Текст книги "Из глубины глубин (Большая книга рассказов о морском змее)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Ларри Нивен,Николай Гарин-Михайловский,Уильям Ходжсон,Глеб Голубев,Всеволод Иванов,Виктор Сапарин,Сергей Колбасьев,Джон Кольер,Ярослав Голованов,Уильям Джейкобс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Марсель Ролан
ПРИЗРАЧНЫЙ ЗМЕЙ
Галлюцинации океана
(1914)

Пер. Л. Панаевой

Эту странную историю поведал мне капитан Девилло на борту пакетбота «Флорида» компании «Chargeurs Réunis». Однажды вечером, после того, как мы вместе отобедали, он пригласил меня к себе в каюту на чашечку кофе.

За обедом завязался разговор о знаменитом морском змее, чудовищном и легендарном животном, которое, если только это не миф, всегда благополучно избегало поимки. Одни в него верят, другие (их намного больше) верить не желают. Как обычно, некоторые пассажиры были убеждены в существовании морского змея, а остальные дружно посмеивались над ними и подшучивали над их наивностью. Короче говоря, до конца обеда соседи по столу так и не пришли к согласию по поводу этого загадочного и смущающего умы вопроса. Тогда-то капитан и пригласил меня к себе.

Предложив мне превосходную сигару, он с волнением сказал:

– Вы ведь заметили, не правда ли, что за обедом я не произнес ни слова, пока все обсуждали морского змея? У меня были на это свои причины, и серьезные причины, как вы скоро узнаете…

Он помолчал, налил мне шампанского и продолжал:

– Морской змей существует! Я сам, лично я видел его собственными глазами, и очень близко! Но я не хотел, не мог рассказывать об этом… Позже вы все поймете…

О, это давняя история! Я служил тогда первым помощником на пароходе «Нептун», курсировавшем между Кейптауном и английскими портами. Во время плавания я сошелся с одним из пассажиров, нашим соотечественником. Фамилия его была Лефебюр. Этот молодой человек побывал в Африке с научной миссией и вез теперь в Англию коллекцию камней и птиц, собранную на черном континенте. Он так и стоит у меня перед глазами… Светловолосый юноша, умный, но слишком безрассудный, немного, так сказать, сорвиголова!

После бури, продолжавшейся сорок восемь часов, наш корабль принужден был остановиться – произошла какая-то авария. Кажется, что-то случилось с рулем. На починку отвели не меньше суток. Все старались не принимать близко к сердцу эту досадную неприятность, а Лефебюр отозвал меня в уголок и предложил невероятную экспедицию. Он хотел воспользоваться вынужденной стоянкой «Нептуна», чтобы набрать образцов водорослей – в километре от нас виднелись громадные поля морской травы – и поохотиться на морских рыб с помощью изобретенного им аппарата.

Сперва я решительно отказался. Я не имел права брать шлюпку ради экскурсии, и мне было строжайше запрещено покидать судно. Но мой друг настаивал, умолял и наконец я позволил ему переубедить себя. Если бы кто-то заметил мою отлучку, меня ждало бы неотвратимое наказание, и я решил, что наша странная рыболовная экспедиция состоится ночью, когда все на «Нептуне», кроме вахтенных, будут крепко спать.

Вскоре все приготовления были закончены. Примерно в половине первого я ждал Левебюра на корме. Маленькая шлюпка была готова; я бесшумно спустил ее и прыгнул на скамью. На море царил чудесный покой. Вокруг нас, как ожерелья из ртути, вспыхивали фосфоресцирующие извивы. Я взялся за весла и направил лодку к поросшей морской травой банке. Мой товарищ сидел у руля. Темный силуэт «Нептуна» быстро отдалялся, выделяясь на фоне бледного неба. Облака время от времени скрывали почти полную луну.

Спустя четверть часа стали попадаться первые водоросли. Стояла полная, совершенная тишина… Лишь свечение волн и бледные лучи редких звезд в разрывах облаков указывали нам путь. Я положил весла в шлюпку. Мы покачивались на легкой зыби. Лефебюр уже приготовил свой зонд – и в эту минуту мы на что-то натолкнулись.

Мне показалось, что это была подводная скала. Наклонившись вперед, я попытался рассмотреть преграду.

– Что там? – спросил Лефебюр, занятый своими инструментами.

– Полагаю, какой-то камень.

Оттолкнувшись веслом, я заставил лодку отойти в сторону. Несколько минут мы плыли спокойно. Нас, однако, заметно сносило течением и, проплыв немного, лодка снова за что-то задела.

Я был очень заинтригован и, когда луна вышла из-за облаков и осветила море, стал внимательно вглядываться. Я решил, что перед нами, вероятно, полоса рифов… Лефебюр также искал объяснения. Он оперся коленом о борт и указал на темный контур, выдававшийся из воды рядом с нашей лодкой.

– Смотрите, Девилло… Любопытно… Эта гряда, похоже, тянется на большое расстояние!

И действительно, справа и слева мы теперь могли отчетливо различить, на более светлом фоне волн, узкую темную возвышенность, полукруглыми изгибами уходившую вдаль.

Я протянул руку над бортом и ощупал странное препятствие… Ах! представьте себе, что я почувствовал… Это было неописуемо… Под моей рукой был не камень, а грубая шкура, поросшая жесткой и плотной шерстью; шерсть эта образовывала нечто вроде гривы.

Я так резко отдернул руку, что Лефебюр заметил.

– Что с вами? Вы поранились?

Я не сразу ответил, рассматривая лежавшее перед нами поразительное существо. В памяти всплыли истории, которыми делились друг с другом по вечерам моряки. Вспомнились рассказы о морском змее – призрачном создании, что время от времени попадалось на глаза, но никогда и никого не подпускало к себе. Мне говорили, что его видели заслуживающие доверия мореплаватели, и не только в старину, но и в наши дни: капитан «Дедала» Ма-Куа в 1848 году, затем офицеры с «Осборна»[55]55
  …офицеры с «Осборна» – В июне 1877 г. капитан и офицеры британской королевской яхты «Осборн» сообщили о встрече с морским змеем у берегов Сицилии. Приведем отчет из газеты Times (1877, 14 июня):
  С «Осборна», колесной королевской яхты под командованием капитана Хью Л. Пирсона, прибывшей в понедельник в Портсмут из Средиземного моря и немедленно проследовавшей к своему месту стоянки в гавани, направлен официальный рапорт в Адмиралтейство (через главнокомандующего адмирала сэра Джорджа Эллиота, К. С. В.) относительно морского чудовища, встреченного во время обратного плавания. Примерно в пять часов пополудни 2 числа сего месяца, когда море было исключительно спокойным, а яхта огибала северный берег Сицилии в направлении мыса Вито, вахтенный офицер заметил длинную череду медленно двигавшихся плавников, каждый длиной около 6 футов. Офицер затребовал подзорную трубу, и к нему сейчас же присоединились другие офицеры. «Осборн» направлялся на запад на скорости в десять с половиной узлов в час и, ввиду предстоящего долгого пути, не мог задерживаться для детальных наблюдений. Плавники двигались в восточном направлении и, когда корабль приблизился, показалась передняя часть тела гигантского морского чудовища. Его кожа, насколько можно было видеть, была совершенно лишена чешуи и напоминала по гладкости шкуру тюленя.
   ^{Зарисовка морского змея, замеченного с «Осборна».}
  Удлиненная голова походила по форме на пулю и также несколько напоминала голову тюленя; диаметр ее составлял около шести футов. Детали строения головы рассмотрел лишь один из офицеров, по мнению которого она напоминала голову аллигатора. Шея была сравнительно тонкой, видимая часть тела была близка по очертаниям к гигантской черепахе; по обеим сторонам туловища располагались по два плавника примерно пятнадцати футов в длину, с помощью которых чудовище передвигалось, подобно черепахе. Появление чудовища, возможно, объясняется подводным вулканом к северу от островов Галит в Тунисском заливе, извержение которого началось приблизительно в середине мая, о чем сообщили в то время с парохода, столкнувшегося с выброшенным вверх обломком скалы. Подводные пертурбации, не исключено, заставили чудовище покинуть свою привычную «среду обитания», так как место извержения находится всего в ста милях от точки, где чудовище было замечено.


[Закрыть] и капитан Туитс, утверждавший, что встретил морского змея у Лонг-Айленда в 1890 году[56]56
  …капитан Туитс… у Лонг-Айленда в 1890 году – В июле 1890 г. немецкие и голландские газеты писали о встрече британской шхуны «Энни Харпер» с морским змеем у берегов Лонг-Айленда; животное описывалось как стофутовый монстр с коричневым в черных пятнах хвостом, а капитан шхуны Дэвид Туитс – как «всецело заслуживающий доверия джентльмен, который раньше никогда не верил в морских змеев, но теперь увидел одного из них в ясный день».


[Закрыть]. Все они представили зарисовки странного животного, чьи размеры колебались, по их словам, от 20 до 80 метров (83 метра, согласно г-ну Ш. Ренару)[57]57
  …Ш. Ренару – отсылка к опубликованной выше и получившей известный резонанс мистификации Ш. Ренара Морской змей (где дана, правда, более скромная оценка размеров чудовища).


[Закрыть].

Не отрицая полностью существование чудовища, я всегда испытывал определенные сомнения, так как инстинктивно относился с подозрением к всевозможным «тайнам». Но, прикоснувшись к этому короткому меху, напоминавшему тюлений, увидев бесконечные изгибы этого длинного, наполовину погруженного в воду тела, я застыл. Никаких сомнений не было: это он! Чей-то повелительный голос словно бы со всей уверенностью шепнул мне это на ухо.

– Морской змей! – пробормотал я, обращаясь к своему товарищу и невольно дрожа.

Лефебюр поднялся на ноги и рассмеялся.

– Что? Морской змей?.. Это, по-вашему – морской змей?.. Можно подумать, что эта бестия существует! Погодите – увидите, что я сделаю с вашей змеей! Это просто смешно: разве вы не понимаете, что нам преграждают путь сбившиеся в пучок саргассовые водоросли!

Не успел я остановить его, как он обеими руками взялся за одно из весел. Он поднял весло над головой, как дубину, и стал наносить удары по чуть покачивавшемуся на волнах черному телу.

То, что случилось дальше… я никогда не забуду! Никогда не забуду, как по неподвижному телу внезапно пробежала судорога. Казалось, дрожь сотрясла его по всей длине, и зверь – ибо это был он, это был змей, я не ошибся! – внезапно сжал свои бесчисленные позвонки и нырнул под нашу лодку в водовороте пузырящейся пены.

Я отнял у Лефебюра весло, схватил второе и приготовился грести, но… ужасное видение встало на пути! Исполинская, плоская и удлиненная голова, освещенная двумя бесцветными глазами, горевшими с ровной яркостью электрических ламп… Эта фантастическая голова покачивалась на конце гибкой шеи, медленно, медленно встававшей из воды. Ошеломленные, едва ли не остолбеневшие, мы смотрели на это зрелище, достойное первобытных времен, не находя в себе сил оторваться от ужасного созерцания. Наконец, собрав всю свою волю, я опустился на скамью и начал грести. Исполинская голова нависала над нами, накрыв всю лодку своей тенью. В одну секунду она просвистела мимо, меня ослепил огонь светящихся зрачков, и я услышал, как мой спутник издал жуткий крик: зверь быстрым движением, как перышко, поднял своего обидчика и унес его прочь! Лефебюр, казавшийся маленьким и потерянным на фоне громадного тела, бился в пасти зверя, дергая руками и ногами…

Резкий удар сбил меня на дно лодки.

Когда я кое-как поднялся и сел на скамью, Лефебюра уже не было… Я различил в клубящемся под луной тумане силуэт сорокаметровой рептилии. Она удалялась с головокружительной быстротой, то ныряя, то плывя на поверхности. Затем чудовище исчезло на горизонте. Некоторое время я оставался там в надежде найти своего несчастного товарища: но все было тщетно!

Я вернулся на «Нептун» незамеченным. На корабле все сочли, что Лефебюр случайно упал в море. Никто не узнал тайну его смерти – вы первый, кому я ее доверяю!

Капитан Девилло замолчал. Он провел рукой по лбу, словно пытаясь стереть неотвязное видение, и одним глотком осушил бокал с коньяком.

– Вы можете теперь рассказать об этом трагическом приключении, – добавил он. – В конце концов, это случилось так давно, что у меня вряд ли остались причины хранить секрет!.. Но, если вдуматься, я не могу сказать, доказывает ли пережитое мною существование морского змея.

Возможно, я стал жертвой кошмара, одной из тех ужасных галлюцинаций, что так часто навевает на нас Океан!.. И кто знает, не было ли существо, которое я увидел, лишь призраком!

^{Г. Нарбут. Крылатый морской змей (1907).}

Генри де Вер Стэкпул
ИЗ ГЛУБИНЫ ГЛУБИН
(1917)

I

Выход в Японское море

Произошло повреждение на линии Владивосток – Нагасаки.

Кабель Владивостока-Нагасаки пролегает в шести тысячах футах от бухты Петра Великого и на глубине десяти тысяч футов проходит около 42-ой параллели северной широты, южнее ее.

Японское море, к югу от 42° северной широты, имеет форму громадного блюда в триста миль ширины и четыреста миль длины, простираясь от северной части Матсу-Шима до той широты, на которой находится самая южная бухта всей сибирской территории – залив Поссьета.

И вот, пароход франко-датской телеграфной компании «Президент Гирлинг», зайдя для ремонта в Гонконг, получил там известие об этом повреждении и, одновременно, приказ произвести починку кабеля.

«Президент Гирлинг» имел турбинный двигатель и был последним словом техники, начиная с заслонок и переборок и кончая грапнелем[58]58
  Своеобразная «кошка» для нащупывания и захвата извлекаемого подводного кабеля (Здесь и далее редакц. примеч. из оригинальной журн. публ.).


[Закрыть], – бреймовским патентованным грапнелем с клещами из цельной стали, изобретатель которого был главным кабельным инженером на том же самом «Президенте Гирлинге».

Известие пришло на борт судна в и часов утра, и капитан Грондааль получил его в тот момент, когда выходил на палубу из рубки кают-компании. Он сейчас же отправился отыскивать главного корабельного инженера Брейма, занятого в это время работой на носу.

Перед капитанским мостиком помещалась электрическая станция, а за нею подъемный аппарат, состоявший из громадного барабана, вокруг которого вился намотанный на него канат. Рядом стояла машина, вращавшая этот барабан. Окрашенные в красный цвет буи так и горели под ярким солнцем, заливавшим палубу, устланную канатами от них; их разбирали, чтобы обнаружить перетертые места, и огромный плечистый Брейм стоял тут же, наблюдая за работой. Капитан Грондааль подошел к нему, держа в руках только что полученную от главной конторы компании каблограмму.

– К вечеру надо будет выйти в море, – сказал он. – Хорошо еще, что все нужное снабжение у нас на борту.

Брейм взял у него каблограмму и медленно прочитал ее. Там указывалось, что место повреждения не было выяснено электриками-специалистами в Нагасаки, иначе сказать, повреждение надо было искать… на протяжении всей длины кабеля! Но все же были и кое-какие указания, позволявшие начать поиски не с самого берега.

– Это, вероятно, немножко севернее места наибольшей глубины, – сказал Брейм. – Скверное, покрытое кораллами дно.

– Да, там или около того места, – согласился с ним Грондааль. – У вас все готово?

– Да, да, – ответил Брейм. – У меня все готово.

Оба они были люди, не тратившие лишних слов. Грондааль через минуту уже отправился в помещение электрической станции, чтобы предупредить электриков, а Брейм пошел говорить со старшим по кабельной команде – Стеффансоном.

Беловолосый гигант-ирландец Стеффансон был опытным моряком, с пятидесятилетним стажем по ловле трески и по кабельной службе, и до своего поступления в франко-датскую компанию он работал в копенгагенской компании Ларссен. Некогда он плавал шкипером в ирландской рыболовной флотилии и провел сезон на консервных заводах на Аляске. О нем даже можно было сказать, что он, собственно, всегда был рыболовом, потому что работа по исправлению повреждений в кабелях по существу на три четверти является специальной работой кабельного мастера, а на девять десятых это то же, что и работа рыболова.

Как Стеффансон был правой рукой Брейма, так и у него самого была правая рука – датчанин Андерсен, на котором лежал главный надзор по управлению подъемным аппаратом.

Эти трое людей составляли как бы одно собирательное целое, и каждый из них представлял собой, так сказать, часть единого трехсильного механизма. Когда приходилось поднимать поврежденный кабель и начинали работать барабан и подъемный аппарат, то Брейм становился у бимсов[59]59
  Бимсы – деревянные или железные балки, соединяющие борты корабля.


[Закрыть], Стеффансон у барабана, а Андерсен, положив руку на верхнюю часть машины, следил за общим ходом работы аппарата, исполняя ту же роль, что играют клеточки нервных узлов, контролирующие наши сложнейшие мускульные движения. И достаточно бывало одного знака, одного слова Брейма, а порою даже одного помысла его – как это уже мгновенно воспринималось его помощниками, и перевоплощалось в ту или иную тонну энергии.

В их власти были не только румпель и подъемный аппарат, но и турбинные двигатели главной машины: стоит Стеффансону сказать только слово стоящему на мостике Грондаалю, и судно сейчас же будет сдвинуто назад или пущено вперед, повернуто влево или вправо; а стоит только Андерсену кивнуть головой, как тотчас же придет в движение барабан и станет разматывать или наматывать накрученный на нем канат. А как поймают кабель, так заведут с ним целую игру, ни дать, ни взять – рыболов с попавшим на крючок лососем.

Брызжущий здоровьем Брейм носил в крови наклонность к спорту, унаследовав ее от своих предков-англичан. Не раз он мысленно сравнивал барабан подъемного аппарата с катушкой спиннинга (рыболовного удилища). Да, в сущности, это было одно и то же, потому что в основу как того, так и другого был заложен один и тот же принцип. Как леску удочки вы можете распустить или закрутить, сматывая и наматывая ее на катушку, так и машина, управляемая Андерсеном, производила ту же самую работу, но была только лучшим патентованным усилителем ее. Ведь вся разница состояла только в размерах: с одной стороны – крюк, представляющий огромную тяжесть, а с другой стороны – крючок в несколько гранов весом; с одной стороны – сплетенный из проволоки канат, выдерживающий сопротивление в двадцать тонн, с другой стороны – веревочка в двадцать ниток.

По правде говоря, рыболовный спорт отрывал Брейма от его настоящей работы по кабельной специальности и, конечно, тянула его на эту работу только его страсть к спорту. Однажды он выловил акулу на рыболовную удочку, а еще как-то раз в течение целого часа и пятнадцати минут он забавлялся со скумбрией в семь с половиной пудов[60]60
  Мы знаем черноморскую скумбрию – небольшую рыбу из семейства макрелевых. В Тихом океане водится рыба тунец, из этого же семейства, достигающая 7–8 пудов веса.


[Закрыть], прежде чем посадить ее на острогу. Но попросите его сказать вам откровенно, какой спорт ему больше нравится, ловить акул или ловить кабели, и он вам ответит, что – ловить кабели.

Около пяти часов пополудни все до одного матросы были уже на судне, и, когда заходившее солнце стало опускаться над китайским берегом, раскинув вокруг себя точно набранную из цветных стекол панораму, «Президент Гирлинг» начал поднимать якорные канаты.

Обратившись кормой к золотисто-розовому сиянию запада, он снялся с якоря.

II

Ловля подводного кабеля

Плывя в этом жемчужном и розовом свете вечерней зари, «Президент Гирлинг» прошел Пескадорские острова, потом достиг Тунг-Хай-Си и вошел через Корейский пролив в Японское море.

Теперь перед ним лежал прямой путь вперед, навстречу противному ветру, и предстояла борьба с неприветливым морем.

У Японского моря много своих фокусов. Начиная от Сахалина и до самых Курильских островов, от него добра не жди, – отсюда идет почти всякая непогода на Японском море. Громадная равнина Манчжурии посылает сюда целые полчища бурь и ветров, и даже сама Япония, этот барьер перед Тихим океаном, не представляет настоящей преграды на пути этих ураганов.

Грондааль хорошо знал это море, знал, чего можно ждать от него, и потому непогода не могла застать его здесь врасплох. В бурной воде работа над кабелем невозможна, и «Президенту Гирлингу» не раз случалось задерживаться здесь на целые недели, не приступая к работе из-за ненастья на море. Капитан не падал духом и теперь, предрекая, что вся эта непогода не более, как последние остатки уже заканчивающегося периода бурь.

И Грондааль оказался прав. На рассвете, когда они достигли цели своего плавания, Японское море лежало гладкое, словно поверхность огромного сапфира, и такое спокойное, каким бывает только в мертвый штиль.

^{Рейс «Президента Гирлинга». Кружком показано место повреждения кабеля, несколько севернее района наибольшей глубины его залегания.}

Перед самым восходом солнца судно остановилось. Брейм стоял у решетчатых люков и следил за работой кельвиновского аппарата для измерения глубины моря: с катушки трехмильного провода спускали лот. Тут же находился Стеффансон, готовясь сделать отметки о глубине.

Раздался шум машины, пущенной в ход, чтобы выбросить лот. Лот показал глубину в одну милю с четвертью и явные признаки того, что дно было каменистым.

Тут взялся за дело Брейм и начал установку первой отметки буем. Буй был закинут при помощи грибовидного якоря с канатом, длиною свыше мили с четвертью. Потом судно отошло в сторону и, пройдя милю к востоку, выкинуло второй буй. Оба буя были снабжены лампочками на случай, если бы работу не удалось окончить до наступления темноты. Кабель должен был находиться на дне морском, где-нибудь между этими двумя буями.

Стоя на носу, у бимсов, Брейм отдавал оттуда нужные распоряжения, пока с якорного каната спускали в море грапнель – весь сплошь из стали, бреймовский, патентованный, никогда не отпускающий пойманный кабель грапнель. Канат, выдерживавший напряжение в двадцать тонн, разматываясь с барабана, проходил через динамометр, так что можно было в любой момент видеть степень его напряжения. С корабля он свешивался через особое колесо на бимсах, между брашпиль-бимсами[61]61
  Брашпиль-бимсы поддерживают брашпиль, горизонтальный ворот на носу судна, приводимый в действие обычно паром. Брашпиль служит для вытаскивания якоря, грапнеля и т. п.


[Закрыть], установленное в том же месте, где обыкновенно приходится бугшприт.

Когда грапнель достиг глубины, громыхающий барабан, наконец, прекратил свое вращение. Брейм поднял руку, в машинном отделении зазвенел сигнал, и «Президент Гирлинг» медленно, совсем неслышным ходом стал продвигаться назад, по направлению к первому отметному бую.

Грапнель, тащась по морскому дну в поисках за кабелем, задевал на своем пути решительно за все, – и за скалы, и за коралловые рифы, – и все одолеваемые им на ходу препятствия отмечались на громадном циферблате динамометра подпрыгиванием стрелки. В спокойном состоянии стрелка имела постоянное указание на двух тоннах напряжения: это была тяжесть каната, взвешенного в морской воде.

Было восемь часов утра. Грондааль вместе с электриками и со старшим офицером судна спустился завтракать, оставив Брейма одного на его посту около бимсов, на носу, и поручив третьему офицеру вахту на мостике.

Кают-компания была уютная, просторная, красиво обставленная комната с длинным, человек на двадцать, столом посредине. В это утро, вся купаясь в ярких лучах солнца, она казалась особенно красивой, а Грондааль был особенно хорошо настроен. Ведь это же он напророчил хорошую погоду, и сияющий день доставлял ему необычайное удовольствие.

За едой разговаривали о море.

– Я вот уже двадцать лет, как работаю в этом деле, – говорил старший офицер Джонсон, – а еще никогда не видал, чтобы за грапнель зацепился хоть какой-нибудь из затонувших обломков кораблекрушений. Возьмите количество кораблекрушений за один год, помножьте это число на двадцать, и вы получите представление о том, что полегло на дне моря за последние двадцать лет. Ведь это дно, можно сказать, вымощено обломками кораблей. Так уж, казалось бы, должны же они нацепляться на грапнель. А на самом деле, что получается? А? Что вы скажете?

Хардмут, второй специалист-электрик, человек с круглым, наивным лицом, с аккуратной белокурой бородкой, с открытыми, чистыми, как у ребенка, глазами, все время очень внимательно слушавший, вмешался, наконец, сам в разговор.

– Насчет обломков кораблекрушений я ничего не могу сказать, – заговорил он, – но вот несколько лет тому назад я сам видел, как грапнель вытянул нечто гораздо более странное, чем обломок кораблекрушения: он вытащил колесо.

– Рулевое? – спросил Грондааль.

– Нет, колесо от экипажа, бронзовое колесо…

– А позвольте полюбопытствовать, где это оно было вытащено?

– На Красном море.

Хардмут был не только вторым электриком на судне, но и корабельным вралем. А в этот день, несколько позднее, ему представился случай поистине убедиться, что действительность порою бывает куда фантастичнее, чем какая угодно выдумка.

III

Таинственная добыча

Нагасакский конец кабеля к двум часам пополудни был уже пойман и поднят. А ровно без десяти три начали охотиться за владивостокским концом.

Погода, действительно, переменилась. Барометр держался устойчиво, температура поднялась, а от равнин Манчжурии шла влажная, жаркая полоса и легкой дымкой расстилалась по всему Японскому морю. Линия горизонта совсем потерялась вдали за дымкой влажной полосы, а солнце, слегка умерив свое сияние, смягчило и остроту своей знойности; ветер же совсем затих, точно его никогда и не бывало.

Брейм, скинув пальто, смотрел за работой, стоя на своем обычном посту. И, хотя дело шло великолепно, он все-таки все время был не в духе из-за жары и, кроме того, он испытывал напряженное состояние человека, гонящегося за призом большого кубка. Если только ему удастся поймать и выловить на борт владивостокский конец кабеля, положим, хоть к пяти часам, то, значит, вся работа закончится в один день, а это уж будет поистине неслыханно славным делом.

Грапнель был спущен в море, и наполовину уже было закончено первое испытание дна, когда указатель на динамометре, определявший до того напряжение в две тонны с четвертью, вдруг одним махом перескочил на восемь тонн, продержался так с секунду и опять, сразу же, упал до шести…

Затем стрелка прыгнула на десять тонн, через пять секунд взвилась до пятнадцати, потом упала до семи, снова поднялась, показала двенадцать и снизилась до пяти.

Стоявший у барабана Стеффансон, человек вообще малоразговорчивый, как только увидал все эти скачки динамометра, сейчас же окликнул Брейма и спросил его, что это могло бы значить.

Если бы был пойман кабель, то на динамометре это отразилось бы медленным, но устойчивым подъемом показателя напряжения. Если бы грапнель попал на скалу или на подводные растения, то стрелка могла бы, действительно, сделать скачок, но, как только грапнель освободился бы, она сейчас же упала бы до своей нормальной высоты.

Могло бы, конечно, случиться и так, что грапнель, тащась по морскому дну, встретил бы последовательно на своем пути несколько препятствий и одно за другим преодолел бы их, но тогда стрелка, в конце концов, все-таки водворилась бы на линии нормального напряжения, а не скакала бы подряд то на шесть тонн, то на семь, то на пять.

– В чем тут дело? – спрашивал Стеффансон.

Брейм ничего не ответил ему. Он сначала остановил двигатель, потом на несколько оборотов снова пустил его в ход.

Он наклонился и приложил ухо к канату. По звуку в канате он всегда мог распознать, на что наткнулся грапнель, – на скалу или на кабель.

Но то, что он услышал сейчас, было для него совершенно новым: заглушенные, отрывистые звуки, словно биение какого-то гигантского сердца, слышное издалека.

Этот канат был точно стетоскоп[62]62
  Стетоскоп – докторская трубка для выслушивания больных.


[Закрыть], передающий смутный намек на биение сердца самого мира.

Брейм выпрямился.

– Рыба! – крикнул он Стеффансону. – Мы напали на рыбу. Вот увидите…

– Рыба? – переспросил Стеффансон. – Что же это за рыба длиною больше мили?

Но Брейм, по-видимому, не расслышал вопроса.

– Сколько еще каната у нас на барабане? – крикнул он.

– Не больше полумили, – был ответ.

– Скажите Джонсону, – чтобы он подкатил еще две мили каната и чтобы скрепил его с этим! – крикнул Брейм. – Андерсен, станьте-ка у машины. Стеффансон, следите хорошенько, чтобы барабан вертелся ровно. Чтобы никаких зацепок не было.

Едва успел он это договорить, как закинутый в море канат вдруг подался вперед и, став под острым углом к воде, взбурлил вокруг себя кольцо расходящихся волн. Гигантская ли рыба или что-то другое, словом, то, что было там, внизу, теперь ринулось куда-то вперед.

– Разматывайте понемногу! – крикнул Андерсену Брейм, и, едва только заслышались звуки громыхающего пустого барабана, как он буквально в два прыжка очутился уже на палубе, перебежал ее и взвился по лесенке на капитанский мостик.

Отсюда он мог следить сразу и за динамометром и за канатом впереди него. Здесь у него под рукой было управление главной машиной, и с этого места он легко мог давать Андерсену распоряжения о подъемном аппарате. На этом месте он был полным хозяином всего механизма, а в то же время у него, как у рыболова, были в руках и удилище и катушка лески. И, как ни сильны были в нем инстинкты спортсмена, однако, двигала им в это время вовсе не его охотничья страсть. Сейчас ему просто хотелось прежде всего спасти канат, так как он хорошо видел, что внизу совершается что-то далеко не шуточное и что канат может лопнуть, а ведь он знал, что полторы мили свитого из стальной проволоки каната стоят хороших денег.

Канат с барабана разматывался медленно, напряжение его измерялось всего пятнадцатью тоннами, а между тем, нагнувшись над бортом, можно было заметить, что с канатом делалось что-то странное. Ясно было, что кто-то вел судно на буксире, совершенно так же, как попадает иной раз на буксир баркас рыболовов, охотящихся за семгой, когда семга начинает вырываться, натягивает со всех сил леску и пригибает удилище. Только порывы чудовищной добычи, которая зацепилась на грапнеле, были, пропорционально ее величине, гораздо медленнее.

И чем бы ни было это существо, пойманное грапнелем, во всяком случае, два факта были уже налицо: несомненно, что это было нечто очень громадное и нечто очень неповоротливое. И, как только Брейм уяснил себе оба эти факта, он почувствовал (как он описывал впоследствии), что у него «сердце повернулось на месте».

IV

Борьба с неведомым врагом

Как раз в это время на капитанский мостик поднялся Грондааль. Происшествие еще не успело наделать шуму на пароходе. Никто еще ни о чем не знал, кроме самих участников кабельной работы. Ничего не подозревал и Грондааль, когда взбирался на мостик, и потому был очень удивлен, застав там Брейма. Он сразу же увидел, как страшно натянулся канат, закинутый в море, и некоторое время ему казалось, что они идут, но вслед за тем он понял, что это неверно: пароходный винт не работал, а барабан разматывал канат…

– Что такое? В чем дело? – спросил изумленный Грондааль.

– Мы идем на буксире, – ответил Брейм.

– Как на буксире? Что там такое на грапнеле?

– Там что-то живое, – отозвался Брейм. – Какой-то прапрадед всех китов, насколько я могу понять… Эй, Стеффансон! Призадержите-ка барабан! Дайте-ка посильнее напряжение!

Стеффансон повиновался, замедлил ход барабана, и указатель на динамометре спокойно поднялся сначала до восемнадцати тонн, потом до девятнадцати и до девятнадцати с половиной.

– Убавьте напряжение! – крикнул Брейм.

Барабан стал понемногу вращаться быстрее, и указатель опустился до семнадцати тонн.

– Так держать! – скомандовал Брейм.

– Ничего себе, черт возьми! – пробормотал Грондааль.

Брейм рукавом сорочки вытер себе потный лоб.

– Ну, а что же остается делать? – спросил он. – Надо либо тащится, либо рубить канат. А мыслимо ли обрубать, раз мы весь канат выпустили?

– А, может быть, еще удастся и высвободить его, – заметил Грондааль. – Ведь если это был кит и если бы грапнель попал ему за челюсть, так ведь он начал бы кататься, как бревно, и весь запутался бы в канате. Эти его повадки я отлично знаю.

– Нет, это не кит, – сказал Брейм. – И чего я больше всего боюсь, так это какого-нибудь внезапного толчка. Вы же знаете эти проволочные канаты: стоит ему только удариться обо что-нибудь, он сейчас же отскочит и тут же весь в куски разлетится… Да вот, смотрите, пожалуйста. Видите, как он там зацепился за бимсы. Отойдите! Отойдите подальше от каната! Вы совсем здесь не у места! Встаньте вот сюда, за барабан!

Грондааль взглянул на компас.

– Мы теперь на Владивосток идем, – сказал он. – И таким ходом мы, пожалуй, к Рождеству доберемся туда. Холодное это место в такое время года. У вас меховое пальто есть?

Брейм рассердился.

– Ну что же? Прикажете топоры в ход пустить? Ну, рубите, – заворчал он. – Ведь вы же хозяин на судне.

– Нет, не я, – ответил ему Грондааль. – Пока идет кабельная работа, хозяином на судне является главный кабельный инженер. А потому делайте, как сами знаете.

– Ну, так я не брошу возиться с этой штукой. Вот видите: один конец каната там внизу, где мой грапнель захватил эту самую штуку, а другой конец его здесь, наверху, где стою я, сам Брейм. И я уже сумею проучить эту паршивую бестию… А то – рубить! Да я скорее руку себе дам отрубить…

Он весь так и горел, охваченный пылом работы. Но медленность, с которой шло дело, отношение Грондааля, жаркий день и, наконец, сознание, что хозяином положения сделалось то «нечто», что зацепилось там, внизу, – все это вместе выводило его из себя, и он то решал бросить все, разрубив канат, то заставлял себя так или иначе выдержать характер и работать дальше. И вот снова уже раздавалась его громкая команда, и снова он звонко хлопал ладонью по поручням капитанского мостика… И вдруг динамометр внезапным скачком упал до двух тонн.

– Сорвалось! – воскликнул Грондааль.

Брейм крикнул Андерсену, чтобы сматывали канат. Машина дрогнула, барабан начал вращаться в обратную сторону. Напряжение каната сейчас же ослабло, и он стал сматываться. Однако, все это было лишь какой-нибудь момент, а затем стрелка динамометра снова прыгнула и остановилась на четырнадцати тоннах. А в это же время нос корабля медленно изменил свое направление, и игла компаса дала колебание.

– «Он», видите ли, переменил курс… Только и всего, – вставил свое замечание Грондааль. – Насколько кажется, «он» теперь идет на залив Поссьета… А, послушайте, не можете ли вы как-нибудь поторопить «его»?

Брейм не ответил. Он весь ушел в свои размышления. Высшей степенью сопротивления каната считалось двадцать тонн, но он знал, что на самом деле канат может выдержать и большее напряжение. Самое же скверное, что могло случиться, это – разрыв каната. И Брейм задумал прибегнуть к решительным мерам.