Текст книги "Продается планета (сборник)"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
Соавторы: Гарри Гаррисон,Айзек Азимов,Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Генри Каттнер,Курт Воннегут-мл,Альфред Элтон Ван Вогт,Фредерик Браун,Альфред Бестер,Фредерик Пол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)
– Голубой бланк – лестница номер два, красный бланк – лестница номер три, желтый бланк – лестница номер один, голубой бланк – лестница…
Наверху курьер буквально вырвал бланк у него из рук, после чего Кларк направился по коридору в зал ожидания. Навстречу шел человек, глядя прямо перед собой безумными глазами. Воротник у него был оторван, руки тряслись. Это был Шарье, третий пилот корабля.
– Шарье!
– Капитан, вы? – пролепетал третий пилот. – Я отыскал Суареца. Его одурманили наркотиками и отправили на психоскопию… Нас сразу разлучили. Меня тоже хотели подвергнуть…
– Что с ним?
– Застрял в Отделе психоанализа. Он впал в буйство.
– Ему так и не удалось ни с кем поговорить?
– Нет, капитан. Тут без лучевого пистолета не обойтись. Может, Суарец и в самом деле сошел с ума. Он здесь уже три дня, а теперь его вообще упрятали неизвестно куда. У меня голова идет кругом. Подумать только, Суарец собирался убить двух зайцев сразу… еще и разрешение на брак получить. Ох, ох!
Шарье зарыдал. Кларк схватил его за руку и сильно встряхнул.
– Ты сегодня ел, Шарье?
Молодой офицер сразу пришел в себя. Густо покраснев, он пригладил рукой волосы и поспешно застегнул воротничок.
– Простите, капитан, но я еще ничего не ел.
– На, держи. Курьер был прав, заставив меня положить в карман эти булочки. Ешь, а потом все объяснишь. Значит, Суарец здесь три дня болтается. А я – то думал, он загулял где-нибудь. Ну, а ты? Что ты тут делаешь? Ведь ты-то женат.
– Я искал вас. Меня посылали из одного отдела в другой. Если бы вы не устроили скандал в Отделе психоанализа, меня бы тоже заставили глотать наркотики. Но едва они услышали ваше имя, как тут же выставили меня вон. Как это вам удалось прижать их к стенке?
– Э, пустяки… лучше объясни, зачем я тебе понадобился?
– О боже! – в ужасе воскликнул Шарье. – Тут немудрено забыть самое главное. Капитан, Торренте пришел наконец в сознание. Он подтвердил все, что говорил в бреду. Врач дал мне заверенную копию его донесения.
Кларк схватил отпечатанные на машинке листы. Положение ухудшается с катастрофической быстротой, а им даже не удалось доложить о себе!
– Владимир Кларк, – раздался чей-то гнусавый голос.
Кларк подскочил.
– Зовут? Идем со мной, Шарье.
– Вызывают вас одного, – сказал курьер.
– Лейтенант Шарье пойдет со мной! – гневно отчеканил Кларк.
Курьер в ответ только пожал плечами и провел их в комнату номер сто семь. Чиновник поднял на них свои близорукие глаза.
– Имя, фамилия, адрес?
– Хватит молоть чепуху. Речь идет о крайне важном деле.
– Имя, фамилия, адрес? – невозмутимо повторил чиновник.
– Капитан Владимир Кларк и лейтенант Роберт Шарье просят срочно принять их по…
– Это Отдел ординарных ходатайств.
– Плевать мне, какой это отдел. Нам необходимо переговорить…
– Одну минуту… – Чиновник перестал писать и позвонил.
Вошел курьер.
– Проведите их к Лампедузе. Не понимаю, чего им надо. Следующий!
– Да, но я… – начал было Кларк. Но Шарье потянул его за рукав. Они пошли вслед за курьером, который отвел их в комнату сто девять.
Кларк лихорадочно обдумывал дальнейший план действий. Неожиданная встреча с Шарье придала ему бодрости. Прямо с порога он громогласно объявил чиновнику:
– Господин Лампедуза, мы офицеры действительной службы. Я буду жаловаться на плохую работу отдела. Нас целое утро гоняют из одной канцелярии в другую. Это недопустимо!
– Действительно, недопустимо. – Чиновник внимательно поглядел на них свиными глазками. – Вероятно, вы не заполнили красный бланк. Ну, конечно, так оно и есть. В канцеляриях уйма дел, а людей не хватает. Нужно расширить штаты. Несмотря на круглосуточную работу, персонал не справляется.
– Вы правы, вы совершенно правы, доктор Лампедуза, – гаркнул Кларк. – Я доложу об этом в вышестоящей инстанции. А пока… я целиком полагаюсь на вас, доктор Лампедуза.
– О, конечно, конечно. Я обо всем позабочусь, – проворковал Лампедуза.
Он сам отвел их в кабинет старшего врача Марии Робертсон.
– Нам нужно встретиться с Генеральным директором. Он один может лично поговорить с его превосходительством Министром Межпланетных дел.
– Речь идет о петиции?
– Нет. Это военная тайна.
Мария Робертсон подскочила на стуле.
– Зачем же вы пришли сюда? Вы кому-нибудь уже говорили об этом?
– Простите, но мы не дети.
– Комната четыре тысячи семьсот тридцать три, генерал Пандха Тун! – Она поспешно нажала кнопку.
Курьер проводил их к лифту.
– Предпоследний этаж, – сказал он.
– Ну, кажется, мы своего добились! – воскликнул Шарье, когда они вошли в кабину лифта. Его восхищение Кларком росло с каждой минутой.
– Сразу видно, капитан, что вы в этих делах изрядно поднаторели.
– Отнюдь нет. Я впервые попал сюда. Брачное свидетельство получала моя жена. О, у женщин редкая способность к пассивному сопротивлению! Все же я надеюсь, что Торренте ошибся.
– Боюсь, что нет. Я знаю Торренте много лет. Он упрям и крайне настойчив. Когда мы высадились на Марсе, он уже знал, где и что высматривать.
– В самом деле? Но тогда почему же он не установил связь?
– Было бы только хуже. Тамошняя бюрократия, поверьте мне, мало чем отличается от здешней.
Оба тяжело вздохнули. Выйдя из лифта, они отыскали кабинет генерала Пандха Туна и громко постучали. Открылась дверь, и голубые глаза женщины обдали их ледяным холодом.
– Вы заполнили бланк?
– Какой еще бланк?
– Возьмите у курьера.
Дверь захлопнулась перед самым их носом. Но Кларк упрямо постучал еще раз. Теперь дверь едва приоткрылась.
– Я капитан Кларк.
– Неужели? – ответила секретарша. – Чтобы командовать, нужно самому соблюдать дисциплину. Заполните бланк.
И со злостью захлопнула дверь.
Кларк готов был завыть как собака на луну, но все же сдержался и, сопровождаемый своим верным помощником, пошел искать бланк.
– О, Суарец, как я тебя понимаю, – пробормотал Шарье.
Перед ними лежал фиолетовый бланк и бесцеремонно вопрошал: “Основание для встречи с генералом?” Кларк растерянно посмотрел на Шарье, и тот ответил ему таким же недоуменным взглядом. Наконец Кларк написал: “Крайне важная военная тайна”.
Они стали ждать. Но вот их вызвали. Лицо генерала Пандха Туна, и без того темное, при виде их стало чернее черного. Он явно нервничал.
Вытянувшись по стойке смирно, Кларк доложил о случившемся. Генерал схватил папку с документами и сердито спросил:
– А где бортовой журнал?
– У моего помощника. Я еще три дня назад послал его в министерство с донесением.
– Почему же я его не видел?
– Верно, он все еще вас разыскивает.
– Что у вас за помощник, если он за три дня не сумел со мной связаться?
– По словам третьего пилота, он застрял в Отделе психоанализа.
– Что он там делает? Что, я вас спрашиваю?
– Прошу вас, генерал. Сейчас не время рассуждать о бюрократии, об Уставе. Я получил крайне важные сведения. Земля в опасности.
Генерал невозмутимо поглядел на него.
– Это еще не причина, чтобы нарушить установленный порядок. Наоборот…
Он склонился над бумагами.
– Да, верно… Так вы действительно капитан? Нет, нет, нужно найти бортовой журнал. Секретарша разыщет вашего второго пилота, если только он существует на свете. Как его фамилия?
– Суарец.
Первая секретарша генерала тут же связалась с различными отделами. Все отвечали, что лейтенант Суарец был и только сию минуту вышел в соседнюю комнату.
– Должно быть, это козни Отдела психоанализа! – возмущенно воскликнула первая секретарша.
Глаза старого генерала сверкнули гневом:
– Рано или поздно мы за все рассчитаемся с этими докторами.
– Смею вам напомнить, господин генерал, – ледяным голосом сказала секретарша, – что, согласно Уставу, каждый человек, если он находится в невменяемом состоянии, должен быть подвергнут психоанализу. Лишь после этого его можно допустить к вам на прием.
– Что за тип, этот ваш помощник? – подозрительно спросил генерал Пандха Тун. – До такой степени потерять голову!
– Простите, господин генерал, но вы, по-видимому, не отдаете себе отчета в серьезности положения. Марсиане хотят напасть на Землю.
Генерал грозно нахмурился.
– Кто вы такой, чтобы делать мне замечания? Его превосходительство Министр? Не забывайтесь, капитан. У вас, космонавтов, очень бурная фантазия. Марсиане наши друзья… Наши давние союзники. Я вам не верю. И молите бога, чтобы я оказался прав. Иначе я просто не знаю, как вы сумеете оправдаться перед военным трибуналом. Ваш второй пилот находится здесь уже три дня и до сих пор не удосужился сообщить мне столь важные сведения!
– Но, господин генерал, я еще в космосе просил вас о встрече.
– Совершенно точно, – подтвердила секретарша. – У меня отличная память. Звездолет “Альтаир Пять”, капитан Владимир Кларк, просьба о встрече. Ваше заявление находится на подписи у Генерального директора.
– И оно до сих пор не подписано?
– Он подписывает две докладные в час. – Так мало?
– Вы хотите сказать – “так много”? Секретари пишут письма, кибернетические машины обрабатывают данные, но окончательное, всесторонне продуманное решение вопроса зависит только от Генерального директора. Он один знает, как настроен Министр, и единственный, кто может переговорить с ним лично.
– А если вопрос чрезвычайно срочный?
– Тогда действуют по срочному каналу. Красный бланк…
– Но по милости этого красного бланка я потерял впустую целое утро! Поверите ли, я проник сюда лишь по ординарному каналу, которым никто больше не пользуется.
– И поступили крайне неблагоразумно. Теперь ваша докладная наверняка застряла в секретариате.
Кларк побледнел и грозно простер руку.
– Запомните, на вас ложится вся ответственность за возможную гибель Земли.
– Я не несу никакой ответственности, так же как господин генерал. Ваша докладная идет должным порядком.
Кларк застонал:
– Готов поручиться, что Суарец уже говорил с вами и потому сошел с ума.
– Что это еще за намеки… полегче на поворотах… Устав требует проявлять уважение к работникам отдела. Я здесь работаю и выполняю свой долг, а вы – обычный посетитель. Поэтому прошу вас быть повежливее.
Первая секретарша решительно направилась к двери, а генерал не сводил восхищенного взгляда с ее бедер. Кларк понял, что от старика ничего путного не добьешься. Он в тоске закрыл лицо руками, и на миг ему показалось, что перед ним Мария. Она смотрит на него такими испуганными, умоляющими глазами… Нет, он должен что-то предпринять, должен!
– Я сам поговорю с Директором! – крикнул он.
– Безумец! – воскликнул генерал. – Вас посадят в тюрьму за оскорбление официального лица. Впрочем, раз уж вы впутались в эту скверную историю, – пробормотал он, – то сами и ищите выход… Направить сюда помощника и потерять его вместе с бортовым журналом, словно… словно перчатки!
– Но если в Отделе психоанализа…
– Вот именно! – обрадовался генерал; он нашел козла отпущения. – Забирайте ваши бумаги и отправляйтесь наверх к главному вице-секретарю. А Отделом психоанализа я займусь лично. С ума сойти! Суют нос в дела, которые их абсолютно не касаются, – рявкнул он. – Ставят под угрозу военную тайну! Это вредительство. Вернее диверсия, явная диверсия. – Он рывком придвинул к себе портативный стенотайп и начал яростно диктовать.
– Главному врачу Отдела психоанализа, а также к сведению…
Капитан вылетел из кабинета со скоростью звука; за ним неотступно следовал верный Шарье.
– Лифт… вон там.
Они вскочили в кабину лифта, поднялись на последний этаж и очутились в коридоре, освещенном мощными лампами.
– Уже ночь! – уныло сказал Шарье.
Образцовые служащие неутомимо трудились, терпеливо ожидая, пока их сменят столь же образцовые служащие. Из кабинета главного вице-секретаря доносились собачий лай и тоненький успокаивающий голосок. У Кларка возникло предчувствие, что Суарец находится именно здесь. Он распахнул дверь.
– Как вы смеете? – с возмущением крикнул вице-секретарь. Кларк даже бровью не повел.
– Суарец, дорогой, наконец-то! – крикнул он, бросившись к помощнику.
– Командир! – радостно завопил Суарец. – Я тут просто очумел. Уже три дня…
– Знаю, все знаю!
Он хлопнул Суареца по плечу.
– Ну вот мы и вместе. Где главный вице-секретарь?
Кларк вместе с двумя офицерами по бокам, казалось, заполнил всю комнату.
Низенький вице-секретарь пропищал:
– Какой? Дневной или ночной?
– Любой. Я ищу человека, который мог бы доложить Министру, что марсиане хотят захватить Землю.
– Вы шутите?
– По-вашему, трое офицеров пришли сюда шутки шутить?
Маленький вице-секретарь съежился, словно мокрая губка. Он стал рыться в бумагах и наконец в полном замешательстве пролепетал.
– Но вот бланки… читайте сами… Тут написано, что лейтенант Суарец хочет жениться на марсианке, а капитан Кларк не умеет провести кролика на травку по лабиринту.
– Вредительство в Отделе психоанализа! – гаркнул Кларк. – То же считает и генерал Пандха Тун!
– Возможно… – Вице-секретарь впился проницательным взглядом в трех офицеров. – Ох, уж эти коллеги, закулисные интриганы, они уже не раз обводили его вокруг пальца!
– Родина в опасности! – крикнул Шарье.
И тут коротышка вице-секретарь вскочил как ужаленный. Настало время показать всему министерству, кто такой вице-секретарь Парапопулос.
– Я истинный патриот, – решительно объявил он. – Но также и неподкупный служащий. В Уставе подобный случай не предусмотрен. Как я могу разрешить переговоры с Министром без соблюдения необходимых формальностей?
– Речь идет о спасении человечества! – прогремел Кларк.
Вице-секретарь испуганно вскинул голову:
– Понимаю, понимаю… родина… марсиане нас предали… Знаете что? – Удостоверившись, что никто не может их подслушать, вице-секретарь сжался в комок и с замиранием сердца прошептал: – Вы пойдете на штурм! А я буду прикрывать вас с тыла. Через несколько минут я заканчиваю работу. Меня сменит мой заместитель. Я объясню ему положение вещей, а вы поскорей бегите в последнюю комнату по коридору; она как раз перед самой приемной министра. Там Дневной директор сдает дежурство Ночному. Постарайтесь проникнуть в комнату и сделайте вид, будто вас уже приняли. А главное, не теряйте драгоценного времени.
Трое космонавтов помчались по коридору.
Пока Дневной Генеральный директор обменивался рукопожатием с Ночным, они проскользнули в комнату. Едва появился Ночной директор, они вытянулись по стойке смирно.
– Господин Генеральный директор! – громогласно объявил Кларк, не дав никому даже рта раскрыть. – Продолжаю свое сообщение, прерванное в связи с окончанием работы дневной смены. Вам выпала историческая миссия доложить его превосходительству Министру, что марсиане готовятся напасть на Землю. Вот рапорт, завизированный во всех отделах министерства. Нельзя терять ни минуты. Вот снимки вражеских кораблей. Смотрите.
Все трое офицеров стали размахивать бумагами перед носом Генерального директора, посеяв неописуемую панику среди секретарей, которым они не давали произнести ни слова.
– Родина в опасности! – кричал Шарье в лицо каждому, кто пытался хоть что-то возразить.
– Уже три дня! Целых три дня мое донесение блуждает по министерству! И до сих пор никто его вам не показал! – гремел голос Кларка.
– Три дня! – завопил Ночной директор, нажав на все кнопки и схватив оба рапидофона. – Подумать только, три дня! Пошевеливайтесь! – крикнул он личным секретарям. – Пошевеливайтесь! Вы дохлые курицы, а не секретари. Глупцы, стадо баранов, вот вы кто! Живо! Не то я разгоню все министерство. – Он выскочил в коридор, яростно потрясая папкой, а вслед за ним выбежали и три космонавта. Распахнулись двери, из всех комнат высыпали служащие, и вскоре коридор запрудили начальники отделов, их помощники, первые и вторые секретари. Они громко протестовали, размахивая желтыми, красными, зелеными и фиолетовыми бланками.
– Господин Директор абсолютно прав, – спокойно объяснил Кларк. – Марсиане хотят нас победить с помощью секретного тотального оружия.
– Они будут разгромлены! – в патриотическом экстазе крикнул Генеральный директор и постучал в дверь кабинета Ночного министра.
Все умолкли. Послышался замогильный голос:
– Войдите.
“Что-то он мрачен. Может, ему уже все известно?” Директор нерешительно взялся за дверную ручку.
В этот миг взвыли сирены, со свистом рванулись в небо ракеты, открыли огонь зенитные орудия, небоскреб качнуло, из окон коридора вылетело несколько стекол. Генеральный директор, судорожно вцепившись в дверную ручку, смотрел на вспышки залпов за окнами.
– Проклятые изменники! – вскричал он. – Но все равно им не победить!
Он распахнул дверь, и все увидели в кресле Министра существо чудовищных размеров с четырьмя змеевидными руками и длинным хоботом.
– Ма… ма… марсиане!
Снаружи грохот взрывов постепенно стихал.
Из приемной министерства вышли двое солдат-марсиан, вооруженных пистолетами-василисками, способными за три секунды превратить человека в каменное изваяние. За солдатами шествовал новый Ночной министр. Его хобот был гордо вздернут. Земляне робко прижались к стене.
– Мы захватили Землю, применив секретное оружие. – Хобот грозно потянулся к служащим. – Что из этого следует? А то, что отдел будет работать как прежде. Господин Генеральный директор, доложите мне о спорных делах. Прошу всех удалиться. Вы нарушаете Устав. За работу, господа, за работу.
Служащие молча разбрелись по кабинетам.
Марсианин молча направился к своему письменному столу. Тут он увидел трех офицеров, которые, стоя у стены, с ужасом смотрели на него.
– Вы, я вижу, крепкие парни. Потрудитесь-ка отнести вниз моего предшественника и портрет Президента. Да поживее.
Дула пистолетов-василисков заставили всех троих поторопиться. Опустив голову, офицеры вошли в приемную и вскоре появились уже под конвоем солдата-марсианина, который грозно потрясал хоботом, сжимая по пистолету-василиску в каждой из четырех рук.
Шарье и Суарец с трудом несли окаменевшее тело Ночного министра – правая рука его так и застыла в торжественном приветствии. За ними тащился Кларк, держа в объятиях огромный портрет Всемирного Президента, старика с грустной улыбкой на лице, которого все называли Отцом человечества.
Печальное шествие замыкал еще один вооруженный до зубов марсианин. Когда смолкли орудия побежденных, среди наступившей тишины в коридоре Министерства Межпланетных дел гулко раздались шаги завоевателей. Служащие, с перекошенными от ужаса лицами, исподтишка смотрели в замочные скважины на марсиан, которые, сломив сопротивление Земли, взяли Бюрократию в свои руки.
Джек ФИННЕЙО ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ
– Войдите туда, как в обычное туристское бюро, – сказал мне незнакомец в баре. – Задайте несколько обычных вопросов; заговорите о задуманной вами поездке, об отпуске, о чем-нибудь в этом роде. Потом намекните на проспект, но ни в коем случае не говорите о нем. прямо: подождите, чтобы он показал его сам. А если не покажет, можете об этом забыть. Если сумеете. Потому что, значит, вы никогда не увидите его: не годитесь, вот и все. А если вы о нем спросите, он лишь взглянет на вас так, словно не знает, о чем вы говорите.
Я повторял все это про себя снова и снова, но тому, что кажется возможным ночью, за кружкой пива, нелегко поверить в сырой, дождливый день; и я чувствовал себя глупо, разыскивая среди витрин магазинов номер дома, который я хорошо запомнил. Было около полудня, была Западная 42-я улица в Нью-Йорке, было дождливо и ветрено. Как почти все вокруг меня, я шел в теплом пальто, придерживая рукой шляпу, наклонив голову навстречу косому дождю, и мир был реален и отвратителен, и все было безнадежно.
Во всяком случае, я не мог не думать: кто я такой, чтоб увидеть проспект, если он и существует? Имя? – сказал я себе, словно меня уже начали расспрашивать. Меня зовут Чарли Юэлл, и работаю я кассиром в банке. Работа мне не нравится; получаю я мало и никогда не буду получать больше. В Нью-Йорке я живу больше трех лет, и друзей у меня немного. Что за чертовщина – мне же в общем нечего сказать. Я смотрю больше фильмов, чем мне хочется, слишком много читаю, и мне надоело обедать одному в ресторанах. У меня самые заурядные способности, мысли и внешность. Вот и все; вам это подходит?
Но вот я нашел его, дом в двухсотом квартале, старое, псевдомодернистское административное здание, усталое и устаревшее, – признать это оно не хочет, а скрыть не может. В Нью-Йорке таких зданий много к западу от Пятой авеню.
Я протиснулся сквозь стеклянные двери к медной раме, вошел в маленький вестибюль, вымощенный свежепротертыми, вечно грязными плитками. Зеленые стены были неровными от заплат на старой штукатурке. В хромированной рамке висел указатель – разборные буквы из белого целлулоида на черно-бархатном фоне. Там было 20 с чем-то названий, и “Акме. Туристское бюро” оказалось вторым в списке между “А-1 Мимео” и “Аякс – все для фокусников”. Я нажал кнопку звонка у двери старомодного лифта с открытой решеткой; звонок прозвенел где-то далеко наверху. Последовала долгая пауза, потом что-то стукнуло, и тяжелые цепи залязгали, медленно опускаясь ко мне, а я чуть не повернулся и не убежал, – это было безумием.
Но контора бюро Акме наверху не имела ничего общего с атмосферой здания. Я открыл дверь с зеркальным стеклом и вошел. Большая чистая квадратная комната была ярко освещена флуоресцентным светом. У больших двойных окон, за конторкой, стоял человек, говоривший по телефону. Он взглянул на меня, кивнул головой, и я почувствовал, как у меня забилось сердце: он в точности соответствовал описанию.
– Да, Объединенные Воздушные Линии, – говорил он в трубку. – Отлет… – Он взглянул на листок под стеклом на конторке. – Отлет в 7.03, и я советую вам приехать минут за 40.
Стоя перед ним, я ждал, опираясь о конторку и оглядываясь; да, это был тот самый человек, и все же это было самое обыкновенное туристское бюро: большие, яркие плакаты на стенах, металлические этажерки с проспектами, печатные расписания под стеклом на конторке. Вот на что это похоже и ни на что другое, подумал я и опять почувствовал себя дураком.
– Чем могу помочь вам? – Высокий, седеющий человек за конторкой положил трубку и улыбался мне, а я вдруг начал сильно нервничать.
– Вот что… – Я выгадывал время, расстегивая пальто, потом вдруг снова взглянул на этого человека и сказал: – Я хотел бы… уйти!
“Слишком торопишься, дурень, – сказал я себе. – Не спеши!” Почти со страхом следил я, какое впечатление произвели мои слова, но этот человек даже глазом не моргнул.
– Ну, что же, мест, куда уйти, много, – вежливо заметил он, достал из стола узкий, длинный рекламный буклет и положил его передо мной. – “Летите в Буэнос Айрес, в Другой Мир!” – гласили две строчки светло-зеленых букв на обложке.
Я посмотрел буклет – достаточно долго, чтобы соблюсти вежливость. Там был изображен большой серебристый самолет над ночной гаванью, луна, отразившаяся в воде, горы на заднем плане. Потом я покачал головой. Говорить я боялся, боялся, что скажу не то.
– Может быть, что-нибудь поспокойнее? – Он достал другую рекламку; толстые, старые древесные стволы, освещенные косо падающим солнцем, поднимались высоко вверх. “Девственные леса Мэна, железная дорога Бостон – Мэн”. – Или вот, – он положил на стол третий буклет. – Бермуды, там сейчас хорошо. – На нем было написано: “Бермуды, Старый Свет в Новом”.
Я решил рискнуть.
– Нет, – сказал я, покачав головой. – Я, собственно, ищу постоянное место. Новое место, где бы можно было поселиться и жить. – Я взглянул ему прямо в глаза. – До конца жизни. – Тут мои нервы не выдержали, и я попытался придумать себе путь к отступлению.
Но он только приятно улыбнулся и сказал:
– Думаю, что мы могли бы вам в этом помочь. – Он наклонился через конторку, облокотившись на нее и сложив ладони вместе; вся его поза говорила, что он может уделить мне сколько угодно времени.
– Чего вы ищете? Чего вы хотите?
Я перевел дыхание, потом сказал:
– Избавиться.
– От чего?
– Ну… – я замялся, так как никогда еще не выражал этого в словах. – От Нью-Йорка, пожалуй. И от городов вообще. От тревоги. И страха. И от того, о чем я читаю в газетах. От одиночества. – Теперь я уже не мог остановиться: я знал, что говорю лишнее, но слова лились сами собой. – От того, что я никогда не делаю того, что мне хотелось бы, и ни от чего не получаю особенного удовольствия. От необходимости продавать свою жизнь, чтобы жить. От самой жизни – по крайней мере, от такой, какая она сейчас. – Я взглянул ему прямо в лицо и закончил тихо: – От всего мира.
Он откровенно разглядывал меня, всматриваясь в мое лицо, не притворяясь, будто занят чем-нибудь другим, и я знал, что сейчас он покачает головой и скажет: “Мистер, вы бы лучше пошли к врачу”. Но он не сказал этого. Он продолжал смотреть, изучая теперь мой лоб. Это был рослый человек с короткими вьющимися седоватыми волосами, с очень умным, очень ласковым морщинистым лицом; он был такой, какими должны выглядеть священники, какими должны выглядеть все отцы.
Он перевел взгляд, чтобы заглянуть мне в глаза и еще глубже; рассмотрел мой рот, подбородок, линию челюсти, и я вдруг понял, что он без всякого труда узнает обо мне многое, больше, чем знаю я сам. Вдруг он улыбнулся, положил локти на конторку, слегка поглаживая одной рукой другую.
– Любите ли вы людей? Говорите правду, потому что я узнаю, если вы что-нибудь скроете.
– Да. Но мне трудно чувствовать себя с ними свободно, быть самим собою и сдружиться с кем-нибудь.
Он серьезно кивнул, соглашаясь.
– Можете ли вы сказать, что вы – вполне порядочный человек?
– Вероятно. Я так думаю, – пожал я плечами.
– Почему?
Я криво улыбнулся; на это было трудно ответить.
– Ну, по крайней мере, когда бываю не таким, я обычно об этом жалею.
Он ухмыльнулся и подумал одну – две минуты. Потом улыбнулся – слегка просительно, словно собираясь сказать не слишком удачную шутку.
– Знаете ли, – небрежно произнес он, – к нам иногда приходят люди, которым как будто нужно почти то же, что и вам. Так что мы, просто ради забавы…
У меня дух захватило. Именно так, мне сказали, он и должен говорить, если решит, что я мог бы подойти.
– …сочинили один проспект. Мы даже напечатали его. Просто для развлечения, понимаете ли. И для случайных клиентов, вроде вас. Так что я попрошу вас просмотреть его, если это вас интересует. Мы не хотим, чтобы это стало широко известно.
Я едва мог прошептать: “Меня интересует”.
Он порылся внизу, достал узкую, длинную книжечку, такой же формы и размеров, как и все прочие, и подтолкнул ее по стеклу ко мне.
Я взглянул, подвинул ее к себе кончиком пальца, почти боясь прикоснуться к ней. Обложка была темно-синяя, цвета ночного неба, а у верхнего края была белая надпись: “Посетите прелестную Верну!” Синяя обложка была усыпана белыми точками, звездами, а в левом нижнем углу был изображен шар, планета, наполовину окутанная облаками. Вверху справа, как раз под словом “Верна” виднелась звезда, крупнее и ярче других; от нее исходили лучи, как от звездочек на новогодней открытке. Внизу обложки была надпись: “Романтичная Верна, где жизнь такова, какой она должна бы быть”. Стрелка рядом показывала, что нужно перевернуть страницу.
Я перевернул. Проспект был такой же, как большинство таких проспектов; там были картинки и текст, только там говорилось не о Париже, Риме или Багамских островах, а о Берне. Напечатан он был просто замечательно; картинки были как живые. Вы видели когда-нибудь цветные стереофотографии? Ну, так это было похоже на них, только лучше, гораздо лучше. На одной картинке была видна роса, сверкающая на траве, и она казалась влажной. На другой – ствол дерева словно выступал из страницы, и даже странно было чувствовать под пальцем гладкую бумагу, а не шершавость коры. Крохотные лица людей на третьей картинке только что не говорили; губы у них были живые и влажные, глаза блестели, кожа была, как настоящая; и, глядя на них, казалось невероятным, что они не шевелятся и не разговаривают.
Я рассматривал большую картинку, занимавшую верхнюю часть разворота. Это был словно снимок с вершины холма; видно было, как от самых ваших ног склон уходит далеко вниз, в долину, а потом снова поднимается по другую ее сторону. Склоны обоих холмов были покрыты лесом, и цвет их был великолепен: целые мили величавых зеленых деревьев, и видно было, что этот лес – девственный, почти нетронутый. Далеко внизу, на дне долины, извивалась речка, она почти вся голубела, отражая небо; там и сям, где течение преграждали массивные валуны, вскипала белая пена; и снова казалось, что стоит только присмотреться получше – и увидишь, как вода бежит и блестит на солнце. На полянах возле речки виднелись домики, то бревенчатые, то кирпичные или глинобитные. Подпись под картинкой гласила кратко: “Колония”.
– Интересно шутить с такими вещами, – произнес человек за конторкой, кивнул на проспект у меня в руках. – Нарушает однообразие. Привлекательное место, не правда ли?
Я мог только тупо кивнуть, снова опуская глаза на картинку, потому что она говорила гораздо больше, чем на ней было изображено. Не знаю почему, но при виде этой лесистой долины начинало казаться, что вот такой была когда-то Америка, когда была еще новинкой. И чувствовалось, что это – только часть целой страны, покрытой еще нетронутыми, неповрежденными лесами, где струятся еще незамутненные реки; что вот такую картину когда-то видели в Кентукки, в Висконсине и на старом Северо-Западе люди, последний из которых умер более ста лет назад. И казалось, что если вдохнуть этого воздуха, то он окажется слаще, чем где бы то ни было на земле за последние полтораста лет.
Под этой картиной была другая, изображавшая человек шесть или восемь на берегу, – может быть, у озера или у реки с верхней картинки. У самого берега плескались, сидя на корточках, двое детей, а на переднем плане, сидя, стоя на коленях или присев на корточки, полукругом расположились на золотистом песке взрослые. Они беседовали, некоторые курили, а у большинства были в руках чашки с кофе; солнце светило ярко, было видно, что воздух свеж и что время утреннее, тотчас после завтрака. Они улыбались; одна женщина говорила, остальные слушали. Один из мужчин приподнялся, чтобы запустить рикошетом по воде камешек.
Видно было, что они проводят на этом берегу минут двадцать после завтрака, перед тем, как идти на работу, и видно было, что все они – друзья и что они собираются здесь ежедневно. Видно было, – говорю вам, видно, – что все они любят свою работу, какова бы она ни была, что в ней нет ни спешки, ни принуждения. И что… ну, пожалуй, это и все. Просто было видно, что каждый день после завтрака эти люди проводят беспечно с полчаса, сидя и беседуя на этом удивительном берегу под утренним солнцем.
Я никогда еще не видел таких лиц, как у них. Люди на этой картинке – приятной, более или менее привычной внешности. Одни были молоды, лет по двадцать или чуть больше, другим было уже за тридцать; одному мужчине и одной женщине, казалось, было лет под пятьдесят. Но у двоих самых младших на лице не было ни морщинки, и мне пришло в голову, что они родились здесь и что это такое место, где никто не знает ни тревог, ни страха. У старших на лбу и вокруг рта были морщины и складки, но казалось, что они не углубляются больше, словно зажившие, здоровые шрамы. И на лицах у самой старшей четы было выражение, я сказал бы, постоянного отдыха. Ни в одном лице не было ни следа злобы; эти люди были счастливы. И даже больше того, видно было, что они были счастливы, день за днем, долгие годы, что они всегда будут счастливыми и знают это.
