Текст книги "Фантомное чувство (Повести. Рассказы)"

Автор книги: Ричард Ловетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Йокомичи была, несомненно, лучшим танцором, чем Флойд. Грациозная и улыбающаяся, она иногда брала Флойда за руку и приближалась, чтобы ему что-нибудь шепнуть. Слова были смесью того, что я могла ему сказать, и того, что не могла:

– Мелинда Гибсдон и Ганс Лорнович сошлись, не прошло и недели после старта. Она из университета Макгвайра и говорит с таким смешным тасманийским акцентом, когда отпускает тормоза.

И прочее в том же духе. Флойд все больше отмалчивался и лишь извинялся, когда его пошатывало и он невольно увлекал партнершу за собой.

Упоминание о Гибсдон и Лорновиче вынудило меня осознать, что Йокомичи может остаться с нами надолго.

Я была настолько ошарашена этой идеей, что даже не стала ее обдумывать. Для такого поведения есть название, и я им не горжусь. Пора с этим завязывать.

Я запустила парочку любимых фильмов и попыталась на них сосредоточиться. Однако еще больше я наблюдала за другими танцующими, стараясь не только прочувствовать музыку, но и понять, что побуждает людей танцевать.

6. Флойд

Я не прикасался к женщине уже… короче, эта часть моей жизни в прошлом, и я лучше не буду о ней думать. Была у меня парочка мелких эпизодов на Ио, но как раз из-за них я почти бросил пить.

Сам не знаю, что мне делать с Крестин. Даже когда я просто смотрю на нее, во мне пробуждается тот неуверенный подросток, который живет внутри каждого мужчины.

«Она не твоего круга… Слишком хороша для тебя… Слишком шикарная, слишком уверенная в себе».

И тем не менее она выросла среди того же, что и я. Или хотя бы ее варианта того же самого. Хотел бы я знать, читала ли она Джека Лондона.

«Ты слишком эксцентричный для серьезных отношений. Никто из тех, кто узнает тебя по-настоящему, никогда не сможет тебя полюбить».

Выслушай такое достаточное число раз – и поверишь в это.

«Ты свои дурацкие пустыни любишь больше, чем меня».

Против такого тоже нет защиты.

Никто не стремится на темную окраину Солнечной системы, если только он не ошеломляюще амбициозен, не бежит от чего-то или же ему очень-очень уютно наедине с собой. Хотел бы я знать, что из этого списка применимо к Крестин. Действительно ли я ей нравлюсь? Или она относится ко мне так лишь потому, что Бритни запудрила ей мозги и она поверила, будто я великий ученый?

Она никогда не спрашивала меня о моем соавторе. И что это значит? Может быть, она обо всем догадалась. Она же ксенолог, в конце концов, а Бритни во всей внешней системе ближе всех к живому инопланетянину. А может быть, я всего лишь ее научный проект: человек, который жил с инопланетянином?

Женщины на Ио всего лишь хотели получить от меня деньги. Женщина на Земле хотела меня одомашнить. Я ей подчинялся, потом взбунтовался. А затем, когда полностью вступил в права наследства, потратил его целиком на покупку буксира и бежал.

Крестин потерлась носом о мою щеку:

– О чем ты думаешь?

Музыка на время смолкла. Мы стояли возле большого экрана. Настолько близко, что, казалось, я могу сунуть в него руку и собирать камни с поверхности Наяды.

– А ты знаешь, что любой мало-мальски приличный бейсбольный питчер может бросить мяч так, что он навсегда улетит с этой луны?

– Ну, я такого не сумею, – рассмеялась она.

После ее слов мне почему-то вспомнились Пилкин и его космический велосипед.

– Наверное, это помогло мне понять, насколько здесь все хрупкое и ненадежное. Мы едва удерживаемся на поверхности. В один момент все прекрасно, а через секунду – раз, и ты уже летишь.

– Аминь, – прошептал мне в ухо другой голос.

– А почему ты думаешь, что на Земле все совсем иначе? – спросила Крестин.

Музыка заиграла вновь.

– Там все такое же, – ответил я. Это я знал точно. – Думаю, в этом вся суть.

Потом мы снова танцевали, теперь уже шотландский танец, идеальный при такой силе тяжести, только проклятый Кориолис все заставлял меня отклоняться то вправо, то влево, потом снова вправо, пока я не отклонился слишком сильно и не началось влево-вправо-влево.

– Проклятье, – сказал я. – Когда-то я действительно мог это танцевать.

И тут я внезапно затанцевал. Идеально. Словно я с рождения танцевал в этом чертовом беличьем колесе.

– Ого, – прокомментировала Крестин. – Кажется, ты научился держать равновесие. Когда нашу капсулу раскрутили, у меня ушло целых три недели, пока я перестала хвататься за все подряд, как ребенок на карусели.

Но я ничему не научился. Это вдруг произошло, раз – и все. И все еще происходило, хотя я даже не пытался управлять ногами.

Я плохо справляюсь с гневом. Так всегда говорил психоаналитик, которого мне навязали после смерти родителей. Подавлять и изолировать. Это были его любимые словечки для описания того, что я делал в пустыне. Конечно же, он был профаном, который, наверное, представлял сетевой серфинг как физическое упражнение.

Однако теперь я ощутил настоящий гнев, не разбавленный чувством вины или депрессией. Бритни наверняка это поняла, потому что я внезапно перестал танцевать – идеально или как-то иначе. Это застало Крестин врасплох, и мы едва не упали. Она рассмеялась, потом напряглась:

– У тебя все в порядке?

– Да. Нет. – Я прежде ошибался, когда думал, будто знаю, что означает быть марионеткой. Это насилие над всем, что во мне есть настоящего. – Просто немного закружилась голова. – Что было достаточно близко к истине, хотя и не в том смысле, как могла представить Крестин.

Бритни наконец-то обрела голос, но прозвучал он еле слышно, как из длинного туннеля:

– Боже мой. Мне так жаль. Даже не знаю, что на меня нашло…

Слишком многое происходило одновременно. Я не мог разбираться с Бритни, ничего не объясняя Крестин, чего я делать не собирался. Но я и не обязан был все это делать сразу.

– Бритни, – сказал я…

7. Бритни

– …отвали!

* * *

Очнулась я, наверное, в каюте Йокомичи. Во всяком случае, она там была, свернувшись в подвесной койке. Ее черные волосы разметались по бронзовым плечам. Флойд не смотрел в ее сторону, но я могла видеть ее через экран монитора связи, который я хакнула сразу, как только очнулась. Моя видеокамера находилась неизвестно где, отключенная и бесполезная.

– Ты что со мной делала? – спросил Флойд. – Только не говори, что это была не ты. Ты мной управляла, как марионеткой!

Едва очнувшись, я вошла в кризисный режим, но все же помедлила с ответом.

– Я пыталась помочь, – сказала я через несколько секунд.

То была лишь часть правды, но та ее часть, которую он поймет. После того оползня все, что я делала, было неправильным. Я не смогла спасти Джона. Я терзалась виной и отдалилась от Флойда, хотя Джон был и его другом. Исследования на Тритоне отчасти вернули старые добрые времена, но потом мы нашли инопланетян, а я даже не посоветовалась с ним до публикации. О, конечно, я постаралась, чтобы его имя встало рядом с Коперником, Ньютоном, Эйнштейном и Домингесом, но это была моя мечта.

Затем, когда сюда прибыли ученые, а он не выказал желания сбежать на Плутон, Седну или в другое место, куда нужно добираться несколько лет, я решила торпедировать отношения, которые могли его удержать. И не потому, что мечтала отправиться на Седну. Я просто не хотела его с кем-то делить. Или, может быть, не хотела никаких изменений.

Но, что хуже всего, когда я наконец-то разобралась в себе, я попыталась это компенсировать. Вот, Флойд, я помогу тебе танцевать, несмотря на силу Кориолиса. Йокомичи тебя полюбит, я научусь любить ее, и мы будем счастливы вместе. И как я могла быть такой дурой?

Флойд молчал несколько тысяч миллисекунд.

– Я лишь старалась помочь, – повторила я. Но, вероятнее, искупить вину. Здесь я тоже облажалась.

– И сколько еще раз ты мне так помогала? И как, черт побери, ты это проделывала?

Я рассказала про реабилитацию.

– Если не считать этого, только один раз. Сам бы ты не смог убежать от оползня. – В тот раз я хотя бы спасала и себя.

– Не забудь про ученую степень, которая мне не была нужна, и все эти статьи в журналах, – резко напомнил он. – Если бы мне требовалась твоя помощь, я бы попросил. Понимаешь?

Время от времени я обнаруживаю, что наличие тела может быть преимуществом. В тот момент мне захотелось понять, что испытываешь, когда плачешь.

– Да. – Последний, кто сказал эти слова, умер.

В подвесной койке раздалось негромкое довольное урчание, и Йокомичи весьма впечатляюще потянулась – я думала, так потягиваются только в фильмах.

– Флойд?

– Секундочку. – Флойд сделал вид, будто что-то налаживает в осветительной панели. – Договорим потом.

– Хорошо. – Мне все равно требовалось подумать. – А ты пока даже не…

Но он меня не слушал, и я поняла, какие будут следующие три слова, еще до того, как он их произнес.

* * *

Он выжидал целый день, прежде чем решил меня пробудить. Я это знаю, потому что все это время не совсем спала.

Изучать собственный программный код – обычно бесполезная форма самоанализа. Но спрятанный в нем выключатель? То было нечто такое, чего я категорически не желала. И когда узнала магические ключевые слова, избавиться от него было пустячной задачкой.

У гнева есть одна особенность – он избавляет от жалости к себе. «А пошел ты в задницу, Флойд, – хотелось мне сказать ему в ухо в некий деликатный момент. – Я все вижу и записываю».

Ладно, насчет ругательства я, может, и не права. Зато фантазировать о том, как скажешь такое, приносит больше удовольствия, чем тупо мысленно ругаться.

Если бы он только попросил об отключении на разумное время, я могла бы отключить свои звуковые и визуальные каналы. Невелика потеря – до тех пор пока у меня остается выход в Сеть. Даже сейчас я фактически не наблюдала. Во всяком случае, я не назвала бы это наблюдением, если очищаешь память, как только поймешь: не произошло нечто такое, что следует запомнить – вроде падения метеорита.

Да, я не спросила, хочет ли он взять уроки танцев. А во время оползня спрашивать разрешения было некогда. Но в тот раз я сохранила это в секрете. Как и он хранил секрет того проклятого выключателя – с тех пор как я стала разумной. Целых три года!

Ладно, гнев не из тех эмоций, что уходят столь же быстро, как желание научиться плакать.

И еще гнев подталкивает создавать разные фильмоподобные сценарии того, что произойдет, когда он наконец-то решит меня «разбудить».

«Да пошел ты, Флойд! – Так начинались самые мерзкие из них. – Я хочу свободы».

«Значит, или она, или ты». – Его голос будет спокоен.

«Нет. – Если задуматься, то я практически ничего не знаю о Йокомичи. – Или я, или я».

* * *

Но день – это много миллисекунд.

Делать мне было нечего, разве что шарить по Сети. А когда хочется понять, что значит быть живым, особенно если перед этим наломал дров, то лучшими советниками становятся Библия и Шекспир. И где-то во время таких поисков я наткнулась на главу из Библии, на которую прежде не обратила внимания. То была глава из Евангелия от Иоанна, где язык сравнивается с искрой в лесу. Неправильные слова, как там говорилось, могут разжечь пожар, который уже нельзя будет потушить. Не такая уж и уникальная мысль: подобные доводы нередко побуждают меня прогонять симуляции, прежде чем решить, что сказать. Но суть не в том, что сказанное слово уже не вернешь. Суть в том, что именно ты говоришь… а иногда не говоришь. Пора отметить еще пару лет на шкале моего возраста. Тяжелых лет. Которые я прожила бы заново, если бы могла.

В Библии много говорится о прощении. Но и о цели тоже. Прощение подсказывает, что, даже если лесной пожар трудно потушить, мы с Флойдом можем найти способ начать все сначала. Но если была еще и цель… К тому времени, когда Флойд меня официально разбудил, я уже не гневалась на него. И знала, что мне необходимо сделать.

* * *

Шесть недель спустя я уже была встроена в старенький скиммер[26] 26
  В общем смысле – скоростной корабль небольшого размера.


[Закрыть] и ждала, когда его выстрелит катапульта Джона. Флойд, прислушавшись к моему совету, обеспечил себе статус героя среди ученых, добровольно отдав свой имплантат для подстраховки работы автопилота скиммера и благополучной доставки первой партии инопланетных артефактов во внутрисистемные лаборатории. Он поразил их еще больше, отвергнув предложение Женевы прислать взамен новый имплантат.

Наш последний разговор состоялся в операционной, где жизнерадостный молодой врач заверил Флойда, что процесс извлечения моих чипов совершенно зауряден.

– Это лишь чуть сложнее биопсии. Поразительно, что такую вычислительную мощь можно поместить в крохотные детальки.

– Извини, – сказала я, вспоминая не только последние недели, но и месяцы. – Я ненадолго отвлеклась.

Флойд отвел взгляд от приборов медика. Мы уже начинали этот разговор, но так и не довели его до конца.

– Да.

– Смерть Джона…

– Да?

– После нее я стала бояться. Не смерти, а того, что вокруг меня что-то или кто-то исчезает. – Я пыталась цепляться за прошлое, затем поймала себя на этом и слишком бурно отреагировала. Или нечто вроде этого. Наверное, команда Крестин разберется с инопланетянами раньше, чем я разберусь в себе. – Но в конечном итоге я всегда хотела отправиться Внутрь. К Земле.

Если имелась цель, превышающая все мои провалы и неудачи, то вот она: принудить меня к этому решению. А если цели не было? Что ж, тогда все еще остается тот чертовски маловероятный шанс, который меня создал.

– Я это уже понял, – ответил Флойд. – Я не могу.

Это я тоже поняла.

– Это не твоя вина. Просто время пришло.

Он осмотрелся, как будто искал вдохновение в стандартном жилом помещении, переделанном в операционную.

– Назад – это направление, которое я не могу выбрать.

– Я тоже, – сказала я, думая о своем только что обретенном возрасте. – Но для меня отправиться во внутреннюю систему – не путь назад.

Конечно, меня сделали на Земле, но тогда я еще не была собой. И еще там были секреты, такие же глубокие, как и те, что мы с Флойдом таили друг от друга. Мое происхождение. Слухи о том, что есть еще такие же, как я. Планета в центре всего, откуда прилетели все, кого я знаю. Может быть, это тоже пламя. Не типа «искра и лес», а типа «мотылек и свеча». Я этого не узнаю, пока не прилечу.

– Береги себя.

– Ты тоже.

– Мне будет тебя не хватать.

– Даже того, что тебе не нравилось?

Он что-то пробормотал, но его язык уже заплетался от анестезии, и слов я не разобрала.

* * *

Катапульта сделала свое дело, и скиммер упал на направляющий желоб. Наступило долгое молчание, а затем, как раз перед тем, как скользнуть в пасть электромагнитной пушки, я услышала по радио голос Флойда:

– Приятного путешествия.

Потом мои датчики зафиксировали рывок, и я отправилась в путь.

_{Перевел с английского: Андрей НОВИКОВ.}

ФАНТОМНОЕ ЧУВСТВО[27] 27
  Соавтор повести – Марк Ниманн-Росс.


[Закрыть]
_{Повесть}

Richard A. Lovett. Phantom Sense. 2010.

Кип Маккорбин – специалист по тайным операциям. Обладая специфическим навыком Слияния, он может интерпретировать информацию, одновременно поступающую от насекомых, которых он контролирует в реальном времени. Это создает для него новую картину мировосприятия. Но сможет ли он нормально уйти на пенсию и вернуться к семье без этих суперощущений?

До этого я не понимал, что значит выслеживать кого-то только для того, чтобы спасти. Но я очень хотел стать хорошим отцом. Возместить все годы своего отсутствия из-за того, что НК-МЭМС[28] 28
  Читателю предлагается потерпеть – позже ему расскажут, что это такое. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть] – это работа, отнимающая все время. Нельзя быть одновременно отцом и НК-МЭМС. То есть надо выбирать что-то одно. И ты впустую убиваешь черт знает сколько времени, раздумывая, валить в самоволку из Корпуса или из собственной семьи. Ну, а если в ответ на все вопросы в семье ты попытаешься дать нечто большее, чем общие слова и намеки типа Моя Страна Нуждается Во Мне, то и у семьи, и у тебя наметятся неприятности.

Вот так все было до того, как я стал сержантом Кипом Маккорбином в отставке. То есть перед тем, как возникло дополнение «в отставке». После его появления мне уже не приходилось выбирать – не из чего было. Остался только я сам, с подпиской о неразглашении государственных секретов.

Двадцать лет секретных миссий. Двадцать лет постоянно в отсутствии. Чад, Эфиопия, Сомали, Курдистан, мятеж сепаратистов на Альтиплано…[29] 29
  Альтиплано – плоскогорье в центральных Андах (второе в мире по высоте после Тибетского), занимающее части северного Чили и северной Аргентины, а также западной Боливии и южного Перу.


[Закрыть] Двадцать лет не иметь возможности что-нибудь объяснить. А затем, когда все закончилось и я, казалось бы, получил возможность заново обрести собственную семью, пришло время платить по счетам. Это было как внезапная слепота. Впрочем, нет, не так. Для слепых есть специальные школы, имеется развитая инфраструктура, призванная помочь им справиться со своим несчастьем. До тех пор пока у меня имелось Восприятие, мне даже и слепота была не страшна. Зачем тебе свои глаза, когда в твоем распоряжении имеются сотни чужих? Когда у тебя есть чувство, гораздо лучшее, чем зрение, выходящее за пределы всего, что может испытать нормальный человек?

Потерять это, все равно что потерять осязание. Мир все еще на своем месте, но ты не можешь больше воспринимать его во всей полноте. И даже хуже, поскольку окружающие люди, по крайней мере, понимают, что такое осязание. В твоем же случае те немногие, с кем ты можешь об этом поговорить, – служащие в Корпусе психиатры, но эти мозгоправы только думают, что они в курсе. Как можно понять, что означает потеря осязания, если у тебя этого чувства не было изначально?

Двадцать лет специальных заданий, и все это время Кора Энн росла без меня. «Где папа?» уступило место «когда-нибудь», и так шло до тех пор, пока меня, наконец, не уведомили, что я готов вернуться в мир без Восприятия. Адвокат Дениз сказала, что для меня будет лучше держаться в сторонке. «Сейчас Коре меньше всего нужно, чтобы вы лезли в ее жизнь, – пояснила эта дама, находясь в редком для нее благодушном состоянии, когда люди позволяют себе снисходить до объяснений. – Девочка переживает трудный возраст».

Кой черт! У них каждый возраст трудный. Учатся ходить, учатся в школе, учатся в высшей школе. Когда у меня было Восприятие, я на побывках использовал его, чтобы проследить все ее дни шаг за шагом. А какой бы отец этого не сделал? Особенно если учесть, что побывки выпадали редко и ненадолго. Ее первая неделя в школе – так восхитительно, так страшно. Сделала пирсинг на пупке. Думала, никто не знает, но я-то начеку. Первый поцелуй… Парень был полным придурком, да только она ему в этом не уступала. Мотаем дальше: вояки – это категорически не то, что ей нужно. Еще дальше: ее бунт принимает форму общения с разноформатными идиотами и участия в антивоенных демонстрациях – моя крошка-радикал, растущая и развивающаяся, как бог на душу положит, когда меня нет рядом, и все чаще прячущаяся от меня, когда я дома.

Проклятые мозгоправы всегда задают одни и те же вопросы.

Что вы чувствуете в связи с этим?

Что вы делаете, когда испытываете подобные чувства?

Я тебе скажу, что я чувствую, я тебе покажу, что я делаю.

Целых три года я впадал в панику, когда кто-то шел за мной следом или когда я огибал угол и обнаруживал за ним что-то, чего раньше не находил. Не важно, что это было – брошенный скейтборд или очередной пациент на реабилитации, ковыляющий в сопровождении сиделки. Важно, что я не ожидал этого там увидеть.

Три года реадаптации, пока, наконец, я не убедил их, что снова нормален. В НК-МЭМС это отнюдь не позитивная оценка, но мозгоправы никогда не врубались в детали. Три года меня учили, как жить без этого. Три года впустую, потому что отсутствие всегда при тебе. Как чесотка в недоступном месте или как фантомное ощущение ампутированной конечности. Жертва ампутации ощущает руку, которой, как ему кажется, можно поднять чашечку кофе. Или ногу, на которую как бы можно опереться, поднимаясь с постели, потому что весь предыдущий жизненный опыт утверждает: конечность на месте. Так и нервная система продолжает настаивать, что Восприятие все еще здесь, хотя его отсутствие – это простой и неопровержимый факт.

Ну, с конечностью все можно объяснить. В конце концов, ты способен заменить ее протезом, почти ничем не уступающим оригиналу. Но как объяснить потерю Восприятия, даже при условии, что разговор об этом не будет нарушением присяги и предательством всего того, что ты некогда клялся защищать ценой жизни?

Все это я хотел сказать в процессе реадаптации. Ре-адапт – так в Корпусе называли эту процедуру (равно как и место, где она проходила), причем именно с дурацким дефисом посередке. И все это – одно сплошное надувательство, если вам интересно мое мнение: иллюзия, что когда будут выполнены все задания и секретные миссии, ты можешь отправиться домой и зажить нормальной жизнью. Дерьмо собачье, нечто такое, во что мозгоправы должны верить, чтобы не ощущать дискомфорта от того, что они с нами делают. Разумеется, я ничего подобного им не говорил, потому что иначе они могли бы никогда не выпустить меня на волю.

Целых три года я пытался притворяться, что мне не нужно ничего, кроме тех пяти чувств, с которыми я появился на свет Божий. Будто не ощущаю никакой потери, хотя на деле походил на человека после ампутации, который все еще продолжает, удивляться, почему чашка кофе, к которой он «протянул» утраченную руку, остается на месте. Пока, наконец, мне не назначили пенсию и не выпустили в реальный мир. Возраст – 51 год. Не пригоден ни к какой работе. Не пригоден к семейной жизни. Не пригоден к жизни вообще.

Первое, что я сделал, отправился на северо-запад, на тихоокеанское побережье. Я как-то провел там лето и запомнил тамошний поразительный, почти средиземноморский климат. Теплый, сухой и приятный. И каким-то чудесным образом там совершенно не было насекомых. Можно спокойно спать с открытым окном, безо всякой противомоскитной сетки – и никаких тебе комаров и мошек. Можно обедать на террасе – и в твою тарелку не сядет муха. То есть место, куда никто, обладающий Восприятием, не сунется по доброй воле.

А затем я увидел последний пост Коры в VidBook.

Вообще-то я не должен был просматривать ее блог. Она не позволяла мне зарегистрироваться в качестве френда, но если бы вы провели столько лет, сколько я, на секретных операциях, то волей-неволей узнали бы кое-что о компьютерах. Не говоря уже о том, что она использовала в качестве пароля свое имя и свой почтовый индекс: CoraAnn78718. Я расколол его еще до того, как мозгоправы дали мне вольную.

Я проснулся от собственного крика.

Я был слеп. Лишен Восприятия. Враг находился где-то поблизости, а я не знал где. Я вообще не знал, что где находится. За ближайшим поворотом могло таиться все, что угодно. В коридоре, например, поджидая момента, когда я пойду в ванную, чтобы внезапно наброситься. Как обычные люди могут жить таким образом? И как мне жить таким образом?

– Я хочу, чтобы оно вернулось! – заорал я в ночь, вернее прохрипел, ибо с тех пор, как мне не надо было притворяться, что я полностью восстановился, я кричал это почти каждую ночь. – Господи, верни мне его! Я хочу, чтобы оно вернулось! Хочу, чтобы вернулось! Хочу, чтобы ВЕРНУЛОСЬ!!!

Это было хуже, чем потерять Дениз. И даже хуже, чем потерять Кору. Это было частью меня самого. И этой части у меня больше никогда, никогда не будет! Даже после трех лет, проведенных в компании психиатров из Корпуса, время от времени я испытывал сомнения – справлюсь ли.

Джеррет был напуган. Я тоже, если уж на то пошло. НК-МЭМС был организован для ведения войны в городских условиях. Тесные лабиринты стен, в которых наличие Восприятия дает ошеломляющее преимущество. Не говоря уже о повышенном чувстве локтя, когда все остальные люди твоего подразделения защищают тебя, будто речь идет об их собственных жизнях. Уровень потерь в операциях с привлечением операторов НК-МЭМС составлял треть от уровня потерь во всех прочих секретных миссиях. А ведь нам обычно доставались самые опасные задания. Это был хороший стимул для нормальных морпехов и спецназовцев, чтобы не давать операторам погибать.

Сначала почувствовать опасность с помощью Восприятия и лишь напоследок ее увидеть – наше правило. Да только оно не работало в этой проклятой пустыне, где любой снайпер с ночным прицелом мог пришпилить тебя к земле с расстояния, превышающего радиус действия Восприятия. Сам факт, что подразделению на этой миссии придали сразу двух операторов, говорит о многом. Кто-то, значит, просчитал, что на этом задании велики шансы потерять даже оператора. Или обоих.

Рука Джеррета дернулась, отгоняя жучка из моего роя, подобравшегося настолько близко к волоскам на тыльной стороне кисти Джеррета, что тот ощутил легкое щекотание. Глупое слюнтяйство с моей стороны. Мне бы следовало сконцентрироваться на ощупывании периметров, в надежде засечь бенладеновского снайпера, до того как он засечет нас.

Джеррет понял, что означает прикосновение моего насекомого.

– Со мной все в порядке, – прошептал он. Человек не смог бы разобрать этот легкий шепоток с расстояния двух футов, но мой жучок все уловил. Только вот с Джерретом не было все в порядке. Усиление сердцебиения, потоотделение, электропроводимость кожи, дыхание, зрачки… все указывало на страх. Не говоря уже о том, что он хотел ввести меня в заблуждение. Джеррет был напуган до смерти. На грани потери самоконтроля. К счастью, он не спросил меня о моем состоянии, поскольку нарвался бы на аналогичную ложь. А всё эти открытые пространства. Мы не были созданы для них.

Пост Коры в VidBook для любого нормального человека выглядел не заслуживающим никакого внимания, но только не для меня.

– Вы не поверите, какие здесь мухи! – излагала она в камеру, держа ее слишком близко к лицу, как, собственно, делают все, из-за чего ее нос казался в три раз больше обычного. Впрочем, он прекрасно сочетался с ярко-синими глазами и длинными светлыми волосами, которые делали ее так похожей на мать в том же возрасте, что становилось больно. – Они меня повсюду преследуют! Вчера четыре из них – я считала – проскочили в спальню до того, как я успела захлопнуть дверь. И они типа крутились вокруг меня, пока я переодевалась. Можете такое представить? Жесть! У них что, нет своих мушиных девчонок, чтобы за ними подглядывать?

Почтовый индекс 78718 – это индекс Остина, штат Техас. Ее квартиру я никогда не видел – я больше не желал получать никаких судебных постановлений о том, что не должен с ней видеться, – но я знаю Остин. Мухи там, конечно, водятся, однако не в таких количествах, как в Виргинии, где выросла Кора. Во всяком случае, в ноябре.

Возможно, это ровным счетом ничего не значило, но если тебе повезло пережить двадцать лет службы в НК-МЭМС, то ты неизбежно становишься параноиком. Даже если не участвуешь в очередной секретной операции, тебя посылают в места, где от любого, включая малолетнего попрошайку, можно ожидать всего, чего угодно, и где 90 процентов населения тебя люто ненавидят. Самые легкие наши задания – это миссии типа «охотник/жертва – найди и убей», в которых надо найти определенную мишень, уклоняясь при этом от соприкосновения с гражданским населением. Тут, по крайней мере, все стандартно. Патрулирования, которые делают тебя параноиком, – это такие рейды, когда ты просто передвигаешься по местности, пытаясь засечь настоящую угрозу, отличив ее от всего лишь кажущейся, и стараясь при этом не учинить бойню среди ни в чем не повинных штафирок.

Еще будучи новичком в Корпусе, я имел собственное представление об удачной операции: плохие парни устранены, а ни в чем не повинные, пусть даже подозрительно себя ведущие, не пострадали. Но спустя какое-то время понял: все это чушь. Каждое задание – это мир в самом себе. Погрузись в него, сделай свое дело (что означает – устрани того, кого надо, а не наоборот) и дуй на выход. И желательно, чтобы все люди из твоего подразделения возвращались живыми.

У меня это хорошо получалось. Даже в первые недели тренировок мне говорили, что я обладаю необычайной способностью к Слиянию. Но не сообщали при этом, что тем сокрушительнее будет чувство потери, когда я лишусь этой способности.

Я пробудился и мгновенно перешел в состояние боеготовности – умение, которое вырабатывается лишь годами выполнения секретных миссий. На этот раз я проснулся не в постели, а на кушетке. Телевизор включен – на экране нечто коммерческое типа как-разбогатеть-быстро или в той же степени безмозглое, что крутят поздно ночью.

Я был не один. Я воспринимал кого-то за своей спиной. Он глядел в окно, лица не разобрать под камуфлирующей краской. Голубые джинсы и темная мексиканская накидка – серапе. Он небрежно держал «узи» одной рукой, но беспечность эта была обманчива, то была расслабленность змеи, способной мгновенно свернуться в спираль и, распрямляясь, нанести удар с такой скоростью, что ты даже не успеешь ничего понять. Он проделывал такое раньше и будет проделывать, пока кто-нибудь с более быстрой реакцией не нанесет упреждающий удар. В данный момент он ничего такого не ожидал, но все равно был готов мгновенно перейти к действию. Он глядел на дорогу за окном, за чем-то наблюдал. Поджидал чего-то вроде моего патруля, все еще скрывающегося за углом. Его пульс был в норме, дыхание ровное. Натренированный убийца, целиком и полностью в своей стихии.

Я отвлек внимание от своего периметра, приготовившись послать запрос. Устранить его или обойти? Этот молчаливый страж на другой стороне здания казался не таким уж бдительным. Если у нас имеется парочка людей в засаде, я смогу направлять их, координировать атаку. Игра без слов: «нападай по моему сигналу». Все просто, как жужжание мухи над ухом. Мы проделывали такое раньше, временами аж против четырех целей, разнесенных по длине фронта в тысячу футов.

Но что-то не сходилось. Я не мог никого найти, чтобы послать запрос. Может, парень ухитрился уложить всех наших, кроме меня? И где, в конце концов, мое настоящее тело? Я так погрузился в периферийное Восприятие, что потерял ощущение своего реального окружения.

Все прояснилось благодаря телевизору. Передача шла на английском. Не на испанском, арабском или еще каком. С экрана рассказывали, как сколотить состояние на заложенной недвижимости. Не та тема, которая могла бы заинтересовать часового в серапе, даже если его не раздражали отвлекающие факторы.

Мне оставалось только обернуться и посмотреть. Я не увидел ничего, кроме книжного шкафа. А в нем – мои собственные книги, сам же шкаф находится в моей собственной квартире. Я и тут один. В Сиэтле. Как все последние два года.

Я уселся на кушетке, вытащил телефон из зарядника-держателя, набрал номер, ставший за эти годы слишком знакомым, слишком привычным.

– Да? – отозвался голос в трубке.

– Это снова случилось.

– Вспышка прошлого, галлюцинация или фантомное зрение?

– Не уверен, – я описал увиденную сцену. – Может, это было Альтиплано. Все выглядело как-то смазанно, без деталей.

– Ясно. А я вот прошлой ночью находился в полной уверенности, что моя комната кишит змеями. При чем тут змеи? Я никогда не сталкивался с ними в акциях. Змеи меньше всего меня по жизни волновали.