бури.

Я пригляделся к тому, как ветер несет песчинки через дюну.

– И сколько это? Пятнадцать или двадцать километров в час?

– Да. Но на высоте ветер был сильнее. Не знаю, как далеко нас отклонило, пока мы не упали ниже облаков, но общий дрейф легко мог оказаться километров в восемьдесят. Может, и в сто двадцать. Где-то в этих пределах.

Вот уж точно, ого. Если бы я тренировал свои мускулы как следует, то прогулка на восемьдесят километров при низкой гравитации наверняка оказалась бы не слишком серьезным испытанием. Даже сто двадцать вполне можно пережить. Если, конечно, мы отыщем контейнер. А раз так…

Я набрал в легкие побольше воздуха, как ныряльщик перед прыжком в воду или актер, пытающийся разогнать дуновением бабочек.

– Да, – опередила меня Бритни. – Пора отправляться в путь. Ты идешь, а я указываю приметы и направление. – Она снова заговорила быстро – наверное, очередное адреналиновое возбуждение в варианте для искинов. – Как только мы опустились достаточно низко, чтобы разглядеть местность, я постаралась запомнить ее как можно точнее. Главные твои проблемы – каньоны и боковое отклонение. Ну, когда идешь по прямой, выдерживая направление по компасу, то всегда отклоняешься в одном направлении, обходя деревья. Конечно, у нас нет компаса, как нет и деревьев, но каньоны создадут ту же проблему…

* * *

Тридцать минут спустя я все еще тащился через дюны. Ну, не совсем уж тащился: сейчас я был силен примерно как обитатель планеты с половинной гравитацией, что на планете с силой тяжести в одну седьмую от земной примерно равнялось возможности тащить на себе около сотни килограммов на Земле.

Давным-давно, когда я был планетной крысой, мне доводилось тягать весомые грузы на большие расстояния. Здесь же, к счастью, мне предстояло нести лишь собственный уменьшенный вес и костюм весом в несколько килограммов. Но мягкий сыпучий песок есть мягкий сыпучий песок. Если пытаться по нему бежать, он просто высасывает из тебя энергию.

Сперва я пытался изобразить нечто вроде «лунного бега», но этот фокус попросту не сработал. Всякий раз, когда мне удавалось набрать приличную скорость и отыскать подходящий ритм, я обязательно попадал на участок особо мягкого песка и падал. Даже при низкой гравитации инерция сохраняется полностью, и в результате я несколько раз плюхался на живот и пропахивал в песке борозду щитком шлема.

После десятка таких акробатических упражнений я сдался и принялся вспоминать, что мне известно о мягких поверхностях после туристического опыта на Земле. Если кратко, то суть сводилась к тому, что применение чрезмерных усилий лишь измотает тебя окончательно. Но мне еще никогда не доводилось оказываться в ситуации, когда каждый шаг становится метрономом, отсчитывающим недолгое время оставшейся жизни.

Терпение тоже никогда не было сильной чертой Бритни. Наверное, это как-то связано с различием в скорости наших внутренних часов. Я мыслю категориями секунд, а она способна работать на уровне фемтосекунд,[10] 10
  Фемтосекунда равна 10^-15 секунды.


[Закрыть] а может, и еще быстрее.

Обычно ей удается неплохо приспосабливаться. Например, разговаривая со мной, она очень хорошо имитирует, будто мыслит в реальном времени. Весьма вероятно, что это действительно так – даже у искинов, не являющихся личностями, интерфейсы внешнего общения требуют гигантского количества процессорного времени. Она также обладает способностью использовать вычисления с переменной скоростью, чтобы сделать разговоры более естественными. Но если она чем-то одержима… короче, достаточно лишь напомнить, что в одной секунде больше фемтосекунд, чем секунд в жизни большинства людей.

– При таком темпе мы добраться не успеем, – заявила она, как только мы наконец-то достигли границы песков.

– Надеюсь, сейчас мы прибавим скорость.

– Меня не скорость тревожит.

– А что тогда?

– Жизнеобеспечение. Насколько я могу судить, ты преодолел около четырех километров. Но истратил намного больше четырех процентов воздуха. А воду ты расходуешь еще быстрее.

– Я пить хотел, черт побери! – Показания счетчиков я мог видеть не хуже нее. В костюме двухлитровый запас воды, и я уже выпил одну десятую часть. В герметичном скафандре это не стало бы проблемой – вода в нем улавливается и возвращается в оборот. В моей же «шкуре» я дышу сухим кислородом и сбрасываю избыток водяных паров вместе с углекислотой через мембрану с избирательной проницаемостью. Но тут я ничего поделать не могу.

– Послушай, хоть я и не умею решать в уме уравнения сферической тригонометрии, зато я кое-что знаю о пустынях. – Пусть даже вокруг меня леденящий холод, эта местность очень напоминала пустыню. – Экономить воду нет смысла. Из-за этого только быстрее устанешь, уж поверь мне. Наилучшее решение – пить, сколько надо, пока вода не кончится.

Потом, разумеется, не останется иного варианта, кроме как мучиться от жажды, поэтому все так отчаянно и пытаются сохранить последние капли воды. Но психологически это дает лишь обратный результат.

– Поверь мне, – повторил я, в основном стремясь ободрить самого себя.

– Откуда ты все это знаешь?

– Неважно. Знаю, и все.

Она удивила меня, приняв мои слова на веру.

– Ладно. Но главная проблема не в воде.

– Ты это серьезно?

– Послушай…

Проклятье. Я опять ее задел. Черт, она же не виновата в том, что корабль наткнулся на булыжник. Виноват я, потому что не установил более чувствительные локаторы. Но такие булыжники попадаются невероятно редко, а оборотных денег вечно не хватает, вот я и купил вместо него «шкуру». В принципе, правильно сделал, если учесть, что мы реально наткнулись на булыжник, но еще лучше было бы на него не натыкаться.

Если начинаешь размышлять обо всех этих «а что если», то можно ходить кругами бесконечно. Какие бы психологические отклонения, по мнению психиатров из комиссии по выдаче лицензий, у меня ни отыскались – а я еще не встречал пилота-одиночку без парочки таких отклонений, – зацикливание на игре в «что если» в их число не входило. Если бы я оказался к нему склонен, то отыскал бы тысячу причин обвинить себя в смерти родителей и наверняка не пережил бы детства. Я и так подошел достаточно близко к этой незримой черте.

Я знал, что именно должен сказать, но не мог подобрать слов.

– Ладно, – наконец выдавил я, признавая, что был не прав. – Расскажи о воздухе.

Когда мы покидали корабль, я полностью заправил «шкуру» сжатым кислородом. Костюм у меня действительно самый современный, а это означает, что запас газа хранится в мономембранных пузырях на спине, голенях, бедрах и так далее. Это позволяет рукам и ногам двигаться свободно, зато со стороны я кажусь генетически модифицированным бодибилдером. Даже думать не хочу о том, что случится, если один из этих пузырей лопнет. Наверное, я взлечу, как проткнутый воздушный шарик, оставив своим наследникам крупный судебный иск против фирмы-изготовителя. Конечно, если бы у меня имелись наследники, которые заметили бы, что меня не стало.

Бритни не торопилась с ответом, и я сообразил: она борется с совершенно новым для нее уровнем чувств.

– Ты тратишь его весьма быстро, – сказала она наконец.

Я уже в который раз взглянул на манометр, но он все еще показывал почти полный заряд.

– А если точнее, ты истратил 7,3 процента кислорода на преодоление всего пяти процентов минимально возможного расстояния.

Я снова уставился на манометр:

– Ты можешь считывать показания с такой точностью? – Это была обычная шкала с делениями. Есть приборчики и покруче, но слишком уж много астронавтов погибло из-за избытка цифр. Хорошо – порядок; не очень хорошо – скорее домой. В большинстве случаев этого вполне достаточно.

– Нет, в «шкуре» есть телеметрия. У меня ушло какое-то время, чтобы подобрать нужную длину волны, и было бы замечательно, если бы у тебя нашлось время налепить медицинские датчики, но я все же получаю разную техническую информацию, включая удельный расход воздуха. Поэтому спасибо тебе за то, что обзавелся этим костюмчиком. При других обстоятельствах он доставил бы мне массу удовольствия.

Я продолжал шагать, но ее последняя фраза едва не заставила меня сбиться с ритма. Я впервые поймал себя на том, что всерьез пытаюсь понять, как Бритни воспринимает и ощущает жизнь. Возможно, меня в свое время сбили с толку ее высказывания в духе «я маленькая девочка». Я знал, что она жива в том смысле, какого достигают лишь считанные компьютеры, но не скажу точно, насколько сильно я когда-либо это ощущал.

Черт, у меня до сих пор не было нужды надевать «шкуру», и я не ведал, что в ней такая хорошая телеметрия. А мысль о том, что для Бритни это может иметь какое-то значение, мне даже в голову не приходила.

– Не за что, – буркнул я в ответ, надеясь, что мои слова не прозвучат как запоздалая вежливость.

* * *

Мы шагали молча. Я размышлял о Бритни и кислороде и пытался не думать о смерти.

Холм-аллигатор постепенно приближался, становясь все больше похожим на гору, чем на холм. Впрочем, когда поблизости нет деревьев или людей для сравнения, все начинает казаться большим.

– Хорошо, – сказала Бритни, когда я сделал последние шаги по песку и под ногами оказались круглые камешки, по которым шагать оказалось ненамного легче. – Нам вовсе не обязательно взбираться на этот холм. Сверни влево и иди вверх по оврагу. – Снова пауза. – Надеюсь, я не ошиблась. – Еще одна пауза. – Моя карта не очень-то точна.

– В том, что я не смог увидеть больше, твоей вины нет, – отозвался я. Или в том, что я не успел подключить для нее какой-нибудь нормальный прибор вроде радара. Ей все приходится делать по навигационному счислению. И если мы выживем, то лишь благодаря ее умению. А если умрем, то по моей вине, потому что я приобрел «шкуру», а не обновил оборудование корабля. А она-то думает, будто я обзавелся «шкурой», решив купить ей игрушку. Вот ведь гадство. – Делай, что можешь, – добавил я. – Это все, о чем тебя можно просить.

Она молчала, пока я прошел шагов десять.

– Спасибо. – Еще несколько шагов. – Я тоже так думаю.

* * *

Если бы я находился на Земле, то описал бы эти камни как речную гальку. Овраг, куда меня направила Бритни, выглядел метров тридцати шириной, с многочисленными боковыми ответвлениями и кучей той самой окатанной гальки под ногами. В пустыне Мохава я назвал бы эту яму «промоиной».

Когда ты в пустыне, промоина может стать и благословением, и проклятием. Иногда они подобны шоссе, но всегда коварны, потому что требуется поразительно мало, чтобы преградить тебе путь. Бритни упоминала глухие каньоны, но вполне хватает и валуна или двухметрового обрыва. Ну, при местной силе тяжести, пожалуй, и чуть больше двух метров. Но мне вовсе не хочется проверять, насколько высоко я смогу подпрыгнуть.

Да и передвигаться по промоинам не так уж легко, хотя на Земле по мере углубления в промоину ходить становится легче. К счастью, тот же принцип сработал и здесь. У входа камешки были мелкие, напрягавшие лодыжки при ходьбе. Чем дальше я шел, тем крупнее и тверже они становились. Но и теперь я не смог шагать быстрее, перейдя на своеобразную подпрыгивающую походку.

Как и в дюнах, я не мог поверить, насколько знакомым выглядит ландшафт.

– Похоже, здесь бывают ливневые паводки или внезапные наводнения, – заметил я. – Причем часто.

– Я бы на этот счет не беспокоилась. На Марсе тоже есть речные русла. Но там очень давно не было дождей.

– Хороший довод. – Если честно, я не очень-то и тревожился, но Бритни стала необычно молчаливой, и если дать ей немного поговорить, никому от этого хуже не будет. – А местный дождь, наверное, штука весьма неприятная.

– Жидкий метан. Видишь те утесы, похожие на гранит?

– И что?

– Скорее всего, они изо льда. Многие из этих возвышенностей – криовулканы. – Она опять меня удивила тем, что ничего не добавила к сказанному. Прежде – господи, неужели это было всего лишь сегодня утром? – она прочла бы мне лекцию о криовулканах минут на двадцать, прекрасно при этом зная, что суть этого явления мне понятна. Они очень похожи на земные вулканы, только вместо лавы из них вытекает водно-аммиачная жижа – единственная горячая жидкость при таком климате.

Я заметил, что стал дышать тяжелее, и оглянулся. Трудно сказать, но, судя по далеким дюнам, все еще заметным в V-образном желобе каньона, похоже, что мы поднялись на довольно приличную высоту.

– Как там дела с воздухом?

Должно быть, Бритни ожидала этого вопроса:

– Лучше, но все еще неприемлемо. Первоначально ты делал шесть километров в час, с максимальной дальностью шестьдесят – при условии, что без отдыха, но это маловероятно. Затем прибавил до восьми или девяти километров в час, но ты тратишь воздух в той же пропорции, так что дальность все равно остается менее ста километров. А овраг довольно извилистый, поэтому не все эти километры пройдены в нужном направлении.

– Другими словами, у нас ничего не получится.

– Я этого не говорила.

– Это сказал я. – Я остановился и присел на валун. Или на большую глыбу льда. Господи, ну как такая знакомая на вид местность может быть настолько мерзкой?

Я знал, что должен сделать, но сперва хотел решить другую проблему.

Большую часть жизни я был одинок. Теперь у меня есть некто, кто от меня зависит, хочется мне этого или нет. Некто, кто мыслит фемтосекундами, и у кого этих фемтосекунд слишком много, чтобы тратить на тревоги. Но этот же некто синхронизировал темп своей жизни с темпом моей жизни, а это означает: когда Бритни думает, что воздух кончается, то до этого события не просто базиллион фемтосекунд, а… завтра. Как для нее, так и для меня.

Ей требовалось нечто большее, чем отслеживать путь по примитивной карте, наблюдать за расходом воздуха и тревожиться о том, что она, возможно, ведет нас к смерти.

– Ты знаешь, что такое ПВП? – спросил я.

– Нет. А мне следует это знать?

– Отнюдь, это жаргон астронавтов. – Я вздохнул и встал. Стены промоины были здесь слишком крутыми для того, что я задумал. Надеюсь, я просидел здесь не слишком долго – если придется возвращаться, то это станет катастрофой. – Если кратко, это количество кислорода, потребляемого в состоянии покоя.

– Ноль?

– Очень смешно. – Вообще-то, шутка была хорошим признаком. Быть может, она не настолько впала в отчаяние, насколько я опасался. – Так вот, хочу знать, сколько потребляю я. Насколько точна телеметрия?

– Более или менее. Сейчас ты потребляешь 980 миллилитров кислорода в минуту. Максимум составлял три литра.

Это когда я выбивался из сил, карабкаясь на ту дюну.

– А нижнее значение?

– Когда ты отдыхал, оно упало до 320, но продолжает снижаться.

– Хорошо. Пусть будет 250. При размерах моего тела минимум потребления находится вблизи этого значения.

– Из этого следует, что ты проживешь примерно еще шестьдесят четыре часа, сидя на валуне. Может, и больше, если заснешь.

– Отлично. Идею ты ухватила. При двадцати ПВП мы проживем чуть меньше трех с половиной часов. – Но такой темп выдержать не сможет никто. – При десяти, – такой темп я недавно смог некоторое время поддерживать, – воздуха хватит на вдвое большее время.

– Ясно. Сейчас расход поднялся до 4,7, но ты едва делаешь семь километров в час.

– Это потому, что местность стала более трудной.

Промоина заставляла меня нервничать все больше и больше. Мне было наплевать, что ее сформировала метановая река, размывшая криовулканический аммиачно-водяной лед – она сужалась и становилась круче, а это плохие признаки. Склон, по которому нельзя взобраться – это очень серьезный риск. Черт, возможно, мы даже наткнемся на водопад с прудом из метана у подножия. Даже если дожди здесь идут редко, жидкий метан может испаряться целую вечность.

Пожалуй, я смог бы при необходимости заставить себя перейти вброд небольшой метановый пруд, но и это, и карабканье по камням станет делом медленным и тяжелым.

– Итак, вот тебе новая работа, – сказал я, хотя на самом деле лишь подбросил ей новую цифровую игрушку. – Помоги отыскать такой уровень физических усилий, который дает максимальную отдачу на единицу затраченного воздуха.

– Могу сказать прямо сейчас, что это не был первый час пути.

– Конечно, нет! Мы же шли по песку. – И по той проклятой гальке в нижней части промоины. Настала моя очередь сделать паузу. – Следующая часть пути тебе тоже не понравится.

Впереди промоину намертво забили валуны размером с наш контейнер. На Земле я ни за что не преодолел бы такой завал без веревки. А здесь… предпочел бы не пробовать. Уж больно это напоминало места, где на тебя может что-нибудь свалиться.

Я принялся высматривать симпатичный пологий склон, но все они оказались на удивление крутыми. Если я соскользну и кувыркнусь вниз, то мне будет больно даже при низкой силе тяжести.

Бритни уже все сообразила:

– Собираешься лезть наверх?

– Да.

– Ты потратишь много воздуха.

– Да.

Пожалуй, ей это не понравится.

* * *

Поначалу все шло не так уж и плохо. Может, гора и состояла изо льда, но его поверхность была покрыта камешками и грубой субстанцией, напоминающей почву. В результате – цепочка удобных ступенек. Подъем крутой, но вполне преодолимый.

Но криолава, очевидно, выходила слоями, совсем как лава обычная. По мере подъема я стал натыкаться на ярусы, похожие на слои свадебного торта. И каждый раз мне приходилось преодолевать рыхлые осыпи, отыскивая в них места с проходимыми скатами. Черт, черт, черт! Да, базальт образует такие ландшафты. Но лед?

Несколько раз мне приходилось буквально подтягиваться на руках к вершине особенно крутого уступа – и только для того, чтобы обнаружить выше следующий ярус. Чем выше я взбирался, тем мельче становились камешки, и тем легче они скатывались при малейшем прикосновении. Потревоженные, они падали целую вечность, осыпаясь медленными звонкими лавинами, пока не исчезали за краем уступа.

– Почему здесь все такое подвижное, черт побери? – взорвался я, не сдержавшись. Подъем все тянулся и тянулся, и всякий раз, когда я отчаянно искал опору для ног, я транжирил кислород. – Почему низкая сила тяжести не делает склоны более стабильными?

– Угол естественного откоса здесь такой же, как на Земле, – пояснила Бритни. – Это самый крутой склон, на который можно навалить камни, и они при этом не скатятся. Если проделать вычисления, то сила тяжести вычеркивается из обеих частей уравнения, во всяком случае, уравнения первого порядка. Но это нельзя назвать интуитивно очевидным.

– Интуитивно очевидным?

– Это такое выражение. Чтобы тебе было легче понять.

Легче? Черта с два. Бритни способна удивляться не хуже меня. Разница лишь в том, что в подобных вещах она очень хорошо умеет разгадывать ответы.

* * *

Чтобы добраться до вершины, у меня ушло двадцать шесть минут при ПВП чуть менее девяти. Заметный удар по моему запасу кислорода, особенно если учесть, что к контейнеру я фактически не приблизился. Бритни лишь сообщила мне цифру расхода, но никак ее не прокомментировала. Я тоже промолчал. Стоило ли это усилие затраченного воздуха? Время покажет. И все же я ощутил возрождение надежды, выбравшись из клаустрофобии ущелья на вершину, где хотя бы видно горизонт.

Мы оказались выше, чем я предполагал – очевидно, криовулкан своими очертаниями уходил в глубь «материка». Холм-аллигатор остался где-то внизу, неразличимый с этой точки.

– А вулкан-то не маленький, – заметил я.

– Да. Задний склон изрезан множеством ущелий и оврагов, но, насколько я успела разглядеть во время спуска, его внутренний склон может оказаться тем, что вулканологи называют «блинчатый купол». Некоторые из них бывают в поперечнике более сотни километров. Если нам повезло, то контейнер упал где-то на вершине.

Это прозвучало не столь утешительно, как она надеялась.

– А если нет?

– Тогда он в каком-нибудь каньоне. Или еще дальше, в песчаных дюнах за дальним склоном.

А это уже и вовсе неутешительно. Мы отыщем контейнер только в том случае, если подойдем к нему настолько близко, что Бритни сможет установить с ним связь через слабенькую рацию «шкуры». А для этого нам необходимо находиться в пределах прямой видимости. Если контейнер упал в каньон, мы можем пройти мимо и даже не узнать об этом. Если же он далеко в песках, нам до него не добраться, потому что мне не хватит воздуха.

Что ж, жизнь в космосе меня кое-чему научила. Я уже давно понял: когда ситуация совсем плохая, надо сосредоточиться на тех операциях, какие ты в состоянии делать. Что же до всего прочего, то надо или сделать вид, что этого прочего не существует, или молиться – кому что больше нравится. Лично я не из тех, кто молится. Полагаю, что и Бритни тоже.

– Куда идти?

Такой долгой паузы еще не было. Может, она все же молилась.

– Выдай наилучшее предположение. Единственный действительно неправильный ответ звучит как «оставайся здесь».

– Спасибо. Честно. Это так ужасно. – Жаль, что она не может по-настоящему вздохнуть. Или сглотнуть, или что-то в этом роде. – Хорошо, медленно сделай полный оборот на месте. Мне было трудно отслеживать направление в каньоне. И еще труднее, когда ты поднимался.

Я выполнил ее просьбу. Блинчатый купол я увидел как широкий холм, образующий горизонт в том направлении, которое я назвал «материковым».

– Порядок, – сказала она. – Посмотри чуть левее самой высокой точки. Да, вот туда. Пойдем в эту сторону. Кстати, есть и хорошая новость – по моим расчетам, ты поднялся на несколько сотен метров. А чтобы ловить сигнал контейнера, запас высоты не повредит. Но нам нужно еще пройти не менее шестидесяти километров. Не исключено, что и сотню.

Шестьдесят километров. При силе притяжения в одну седьмую от земной, но с ослабевшими в космосе мускулами. Что ж, хотя бы грунт под ногами приличный. Вершина была гладкой, как я и надеялся – почти выметенная ветром. Жаль только, что Бритни не догадалась рассказать мне о блинчатых куполах до того, как мы вошли в промоину. Ведь промоины – не единственный удобный путь.

* * *

Десять минут спустя я пытался вспомнить, когда я бегал в последний раз. В невесомости бегать невозможно, разве что в колесе центрифуги, а у меня не слишком маленький корабль – когда мне доводилось бегать в колесе, мне всегда казалось, будто я чья-то ручная белка, – поэтому я предпочитал стационарный велосипед. К сожалению, он тренирует не совсем те мышцы, что при беге. Тем не менее я развил хорошую скорость.

– Двадцать один километр в час! – сообщила Бритни. – Семь и восемь десятых ПВП! Это два и семь десятых километра в час на ПВП. Это правильная единица измерения?

– Не хуже любой другой. – Я поручил ей эту работу, лишь бы чем-нибудь ее занять. – Но главное, что я развил скорость, которая позволяет мне вести вполне нормальный разговор.

– А разве на это не тратится лишний воздух?

– Нет. Откуда у тебя эта идея? – Этот старый миф частенько встречается в фильмах, но, если не считать небольшого расхода энергии на работу голосовых связок, разговор всего лишь перемещает воздух в легкие и обратно. Кислород-то в воздухе никуда не девается.

– От Корабля, – призналась она. Бритни всегда называла так компьютер моего буксира, словно надеялась когда-нибудь с помощью позитивного мышления сделать разумным и его. К счастью, успеха она не добилась. Две Бритни сразу – это слишком много. – А ты откуда так много об этом знаешь?

Черт! Я и забыл, как она представляет нормальный разговор. Я помолчал, пытаясь разобраться, хочу ли я развивать эту тему.

– Слышала о рассказе «Костер»? – спросил я наконец. Глупый вопрос. Я ведь разговариваю с искином. Какое ей дело до подобных вещей? Но я действительно мало думал о том, что значит быть разумным искином, которому нечем заняться по ночам, кроме как рыться в библиотеке Корабля и надеяться, что я не умру во сне.

– Да. Это рассказ Джека Лондона о золотоискателе, который замерз насмерть, поскольку руки у него настолько закоченели, что он не смог зажечь спичку.

– Верно. – Я был потрясен. Почему мне не хотелось об этом говорить? Лишь потому, что это напоминало о нашей вероятной смерти? Об этом невозможно было не думать. – Так вот, меня поразило то место, когда он упал, не в силах сделать еще один шаг. Я все думал: неужели человек не способен сделать всего один шаг? А если способен, то почему бы не сделать следующий, и так далее.

– Гм-м, в этом умозаключении есть очевидный изъян.

– Разумеется. – Я о нем знал, во всяком случае, теоретически. – Однако многие годы я был одержим идеей выносливости. Я все пытался найти предел своих возможностей. Ту самую черту, за которой уже действительно не можешь сделать еще один шаг.

Долгая пауза.

– И ты ее нашел?

– Нет. – Ни в шести марафонах подряд и парочке триатлонов для силачей. Ни в трехдневной велосипедной гонке на 1200 километров. Да, были моменты, когда я не хотел двигаться вперед, но ни разу не было состояния, когда бы я этого не мог.

– Хорошо.

У меня мелькнула мысль, что на самом-то деле я был одержим желанием узнать, могли бы мои родители заставить себя прожить еще одну секунду. Или фемтосекунду. А затем еще одну, и еще одну, пока бы их в конце концов не спасли. И единственная причина, почему их теперь нет со мной, заключается в том, что они этого желали недостаточно сильно. Может, это и глупо, но с навязчивыми идеями так всегда. Испытывая себя, я очень многое узнал о физиологии спортсменов, хотя и не мог представить, как эти знания могут помочь мне сейчас. Впрочем, пусть я давно и не тренировался, но у меня открылось второе дыхание. Возможно, до сих пор я просто был утомлен подъемом на вершину.

– Два и девять десятых километра в час на ПВП, – сообщила Бритни. – Хорошо получается.

* * *

Бежать было легко. Склон постепенно перешел в плоское и неинтересное плато, при моих обстоятельствах «неинтересное» – отличное слово. Как и «плоское». Хотя бежать под горку и было бы легче, чем дольше этого не случится, тем выше вероятность, что я все еще буду на неинтересной местности, когда отыщу контейнер. Бритни сказала, что после песчаных дюн мы преодолели тридцать четыре километра. Если удача от нас не отвернется, то мы вполне сможем выжить.

Она не пыталась начать очередной разговор. Если не считать информации о продвижении и периодических «как дела?», она фактически оставила меня наедине с моими мыслями. При обычных обстоятельствах я был бы ей за это признателен, но в тот момент собственные мысли мне не очень нравились. Слишком уж много в истории моей жизни вопросов, оставшихся без ответов. Мне не хватало… чего? Не могу сказать, что я ненавидел свою жизнь здесь, на темной окраине Солнечной системы. Ученые были правы – это замечательное место. Но я предпочел бы здесь не умирать.

– Сбрось скорость, – неожиданно велела Бритни. – И постарайся делать шаги короче.

– Что? – Хотя мне всегда не хватало скорости, чтобы стать победителем в тех давних забегах, я гордился способностью приводить свое тело в оптимальную физическую форму. А теперь Бритни, какой-то набор компьютерных программ, начинает меня учить. – Я знаю, что делаю.

– Возможно. Но ты постепенно разгоняешься, а соотношение пробега к ПВП начинает падать. Не намного, но вполне достаточно, чтобы сократить твою предельную дистанцию на несколько километров.

Покинув Землю, я перестал интересоваться спортом. Но теперь, заставив себя подчиниться и не спорить с Бритни, я задумался – есть ли какие-либо правила касательно использования искинов во время Олимпийских игр? Если Бритни способна давать мне подсказки на основании примитивных расчетов, то на что она оказалась бы способна, имея точную информацию? Кстати…

– Как, черт побери, ты ухитряешься измерять мою скорость? Или расстояния, если на то пошло?

– Ретроспективно. Всякий раз, когда ты добегаешь до какого-нибудь ориентира наподобие того большого валуна, я могу определить его размеры. Затем перематываю запись до момента, когда ты его впервые увидел, и рассчитываю, на каком расстоянии он находился. Я также подсчитываю шаги. Метод не очень точный, но вполне приемлемый в пределах десятипроцентной ошибки. Однако гораздо важнее то, что он непрерывный, поэтому я и могу сказать, ускоряемся мы или замедляемся.

– Очень ловко. А я и понятия не имел, что ты все это записываешь.

– Нельзя заранее сказать, когда что-либо может пригодиться. – Еще одна из тех странных пауз. – Как Джек Лондон. Приятно знать больше о том, что делает тебя… тобой.

* * *

Бег продолжался. Унылая монотонность, а на чашах весов – жизнь и смерть. И все возрастающая боль. На втором часу у меня кончилось второе дыхание. Поддержание равновесия требовало все большей сосредоточенности. Я взмок – тепло моего тела не успевало испарять влагу и сбрасывать ее через мембраны «шкуры». Мне казалось, будто я бегу в сауне – странное ощущение, если учесть, что вокруг леденящий холод.

Я также начал все больше ощущать плотность атмосферы Титана.

Каждый легкий ветерок усиливался и воспринимался как удар. Буря заметно стихла, но мне до сих пор казалось, будто я бегу сквозь сироп. Я опять сбросил скорость и испытал странное облегчение, когда Бритни это никак не прокомментировала.

На двухчасовой отметке я перешел на шаг и выпил немного воды. Три четверти – позади. Последняя часть этой прогулки радости не принесет. Воспользовавшись кратким отдыхом, я сделал несколько глотков из тубы с пищей. Это была еще одна позиция в списке того, что я не имел возможности проверить заранее. Бритни обревизовала спецификации, но результат оказался нулевым: в тубе находилось то, что туда залили на заводе изготовители «шкуры». С точностью я знал лишь одно: пища сладкая и с почти бесконечным сроком хранения. Сладкая – это хорошо. А то, что не надо беспокоиться о пищевом отравлении – еще лучше. Однако густой сироп расходовался быстрее, чем вода или воздух.