Текст книги "Мир “Искателя” (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Альфред Элтон Ван Вогт,Джон Бойнтон Пристли,Дмитрий Биленкин,Виталий Мелентьев,Анджей Збых,Юрий Тупицын,Димитр Пеев,Игорь Подколзин,Владимир Михановский,Виктор Сапарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Мир “Искателя”

МОСКВА

“МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ”

1973

ОТ РЕДАКЦИИ “ИСКАТЕЛЯ”

В январе 1961 года вышел в свет первый выпуск “Искателя” – приложения к журналу “Вокруг света”, – адресованный всем, кто любит фантастику и приключения, мечту и романтику, кто ценит мужество и отвагу, стремительный полет мысли.

Книга, которую вы сейчас держите в руках, – своеобразный отчет редакции “Искателя” о проделанной работе. Отчет, разумеется, далеко не полный. В этом сборнике лишь двадцать пять печатных листов, то есть чуть больше трех процентов всего того, что было опубликовано в “Искателе” за все годы. Отобрать самое лучшее, самое характерное и уложиться в эти три процента было не так-то просто.

Если вы посмотрите библиографию “Искателя”, помещенную в конце книги, то наверняка встретите немало знакомых вам произведений. Получив путевку в жизнь на страницах приложения, они переходили затем в авторские сборники, попадали в альманахи, выпускались отдельными изданиями, по ним ставились фильмы.

Настоящий сборник, отражая жанровое многообразие, тематическую и идейную направленность “Искателя”, напомнит читателю о вещах, заслуживающих этого, причем нигде, кроме как в приложении, больше не печатавшихся.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Валентин Аккуратов
СПОР О ГЕРОЕ

Мы вылетели на ледовую разведку…

Для неспециалиста, или просто человека несведущего, такой полет над Ледовитым океаном в ясную погоду может показаться увеселительной прогулкой.

Здесь, может быть, к месту вспомнить слова Пушкина, что порой люди ленивы и нелюбопытны. Действительно чего проще знать, ну, не породы льдов, а скажем, породы деревьев? Кто не видел леса? Кто летним днем не бродил под его то шатровыми, то стрельчатыми сводами, но, право, многие люди с уверенностью сумеют отличить лишь ель от сосны или дуб от березы.

Но даже для лесовика, не лесника-специалиста, а лесовика-любителя, в чаще открывается удивительная книга. Он читает ее как захватывающий роман.

То же и со льдами. Льды не менее разнообразны, чем леса. Во льдах, пожалуй, не меньше видов и пород, чем в дальневосточной тайге, самой разнообразной и пышной. Есть паковый, самый матерый лед. Он многие годы крутится в океане, как в гигантском котле. И хотя под ним соленая вода и сам он образовался из океанской воды, пак пресен. Есть блинчатый лед. Это самый юный. Он кругл и, опушенный кружевами, кажется темным, потому что сквозь него просвечивает океанская глубь.

И подобно деревьям в лесу, лед живет в океане не как попало. Он располагается, словно растительность па горе. Понизу – широколиственные, теплолюбивые породы; выше – смешанный лес, где темными конусами выделяются ели; еще выше – бережливые к теплу хвойные породы; у вершин ползают стланики, а дальше– вечный снег.

Если посмотреть на глобус, увенчанный полюсом, то сравнение это становится зрительным. Так же, поясами, располагается лед в северных морях. В море, у берега, летом бывает чистая вода, а зимой – припай, ровный, гладкий, как и окружающая его тундра. Молодые льдоведы нередко путают его с берегом.

Выше, ближе к полюсу, плавают многолетние, но еще нестарые, соленые льды, отошедшие от берегов. А у самой Крыши мира громоздится паковый лед, возраст которого порой исчисляется десятилетиями.

И весь этот ледяной панцирь, увлекаемый движением Земли, плывет по очень сложным и еще не изученным полностью законам дрейфа.

Движение всей массы льда происходит таким образом, словно на земную ось насажен винт с саблевидными лопастями. Часть молодого льда увлекается в центральный бассейн, большая часть старого выбрасывается в океанские ворота между Шпицбергеном и Гренландией в Атлантику. Причем количество льда, выносимого в эти ворота, из года в год меняется. Почему?

Сейчас ученые-гляциологи заняты трудоемким, кропотливым и малозаметным делом – накоплением фактов. Но скоро одна из многочисленных гипотез станет законом, который объяснит основное. А пока каждый наш полет в сердце Ледовитого океана помогает изучению жизни льдов. Но, кроме того, пилоты помогают вести корабли по Северному морскому пути.

О ледовой разведке стоит рассказать подробнее. Но это в другой раз. Дело в том, что нам самим тогда стало не до льдов.

Сначала мы услышали, как Михаил Алексеевич Титлов не своим голосом крикнул:

– Следы!

Радист и я бросились в кабину пилотов.

Ни в первое мгновение, ни в следующее мы не поверили Михаилу Алексеевичу. Это казалось не только невероятным, но и немыслимым.

Машина шла на небольшой высоте. Цепочка следов промелькнула так быстро, что мы увидели позади самолета, в туманной мгле сумрачного полярного дня, лишь нечеткую полоску. Ее можно было принять за трещину.

– Соскучились, – разочарованно протянул всегда немного скептически настроенный Патарушин. – Разыграть вздумали.

Он собрался вернуться в рубку.

По Титлов резко положил машину на крыло, делая крутой разворот.

– Пет, точно – следы, – недоуменно протянул второй пилот Афинский, словно оправдываясь за неожиданность, которую принес океан.

Титлов, прищурившись от напряжения, старательно выводил машину на нечеткую полоску следов, так, чтобы пройтись вдоль нее и рассмотреть как следует.

– Правда, следы… – еще раз подтвердил командир.

– Показалось, – протянул Патарушин. – Мы же так далеко от материка и в семистах километрах от Диксона. Ни одного сигнала бедствия ни на днях, ни в ближайшие месяцы не было. С неба, что ли, люди свалились? Марсиане?

Мы вышли на бреющем полете из-за гряды торосов.

– Смотри, марсиане! – сказал Титлов.

По снегу вились следы – шли двое с нартами. Теперь, без сомнения, можно было сказать – шли люди. И шли они как люди, и следы их тянулись бесконечной синусоидой, потому что люди не могут ходить строю по прямой, как, например, медведи, и медведи не тащат за собой нарт. И видимо, одни из людей покрепче или помоложе, потому что следы упорно оттягивало вправо, в сторону океана. Это делалось вряд ли нарочно. Те, кто шел, очевидно, об этом не догадывались, и заранее можно было предположить, что в ледяном безмолвии оказались люди, не очень опытные в полярных путешествиях, но, безусловно, смелые, даже отважные.

Вот что мы предположили о них с воздуха по следам.

Вдруг за грядой торосов следы пропали. Под нами было чистое снежное поле.

– Что за чертовщина? – пробурчал Титлов.

– Проглядели, – сказал я. – Люди, видимо, спрятались в торосах.

Титлов развернул машину.

Мы снова прошли над грядой торосов.

Следы скрывались в ледяном гроте.

– Они прячутся от нас! – проговорил Афинский.

Мы переглянулись. Такое совсем не вязалось с представлениями об Арктике и полярниках. Люди прячутся от самолета, люди прячутся от людей, оказавшись среди океана, в сотнях километров от любого населенного пункта!

– Садимся? – предложил я Титлову.

– Действительно, что это за люди? – спросил, ни к кому не обращаясь, Патарушин.

– Два снежных человека, – отшутился бортмеханик Богданов.

Мы нашли подходящее поле для посадки километрах в трех от места, где видели следы. Сбросили дымовые шашки. Сели.

– Берите винтовки и пойдем, – сказал Титлов.

Взяли винтовки. Пошли.

– Не держитесь кучей, – приказал Титлов.

– Почему? – спросил Патарушин, когда мы, выражаясь языком военных, рассредоточились.

– Мишень больно крупная, – буркнул за Титлова Афинский.

Метрах в трехстах от торосов Титлов остановился.

– Мы у них на мушке. Вон они, за четвертым торосом справа.

Пригляделись. Действительно, торчит меж зубьями льда дуло. Залегли.

Они молчат. Мы тоже. Подождали, подождали, наконец Титлов крикнул:

– Кто вы?

Не ответили.

Афинский повторил тот же вопрос по-английски.

Молчание.

Мороз был крепкий, с ветерком нам в лицо.

– Отвечайте! – снова крикнул Титлов. – Отвечайте, черт возьми, кто вы?!

– Пошто лаешь? – донеслось из-за торосов.

– А пошто молчите?

– Кто вы такие? – спросили из-за торосов.

– Ну уж это наглость, – пробурчал Патарушнн, человек весьма чувствительный к вопросам субординации и вежливости.

– Летчики! – ответил Титлов.

– Выходи один. Поговорим. Только чур без ружья!

Мы переглянулись.

– Можно? – спросил я у Титлова. Тот кивнул.

Я поднялся. Когда прошел шагов десять, из-за торосов навстречу мне вышел невысокий русобородый мужчина. Я внимательно приглядывался к нему. Он двигался вразвалку, как ходят люди, привыкшие к тяжелому физическому труду, крепко ступая на ноги.

Сблизились.

Я увидел, что мужчина немолод. За пятьдесят ему перевалило давно. Глаза из-под лохматых бровей смотрели сурово и подозрительно. Шел он неторопливо, и мы встретились гораздо ближе к его лагерю, чем к моему.

“Непрост мужичонка-то”, – подумал я.

Сошлись.

Не подавая руки, бородач сел на обломок льда.

Сел и я.

– Пошто идете за нами? – угрюмо спросил он.

– Вы-то как очутились здесь?

– Дорога заказана?

– Нет.

– Вот мы и идем.

– Да идите, пожалуйста. Мы помочь думали.

Я достал кисет, стал набивать трубку.

Старик опустил глаза и старался не смотреть на табак.

Я раскурил трубку.

Старик крутнул головой.

– Хорош табак.

– Хорош.

– Духовитый.

– Душистый и крепкий.

Помолчали.

– Одолжите, может…

Я протянул ему кисет.

Бородач достал из-за пазухи трубку величиной с добрый кулак, покосился на меня. Я махнул рукой.

Он плотно набил трубку, подобрал табачинки, случайно упавшие на снег. Потом достал спички и, прикуривая, второпях сломал две. Крякнул с досадой. Затянулся глубоко, даже глаза закрыл от удовольствия. Выдохнул дым не сразу. Вытер слезы, набежавшие на глаза.

– Дядя Митяй! – послышалось из-за торосов.

– Две недели без табаку, – словно извиняясь за несдержанность своего спутника, сказал бородач.

– Куда идете-то?

– На Диксон.

– До него семьсот километров!

– Дойдем.

– А прошли сколько?

– Верст пятьсот. С гаком.

– Одни?

– Одни. – Крикнул: – Гришка, подь сюда!

Из-за торосов вышел второй бородач, со стороны моего лагеря поднялся приземистый Титлов и направился к нам.

Дядя Митяй посмотрел в его сторону, усмехнулся:

– Много вас?

– Пятеро.

– Пусть идут. Не лиходеи мы. Столяры.

Около нас собрались все. Григорий закурил.

– С Таймыра с Гришкой и топаем, – разговорился подобревший от табака дядя Митяй. – Нешто можно так с рабочим человеком обращаться? Столяры мы, столярами и подрядились. А нас, поди ж, плотниками поставили. Плотник – он плотник и есть, а столяр – он столяр. Свое ремесло у каждого. Нешто мы плотниками подряжались?

– Ясно, столярами! – горячо вступился Григорий. – Плотниками мы бы ни в жизнь не пошли.

– Вот то-то и оно-то. Не пошли.

И дядя Митяй долго и старательно объяснял нам, что они с Гришкой столяры, а не плотники, и рядились столярами, а их глупый и непонимающий начальник заставлял работать плотниками. Они, конечно, могли и плотничать, но какой уважающий себя столяр согласится быть плотником, коль и подрядился-то он столяром, а совсем не плотником, хоть и может плотничать.

Мы слушали, не перебивая, и разглядывали путешественников. Одеты они были ладно, добротно, даже, я сказал бы, с щепетильной опрятностью: полушубок с кушаком, за который заткнут топор, треухи, ватные брюки, валенки.

Меня, как навигатора, интересовало многое.

– Как же вы ориентируетесь? – спросил я. – Как правильное направление держите?

– Компас у нас, – и дядя Митяй достал обыкновенный туристский компас, который в этих широтах показывает то ли направление, то ли цену на дрова в бухте Тикси. – Да вот часы. Проверить бы не мешало.

Сверили часы. Дядя Митяй подвел свои на пять минут.

– Ничего. Дойдем. Почитай, уж половину пути прошли.

– И не страшно? – поинтересовался Патарушин.

– Не… – протянул Григорий.

– А медведь?

– А топоры?

– Почему же вы берегом не пошли? – спросил Титлов.

– Дальше, – ответил дядя Митяй.

– Да ведь пустяк. Всего на триста километров. Так по семле, не по океану.

– По берегу медведей больше.

Мы с восхищением смотрели на двух простых русских людей, решившихся на такое путешествие. По своему маршруту, по элементарности оснащения и по смелости замысла оно, пожалуй, не имело себе равных.

Попытка Нансена и Иогансена пройти от дрейфующего “Фрама” к полюсу и вынужденное отступление к острову Белая Земля считается классическим эталоном пешего полярного путешествия. О том, какие трудности и лишения пережили путешественники, нет смысла пересказывать. Этот поход блестяще описан в книге Фритьофа Нансена “Фрам” в полярном море”.

Двое, что сидели перед нами, уже прошли триста километров и были уверены, что пройдут еще семьсот. Триста – это по прямой. А обход разводни? А дрейф льда, постоянно относивший их обратно? А свирепые пурги и лютые морозы?

Но никому из нас не пришло в голову назвать их героями. Почему?

Об этом мы подумали после того, как уговорили дядю Митяя и Гришу сесть к нам в самолет, – а уговаривали мы их долго, заверили, что и платить им не придется, и вдобавок пообещали взять на себя хлопоты объяснить начальству их самовольную отлучку.

И всегда, когда мне к слову приходилось рассказывать эту историю, мнения слушателей разделялись. Одни утверждали: “Герои!”, другие упрямо твердили: “Нет!” Наверное, будут свои мнения и у читателей.

Тогда спор о герое и подвиге стоит продолжить.

Валентин Аккуратов
КОВАРСТВО КАССИОПЕИ

– Горючее кончается, – сказал пилот флагштурману. – Через час будем падать.

И тогда, словно по заказу, в облачном месиве, плотно затянувшем поверхность Ледовитого океана, появилось “окно”.

– Земля! – крикнул штурман и откинул с головы капюшон чукотской малицы, чтобы лучше, вернее разглядеть сушу, спасительную сушу, так неожиданно открывшуюся под ними.

– Ледник… – протянул разочарованно пилот. – Ледник. А мы на колесах…

Флагштурман Михаил Гордиенко пожал плечами:

– Должно быть, это остров Джексона. От него до базы на Рудольфе всего тридцать километров.

– А ты уверен, что это остров Джексона? – спросил штурмана пилот. – Земля Франца-Иосифа насчитывает восемьдесят семь островов 11
  Дело происходило в 1936 году. Теперь в архипелаге насчитывается сто десять островов.


[Закрыть]. Мы четыре часа не видели земли.

– Этот Джексона. Больше мы не увидим земли. База на Рудольфе в тридцати километрах.

– Вот только в какую сторону?

– Вот именно… – протянул штурман.

– Ладно, – сказал пилот. – Снизимся, посмотрим, – и обратился к радисту: – Сообщи, чтобы остальные самолеты следили за нами.

Сбросив газ, огромный оранжевый четырехмоторный самолет ушел в “окно”.

– Видишь, снег неглубокий… Лед-то как блестит.

– Жаль, что мы не на лыжах, – сказал пилот. – Всем уйти в хвост! Немедленно!

Гордиенко понимал, что это необходимая мера. Она преследует две цели: даст самолет “козла” – люди будут своего рода балластом, который может помочь машине вернуться в нормальное положение; случится что-либо похуже – из горького опыта катастроф известно: хвост почти всегда остается целым.

Однако штурман остался рядом с пилотом.

Сделав широкий круг, самолет зашел на посадку и низко потянул над темными трещинами ледников.

– Тяни! Тяни! – послышался над ухом пилота голос штурмана. – Там, впереди, ровно! И трещин нет!

– Ты не в хвосте? – удивился пилот. Но тут он “перетянул” последнюю трещину, и разговаривать стало некогда. Машина мягко коснулась земли, вернее, льда, и покатилась, поднимая тучи снега. Вдруг сильный толчок потряс самолет. Машина, задирая хвост, стала падать на нос, но лишь качнулась и приняла нормальное положение.

Несколько секунд в самолете стояло молчание, так характерное для вынужденной посадки. Его нарушил пилот:

– Сообщите экипажам, чтобы пока кружили над нами. Осмотрим площадку, выложим знаки.

Утопая в сугробах, экипаж старательно наметил полосу для приема двух других самолетов, которые ходили над ними. Вот сели и они.

Командир второй машины, сухопарый, с тонким орлиным носом, опытный полярный ас Фарих, с трудом добрался до первой машины и сказал:

– Поздравляю! Здесь и зазимуем. С такого аэродрома нашим машинам не взлететь. Штурманы, где сидим?

В середине тридцатых годов, когда советские авиаторы осваивали Арктику, не было еще ни радиолокаторов, ни радиокомпасов, ни радиопеленгаторов. Самым падежным инструментом для определения местонахождения был секстант, прибор, которым пользовались мореходы времен Колумба и Магеллана.

Михаил Гордиенко смущенно ответил за всех навигаторов:

– Сейчас сумерки. Вот ночь настанет. Увидим звезды. Уж тогда точно сориентируемся. Не волнуйся, Фарих. У нас прекрасный астроном. Коли нам не веришь, то уж он-то не подведет.

Но Фарих продолжал ворчать:

– Знаю я шуточки Арктики. Сядешь па час – живешь неделю. Надо устраиваться основательно. Конечно, у нас все есть. Продуктов достаточно, и одежда, и лагерное снаряжение. Но главная-то наша задача: искать самолет Леваневского. И тем не менее я настаиваю – устраиваться основательно.

Предложение было принято. Вскоре в темноте, у палаток, засветились огни примусов. В чистом морозном воздухе запахло едой, остро и пряно, как пахнет лишь на севере да в высокогорье. Причем запахи не сливались, каждый существовал отдельно: запах мяса и запах лаврового листа, запах перца и кофе.

С аппетитом поужинали и стали терпеливо поглядывать на небо, ожидая, что ночью должно развиднеться.

Астроном Шавров, человек очень опытный – моряк с двадцатилетним стажем, – неторопливо, с достоинством устанавливал сложный прибор, именуемый астрономическим теодолитом. Штурманы с секстантами в руках выглядели рядом с ним первоклашками.

Посверкивая линзами, сияя медными шкивами, штифтиками, солидный и отрешенный, теодолит напоминал статую языческого божества. А Шавров, обращавшийся с прибором очень осторожно, даже почтительно, словно жрец, усиливал впечатление, производимое столь редким в те времена инструментом.

Наконец прибор был готов к работе.

– Уберите вы ваши секстанты, братцы. Ими же только орехи колоть хорошо – тяжелые. Мой прибор позволит определиться с точностью до двухсот метров, – подмигнув, шутливо сказал Шавров.

– Подумаешь! – не уступали штурманы. – Невелика беда, что наши секстанты дают точность до пяти километров, зато через полчаса. А с вашей точностью дай бог к утру получить результаты.

Однако, отшучиваясь, штурманы смотрели на прибор с уважением.

– Техника решает все, – сказал Шавров.

Настроение было хорошее. После посадки экипажи сверили записи в бортовых журналах: получалось, что сели где-то совсем рядом с островом Рудольфа.

Наконец развиднелось.

Шавров, словно верховный жрец божества-теодолита, вышел из палатки первым. За ним почтительной свитой двинулись штурманы. У выхода навигаторов ждали добровольные помощники, которым были вручены секундомеры.

Непривычно огромные и необыкновенно яркие звезды повисли надо льдами. И штурманы и астроном были в Арктике впервые, и их поразила картина звездного неба. Она очень четкая, такое небо не бывает даже в самые темные ночи на юге. Звезды почти не мерцали, горели ровным огнем, будто наблюдатели находились в космическом пространстве.

– Будем определяться по Полярной звезде в паре с альфой созвездия Кассиопеи. Они расположены очень удачно, почти под девяносто градусов. Это и вам позволит быстро определиться, и мне облегчит расчеты, – сказал Шавров.

Навигаторам предстояло определить высоты звезд над истинным горизонтом и в момент измерения засечь время. Имея и то и другое, штурманам оставалось найти в “Астрономическом ежегоднике” названия выбранных ими звезд и по эфемеридам, или координатам, этих светил рассчитать свое местонахождение.

Послышались команды:

– По Полярной… время!

– По Кассиопее… время!

И снова, и снова…

Бортмеханики, словно изображая темную любопытствующую толпу, почтительно сбились в кучку у края импровизированной астрономической площадки.

– Ишь нашли какую-то “Косолапопию”, – подмигнув приятелям, проговорил Кекушев, бортмеханик самолета Фариха. – Плохо это кончится. Никогда о такой звезде не слыхивал.

– Серость ты механическая! – спокойно ответил сосед, слишком увлеченный наблюдением за астрономом, чтобы разобраться в тоне Кекушева. – Вон видишь, пять звезд в виде буквы “З”, положенной на спину…

– Вот эта? Красавица! – восхитился Кекушев и похлопал своего помощника Терентьева по плечу. – А знаешь, Валентин, завтра утром мы окажемся на Новой Земле.

– Не удивлюсь, – поддержал Терентьев своего начальника. – В таком сером месиве шли от самого мыса Желания, что неудивительно оказаться и на Новой. Как штурманы вообще землю нашли. И солнца нет, и компасы магнитные – один показывает, может быть, и на север, а другой – определенно цену на дрова в бухте Тикси.

Покуда бортмеханики иронизировали по поводу искусства навигаторов, те, взяв высоты звезд, удалились в палатку.

Первым закончил расчеты флагштурман Гордиенко.

Командиры кораблей внимательно следили за тем, как он проводил линии астрономических положений на полетной карте. Линии пересекались в центре острова Рудольфа.

– Что?! – воскликнули пилоты. – Сели на Рудольфа? Миша, закрой свою г’астрономию! Где жилье?

Гордиенко и сам с удивлением взирал на результаты своих расчетов.

– Что ж, напутал. Подождем результатов других штурманов. А я пойду еще раз измерю. – И флагштурман, не скрывая смущения, вышел из палатки.

Фарих сказал:

– Надо ждать результатов измерений астронома. У него хотя и медленнее, но абсолютно точно.

У двух других штурманов результат оказался таков: местонахождение – остров Джексона, тридцать километров южнее острова Рудольфа.

– Похоже, – заметил второй пилот Фариха, молчаливый Эндель Пуссеп. – Но вообще, – он оглядел сидевших за столом летчиков, – мне эти места удивительно напоминают Рудольф. Вот только ни огонька.

– В том-то и дело. Федот, да не тот.

Пилоты посмеивались, глядя на Пуссепа.

Вошел Гордиенко, пожал плечами:

– Тот же результат!

– Как вы рассчитываете? – поинтересовались штурманы.

– У меня свои таблицы, составленные Федоровым, астрономом первой дрейфующей станции.

– Весь мир считается с “Астрономическим ежегодником”, а у вас свои таблицы. Хорош флагштурман! Иди, Миша, отдохни. Завтра проверишь. Ты здорово устал.

Фарих обнял навигатора за плечи.

– Да, да, надо отоспаться, – смиренно согласился Гордиенко. – Видно, сбило у секстанта призму при посадке. Отсюда так упорно идет ошибка.

Забрались в спальные мешки, но не спали. Ждали результатов расчетов Шаврова. Он сказал:

– Сидим на северной части острова Джексона. В тридцати километрах от места своего назначения. Это абсолютно точно. До двухсот метров.

* * *

Утро пришло серым, пуржистым.

Устроившись в палатках поэкипажно, люди занимались своими делами. Дежурные заботились о питании. Остальные играли в домино, читали. Но стоило завязаться разговору, как он неизменно сворачивал к их довольно невеселому положению.

Стоял конец октября. В этих широтах устанавливалась прочная полярная ночь: беспросветная, снежная, ветреная, морозная. Только чудо могло помочь машине взлететь в таких условиях. О каком взлете могла идти речь, когда, чтоб не сбиться с пути, от машины к машине специально понатыкали черных флажков?

Прошел день, еще, еще и еще…

Палатки обложили кирпичами из плотного снега. Ветер выдувал тепло.

И небо постоянно было затянуто тяжелыми облаками.

Регулярная связь с Тихой и Рудольфом поддерживала неизменную надежду, что не нынче, так завтра будет ясная погода, им помогут выбраться из ловушки и они тоже включатся в поиски самолета Леваневского.

Прояснело наконец.

Где-то невероятно далеко, на юге, так далеко, что, может быть, это только казалось, тлела заря. На севере ярко светили звезды.

Под моторами всех машин дружно шумели подогревные лампы.

Первым пошел на взлет самолет Фариха. Моторы выли на полных оборотах. В первые мгновения казалось, что самолет набирает скорость. Но, не пройдя и пятидесяти метров, машина намертво застряла в сугробе.

И все-таки решили пробить в снегу взлетную дорожку хоть для одного самолета. Бились целый день. Но вечером поднялся ветер. К утру на месте пробитой траншеи была снежная целина.

Время коротали хождением в гости друг к другу. Много читали.

Стоило появиться звездам, как навигаторы и астроном снова и снова принимались уточнять местоположение.

Линии проходили у острова Джексона.

Однажды на помойке заметили голубых песцов. Решили ловить. Они улизнули. Единственным утешением было, что видели каких-то очень больших песцов, гораздо больше, чем тундровые.

Машины настолько засыпало снегом, что они походили на снежные горы.

В одну из светлых ночей поднялась небывалая тревога.

К юго-западу низко-низко над горизонтом двигалась какая-то зеленая звездочка.

Пока вызывали астронома, звездочку скрыл туман.

Астроном очень серьезно выслушал очевидцев. Долго думал. Потом сказал, что, должно быть, был болид – род крупного метеора.

Каждое утро поднимались очень рано. Откапывали входы в жилье, откапывали самолеты, пробивали дорожки между снежными домами. Экипаж Фариха принялся за постройку просторного ледяного зала – своего рода кают-компании.

Как-то к Фариху, дежурившему по кухне и мывшему посуду после еды, пришли бортмеханик Кекушев и его помощник Терентьев.

– Разрешите нам, Фабиан Брунович, отправиться пешком на Рудольф. Дойдем.

– Ни в коем случае. Темнота. Трещины. Медведи. Заблудитесь. Вот-вот будет погода, с Тихой прилетят Мазурук с Аккуратовым – вывезут.

Кекушев вздохнул:

– Фабиан Брунович, да мы на Рудольфе сидим. Километрах в десяти от базы…

Фарих сначала вытаращил глаза, потом сощурил их и двинулся на Кекушева с Терентьевым.

– Вы что! – взъярился Фарих. – Разыграть меня задумали, как всех часами с кукушкой? А?

Кекушев с Терентьевым едва успели ретироваться с кухни. Что касается Фариха, то он еще долго гремел алюминиевыми тарелками и кричал, что он не из таких, кого можно так легко купить. Он в Арктике не мальчик. Знает, почем фунт лиха, и на авантюру не пойдет.

Дело было в том, что старейший полярный бортмеханик Николай Кекушев по совместительству считался крупнейшим полярным мастером баснословного розыгрыша. Так, пролетая однажды по трассе Главсевморпу-ти, он на каждой станции рассказывал, что Первый часовой завод в Москве приступил к выпуску оригинальных настенных часов с “кукушкой”. Только вместо цифр на циферблате – портреты первых двенадцати Героев Советского Союза. Первый час – Ляпидевский, второй – Водопьянов и так далее. И когда наступает двенадцать, то в раскрытое окно часов выглядывает голова самого Отто Юльевича Шмидта.

Рассказано это было настолько тонко, что общественные организации всей Арктики начали слать по радио массовые заказы в Москву на присылку таких часов для премирования передовиков…

Фарих продолжал греметь посудой. Кекушев и Терентьев стояли за палаткой. Бортмеханик никак не мог решиться уйти, отказаться от своей идеи, что они находятся на острове Рудольфа, рядом с базой. Очертания гор, характер льда, вся обстановка подсказывали Кскушеву, что это так, и никак иначе. И он в душе удивлялся своему начальнику, опытному арктическому пилоту, у которого в этот раз словно пелена была на глазах.

“Ну разыграл когда-то. Было, – думал Кекушев. – Но сейчас-то не до того. Кончаются продукты… Надо предпринимать что-то решительное. А Фарих… Рассуждать мне легко, а Фарих отвечает за всех и за все… Да, дело здесь не только в боязни, что я его разыграю. И настаивать бесполезно. Гордиенко, тот тоже пытался спорить, но перед ним теперь молча кладут “Астрономический ежегодник”. И он замолкает”.

Кекушев пошел прочь от палатки.

* * *

Все возлагали надежду на прилет машины Мазурука из бухты Тихой. Но пурга сменялась густыми туманами.

На месте вынужденной посадки было мертво. Только дымки – и всего-то три, – говорили, что тут теплится жизнь.

Как-то вечером Фарих вел очередной разговор с базой на Рудольфе.

К микрофону подошел руководитель поисков самолета Леваневского, начальник полярной авиации Марк Иванович Шевелев:

– Как дела, Фабиан Брунович?

– Да как и вчера, когда разговаривали, как неделю назад…

– Продукты кончаются?

– Кончаются, Марк Иванович.

– Не горюйте!

– Держимся…

– Бы где-то совсем рядом. Все время отличная слышимость, как на полигоне.

– Мы рядом, Марк Иванович, на острове Джексона.

– Подожди, подожди, Фарих… Есть идея!

– Слушаю, Марк Иванович.

– Завтра, если будет ясная погода, мы зажжем на куполе Рудольфа прожектор. Он в миллион свечей. Его и за восемьдесят километров можно увидеть. Следите за его вспышками. Засеките азимут луча. И мы прилетим.

– Гора с плеч, Марк Иванович! Коли увидим…

– Увидите, увидите, Фабиаи Брунович!

– Меня эти приборы да споры штурманов скоро с ума сведут.

– Следите за вспышками. О времени договоримся завтра.

Безоблачная ночь выдалась только через неделю. По радио было назначено время, когда вспыхнет прожектор.

Все столпились на леднике и уставились на север, где должен был находиться остров Рудольфа.

Назначенное время настало. Но вокруг стояла тьма полярной ночи. Ни проблеска.

Фарих обернулся к Кекушеву:

– Беги к радисту, скажи – ничего не видно. Или они запаздывают?

Ослепительный фиолетовый луч ударил в глаза Фариха. Он инстинктивно закрыл лицо руками. Словно от ожога подскочили остальные и обернулись.

Прищуриваясь, прикрывая ладонями лица, люди прыгали от радости.

– Видим! Видим! – орал в микрофон радист.

Часа через два у лагеря появились на тракторе инженер Владимир Гутовский и врач экспедиции.

Радость вызволения заставила всех на некоторое время забыть о просчетах штурманов и астронома, о том, как провела их суровая Арктика, как коварно поступила с навигаторами альфа Кассиопеи.

На разгадку понадобилось очень много времени. А пока выяснилось, что песцы, которые бродили у лагерной помойки, – это собаки с базы на Рудольфе, “болид” оказался бортовым огнем парохода “Русанов”, который привез продукты на зимовку.

А тайна коварства Кассиопеи? Это действительно оказался нелегкий орешек.

Начнем с того, что видимое нами положение звезд – отнюдь не истинное. Оно искажено под влиянием рефракции – преломления светового луча при его вхождении в среду с иной плотностью. То же происходит, когда мы смотрим на ложку в стакане с водой. Она будто сломана. Это тоже явление рефракции.

Чем плотнее среда, в которую входит луч света, тем это явление значительнее.

Под влиянием меняющейся температуры плотность слоев воздуха тоже меняется. Это вызывает существенные отклонения в преломлении света, идущего от звезд.

Так оно и получилось. Ошибка, которую допустили астроном и другие штурманы, пользовавшиеся “Астрономическим ежегодником”, составляет примерно пятнадцать дуговых минут. В географическом градусе примерно сто пятнадцать километров. Минута, следовательно, равна около 1,9 километра, а пятнадцать – тридцать километров, – величина ошибки. Луч прожектора подтвердил правильность расчетов Федорова.

Коварство полярных звезд разгадано. Но в Арктике коварны не только звезды. Я, признаться, не помню такого полета в высокие широты, когда бы белое безмолвие не задавало мне очередного вопроса.