Текст книги "Фантомное чувство (Повести. Рассказы)"

Автор книги: Ричард Ловетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

И беспокоиться о доставке шара в нужную точку тоже не нужно. Можно просто сделать петлю вокруг растяжки, и та сама приведет его, куда надо.

Утром и на трезвую голову идея все еще выглядела стоящей. Хотя ему понадобится водород, а не гелий, потому что у водорода подъемная сила вдвое больше. Да, шар все равно будет виден на радаре, но его можно сделать длинным и тонким, а потом закрепить петлями оба конца, чтобы они не отходили далеко от растяжки. Даже если кто и заметит выпуклость, ползущую вдоль струны наподобие змеи, то наверняка подумает, что это какое-то глючное радарное эхо. «Черт, – подумал он. – А ведь может получиться».

* * *

Когда настал великий день, это был обычный день. Или, точнее, вечер.

К старту он был готов уже несколько недель, но его перевели сперва в дневную смену, потом в ночную. Он мот управиться и во время ночной смены, но пересменка подходила лучше. Да, придется дождаться темноты, а к началу смены уже станет известно, что он пропал. Но у них не будет причин смотреть вверх. Особенно если он оставит пустую бутылку из-под текилы там, где ее легко найти – скажем, на сиденье его грузовичка. Или еще лучше – дюжину пустых пивных бутылок. И оставит дверь машины открытой: они подумают, что он вышел отлить и сейчас где-то валяется, отрубившись… Его для очистки совести поищут, пожмут плечами и решат, что уволить можно будет и утром.

К сожалению, назначения в наружную охрану объявлялись во время пересменки и были по большей части бессистемными. Наверное, чтобы помешать плохим парням подкупать охранников. Теоретически, если ты не знаешь, где сейчас находится подкупленный охранник, то и нападение труднее организовать.

Кроме того, он не мог заявиться на работу с воздушным шаром и комбинезоном. Их нужно спрятать возле подходящей струны – это можно проделать, только оказавшись единственным охранником поблизости от выбранного места, – а затем ждать, пока его снова не назначат охранять тот же участок. И ему еще повезет, если ждать придется недели, а не месяцы.

И когда случай наконец-то подвернулся, это был обычный вечер. Ни сильного ветра, ни яркой луны. Как раз наоборот: луна была худеющим полумесяцем, восходящим настолько поздно, что он уже заберется достаточно высоко, чтобы его не заметили в ее тусклом свете, а к рассвету он в любом случае достигнет лестницы.

* * *

Все начиналось как по маслу. Несколько раз он уходил днем в пустыню и тренировался надувать воздушный шар. Он четко знал, как закрепиться под шаром. Привязав его, он учился регулировать подъем, добавляя или стравливая водород. Сотню раз проверил расчеты, убеждаясь, что действительно хватит подъемной силы – и водорода. Единственное, о чем он не подумал, – проклятому шару хотелось раскачиваться над растяжкой, в то время как он болтался под ней. Из-за этого направляющая петля цеплялась, тормозя подъем, особенно когда разреженный воздух начал снижать подъемную силу.

Решение оказалось простым, но трудоемким. Кроме альпинистского снаряжения, он прихватил с собой набор разных лент и веревок – всякую всячину, которая могла пригодиться и от которой легко избавиться, если она не потребуется. И теперь он достал из рюкзака кусок ленты, перебросил ее через растяжку и после нескольких неудачных попыток поймал болтающийся второй конец. Держа концы ленты в руках, он теперь мог упираться в растяжку ногами, подтягивать к ней тело и продвигаться вверх прыжками, оставаясь под кабелем. Это очень напоминало подъем на дерево, только без веток.

И еще это было скучно.

Первые несколько прыжков он пытался оценить, насколько продвинулся вперед, но в темноте это трудно сделать. Единственное, что он знал точно, – впереди еще долгий путь.

Чего он не стал с собой брать, так это альтиметра. Хотя тот и весил всего граммов пятьдесят, но это бесполезный груз. Он или доберется до лестницы к рассвету… или нет.

* * *

Часы у него были. Вскоре после полуночи он увидел, как фары автомобиля сменщика ползут через пустыню к будочке охранника, где он оставил собственную машину. Интересно, кто едет на смену? Кто бы это ни был, он или она быстро наткнулся на пустую упаковку из-под дюжины пива, потому что вскоре после того, как фары погасли, внизу заметался луч фонаря – сменщик шел по пивному следу.

И еще Джак прихватил с собой рацию охранника, решив, что может настать момент, когда она понадобится для связи. Он даже приспособил адаптер и теперь мог воспользоваться ею через встроенный в комбинезон маломощный радиотелефон. Но пока что включать ее не было смысла. Узнать, что сейчас о нем говорят, было бы любопытно, но бесполезно. Не стоит зря сажать аккумулятор. Если что-то пойдет не так, рация пригодится, чтобы вызывать помощь.

Но все прошло по плану. Самую серьезную заминку он предвидел: как перебраться с растяжки на лестницу.

Проблема заключалась в том, что шар остановится, упершись в центральный ствол, и Джак зависнет на непреодолимом расстоянии от ствола, равном длине шара. Но в полусотне метров от критической точки он дернул за специальную веревку и освободил передний конец шара. Шар повис вертикально – и теперь стал виден на радаре, но Джак надеялся, что настолько близко к стволу шар не очень заметен. И через несколько прыжков оказался так близко к рельсам для краулеров, что почти мог их коснуться.

В тот момент проходящий мимо краулер мог бы протаранить шар и очень быстро закончить его приключение. Но вероятность этого невелика, к тому же он всю ночь следил за огнями и приближающихся краулеров не заметил. Еще после пары прыжков он смог перебросить кусок тесьмы через рельс. На это ушла дюжина попыток, но все же у него получилось, и минуту спустя он ухватился руками в перчатках за холодный металл. Затем перебрался через ограждение, а шар превратился в быстро сдувающийся кусок ткани, уносимый ветром.

Джак оказался на Стебле.

Где-то наверху его ждало первое аварийное убежище. Земля внизу была тусклым пятном. Космос манил.

* * *

Следующие несколько дней он провел, как на дереве в лесу. Когда никто не увидит и не услышит, как ты взбираешься или падаешь…

Поначалу, добравшись до лестницы и зная, что радио ему больше не понадобится, он слушал его постоянно. Но если о нем кто и говорил, то уже после того, как он добрался до первого убежища и свалился на койку. У него не осталось сил даже стянуть комбинезон. А это оказалось ошибкой, как он наутро понял. Комбинезоны созданы для длительного использования, но это не означает, что коже не захочется подышать.

Все тело болело. Сперва прыжки под канатом с большой нагрузкой на руки, затем пять километров лестницы… пожалуй, после такого он не смог бы снять комбинезон, даже если бы захотел. Он из последних сил загерметизировал убежище и снял шлем. Но забыл проверить температуру, поэтому первый вдох заставил его потрясенно ахнуть. В вышерасположенных убежищах, по всей вероятности, достаточно комфортно – благодаря подогреву на солнце и незначительному излучению тепла в вакуум. Но здесь, на границе стратосферы, убежище вымораживал наружный воздух – арктические пятьдесят или шестьдесят градусов ниже нуля.

К счастью, внутри было не настолько холодно. Но достаточно, чтобы после первого же вдоха он снова надел шлем. Он так в нем и заснул, добавив наутро ко всем прочим страданиям еще и растяжение шеи. Зато он начал осуществлять мечту, некогда втемяшив себе в голову, что умнее всех. Но почему он больше не ощущает радостного возбуждения? Только из-за усталости?

* * *

С того момента как он добрался до лестницы, подъем стал чем-то долгим и расплывчатым. Вперед-вверх, вперед-вверх, вперед-вверх. Каждый пролет – девять ступеней, каждая ступень – двадцать сантиметров, между пролетами – площадочка. И прятаться за стволом, когда мимо проносится краулер – на случай, если кто-то выглянет в окно.

Еще выше ствол станет толще, а пролеты удлинятся. Пока он с каждым пролетом поднимался чуть меньше чем на два метра. Немного более 555 пролетов на километр. Почти 2800 пролетов, 25 000 шагов, до первого убежища. Глупо, но он все это уже подсчитал годы назад. Еще глупее, что теперь он не смог удержаться и пересчитывал ступени, даже когда настолько уставал, что был почти готов привязаться к перилам и заснуть прямо на лестнице.

Из всего альпинистского снаряжения он сохранил только ленты – легкие и потенциально полезные. А может, и бесполезные. Все, что ему уже не требовалось, он всегда мог выбросить. Или оставить в убежище. Его внезапно потрясло осознание необратимости каждого решения. Особенно в ситуации, когда никто не знает, где он. Даже рация в какой-то момент полетела вниз, когда он оказался за пределами дальности связи со своими бывшими коллегами.

Его удивило, что они не обсуждали по радио его судьбу. Вероятно, решив вести себя как одиночка, он слишком в этом преуспел. И теперь его огорчило, что он не стремился завести друзей и все очень легко поверили в разыгранный им спектакль на тему «напился, ушел, заблудился». Он-то думал, что станет посмеиваться наверху, пока его будут искать, а теперь ему казалось, что на него махнули рукой и забыли.

* * *

Второй день он провел в убежище, делая вид (для себя), что восстанавливает силы. На третий преодолел еще 25 000 ступеней, каждая из которых казалась более запоминающейся – в плохом смысле, чем прежняя. Четвертый снова ушел на восстановление сил, но на этот раз он не забыл прогреть убежище, прежде чем снял шлем. Возможно, тренировка на ходу оказалась не столь удачной идеей, как ему первоначально казалось.

Однако на пятый день организм перестроился, и дело пошло легче. К седьмому дню он стал задумываться, сможет ли одолеть 50 000 ступеней. На десятый день попытался это сделать.

К этому времени он поднялся настолько высоко, что небо приобрело средний оттенок между индиго и чернотой, а края диска Земли начали закругляться. Он где-то прочитал, что граница космоса находится на высоте в сто километров. Скоро он ее пересечет, окажется выше первых космонавтов, выше первой космической станции.

И преодолеет менее трех десятых процента пути.

И все же он не жаловался и не рыдал. Он дойдет. Из убежища он может связаться с Землей и сказать, что поднимается в космос, и никто не попытается его остановить. Он станет знаменитостью, и горячий молодой бабник сыграет его в фильме.

Но звонить вниз он не будет.

* * *

В один из дней в лестничном пролете вместо девяти ступеней оказалось десять. Теперь между убежищами стало ровно 2500 пролетов.

Существование измерялось усилиями. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Жизнь свелась к минимальным потребностям.

Раз в неделю он устраивал себе выходной и ограничивал продвижение только одним убежищем за день. Он никогда не был особенно религиозным, но «на седьмой день он отдыхал» – неплохая идея.

Однажды он пережил первую солнечную бурю. Предупреждений было много: он все время подзаряжал свой маленький коммуникатор и держал его настроенным на нужные частоты. Это жизненно важно: он знал, что вспышки на Солнце будут представлять для него все большую опасность. Когда прозвучала тревога, он понял, что делать: добраться до ближайшего убежища (всегда подниматься, никогда не спускаться) и считать следующий день выходным, независимо от календаря.

Поначалу его приводило в восторг, что он один и путешествует. Он всегда был один, но редко путешествовал. Мечтал, но никуда не отправлялся. Теперь он осуществил мечту, и она подавила все сомнения… лишь иногда, когда лежал один в темном убежище, он видел во сне ищущий луч фонарика. Как этот луч недолго перемещается, а потом гаснет. Навсегда.

Километр следовал за километром, и вот за один день он прошел целых три убежища. Но перестарался. Сила тяжести уменьшилась, но все же не настолько. Пока. На следующий день он устроил себе внеплановый выходной.

Каждое убежище было таким же, как и предыдущее. Даже припасы в них были сложены в едином и неизменном порядке. Сублимированный соевый творог здесь. Растворимый кофе рядом. Почему? Потому что эти пакеты хорошо укладывались бок о бок и занимали минимум места. Порошковый омлет в шкафчике на противоположной стороне помещения. К концу месяца он был готов убить ради разнообразия. Хотя убивать некого, кроме самого себя.

Он иногда задумывался, как поступил бы человек, склонный к самоубийству? Оттолкнулся… прыгнул… а потом долго размышлял об окончательности такого решения? Он никогда не был склонен к самоубийству – и не сомневался, что никогда таким не станет, – но сама идея заставила его содрогнуться. Однажды, когда он совершил ошибку и рассказал однокурснице из колледжа о подъеме на радиомачту, эта так и не состоявшаяся подруга запаниковала в самый интересный момент.

– Замолчи! – воскликнула она. – Когда я оказываюсь на высоте, мне всегда хочется броситься вниз.

Она провела с ним в шкафу одну ночь и никогда больше не возвращалась.

– Ты слишком уж странный, – сказала она. Но имела в виду не жизнь в шкафу, а рассказ о подъеме на мачту.

Позднее Джак искал в Сети, но так и не смог найти научного названия ее реакции на высоту. «Это нормально», – говорили все.

К счастью, Джак не был нормальным. Ни зловещих желаний, ни внезапной боязни высоты, ни головокружения. Вид с высоты был воздушным (ну, не совсем правильный термин, но мысль хороша), а реальность такова, что, оступившись, он не полетит метеоритом обратно в Эквадор или куда там его отправит ротационная баллистика. Для этого нужно действительно прыгнуть. Ограждение у лестницы не для красоты. Оно служило достаточной защитой, а это означало, что он в полной безопасности, даже если собьется с ритма. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот.

* * *

Где-то по дороге он почти перестал слушать радио и начал фантазировать, как его примут на станции «Высокая база». «Кто ты такой, черт побери?» – спросят они. Потом кто-нибудь поищет в Сети его имя, найдет сообщение о брошенной машине с ящиком пива на сиденье. И это мгновенно станет сенсацией.

Но чем выше он поднимался, тем больше задумывался, этого ли он на самом деле хочет. Подъем всегда был его личной навязчивой идеей. Книга, фильм, красотка и кинозвезда всегда являлись лишь попутными аксессуарами ее осуществления, но не итогом.

Но если так, то каким должен стать результат?

* * *

Шло время. Один пролет сменялся другим. Он потерял им счет и оценивал пройденное расстояние по номерам на дверях убежищ. Нумерация шла от «Высокой базы» вниз. Первым для него был 14311. Номера только нечетные. Четные, наверное, шли в другом направлении, в сторону пусковой марсианской платформы. Непостижимо большое число. Тысяча километров подъема – и уменьшится лишь на 400. Пройди через все Соединенные Штаты вертикально – и число уменьшится примерно на 2000. Семь Америк. Кругосветка. Вертикально.

Несколько лет назад он пробежал, марафонскую дистанцию. Не потому что любил бегать – на самом деле он терпеть этого не мог, а потому что необходимые усилия далеко выходили за рамки его зоны комфорта. То, что он узнал во время забега, было неоценимо. Не надо думать о финише. Думай о следующем перекрестке. О следующем телефонном столбе. О следующей трещине в асфальте. Каких бы усилий это ни стоило. Пока, наконец, не доберешься до финиша.

Он заставил себя забыть, что означают эти числа. Научился существовать только «здесь и сейчас». В котором не имели значения ни «будет», ни «было». Где единственной реальностью остались лестницы и убежища. И бесконечные, одни и те же, варианты выбора еды. Съесть ли сегодня «пасту примавера» с сыром и брокколи? «Чили мак» с бобами и морковью? Или двадцать восемь других вариантов, всегда одних и тех же.

Он почти религиозно выбирал их по очереди, пока не начинал сначала. И обязательно по две таблетки мультивитаминов в день – на случай, если в еде не хватает какого-нибудь важного компонента. Но постепенно ему становилось трудно вспомнить, что он ел накануне, и выбор был все более случайным. А может, и не случайным. Возможно, подсознание стремилось получить то, о чем сознание не догадывалось.

* * *

Одиночество ему не мешало. Он к нему привык. Когда атмосфера осталась внизу, у него появились звезды, видимые даже при ярком свете солнца. Звезды наверху, звезды по бокам, звезды на размытом голубом ореоле Земли, где космос встречался с атмосферой, пока межзвездная пустота не начинала тускнеть, мерцать, исчезать.

И еще Земля. Поначалу она была знакомой – мир, каким он его видел из самолета. Затем глобус стал таким, каким его видят метеоспутники. Потом – гигантский сине-белый шар, внушавший благоговейный трепет первым космонавтам.

Он думал, что никогда не устанет от этого зрелища. Но вид не менялся. Под ним был Эквадор. На одном краю горизонта – краешек Африки. На другом – ничего, кроме бесконечного Тихого океана. И как бы высоко он ни поднимался, вид оставался прежним, а все люди, с которыми он решил не знакомиться, неумолимо отдалялись.

Его исчезновения так никто и не заметил. Он шагал по Земле двадцать семь лет, но не оставил на ней следов. Внизу решили, что он напился и ушел в пустыню. Заплутал и умер от сердечного приступа или его укусила змея. И никому он не был нужен настолько, чтобы организовать хотя бы формальные поиски. Когда он поднимется до базы… вот тогда он им покажет. Хотя чем выше он поднимался, тем менее ясным становилось, что именно он им покажет.

Он уже не знал, зачем поднимается. Знал только, что не ради славы. И не ради красотки на другом конце радуги. Однажды он подумал, что поднимается, потому что должен, потому что был рожден для этого. Ну, вроде того, что он был тем, кем был – или кем заставил себя быть. Теперь он поднимался, потому что выход находился наверху. Пока он не завершит подъем, он не узнает, почему никогда не был счастлив внизу.

* * *

Он никогда особо не интересовался новостями. Если планируешь свалить с планеты на пару лет – или подняться над ней, как в его случае, – то не станешь фанатом текущих новостей. Но сейчас выбор развлечений у него оставался совсем скромным: разглядывать одну и ту же картинку на глобусе под ногами, перебирать по кругу одни и те же мысли, слушать музыку, считать лестничные пролеты или решать, какой голос лучше всего подходит для его книжной читалки – сексуальное контральто, вынуждающее его думать о вещах, от которых он отказался, или хорошо поставленный мужской голос в духе шекспировских актеров… который тоже заставлял его думать о жизни, которую он предпочел не иметь.

А та жизнь, которую он выбрал, стала чередой повторов. Шаг-шаг – шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Теперь уже одиннадцать ступеней в каждом пролете. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Ритмы, наложенные на ритмы. Лестницы, убежища, дни, обеды, выходной.

И через какое-то время он стал слушать передачи из Сети.

У разговорных сайтов не было ритма. Иногда говорили о футболе. Иногда о поп-певце дня или о скандальном разводе какой-нибудь знаменитости, включающем раздел двенадцати пуделей и утки. Иногда о южноамериканской политике. О последней – все чаще.

Аргентина и Чили никогда не любили друг друга. В девятнадцатом и двадцатом столетиях они минимум трижды оказывались на грани войны. Десятилетиями все конфликты ограничивались словесными перепалками. А потом, как-то вдруг, каждый из президентов стал обвинять другого в том, что тот втайне переделывает в своей стране атомные электростанции с реакторами на быстрых нейтронах в устройства по наработке оружейного плутония.

Насколько Джак мог судить, реальных доказательств этому не имелось, но обе страны располагали технологиями изготовления бомб, а такой тип недоверия отравляет сознание. Границы закрылись. Раздались угрозы эмбарго. Вскоре оказались вовлечены и другие страны. Иран и Ирак. Индия и Пакистан. Индия и Китай. Старые враги и новые соперники. В конце концов Джак от всего этого устал. Это были не новости, а взаимные обвинения, а он не из тех, кто делает текущие новости приоритетом. И он вернулся к сравнению контральто и шекспировских актеров.

* * *

Если бы он оказался на лестнице, когда это произошло, то мог бы потерять зрение. Но ему повезло: он готовил обед, когда прозвучал сигнал тревоги.

Датчики убежища интерпретировали это как солнечную бурю, но никакого предупреждения не было. А раньше даже небольшую вспышку на Солнце предсказывали не менее чем за двадцать часов.

А потом, в отличие от бури, уровень радиации резко повышался и спадал, повышался и спадал, десятки раз за несколько часов. Когда он рискнул выглянуть наружу, то не сразу понял, что смотреть надо вниз.

Земля пылала. Гигантские столбы дыма поднимались на обоих берегах Южной Америки. Рио? Сантьяго? Одной из причин, почему он забросил радиопередачи, стала все возрастающая зашумленность сигнала – ведь никто не собирался излучать его так далеко в космос. Но когда он снова включил приемник, то услышал больше помех, чем могло быть только из-за расстояния. Выпуски новостей выходили нерегулярно и приводили в ужас. Разбомблен Карачи. Уничтожены Мумбай и Шанхай. Эту войну уже назвали «пятичасовой». За пять часов погибли сто миллионов. А может быть, и все двести пятьдесят.

Никто не знал, кто начал войну. Где-то взорвалась бомба, и сработал «эффект домино», пока каким-то чудом все не остановилось. Теперь ответственность взяла на себя группа террористов под названием «Возвращение в Эдем». На планете слишком много людей, слишком много технологий, заявили они. И нет ничего лучше небольшой ядерной войны, чтобы вернуть мир к основам.

Реальная группа террористов, или козел отпущения, изобретенный отчаявшимися лидерами, чтобы остановить войну? Кто знает? Если подумать, то какая разница? Идея сработала. Мир не умер. Но был серьезно ранен.

Джак взял выходной, хотя и не испытывал особой усталости. Потом еще пять, на всякий случай. При желании он мог оставаться в убежище больше полугода. Но его жизнью стало движение. Это все, что у него осталось. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Теперь уже двенадцать. Поворот.

В какой-то момент несколько недель назад Земля из диска превратилась в шар. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Шар, который стал заметно меньше, чем два месяца назад. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Шар, который все еще пылает. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Он уже не бело-голубой. Все больше и больше он становится тускло-коричневым – это дым циркулирует в нижних слоях атмосферы, и темная завеса ползет все выше.

Для этого шара Стебель стал слишком дорогим удовольствием. Джак уже неделями не видел ни единого краулера.

* * *

Однажды Стебель задрожал.

Посмотрев вниз, Джак разглядел ползущие снизу длинные низкие волны – как будто кто-то встряхнул дальний конец веревки. Возвращение в Эдем стало реальностью. Кто-то атаковал Стебель. И страховочные растяжки его больше не удерживали.

* * *

Когда случается худшее, всегда есть одно хорошее обстоятельство: выбор становится простым.

Сотни миллионов умерли – еще сотни миллионов вскоре умрут. С кем-то из них Джак был знаком. Но среди них нет и не будет никого, кого бы он знал. Одинокий в космосе, он был не более одинок, чем прежде, дома.

Стебель никуда не денется. Даже оказавшись без страховочных корешков, гигантская морковка и дальше будет болтаться, пока ее медленно подталкивают случайные силы. Если не считать достаточно быстро прекратившихся колебаний Стебля, в жизни Джака ничего не изменилось. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Изменилась только Земля. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг-шаг. Поворот. Теперь уже тринадцать ступеней. Один ритм сменялся другим. Сила тяжести уменьшалась.

Как-то давно, тренируя навыки одиночки, Джак отправился в долгую пешую прогулку по Неваде и увидел, как огонь пожирает заросли полыни в одной из долин. Днем пожар выглядел лишь огромным мазком дыма, заслоняющим горизонт. Но по ночам он оживал со зловещей интенсивностью, когда пламя освещало дым и все это выглядело подобием адских врат. И он собрал в кулак всю волю, чтобы не убежать, хотя до пожара было несколько километров, а смотрел он на него с вершины хребта высотой в три километра.

Здесь, даже через несколько недель после бомб, картина была такой же. Днем дым накрывал Анды, густо растекался над Тихим океаном. Даже в тех местах, где океан и берег все еще были видны, бело-голубой мраморный шар стал выцветшим и грязным.

Но по ночам он словно возвращался в Неваду. От адских врат его отделяли тысячи километров пустоты, но было невозможно не представлять, как жар проникает сквозь комбинезон, проплавляя в нем дыры и покрывая кожу пузырями. Требуя, чтобы он, не сделавший в жизни ничего полезного, не стал единственным, кто избежал судьбы человечества.

Ночи в космосе становились короче по мере удаления от Земли, которая все меньше и меньше заслоняла Солнце. Но внизу длительность ночи не изменилась. Двенадцать часов в тропиках, где бушевали самые сильные пожары. Три или четыре часа лишнего отдыха, который Джаку не очень-то и требовался. Но ему не было нужды мчаться наверх. Подъем стал его жизнью. Конечная точка подъема утратила смысл.

* * *

Сеть давно позабыла о пустой болтовне. Она стонала и ругалась. Паниковала и демонстрировала поразительную храбрость. Но чем дальше, тем больше голоса обсуждали самый серьезный вопрос – выживание. Все пришли к согласию, что их ждет десять лет неурожаев, и минует поколение, прежде чем атмосфера очистится. Потом голоса стали пропадать один за другим. Те, кто нашел способы выживания, не желали ими делиться.

И настал день, когда Джак выключил приемник в последний раз. Война остановилась раньше, чем человечество уничтожило себя, но теперь внизу долгие годы не будет ничего, кроме отчаянной борьбы за жизнь. А у него был 35781 километр Стебля, с месячным запасом пищи, воздуха и воды через каждые пять километров. Этого хватит на сотни жизней – пока он движется вперед. И он выбросил приемник. Символический жест – это была всего лишь микросхема, весящая несколько граммов, но еще и водораздел.

* * *

Теперь его врагом была монотонность. Но она же была и другом. День, ритм. День, ритм. Он поднимался по двадцать километров в день. Потом по двадцать пять, по тридцать. Выходные стали днями полного отдыха. Он понятия не имел, какой прием ожидает его наверху, поэтому торопиться некуда. Если его не захотят принять, он может развернуться и отправиться вниз… а затем подняться снова, через несколько лет, и проверить, не передумали ли они.

Австралийские аборигены когда-то отправлялись в долгие пешие походы. Джак тоже вышел в поход, только по вертикали. Когда-то его жизнь была сосредоточена на цели. Теперь эта цель осталась лишь пережитком прошлого, заменой… он и сам не знал чего. Имелось всего два направления. Давным-давно он выбрал одно из них. Так почему бы не двигаться дальше?

* * *

Он понятия не имел, сколько у него ушло времени, чтобы добраться до станции. Выбросив приемник, он перестал считать что-либо, кроме собственных ритмов. Пятьдесят недель? Сто? Двести? Тело старело – его не удивили бы и пятьсот недель. Но в космосе нет ни времен года, ни лет. Есть лунные месяцы, если бы он хотел их считать, но он предпочитал смотреть на Луну с вожделением, а не следить за ее изменениями. Жить шаг за шагом, неделю за неделей было вполне достаточно. Особенно когда Земля внизу стала неизменяющимся шаром из дыма. Пожары давно погасли, но теперь дым равномерно распределился, и по календарю ядерной осени стоял глубокий ноябрь. Пятьдесят недель или тысяча… даже если он сможет спуститься, ему там нечего делать.

Если честно, то ему и раньше там нечем было заняться. Джак пожертвовал своей жизнью ради подъема. По иронии судьбы, это сделало его одним из немногих, для кого пища и кров никогда не будут проблемой, пока он не станет калекой или не постареет настолько, что переместиться на несколько километров даже почти в невесомости окажется не по силам.

Настал день, когда он заметил утолщение над верхним видимым концом ствола. В пролетах стало тридцать ступеней, а скоро будет тридцать одна. Станция приближалась – дом для почти тысячи человек. Как они встретят тысячу первого? И помнит ли он, как общаться с другими людьми, как жить по их ритмам?

Он едва не повернул обратно. И остановило его вовсе не то, что внизу его ничего не ждет. Просто он никогда ничему не давал шанса удержать себя. Все эти пустые годы были сами по себе ритмом, который растянулся на единственный и медленный удар.

* * *

Если бы Джак был более общительным, он мог бы потратить какое-то время на репетицию своего появления. А так его прибытие поначалу оказалось разочаровывающим.

Месяц за месяцем пролеты становились все длиннее и длиннее, но не потому что ствол расширялся, а потому что теперь он парил почти в невесомости. Лестницы стали не нужны. Теперь каждый пролет сделался пролетом в полном смысле слова – сетчатой трубой, сквозь которую, если хорошо прицелиться и оттолкнуться, можно пролететь сто метров до следующей площадки. Точность важнее мускулов – хотя при необходимости сетка делала коррекцию траектории достаточно легкой. Под конец пять километров превратились всего в пятьдесят прыжков, хотя расстояние между убежищами осталось неизменным. Возможно, если учесть общую стоимость Стебля, убежища очень дешевы. Или же проектировщики решили, что среднему человеку и так хватит проблем в невесомости, поэтому для него пять километров до убежища – все еще немалый путь.

Джак давно уже не был средним. Под конец он уже летал. Толчок, полет. Толчок, полет. Иногда легкое прикосновение к сетке. Пять километров в день. Если бы ему захотелось, он делал бы и по сто.

А потом лестница внезапно кончилась.

Или, точнее, уперлась в шлюз.

Он даже не сразу сообразил, что делать. Он привык к дверям, но они всегда находились перед ним. Эта оказалась сверху. Он едва не срикошетил от нее обратно в сетчатую трубу, но успел ухватиться за поручень.

Он прибыл.

Какое-то время он осматривался. Земля внизу. К ней тянется ствол, исчезая в почти бесконечности. Солнца нет, хотя на планете под ним сейчас полдень. Впервые за… сколько прошло времени?.. солнце заслоняет нечто иное – не Земля и не ствол. Нечто большое, чьи наружные края степенно вращаются, хотя средняя часть неподвижна. Мрачное и зловещее? Нет, просто… новое. Прошло много времени с тех пор, как он позволял себе думать о чем-то новом.