Текст книги "Обскура"

Автор книги: Режи Дескотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Живопись была для него лишь переходной ступенькой, основой вдохновения для создания своего шедевра, так же как для Мане при создании «Олимпии» источником вдохновения были шедевры предшественников: «Венера Урбинская» Тициана и «Обнаженная маха» Гойи.

Теперь и он сам продолжит эту традицию, с еще большей дерзостью, чем Мане, который столько раз становился мишенью для возмущенной критики. Но вскоре ему не нужны будут ни эта поддержка, ни какие-либо источники вдохновения. Очень скоро он пойдет по пути, по которому никто до него еще не ходил и, возможно, даже не подозревал о его существовании.

Бледно-розовое платье висело на портновском манекене. Люсьен Фавр осторожно снял платье и стал надевать на тело мартиниканки – сначала просунул ее правую руку в рукав, затем обернул корпус и соединил разрезанные края с помощью наметочных булавок. Он с удовлетворением заметил, что широкий свободный воротник оставляет чуть приоткрытой левую ключицу. Оставались косынка и букет. Несколько минут он потратил на косынку. Потом взял букет, вложил его в руки негритянки и немного поправил пальцы ее правой руки, чтобы они лучше удерживали пук искусственных цветов, обернутых шелковой бумагой.

Он отошел к фотокамере и, откинув черную ткань, рассмотрел в видоискатель великолепно скадрированный набросок картины Мане. Затем нажал на спусковой рычаг. Освещение было недостаточным – негритянка казалась лишь темной расплывчатой массой, и тщетно было бы искать в кадре «одалиску». Но он не смог удержаться.

Выбравшись из-под черного полотнища, он понял, что Клод уже вышел, не сказав ни слова. Он подошел к стеклянной стене, открыл одну из секций и выглянул наружу. Небо было усеяно звездами. Значит, утро будет солнечным, и он сможет сделать фотографии при ярком освещении.

Он снова вынул из жилетного кармана часы. Они показывали пять утра. Скоро рассветет. Уже через три четверти часа небо над горизонтом порозовеет. Но что делает Клод? Он уже хотел пойти и проверить, но затем отказался от этого намерения: сейчас нельзя было разрушать атмосферу созидания.

Наконец он услышал шаги на лестнице. Опять новобрачный, на сей раз с Обскурой на руках?.. Как знать, может быть, она сопротивлялась и, воспользовавшись минутным замешательством Клода, вцепилась ему в лицо. Такое однажды уже проделала та рыжая малышка… Может быть, предвидя возможность неудачи, Клод и похитил еще одну женщину, актрису, заранее даже не уведомив его об этом, и в случае чего заменит ею Обскуру? В спешке чего не случается…

При мысли об этом им овладел страх разочарования. Почувствовав внезапное резкое учащение сердцебиения, Люсьен Фавр замер и стал ждать, еще не зная, какую модель ему предстоит увидеть.

Глава 42

Поезд засвистел, предупреждая об отправлении. Теперь пути назад уже не было. Вся ночь у Жана прошла в беспорядочной беготне. Ему никак не удавалось отыскать Нозю – инспектора не было ни на работе, ни дома. Жану потребовалась проявить всю свою настойчивость, чтобы заставить дежурного инспектора отправиться на его поиски. Наконец Нозю появился. В глазах его читалось беспокойное любопытство. Вместе с Жаном он отправился на набережную Вольтера, где тем временем появился и Анж. Инспектор внимательно выслушал сбивчивый рассказ подростка, но при имени Люсьена Фавра недовольно поморщился. Он не мог решиться устроить обыск в его особняке и предпочел взять на себя риск разбудить своего начальника. Жан заранее знал, какой будет реакция Лувье: он конечно же тоже на это не решится и обратится к вышестоящему начальству, может быть, к главе сыскной полиции, и тот сделает то же самое, обратившись… к кому? к префекту полиции?

Все это время стрелки часов продолжали вращаться, и шансы найти Сибиллу живой таяли, как снег под весенним солнцем. Сибиллу, похищенную затем, чтобы удовлетворить творческие амбиции этого монстра… Это была страшная пытка: понимать все (или почти все), представлять себе, что происходит и, хуже того, что произойдет, – и быть вынужденным ждать, пока все полицейские проволочки, связанные с иерархией чинов, наконец-то закончатся. Все подобные дела, касающиеся простых смертных, решаются, конечно, гораздо проще и быстрее… Жан хорошо понимал всю очевидность полицейских затруднений: все жертвы были обычными проститутками (среди которых, правда, оказалась одна безвестная актриса, но ее смерть тоже не наделает много шума), а главным подозреваемым – один из самых богатых людей страны, который щедро жертвовал на госпиталь Сен-Луи и другие подобные заведения. Две чаши весов, и слишком явный перевес в сторону одной. Нетрудно было догадаться о результате…

Но все же сейчас они наконец сидели в поезде, направлявшемся к станции, которую указал Анж. Жан смотрел на спящего ребенка, который подвергал себя такому риску, чтобы все это стало возможным… Несмотря на его состояние, ему пришлось выдержать еще и эту поездку, чтобы послужить проводником, хотя с его лихорадкой ему лучше всего было бы лечь в постель и принимать лекарства.

Справа от Жана сидел Нозю, который в конце концов решил обратиться к доктору Бланшу за подтверждением всей этой истории. Мнение знаменитого психиатра его убедило, и баланс сил слегка сместился в пользу Жана.

Напротив инспектора, слева от Анжа, сидел Жерар. Два других места были заняты коллегами инспектора, которые недавно арестовали Жана на улице Божоле, у заведения мамаши Брабант: здоровяк, ударивший его по уху, и другой, который потом уснул в кабинете инспектора на банкетке. Комиссар Лувье и заместитель начальника сыскной полиции ехали в соседнем купе. Ввиду высокого статуса подозреваемого они решили явиться на место самолично.

Поезд набирал ход, и за окном уже мелькали предместья. Если особняк, по утверждению Анжа, находился вблизи Санлиса, до прибытия оставалось около часа.

Склонив голову на плечо Жерара, мальчик по-прежнему спал. Его не будили ни тряска поезда, которая иногда усиливалась, ни собственный кашель. Сознание того, что им удалось собрать и направить к месту преступления столько полиции, вызвало у Жана и Жерара новый прилив сил. Порой они переглядывались, и у обоих в глазах отражалось недоверие в соединении с надеждой. От этой надежды они ни за что не хотели отказываться.

Нозю, одетый в свой прежний костюм, рукава и брючины которого были слишком коротки для него, выглядел совершенно безмятежным, но одно его присутствие уменьшало нервозность Жана. Инспектору, должно быть, пришлось многое в себе преодолеть, чтобы склониться на сторону Жана и его друга, в ущерб полицейской иерархии. Однако эти похвальные усилия не могли стереть в памяти Жана воспоминания о ночи, проведенной в полиции, и об ощущении дыхания громилы полицейского у себя на затылке.

Оба других полицейских курили. Лицо одного и другого ничего не выражало, но иногда, перехватив взгляд кого-то из них, Жан догадывался, что для них он по-прежнему остается подозреваемым, гораздо более… удобным, чем Люсьен Фавр.

Поезд выехал за пределы города, и теперь вокруг расстилался лесной пейзаж: по обе стороны железной дороги высились сосны. После вчерашнего ливня вся природа расцветала под яркими лучами солнца.

Глава 43

Люсьен Фавр спускался по лестнице, зовя Клода. Его голос, громкий и пронзительный, отдавался многократным эхом под высокими сводами холла, словно он кричал в соборе. С этой лестницы он в детстве скатывался, как с горы, используя вместо санок металлический поднос. Но, очевидно, здесь не было никого, кто мог бы ему ответить. Он почти бегом пересек холл и распахнул дверь. Перед ним словно из-под земли выросли два сторожевых пса, приветственно виляя хвостами.

– Клод! – закричал он в сторону пруда, спокойные воды которого расстилались перед особняком. Затем спустился по наружной лестнице в сопровождении собак, которые, радостно предвкушая прогулку, сбегали вниз по обе стороны от него, и приблизился к пруду. Под его ногами похрустывал гравий. Обе сторожевые собаки восторженно лаяли и прыгали друг на друга, пока Люсьен растерянно оглядывался по сторонам. Собаки, очевидно, принимали его крики и непонятные перемещения за какую-то игру.

Его экипажа у ворот уже не было. Должно быть, кучер отвел лошадей в конюшню. Люсьен обнаружил экипаж в стороне, возле зданий, где во времена его отца располагались хозяйственные службы и жила прислуга. Как тут все изменилось… Он оглядывал всю эту пустыню, которую сам создал вокруг себя. Громадный особняк, похожий на замок, без единой живой души, заброшенный парк, запущенные лужайки и беседки… Скоро уже нельзя будет догадаться о том, как здесь все выглядело изначально. Но в своем нынешнем тревожном состоянии Люсьен не мог оценить весь ансамбль в целом, выхватывая взглядом лишь отдельные детали: лодка, заполненная водой и облепленная водорослями; следы колес на гравии, который прежде всегда был безупречно ровным; заржавевший колокол…

– Клод! – закричал он снова, повернувшись к хозяйственным постройкам. Он уже собирался зайти внутрь, но остановился. Там наверняка никого не было…

Он быстрыми шагами вернулся в замок, по-прежнему сопровождаемый собаками, которые следовали за ним по пятам. Войдя, он даже не закрыл за собой дверь. К чему?..

Прежде чем подняться, он взглянул на герб, который некогда захотел иметь его отец. Этот образ вызвал воспоминание из прошлого: адский грохот, плавящийся металл, на который невозможно смотреть – он слепит глаза; люди в костюмах, напоминающих водолазные, но, кажется, совсем не мешающих движениям; его отец, за руку которого он цепляется, но тот высвобождает свою руку; и множество взглядов, одновременно обращенных к ним…

– Клод! – почти простонал он. Затем нетвердыми шагами поднялся по лестнице. Увидев свое отражение в зеркале круговой галереи второго этажа, он ужаснулся. Он с трудом мог узнать себя самого: всклокоченные волосы, искаженные черты лица… Это все из-за сосредоточенности на работе, попытался он себя успокоить. Он прошел по галерее, где стояли знакомые ему с детства статуи, которые тогда казались ему уснувшими призраками. Ничего не изменилось и сейчас: это по-прежнему были призраки, равнодушные к его отчаянию. Ничего никогда не изменится…

Дверь направо… Спальня его матери, окна закрыты ставнями. Его собственные пастели по-прежнему украшают стены.

Ванная комната, где стояла угольная печь, была пуста. Вольтеровское кресло, со спинки и подлокотников которого свисали широкие полосы материи, стояло возле большой ванны, с краном в виде лебединой головы на длинной шее и ножками в виде лап грифона. Ванная Нелли…

Он слишком долгое время был поглощен своей картиной. Клод воспользовался этим, чтобы уйти по-английски, выполнив его последнее поручение. Не нужно было ему говорить, что у них всего одна ночь… Он его спугнул. И что теперь делать? Застонав, Люсьен вышел из комнаты матери. В коридоре ему вдруг показалось, что статуи ожили. С собаками он чувствовал бы себя увереннее, но они были приучены не заходить в дом.

Он вернулся в свою мастерскую. По крайней мере, здесь он чувствовал себя в безопасности. В этой комнате тоже были печи – три чугунных цилиндра высотой полтора метра, с литым узором из акантовых листьев. Они стояли в ряд в центре комнаты, чтобы матери было не холодно работать здесь даже в разгар зимы. Три трубы вертикально поднимались вверх, словно трубы трансатлантического парохода. Его мать смеялась над этими излишествами, свидетельствующими о любви мужа и его заботе о ней.

Люсьен Фавр приблизился к стоящей на треножнике фотокамере. Впервые она казалась ему каким-то адским жерлом или установленным на эшафоте орудием казни.

Он отвернулся и взглянул на свою картину, сейчас представшую пред ним во всей наготе. Без призмы объектива зрелище было ужасающим. Что же он сотворил?! Голова негритянки сильно клонилась набок – видимо, проволока оказалась слишком слабой. Он сделал несколько шагов к мертвому телу, собираясь это исправить, но остановился на полпути. Повернувшись к стеклянной стене, он увидел сияющее голубое небо, освещенное яркими лучами солнца. Но это зрелище совершенно не соответствовало его состоянию души. Он снова обратил взгляд на мастерскую. Его картина была слишком импозантной, она давила на него. Как теперь от нее избавиться? Он не смог подавить рыданий. Он был один, совсем один в своем пустынном королевстве, и окружением его были лишь две его модели, которые пристально смотрели на него остекленевшими глазами.

Он вздрогнул, услышав шум подъезжающего экипажа. Ему не могло померещиться – слух его никогда не подводил. Он снова выглянул наружу. По дорожке, окружающей пруд, двигались два экипажа. Рядом с кучером одного из них сидел еще какой-то человек, а между ними – третий, кажется ребенок. Что это могло означать?

На глазах у него опять выступили слезы. Итак, это случилось быстрее, чем он предполагал… «Клод!» – задыхаясь, прохрипел он. Почему он все еще его зовет? Какая глупость! Нельзя было оставлять его без присмотра! Но, в конце концов, снимки уже сделаны, они прибыли слишком поздно. Они не смогли помешать ему завершить его шедевр. Мельком взглянув сквозь стекло, он заметил, что экипажи остановились у подножия лестницы.

Оставалось искать поддержки разве что у натурщиц – но, по сути, их тоже давно уже здесь не было.

Глава 44

Жан первым соскочил с подножки экипажа. Он с изумлением разглядывал здание, построенное в форме гигантского куба, как вдруг заметил боковым зрением какое-то движение и опустил голову: к нему с глухим ворчанием подбегали две огромные рыжие собаки. Он оцепенел. «Не двигайтесь слишком резко», – произнес кто-то у него за спиной. Нозю шагнул веред, слегка наклонился и издал легкий свист. Затем протянул вперед руку ладонью вверх. Вся враждебность собак тут же исчезла. Видимо, инспектор и его коллеги привыкли общаться со служебными собаками.

Все прибывшие собрались плотной группой у подножия лестницы и остановились в некоторой нерешительности, заметив, что входная дверь приоткрыта. Изнутри не доносилось ни малейшего звука. Парк тоже был безмолвным – ни пения птиц, ничего. Как будто сама природа погрузилась в траур по какой-то еще непонятной причине. Судорожный кашель Анжа вывел Жана из оцепенения, и он быстро начал подниматься по лестнице, перешагивая по две ступеньки. Оказавшись на верхней площадке, он толкнул массивную застекленную дверь, защищенную узорчатой решеткой… Нозю, Жерар и Анж следовали за ним по пятам.

Гигантские размеры и великолепие холла повергли всех в изумление. Обведя взглядом обстановку, Жан заметил над огромным камином герб семьи Фавр, в котором были объединены все элементы, принесшие ей сказочное богатство. А также стол, размерами вполне соответствующий всему помещению, многочисленные головы оленей, чьи бесполезные рога поднимались кверху к кессонному потолку, и несколько дверей, ведущих в смежные залы.

– Полиция! Есть тут кто-нибудь? – закричал Нозю. К нему вплотную приблизились Лувье и остальные полицейские.

Но их по-прежнему окружала непроницаемая завеса тишины, в которой обитали одни лишь призраки убитых оленей – былых охотничьих трофеев, делающих обстановку еще более мрачной. Конечно, тут было что-то не так – наполовину открытая дверь и полное отсутствие признаков жизни в таком огромном доме… При обычных обстоятельствах кто-то уже должен был бы выйти к ним навстречу. В особняке такого размера, по идее, должно быть столько же прислуги, сколько жителей в небольшой деревушке. И вдруг – никого. Как будто все слуги вместе с хозяином в спешке покинули дом.

Жан услышал позади какой-то звук, похожий на стон. Он обернулся. Одна из собак стояла на пороге. Он слегка щелкнул пальцами, и собака вошла внутрь, за ней другая. Они быстро пересекли холл и устремились к лестнице. Легкое позвякивание их ошейников было единственным звуком, нарушавшим тишину. Жан первым устремился вслед за псами.

Оказавшись на втором этаже, он едва успел заметить задние лапы и хвост сторожевой собаки, уже почти скрывшейся в проеме двери, расположенной справа и ведущей в длинную галерею, вдоль которой стояло множество бронзовых или мраморных бюстов на сужающихся книзу подставках. Жан ускорил шаги, проходя по этой аллее славы мимо античных персонажей, имен которых не знал. Знаменитые ученые, Юнона в металлической короне, императоры или философы, иногда – с отбитыми или испорченными носами, женщина с едва задрапированной грудью… Лица большинства из них казались почти живыми, несмотря на каменные или бронзовые глаза.

Наконец он оказался на пороге комнаты, в которой уже скрылись собаки.

Мастерская художника. Жан невольно вскинул голову и посмотрел на потолок – он был почти таким же высоким, как в холле. Жан осторожно сделал шаг вперед и тут же замер на месте, увидев «репродукцию» картины, оригинал которой знал слишком хорошо, но под влиянием нахлынувших на него эмоций не смог с первого взгляда даже как следует понять, что перед ним. Он медленно приблизился, чувствуя, как все тело его сотрясает нервная дрожь. Голова мартиниканки бессильно свесилась набок. Опрокинутое чучело черной кошки лежало на боку в изножье кровати. Но обнаженное тело Олимпии было воплощением греховности, а отсутствующий взгляд вызывал боль, как от раны.

Теперь к его дрожи добавилось головокружение. Жан едва мог держаться на ногах. Вдруг он услышал за спиной кашель. Он хотел было задержать Анжа и не дать ему это увидеть, но не в силах был сделать ни малейшего движения.

В смерти он ее не узнавал. Черты ее лица казались стершимися, искаженными, совсем непохожими на те, что были у нее при жизни и делали ее похожей на натурщицу Мане, которую возмущенные критики сравнивали с трупом, лежащим на столе морга…

– Жан…

Он обернулся. Жерар стоял в нескольких шагах от него, держа мальчика за плечи. Пятеро полицейских обступили полукругом еще одну группу, которую Жан заметил только сейчас: Люсьен Фавр лежал на полу возле закрепленной на треножнике фотокамеры, вокруг его головы пурпурным неровным ореолом растеклась лужа крови. Никелированный револьвер лежал в нескольких сантиметрах от его правой руки. Одна из собак приблизилась к трупу и обнюхивала его, тогда как другая, остановившаяся неподалеку, наклонив голову и, не сводя с него глаз, приглушенно рычала – но этот звук больше напоминал жалобу, чем угрозу.

Подойдя ближе, Жан почувствовал запах пороха, еще висевший в воздухе. Лицо Фавра осталось неповрежденным, но на затылке виднелось похожее на кратер углубление, окруженное смесью из окровавленной плоти, осколков костей и слипшихся волос. Как и его отец двадцать лет назад, Люсьен Фавр пустил себе пулю в лоб.

Никто из полицейских не проронил ни слова. Все, как завороженные, смотрели на останки миллионера. Только Нозю смотрел на Жана, но последний не мог определить, что именно выражает этот взгляд.

Жан отвернулся и снова приблизился к «картине».

Кто скрывается под неопределенными чертами Олимпии – Сибилла или Обскура? Кажется, он сходит с ума, если уже не может отличить одну от другой… Может быть, у него галлюцинация? Он был до такой степени охвачен смятением, что ему казалось, будто лица Обскуры и Сибиллы в каком-то мельтешащем вихре проносятся пред ним, сливаются в одно, распадаются, снова соединяются и превращаются в лицо Люсьена Фавра… Он больше не мог их распознать. Он ничего больше не слышал, кроме ударов собственного сердца, ничего не чувствовал, ничего не воспринимал, поглощенный созерцанием этих двух женщин, которые стали одной и уже по ту сторону земного бытия прощались с ним…

– Ну так что? Где Сибилла?

– А?..

Жерар стоял рядом с ним. Сквозь неподвижную маску Олимпии наконец-то проступили черты Обскуры, которую он все это время напрасно подозревал.

Но если так, тогда еще оставался шанс найти Сибиллу живой. Здесь, в этой кошмарной мастерской, ее не было. Ее не принесли в жертву для этого «шедевра»! В душе Жана пробудилась надежда. Сибилла была здесь, где-то в бесчисленных комнатах этого особняка или, может быть, в одной из служебных построек. Нужно ее найти! Перевернуть весь дом от подвала до чердака! Нельзя терять ни минуты!

Внезапный свист заставил его вздрогнуть. Один из полицейских невольно присвистнул, вплотную приблизившись к «картине», перед которой застыл с совершенно глупым видом.

Остальные разошлись по мастерской. Все здесь подтверждало слова Жана, в том числе, что было самым удивительным, и личность убийцы.

– Да, и впрямь артист, за версту видать… а не увидишь, так почуешь. Свежая убоинка для огра-миллионера, – смутно слышал он обрывки полицейских разговоров.

После того как первое оцепенение прошло, все немного взбодрились. Постепенно азартное возбуждение нарастало. Жан вспомнил про Анжа. Где он? Ему вообще не стоило бы на это смотреть… Жан поискал мальчика взглядом и увидел, что тот стоит рядом с Жераром, словно ища у него поддержки.

– Тебе лучше отсюда уйти, – мягко сказал Жан, приблизившись. – Ты уже достаточно насмотрелся…

Ответом ему был лишь новый приступ гулкого кашля. Нозю отдавал распоряжения своим людям. Жан прислушался.

– Ты возвращаешься в Санлис и сообщаешь обо всем прокурору, а ты едешь за подкреплением. Не забудь про судмедэксперта и фотографа. И передай описание человека, о котором говорил тот господин. – Инспектор указал подбородком в сторону Жана. – Блондин с усами, округлые плечи, рост примерно метр семьдесят, клетчатый костюм. Пусть ищут на вокзалах, в портах, на границах. Этот тип наверняка не собирается здесь долго задерживаться… Давай поторопись! А мы с тобой, Рейно, пока начнем обыск. Работы по горло. Черт, да уберите вы отсюда эту псину!

Жан обернулся. Одна из собак лакала кровь, растекшуюся по полу вокруг головы Люсьена Фавра. Один из полицейских приблизился к собаке и попробовал отогнать, но невольно отступил, когда она зарычала. Тогда подошел Нозю, и собака тут же оторвалась от своего пиршества и вышла из комнаты, а за ней и другая.

У стеклянной стены переговаривались комиссар Лувье, куривший трубку, и заместитель начальника сыскной полиции. Оба высоких полицейских чина, видимо, понимали, что столкнулись едва ли не с самым важным делом за всю свою карьеру, и заметно нервничали. «Видимо, он запаниковал, когда увидел, как мы подъезжаем…» «Но это же надо, при таком положении в свете!..»

Один из подчиненных Нозю уже вышел, второй – громила – вместе с инспектором тоже направлялся к двери. Жан нагнал их:

– Я пойду с вами.

Инспектор с сомнением взглянул на него, потом коротко кивнул. Жан ощутил новый прилив тревоги, столь же внезапный, сколь и мучительный: если к завершению обыска Сибилла не будет найдена, это будет означать, что ее не найдут уже никогда. Он с содроганием подумал о том, что скоро вся его жизнь может обратиться в руины.