Текст книги "Мир “Искателя” (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Альфред Элтон Ван Вогт,Джон Бойнтон Пристли,Дмитрий Биленкин,Виталий Мелентьев,Анджей Збых,Юрий Тупицын,Димитр Пеев,Игорь Подколзин,Владимир Михановский,Виктор Сапарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

– Долг вот принес, – закончил доктор неожиданно и поставил на стол бутылку.

Но тут же Владимир Петрович почувствовал, что ему хочется сжаться, стать маленьким и неприметным под взглядом шофера. Глаза Ефима побелели, словно небо от мороза. И доктор действительно сник. Опустил глаза, съежился на стуле, пока через мгновение не пришла в голову лживая, но примиряющая мысль.

– Я ж на двоих… – Доктор попытался улыбнуться.

Взгляд Ефима потеплел, и он ответил улыбкой, подмигнул:

– А как насчет понедельника?

– Думаю, что и вторник не подойдет, среда – тоже. И никакой день недели.

Игорь Подколзин
НА ЛЬДИНЕ

После выполнения задания катер возвращался на базу. До порта оставалось миль сто, когда прямо по носу, окутанное густой массой тумана, показалось ледяное поле, преграждающее путь к берегу. Корабль круто повернул влево и пошел вдоль его кромки. На экране радара границы поля не было видно: занимая половину круговой шкалы, слегка размытые контуры упирались в обод циферблата.

– Будем искать трещину – обходить лед не хватит горючего. – Командир, подняв бинокль, стал вглядываться в обрывистый кран теряющегося в белесой мгле льда.

– Разводье! Справа по курсу! – неожиданно прокричал сигнальщик.

Недалеко от катера длинным острым языком уходила вперед и, извиваясь, исчезала в тумане узкая полоса чистой воды. Корабль, почти касаясь бортами ледяных берегов, вошел в лед. Впереди трещина заметно становилась шире. Края ее немного выступали над водой. Лед был материковый. Очевидно, вот уже неделю дующий с севера штормовой ветер пригнал сюда эту большую массу полярного припая. Между тем туман густел. Казалось, протяни руку – и почувствуешь на ощупь его влажную, промозглую плотность. Разводье впереди неожиданно стало сужаться.

– Стоп, малый назад! – командир дернул на себя ручки машинного телеграфа.

Катер на какое-то мгновение остановился, потом медленно покатился назад.

– Товарищ командир! Трещина сзади сомкнулась! – Сигнальщик показал рукой на корму, где уже со всех сторон, насколько хватал глаз, простирался сплошной лед. Выход был закрыт.

Как рыба в неводе, заметался катер по этому небольшому, выбитому в ледяном поле озеру. Зеркало водной поверхности становилось с каждым часом все меньше. От зеленой воды клубами поднимался белый пар.

Катер приткнулся к лево” кромке льда и замер.

– Боцман! – Командир перегнулся через обвес мостика. – Возьмите матросов, пройдите вперед и разведайте, далеко ли до чистой воды. Только из виду друг друга не теряйте. В таком молоке и заблудиться недолго. Сигнальщик! Каждые три минуты давайте сирену.

Небольшой отряд спрыгнул на лед и, растянувшись цепочкой, растаял в ватной мгле. Сейчас же воздух прорезал протяжный вой корабельной сирены.

– Вот и сократили путь… – Командир открыл портсигар и протянул помощнику. – Закуривай.

– Если впереди ширина небольшая, – помощник командира выпустил вверх струю дыма, – подложим подрывные патроны, пробьем канал и выйдем.

– А если большая?

– Будем ждать. Льды несет па зюйд. Там их разобьет волна. Туман рассеется. Вызовем вертолет. Получим горючее и пойдем на базу.

– Оптимист ты, лейтенант, сразу видно, что в Арктике недавно, уж очень все у тебя просто. Погоди, кажется, наши возвращаются.

Впереди из белой пелены показалась группа моряков. Прыгая через снежные сугробы и завалы, они подошли и остановились у борта под мостиком.

– Метров сто пятьдесят до кромки! – крикнул боцман и, сняв шапку, вытер потный лоб. – Потом чисто. Судя по волне, дальше льда нет.

– А толщина его какая?

– Не мерили, но, думаю, с метр будет.

– Ну тогда, лейтенант, проводи в жизнь первую часть своего плана, – командир указал рукой вперед. – Прихвати с собой минера, заложите прямо по носу взрывчатку. Попытаемся пробить проход, иначе труба – сядем, как в мышеловке.

– Один управлюсь, дело знакомое. – Помощник, громыхая сапогами по трапу, пошел вниз.

Через несколько минут, увешанный подрывными патронами, он уже быстро шагал по льду.

– Закладывай по курсу через каждые двадцать метров! – прокричал командир.

– Хорошо, сделаем, как учили старшие. – Помощник помахал рукой и, отойдя немного от корабля, стал пешней долбить первую лунку. Постепенно он удалялся все дальше и дальше.

На мостике воцарилась гнетущая настороженная тишина. Было только слышно, как тикали установленные на передней стенке рубки морские часы, да кто-то на юте шаркал по палубе лопатой.

Неожиданно прозвучавший раскатистый глухой взрыв заставил всех вздрогнуть. Упругая волна воздуха ударила по катеру. Все увидели, как справа от корабля, отсекая льдину, в которой он был зажат, от основного поля, молнией прошла в туман глубокая трещина. К тиканью часов прибавился звук щелчков репитера гирокомпаса – льдину с катером, разворачивая, стало относить на юг.

– Эх, черт, не получилось, отрубило нас, как кусок пирога! – Командир напряженно всматривался в очень быстро расширяющийся и уже начинающий расплываться в тумане проран между запертым в плен катером и основной массой льда. Часть поля с зажатым в нем кораблем уносило на юг. Наконец льдина с оставшимся на ней помощником совершенно исчезла.

Соединив подрывные патроны детонирующим шнуром, лейтенант сделал отвод и, спрятавшись за высокий гребень тороса, поджег фитиль.

Гул взрыва слился с шелестом рассыпающегося льда. Холодная масса, рухнув всей своей тяжестью, накрыла лежащего у ее подножия офицера. Острая, рвущая на части боль захлестнула тело. Сверху как будто ударили чем-то тяжелым и плоским, и все исчезло…

К человеку медленно возвращалось сознание. Он с трудом открыл залитые запекшейся кровью глаза, сквозь висевшую на ресницах бахрому увидел матовые, зубчатые, казавшиеся вблизи огромными пиками гор торосы, рассыпавшиеся вокруг осколки зеленого, точно разбитое бутылочное стекло, льда, и за ними белую, бесплотную стену тумана. В ушах стоял надсадный, непрекращающийся шум. Человек попробовал приподняться, но острая боль, начинающаяся где-то внизу, у самых ступней, как бритвой, полоснула по пояснице. Человек застонал и, опираясь ладонями на зазубренную кромку затвердевшего снега, хотел вытащить тело, придавленное многопудовой лавиной рухнувшего на него тороса. От нестерпимой боли перед глазами запрыгали, стали расти и лопаться какие-то черно-красные шары, бессильно согнулись руки, и он, тяжело дыша, снова упал грудью на лед. Отдохнув немного, он потянулся, намереваясь пошевелить ногами. Левая как будто была на месте, правую он не чувствовал совсем. Тяжелые куски льда по самые плечи закрывали все его тело. Малейшее движение причиняло страдание.

Человек, положив голову на дрожащие от напряжения руки, попытался собраться с мыслями…

Вдруг он увидел, как впереди большая, округлая, покрытая снегом глыба задвигалась и поплыла куда-то в сторону.

“Галлюцинация, – решил оп. – Наверное, сотрясение мозга”. Глыба остановилась, потом, медленно покачиваясь, стала приближаться к нему. На пен сначала расплывчато, потом отчетливо проступили три черных пятна. Мигая маленькими круглыми глазками, подняв морду и принюхиваясь, поводя из стороны в сторону блестящей лакированной пуговкой носа, прямо на пего шел огромный белый медведь. Под сердцем словно образовалась вызывающая тошноту пустота. В мозгу лихорадочно замелькали обрывки каких-то неясных мыслей. Человека охватил ужас. Напрягая последние силы, он рванулся вперед. Боль дугой выгнула тело. Отклонившись назад, он дико закричал в самую морду зверя…

От резкого крика лейтенанта медведь отпрянул назад и сел. Сел так, как, потеряв равновесие, садятся большие собаки, после неудачной попытки заставить их “служить”. В его взгляде было больше недоумения, чем свирепости. Очевидно, он был молод и еще никогда не видел людей. Казалось, он хотел осмыслить, что это за существо: медведь – не медведь, тюлень – не тюлень, и почему оно так громко кричит. Он сидел, покачивая из стороны в сторону свою длинную морду с маленькими круглыми ушами. Затем, втягивая в себя воздух, потянулся к человеку.

Из последних сил лейтенант дернулся, пытаясь освободить тело. Торосы, хлопья тумана, медведь – все завертелось перед глазами. Страшная боль дрожащей судорогой свела мышцы, и он, теряя сознание, снова повалился на лед…

Когда он очнулся, туман все такой же плотной вуалью затягивал все вокруг. Чго сейчас, утро или вечер? Сколько прошло времени? Лейтенант не знал. Он замерз, и его трясло так, что лязгали зубы. Медведь лежал почти рядом. Склонив голову набок и вытянув шею вдоль передних лап, он с довольным урчанием, разгрызая хрустящие кости громко чавкая, расправлялся со здоровенной пятнистой треской. Тут же лежала вторая рыбина.

Человек тоже хотел есть. Он протянул руку к рыбе. Медведь поднял голову, прекратил есть и, недоверчиво посмотрев на человека черными маслинами-глазами, заворчал громче и лапой накрыл рыбу.

– Не жадничай, жри свою, будь человеком, – лейтенант вырвал рыбу и впился зубами в мясистую сочную спинку.

Медведь перестал ворчать и с явным удивлением, несколько приподняв и отстранив назад голову, уставился на это непонятное для него существо. Потом глубоко вздохнул и, время от времени кося на человека глаза, принялся за еду. Покончив с рыбой, он положил на лапы морду, довольно зажмурился и засопел.

Лейтенант снял перчатку, вытер лицо, опустил подбородок на кулак и задумался.

Конечно катер, наверное, унесло далеко. Рано или поздно крупная волна освободит его ото льда. А что толку? Солярки в баках и так кот наплакал. Кругом туман такой густой. Их хоть самих там спасай. Да и сколько времени прошло! День – два! А может быть, и больше… На поясе у него охотничий нож, надежное и верное оружие, но как до него добраться. А если и доберется, что сможет сделать парализованный, полуживой человек с молодым здоровым зверем?.. Во всяком случае, если сразу не съел, то пока сыт – не тронет… С этими мыслями лейтенант погрузился в какой-то полусон-полузабытье.

В воспаленном мозгу так, словно он ее чувствовал, назойливо и нудно, как звук одинакового тона, пульсировала одна и та же мысль: “Только не заснуть. Не смей спать, не спи. – Лейтенант опять приподнял начинающую тяжелеть голову. – Не спи, слышишь, не спи!” – убеждал он себя. Но сил не было. Отяжелевшие веки смыкались сами собой. Голова безжизненно упала на руки. И, уже засыпая, он все еще шевелил губами: “Только не заснуть, спать нельзя – это смерть… смерть… смерть…”

Проснулся лейтенант от лютого холода и ощущения чего-то влажного и шершавого на лице. Разлепив смерзшиеся ресницы, он увидел длинный красный язык и два белых огромных клыка в раскрытой пасти зверя.

Лейтенант отшатнулся и правой рукой ударил медведя по морде.

– Брысь, гад, сволочь, людоед проклятый!

Медведь попятился назад, затем лег па бок и, размахивая лапами, сбил с лейтенанта шапку. Перекатываясь по спине, он передними лапами притянул ее к себе, потом подбросил задними, поймал – опять притянул и, повернувшись к человеку, лизнул ему щеку.

“Играет, собака! – радостное тепло разлилось по телу. – А ведь во всех справочниках и даже у самого Брема написано, что белый медведь – самый свирепый хищник”.

Лейтенант взял шапку и несколько раз легонько стукнул ею зверя по морде. Тот одобрительно заурчал, одновременно стараясь осторожно схватить его руку зубами.

– Ну вот, друг, раз я для тебя невкусный, сходил бы еще за рыбкой, – лейтенант похлопал медведя ладонью по носу и надел шапку.

И зверь как будто понял. Он поднял голову, понюхал воздух. Тяжело и неуклюже встал и, прихрамывая, скрылся за торосами.

В следующий раз лейтенант пришел в себя оттого, что лед под ним словно то поднимался, то опускался на волнах. Ему показалось, будто он в каюте на койке, а корабль раскачивает мертвая зыбь. Неподалеку сидел медведь.

Рыбы около него не было. Он тревожно вертел головой, точно чувствовал приближение опасности. Откуда-то издалека доносился слабый гул, похожий на шум прибоя. Лейтенант приподнялся и ощутил, что лед уже не так сильно давит на его ноги. Он посмотрел назад и понял беспокойство зверя. Почти поперек тороса, где лежал человек, проходила узкая глубокая трещина. Торос медленно рассыпался, куски его соскальзывали вниз и с монотонным бульканьем исчезали в воде. Лейтенант уперся руками в лед, напружинил мышцы и, превозмогая ломоту во всем теле и сверлящую боль, срывая ногти, дернулся вперед и выполз из-под обломков. Обессиленный, весь взмокший от пота, хрипло дыша, он уткнулся головой в мягкое, пахнущее рыбой и морем брюхо медведя. Кровь густыми волнами приливала к голове, руки дрожали. В ушах звенело, бешено колотилось сердце. Но он был свободен.

Несколько дней над небольшим островком, оставшимся от ледяного поля, бушевала пурга. Ветер и мелкий колючий снег дули холодом через зубья торосов. Прижавшись к теплому медвежьему боку и засунув под его огромную лапу голову, человек лежал, надежно укрытый от непогоды. Ни тюленей, ни рыбы не было – человек и зверь уже давно голодали.

Прислушиваясь к ударам медвежьего сердца, обессилевший от голода и нечеловеческих страданий, лейтенант поймал себя на том, что в его воспаленном сознании промелькнула мысль: один хороший удар остро отточенного охотничьего ножа, и у него будет гора мяса и теплая шкура. Будет жизнь…

“…Так, значит, вот как это происходит, – подумал он. – Когда жизни угрожает опасность, микроскопическое зернышко подлости и гнусности, заложенное где-то в самой дремучей глубине, начинает прорастать, развиваться, искать оправдания своим поступкам и опутывать совесть… А если я совсем потеряю волю? Нет, от греха подальше, – и, описав дугу, нож исчез в полынье. – Так будет надежнее”. Человек прижался к теплому боку зверя, проглотил голодную слюну и под ритмичные удары его сердца заснул…

Казалось, тысячи кузнечиков назойливо стрекочут у самого уха лейтенанта. Он поднял голову и, стряхивая сон, попытался приподняться на обессилевших от голода, несгибающихся руках. Первое, что он увидел, был стоящий со вздыбленной на загривке шерстью медведь. Глаза его, в которых словно полыхал темно-синий огонь, с яростью были устремлены куда-то в глубину ледяного поля. Он глухо рычал. Лейтенант перевел взгляд – за торосами, метрах в двухстах от него стоял вертолет, от которого, перепрыгивая через трещины, бежали люди.

Лейтенант хотел встать на ноги, но, застонав от боли, свалился на бок и словно провалился во что-то черное и мягкое.

Он лежал лицом вверх. От ног к спинке кровати уходили какие-то ремни. Такие же лямки, охватывая его плечи, тянулись к изголовью. Кругом все белым-бело, как на льдине. Немного покачавшись, стали на место и замерли стены, окна, женщина в халате.

– Очнулся? Поспи еще, после операции надо много спать. Хочешь попить? – Сестра протянула чашку к его губам.

– Медведь, где белый медведь, хромой? – Он отвернулся от носика чайника. – Сестра, медведя куда дели?

– Бредишь, милый, поспи лучше, а медведи на льдинах. Где же им быть? – Она поправила одеяло и ласково провела по лицу лейтенанта прохладной рукой…

Во время утреннего обхода к кровати моряка подошли два врача.

– Да, молодой человек, не подоспей летчики, славно пообедал бы тобой косолапый. – Врач положил ладонь на горячий лоб лейтенанта. – Температура еще есть, но пульс уже лучше.

– Медведь где? Он ведь спас меня… рыбой кормил… согревал.

– Сестра сделайте ему пантопон, и на голову лед. Нервы, бредит, еще бы, семь суток на льдине. Ну ничего, теперь уже скоро пойдет на поправку.

Игорь Подколзин
ЗАВЕРШАЮЩИЙ КАДР

Сквозь маленькое окно еле-еле пробивался тусклый рассвет. Ильмар Нильсен давно уже проснулся и лежал, устремив неподвижный взгляд в бревенчатый потолок, прислушиваясь к доносившемуся с моря шуму прибоя.

Дождь монотонно барабанил по крыше. Спешить было некуда. С тех пор как пришли фашисты, рыбакам было запрещено выходить в море без особого разрешения коменданта. А что понимает он, этот очкастый, прямой и высохший, как скандинавская сосна, немец в ловле сельди? Да и странное это дело – спрашивать разрешения на ловлю рыбы у себя дома, в своих родных водах, где испокон веков рыбачили все Нильсены. Он вспомнил, как вчера в кабачке один пьяный солдат разглагольствовал, что он-де потомок викингов и здесь защищает Норвегию от коммунистов. “Потомок” был плюгав и походил на древнего викинга, как он, Нильсен, на господа бога. Нет, он не пойдет унижаться перед этим долговязым фашистом. Не такой он человек. Да и много ли ему теперь нужно, когда умерла жена, а сын переехал в город? Как-нибудь проживет.

За окном тоскливо шумели сосны. Большой, разжиревший от рыбы дымчатый кот подошел к кровати и прыгнул хозяину на ноги. Старик почесал кота за ухом, встал и начал медленно одеваться. Затем, выпив кофе, вышел из дома.

Дождь перестал. Прямо перед ним серо-белой равниной уходила к горизонту необъятная водяная ширь. Море было спокойно, только у самого берега, в глубине фиорда, лениво перекатывались волны и глухо ворчал прибой. Нильсен набил трубку и сел на крыльцо. Торопиться действительно было некуда. Долго сидел он, нахохлившись, положив на колени загрубевшие и красные от соленой воды руки. Смертельная тоска разъедала душу. И зачем он еще живет, одинокий и никому не нужный старик?

Нильсен выбил о ступеньку трубку и тихо побрел вдоль берега. Он хотел в этот ранний час, когда вражеские патрули спят, пройтись той дорогой, по которой его столько раз провожала жена. А вот здесь, на этом валуне, она обычно стояла, приложив руку к глазам, всматриваясь в даль, туда, откуда он должен был прийти с уловом.

Ветерок ласково шевелил его седые, выгоревшие на солнце волосы. Полной грудью он вдыхал вкус моря, его моря, остро пахнущего водорослями, рыбой и сыростью покрытых мхом скал. Все было тихо. Немцы действительно, очевидно, спали. Вчера у них было много работы, после того как в море взорвали их шедший из Петсамо транспорт. Рыбак хорошо видел неожиданно взметнувшийся над морем столб огня и огромное облако черного дыма. Гул взрыва упругой волной прошел по заливу и, отдаваясь эхом в высоких берегах фиорда, замер вдали. Долго потом море бороздили катера, а по берегу бегали солдаты.

Тяжело переставляя ноги, Ильмар шел вдоль берега. Волны с легким шипением подкатывались и лизали его сапоги, потом нехотя отходили, журча мелкими ручейками в прибрежной гальке.

Вдруг он увидел впереди то появляющийся, то исчезающий среди пены набегающего прибоя какой-то предмет. Бревно или бочонок? Старик ускорил шаг. По пояс в воде на песке лежал человек, одетый в легководолазный костюм. В правой, откинутой в сторону руке он сжимал шланг сорванной с головы маски. Левой прижимал к груди небольшой резиновый мешок. Нильсен опустился на колени. Человек был мертв. Из разорванного ворота костюма выглядывал треугольник матросской тельняшки и кусочек синего воротника с тремя белыми полосками. Русский! Рыбак быстро огляделся по сторонам. Никого. Приподняв под руки отяжелевшее тело моряка, Нильсен оттащил его к подножию скалы. Сняв кислородный прибор, он отнес его в сторону и зарыл в песок. Потом сделал небольшое углубление между камней, положил туда труп, сверху прикрыл его плитками известняка и забросал щебнем. Затем старательно разровнял могилу руками и, отойдя немного в сторону, еще посмотрел, не заметно ли чего. Все было как обычно. В мешке лежали сверток и револьвер. Широко размахнувшись, он забросил оружие в море и, спрятав под полу куртки сверток, быстро пошел к дому…

В 1955 году однажды утром, в час, когда на улицах Осло можно видеть только домашних хозяек, в дверь советского посольства кто-то тихо, но настойчиво постучал. Немного сутулясь, в кабинет вошел человек лет тридцати, с открытым, загорелым, обрамленным курчавой белокурой бородой лицом. Одет он был в обычный костюм рыбаков: грубую куртку, свитер и тяжелые до колен сапоги. Он молча подошел к секретарю и положил на стол круглую жестяную коробку, крест-накрест перетянутую медицинским пластырем.

– Вот отец нашел на берегу.

– А почему вы думаете, что это касается нас? – секретарь вопросительно посмотрел на рыбака.

– Осенью сорок третьего года фашисты нашли у моря закопанный труп вашего моряка, а неподалеку его скафандр. Они поняли, что кто-то опередил их. Наш дом был рядом.

– Утром отца арестовали, а вечером расстреляли. – Человек немного помолчал. – Неделю назад я нашел это в сарае, под старыми сетями. Очевидно, немцы искали эту вещь и из-за нее и погиб отец. Там еще были какие-то бумаги, но они обратились в труху, и я их выбросил.

Секретарь взял коробку. На пластыре еле заметно синели буквы: “Не вскрывать, не проявлено”.

– Большое спасибо вам, мы разберемся в этом деле.

– Не за что.

– Ваш отец, очевидно, был очень хороший человек?

– Как и все отцы, – рыбак повернулся к выходу. – Прощайте!

– До свидания. А как вас зовут?

– Нильсен. Нильсен-младший.

– Я еще раз благодарю вас, господин Нильсен.

– Не за что, – моряк вышел.

Секретарь позвонил, в комнату вошла девушка.

– Отправьте в Москву, – и протянул ей коробку.

Уже давно перевалило за полночь. Студия опустела, лишь в одном из просмотровых залов сидела группа. Готовили документальный фильм к десятилетию Победы, Режиссер просмотрел десятки километров пленки, но материала все еще не хватало.

Как он устал! Это его первая работа, и что-то не получается! Нет завершающего кадра.

– Выпейте чаю, – ассистентка поставила на стол стакан.

– Не хочу. Есть еще что-нибудь?

– Почти все просмотрели. Может быть, остальные завтра?

– Нет, давайте, что осталось.

– Небольшой отрезок, но он не озвучен и текста нет, – девушка положила на стол коробку.

– Хорошо, запускайте.

Застрекотал аппарат. По экрану побежали цепи береговых сопок. Какие-то причалы. Матросы у торпедных аппаратов. Подводная лодка у пирса. Затем – очевидно, снимали через перископ – сквозь язычки волн транспорт на горизонте и неожиданно огненный столб взрыва. Падающие в воду обломки. Дальше несколько метров темноты. Потом, в каком-то сумраке, наверно при плохом освещении, на экране крупным планом возникло лицо человека…

– Что с вами? – девушка бросилась к режиссеру. – Вам плохо?

Режиссер резко выпрямился, напряженно вглядываясь в экран, пальцы судорожно, до побеления суставов, вцепились в ручку кресла, с треском переломился зажатый в руке карандаш. Фосфорным пятном выделялось в темноте побледневшее лицо. Он, словно подавившись, глотнул воздух и сполз в кресло. Голова безжизненно упала на грудь.

– Свет! Свет скорее! – ассистентка бросилась к графину с водой.

Режиссер открыл глаза. Медленно мутным взглядом обвел потухший экран. Поднялся и, шатаясь на непослушных ногах, пошел к телефону. Срывающимися с диска пальцами набрал номер и хриплым голосом произнес:

– Мама… Сейчас я видел отца…

Подводная лодка уходила в поход. На пирсе, дожидаясь последних распоряжений, стояли командир и старший помощник. Холодный ветер с моря нес мелкую водяную пыль. Казалось, что вместе с ней надвигается серая северная ночь. К стоящим на причале подошел человек и молча протянул какую-то бумажку.

– “Командиру, – прочел старпом, – предлагаю взять на борт оператора кинохроники. Комбриг”.

– Это вы оператор? – командир посмотрел на подошедшего.

– Да, я. Мне разрешили идти с вами. Вот документы.

Перед моряками стоял небольшого роста худощавый человек. Из-под стекол очков спокойно смотрели умные темные глаза.

– А вы знаете? – начал старпом.

– Я все знаю, – перебил его оператор, – куда прикажете пройти? – он прикурил новую папиросу от окурка и затянулся.

– Вы, наверно, много курите? А на лодке нельзя.

– Ничего, потерплю.

– Ну что ж, пойдемте. Старпом, играйте аврал.

Они молча прошли на лодку, и через несколько минут она мягко отошла от пирса и растаяла в пасмурной пелене…

Третьи сутки лодка находилась на позиции, поджидая идущие из Норвегии в Германию транспорты. В полдень на горизонте показались дымки каравана.

– Боевая тревога! Приготовиться к атаке!

Лодка развернулась и, выставив из воды кончик перископа, пошла на сближение.

Командир, не отрываясь, прильнул к окулярам.

– Хотите посмотреть на фашистов? – он повернулся к оператору.

– Я на них насмотрелся под Киевом. Дайте лучше пока сниму, а уж посмотрю после залпа.

– Хорошо, снимайте.

Оператор приставил к перископу аппарат.

– Ну, хватит, теперь будем действовать, – командир опять прильнул к окулярам.

– Аппараты товьсь!.. Пли!

Лодку встряхнуло, со скользящим свистом две торпеды понеслись к самому большому транспорту.

– Теперь смотрите, да быстрее, – командир отстранился, уступая место. Оператор прильнул к линзам. В ту же секунду раздался сильный грохот. Командиру показалось, что оператор что-то сказал в это время.

– Погружение! Вперед полный! Право на борт!

Через несколько минут лодка легла на грунт. Последовала команда.

– В отсеках молчать!

Где-то наверху жужжали винты катеров, ухали взрывы глубинных бомб. А здесь, в лодке, тихо сидели, напряженно прислушиваясь, люди, отсчитывая по ударам сердца медленно текущее время.

Шесть часов спустя, когда над водой уже нависли сумерки, лодка осторожно всплыла под перископ. Безбрежная гладь моря была пустынна.

Через сутки, когда подводная лодка находилась уже в другом квадрате, на горизонте снова показались дымки. Лодка пошла на сближение.

Вокруг большого транспорта суетились катера-охотники.

– Сильная охрана, очевидно, важный груз, – посмотрел помощник.

– Да, конвой солидный.

– Ничего, попытаемся прорваться внутрь, – командир отдал команду, и лодка плавно пошла вперед. Несколько раз стопорили ход и прислушивались. Два раза прямо над головой прошелестели винты катеров.

– Мы в середине конвоя. Извини, оператор, сейчас смотреть некогда.

Снова ударил, отдаваясь в отсеках, сильный взрыв.

– Ну вот и еще одного нет, – командир опустил перископ. – Погружение! Вперед средний!

Лодка легла на грунт.

– Глубина двадцать метров, плохо, если у них есть авиация, – старпом подошел к лежащей на столике карте.

С поверхности моря послышался приближающийся шум винтов. И тут же один за другим последовали несколько мощных ударов. Казалось, что прямо над головой рвутся глубинные бомбы. Лодку сильно тряхнуло. Погас свет. В кормовых и носовых отсеках раздался скрежет. Грохнуло еще, как будто с треском развалился корпус. Лодку швырнуло в сторону. Сбитые с ног люди покатились по стальному настилу…

Сколько прошло времени, никто не знал. Мертвая холодная тишина растворилась в кромешной тьме, только где-то зловеще журчала вода. Раздался чей-то стон. Потом голос командира произнес:

– Осмотреться в отсеках! Наладить аварийное освещение!

В темноте послышалась возня, мутным желтым пятном вспыхнул аварийный фонарь.

В центральном посту было девять человек. Десятый, гидроакустик, лежал на спине, лужа крови широким кругом расплывалась у его головы.

– Что с ним, боцман? – Мертв, ударился головой о тумбу.

– Вызывайте остальные отсеки. Старпом, обстановку?

Все отсеки молчали. Через несколько часов, когда уже сомнений не было, что в живых остались только эти девять, командир обратился к морякам:

– Мне нечего скрывать от вас, положение безнадежное, – он обвел взглядом сидящих вокруг людей. – Выйти наверх могут только двое. Берег недалеко, глубина небольшая. Пойдет оператор и еще кто-нибудь из оставшихся шести. Мы со старпомом не в счет. Так, помощник?

– Так точно, командир, мы не в счет.

– Воздуха очень мало, поэтому следует поторопиться, решайте сами, кто пойдет еще.

– Я тоже не в счет, – голос оператора прозвучал глухо, – я старше всех по возрасту, да и плакать обо мне некому. Все мои родные погибли, расстреляны фашистами. Да и, кроме того, я не только не умею обращаться с этой вашей штукой, – он кивнул в сторону водолазного костюма, – но и плавать-то толком не умею.

– Дорогой мой, вы гражданский человек, а мы моряки, это наша служба, – командир положил руку на плечо оператора.

– У всех сейчас одна служба. Вот и будем делать вы свое дело, а я свое. У меня еще осталась пленка. Дайте только побольше света. Весь, какой есть.

Дышать становилось все труднее. Кровь горячими волнами стучала в висках. В глазах начали рябить мелкие розовые искорки. Люди слабели. Неизвестно откуда в лодку просачивалась вода. Решили: наверх пойдут два самых молодых матроса. Начали готовить все для выхода.

– Теперь я сниму вас, каждого в отдельности, – аппарат застрекотал, – жаль, мало света. Ну, да что-нибудь получится.

Когда все было готово, документы и пленку уложили в резиновый мешок и отдали уходящим.

– Попрощаемся, – моряки обнялись. – Ну, счастливо, прощайте, братцы.

Матросов подняли в камеру, завинтили люк. Только прерывистое свистящее дыхание людей нарушало тишину. Дали воду. Через несколько минут на поверхности моря черными шарами показались две головы. Холодный и чужой берег был близко, но еще ближе и холоднее была морская вода.

В просмотровом зале сидело всего несколько человек.

– Можно начинать? – спросила ассистентка.

– Начинайте, – режиссер закурил и молча взял за локоть сидевшую рядом пожилую женщину.

На вспыхнувшем экране показались чуть запорошенные снегом сопки, подводная лодка, матросы, транспорт. Затемнение…

Прямо в зал с экрана смотрел молодой офицер. Ворот его кителя был расстегнут, капельки пота бусинками блестели на потемневшем лице, тонкая черная струйка крови ниточкой вилась от носа к подбородку. Ему было трудно дышать. Немного помолчав, словно всматриваясь в зал, он начал говорить. И сейчас же из репродуктора раздался голос сидящего в углу с микрофоном преподавателя школы глухонемых… – …Родные мои, все, кто доживет до победы… Мы выполнили свой долг, – моряк перевел дыхание. – …Сын мой, я не знаю, хорошим ли я был отцом, за семь лет я, может быть, просто еще не научился им стать… Но я знаю, что был хорошим сыном… сыном своей Родины… Тебе не в чем упрекнуть меня, ведь я не виноват, что ты остаешься только с мамой… Прощай…

На экране, сменяя друг друга, говорили уже другие. На белом полотне появился совсем молодой матрос. На щеке его чернело масляное пятно. Он тоже что-то говорил и вдруг… улыбнулся. Детской, открытой и немного застенчивой улыбкой…

Режиссер сидел, откинувшись в кресле, обнимая вздрагивающие плечи матери. Все его тело как в лихорадке трясла дрожь. Но теперь он знал, что фильм будет.

Завершающий кадр великого подвига и мужества был найден.