Текст книги "Мир “Искателя” (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Альфред Элтон Ван Вогт,Джон Бойнтон Пристли,Дмитрий Биленкин,Виталий Мелентьев,Анджей Збых,Юрий Тупицын,Димитр Пеев,Игорь Подколзин,Владимир Михановский,Виктор Сапарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

В голосе Ровака было что-то такое, что не нравилось инспектору. Какая-то еле заметная ироническая нотка, когда Ровак говорил о Сельчике, и одновременно какая-то нахальная до неприятности искренность.

– Вы играли в рабочее время? – переспросил инспектор.

– Вас это удивляет? Я здесь пятнадцать лет, – сказал Ровак, – и все эти годы – старший ревизор. Сначала мы сражались с Козицким, но он умер от инфаркта, да и играл он неважно. Потом пришел Сельчик. С ним мы разыгрывали довольно трудные партии. Некоторые из них продолжались два – три дня. Но это, конечно, между нами.

– Разумеется, – подтвердил инспектор и, помолчав, добавил: – Должен признаться, я несколько удивлен. Мне казалось, что Сельчик был весь в работе. И если появлялось свободное время, он мог, к примеру, писать свою диссертацию.

– Многие пишут диссертацию, но лишь немногие защищают ее. Обычная история: служба, потом жена, позднее дети.

– А Сельчик?

– Сельчик не женился.

– Он был тщеславен?

– Такие не бывают тщеславны напоказ. На людях они чистенькие.

– Не понимаю.

Ровак расстегнул пуговицу пиджака и из кармана жилета достал сигару. Это было так неожиданно, что Ольшак даже не смог скрыть удивления.

– Люблю сигары, – сказал старший ревизор. – Может быть, вы считаете, что я беру взятки? Нет? Это хорошо. Я старый холостяк и могу себе позволить время от времени что-нибудь такое, чего не могут мои коллеги.

– Сельчик тоже любил выделяться?

– Да, но только совсем по-другому.

– Поэтому, – спросил инспектор, – вы с ним дружили?

Ровак взглянул на него стеклянными глазами.

– Я терпеть не мог Сельчика, – сказал он. – И в шахматы с ним играл только потому, что получал удовольствие, когда он проигрывал и бледнел.

– И вы говорите об этом так спокойно?

– А почему нет? Если бы даже Сельчика убили, я бы сказал то же самое. Мне не нравятся честолюбивые практики. Судите сами: нормальному человеку приходит в голову идея, он долго ее развивает, носится с ней, лелеет ее, а практик тут же принимается подсчитывать, удастся ли это реализовать и отвечает ли она его взглядам.

– Какая идея?

– Все равно, – заколебался Ровак. – Это не из области торговых ревизий. Вообще о работе мы говорили мало, чаще о статистике, о которой Сельчик писал докторскую. Ну и о какой-нибудь чепухе. Например, сколько офицеров милиции знает, что такое скарификация.

– Я, например, не знаю. А что это?

– Небольшое кожное раздражение.

– К примеру, после бритья?

– Не совсем, но, впрочем…

– Почему это пришло вам в голову?

– Как-то мы говорили с Сельчиком на эту тему. Речь шла о выявлении нетипичных ситуаций. Сельчик во время ревизий буквально изводил людей, цеплялся к мелочам, на которые я бы не обратил внимания. Он гордился тем, что его ревизии нетипичны.

– Ну это, пожалуй, хорошо, – заметил инспектор. – Усердие в работе…

– Вы считаете? Если бы вам пришлось иметь с ним дело…

– Вернемся, однако, к нашему делу. Вы хорошо знали Сельчика, почему он покончил с собой?

– Ерунда, – ответил старший ревизор. – Я не знаю никакой причины. Может, из ненависти к миру, который не так чист и не так вылощен, как он, магистр экономики Конрад Сельчик.

– Вам известно, как складывались его взаимоотношения с невестой?

– Нет. Я вообще ее не знал, – пожал плечами Ровак. – Сельчик не принадлежал к людям, устраивающим приемы и приглашающим более чем одного человека сразу. Мы никогда не выпили с ним ни одной рюмки.

– Вы бывали у него?

– А как же! По соседству с ним, на том же этаже, живет мой шурин, профессор Гурен. Достаточно было выйти в лоджию и позвать Сельчика. Если он был в настроении и без невесты, я брал шахматы у Гурена, так как свои Сельчик держал на работе.

– А в тот вечер?

– То есть третьего сентября? Я ужинал у шурина, но в шахматы играть мне не хотелось. Тем более что утром на работе я проиграл партию.

Инспектор опять удивился.

– Сельчик играл в тот день?

– Конечно, и даже лучше, чем обычно. Он поймал меня на шестом ходу. Хотите, объясню как?

– Не нужно. В котором часу вы пришли на Солдатскую?

– Что-то около девяти. Я люблю ужинать поздно, так как поздно ложусь спать. Ушел я оттуда в двенадцатом часу.

– И вы не постучались к Сельчику?

– Нет. Представьте себе, я не заходил к нему, не выходил в лоджию и не выбрасывал его с девятого этажа. Хотя, кто знает, может быть, охотно сделал бы это.

– Пожалуйста, без шуток, – заметил инспектор.

– Интересно, – спросил Ровак, – нашли вы у Сельчика шахматы? Можете мне поверить, в этом деле они играют не последнюю роль, и я бы на вашем месте…

Однако Ольшака не интересовало, что сделал бы на его месте старший ревизор Ровак. Сейчас инспектор перебирал в уме разные детали, которые могли ничего не значить, но могли и навести на какой-нибудь след. Часы, шахматы… Прежний шеф Ольшака обычно говорил в таких ситуациях: “Редко бывают самоубийства, мотивы которых нам, людям нормальным, кажутся понятными и серьезными. Ибо самоубийцы – люди в большинстве своем ненормальные”. Все это так, конечно, но здесь речь шла не только о мотивах…

Ольшак спросил Ровака, какие часы были у Сельчика. Неплохая “Омега”, кажется, полученная в подарок, так как на корпусе стояла какая-то дата.

Что же сделал Сельчик со своими часами? Подарил? Продал? В бумажнике покойного Ольшак обнаружил около тысячи злотых, на сберкнижке – около восьми тысяч, но последний взнос был сделан первого сентября.

Ровак помнил, что в день смерти Сельчик, как обычно, положил свои часы рядом с шахматной доской. Иоланта заметила, что он взглянул на часы, вставая с тахты, и сказал: “У меня всего двенадцать минут, я должен спешить”. Приятельница Иоланты, которую Ольшак также допросил, подтвердила это показание. Таким образом, до девяти вечера часы у Сельчика были. Может быть, он подарил их человеку, которого видела дворничиха?

Ольшак поделился своими соображениями с Куличем, но поручик не проявил особого интереса. Он допрашивал соседей самоубийцы. Лоджия Сельчика находилась между лоджиями Гуренов с левой стороны и Кральских с правой, – Ольшак посетил обе семьи еще в первый день, по свежему следу, когда казалось, что расследование самоубийства Конрада Сельчика не займет у него много времени.

Гурен был высоким мужчиной почти пенсионного возраста. Его жена – моложе на несколько лет, выглядела как школьница, на ней было невероятной расцветки платье и, по мнению Ольшака, пожалуй, слишком короткое. Естественно, она и ее муж ничем не могли помочь пану инспектору, так как заснули в тот день около двенадцати и проснулись от голосов в коридоре, а может, от звука ножовки, которой разрезали цепочку на двери Сельчика. Муж хотел встать, но она ему отсоветовала: незачем-де вмешиваться в чужие дела. О смерти Сельчика она узнала только на следующий день. От кого? Конечно, от дворничихи, которую встретила на лестнице, когда бежала в булочную. Профессор подтвердил, что в тот день он даже немножко опоздал на лекцию, так как ему пришлось долго ждать жену. Знал ли он Сельчика? Да, но только шапочно. Обменивались приветствиями, иногда несколькими словами в лифте. В тот вечер они вообще не видели своего соседа. Выходили ли перед сном в лоджию? Пани Гурен радостно улыбнулась. Нет. В лоджии она проветривает одеяла и зимние пальто, поэтому там натянуты веревки, которые не дают ступить ни шагу. Инспектор все-таки вышел в лоджию. С трудом протискиваясь между развешанной одеждой, он добрался до барьера и снова увидел бетонированный прямоугольный двор. Затем он осмотрел стенку, за которой находилась лоджия Сельчика. На небольшом расстоянии от барьера, на высоте плеча, в стенку был вбит железный крюк.

В тот раз Гурены ни словом не обмолвились о старшем ревизоре Роваке. Впрочем, для этого не было повода, хотя они должны были знать о шахматных визитах своего родственника к соседу.

…Ровак пришел около девяти и вышел в начале двенадцатого. Действительно ли он ушел в это время?

Что это, профессиональная подозрительность? А может, просто болезненная? Да и как можно принудить к самоубийству молодого здорового человека? Почему Ольшаку кажется, что все, кто знал Сельчика, что-то от него скрывают? Профессор Гурен, медленно поднявший глаза от стопки тетрадей… Его жена со своими шубами в лоджии… Ровак, мечтающий о миниатюрных шахматах… И наконец, Барбара Кральская.

В то утро, когда Ольшак позвонил в дверь соседей Сельчика справа, ему пришлось долго ждать, прежде чем на пороге появилась молодая женщина. Отбросив со лба волосы, она с удивлением посмотрела на Ольшака. Женщина была красива и принадлежала к тому типу брюнеток, который больше всего нравился инспектору.

– В чем дело? – спросила Кральская.

Ольшак представился, и женщина пригласила его войти, извинившись за беспорядок в комнате. В ее голосе чувствовалось легкое беспокойство.

– Что случилось? – снова спросила она.

– Простите, – Ольшак всегда ощущал себя неловко в квартире одиноких женщин и поэтому присел на самый краешек кресла. – Позвольте узнать, – сказал он, – эту ночь вы провели дома?

Кральская улыбнулась:

– В первый раз ко мне приходят из милиции. Это значит, что мне нужно алиби. Меня в чем-то подозревают?

Платье не прикрывало ее коленей. Ольшак опустил глаза и достал сигареты.

– Сегодня ночью вас ничто не разбудило?

– Нет, а что? – Снова легкое беспокойство: – Вламывался кто-нибудь? Но ведь дверь была заперта.

Она взяла в руки коричневую сумку, небрежно брошенную на тахту, заглянула в нее, потом подошла к шкафу.

– Что-нибудь пропало? – спросил инспектор.

– Да нет, – Кральская взглядом обвела комнату. – Ночь я, конечно, провела дома. Я замужем, но мой муж часто бывает в командировках. Сейчас он в Варшаве и должен вернуться только сегодня вечером. Но в чем дело? Или инспекторов милиции интересует моральный облик замужних женщин? Как они проводят время, когда мужей нет дома?

– Нет, нет, избави боже!

Ольшак оправдывался, пожалуй, слишком энергично. Поэтому он переменил тему и рассказал ей о смерти Сельчика. Инспектор был уверен, что она только от него услышала об этом: слишком искренним было ее удивление.

– Жених Иоланты? Не может быть!

– Вы знаете Иоланту Каштель?

– Конечно, это моя приятельница, то есть она работает в управлении, а я в одном из наших пунктов обслуживания, но время от времени мы встречаемся и ходим в кафе…

– Когда вы в последний раз видели Сельчика?

– Я вообще его редко видела, – медленно сказала Кральская. – Иоланта как-то познакомила меня со своим женихом, и это все. Он, если хотите знать, избегал общества и ни на кого, кроме Иоланты, не обращал внимания.

– Она жаловалась на что-нибудь?

– Никогда, – отрезала Кральская. – Инспектор милиции должен это понимать. Она его любила.

Женщина вдруг встала с тахты и вышла в лоджию. Спустя мгновение Ольшак последовал за ней, и перед его глазами возникла знакомая картина: квадрат двора, выложенный бетонными плитами. Если бы эти плиты были двухцветными, они бы походили на гигантскую шахматную доску. Внизу маленький мальчик учился ездить на велосипеде.

– Я должна немедленно пойти к Иоланте, – сказала Кральская.

– В котором часу вы вчера возвратились домой?

– Так это в самом деле вас интересует? Что же, я могу сказать. Довольно поздно, около одиннадцати. И представьте себе, сразу же легла спать. А спала я, пан инспектор, как убитая, и только вы меня разбудили.

Вот и все. Очевидно, инспектор Ольшак перестал бы, хотя и без большой охоты, интересоваться Барбарой Кральской, если бы не сведения, которые сообщила некая Софья Галак. Допрашивал ее поручик Кулич. Ее фамилию еще ночью записал милиционер из опергруппы, так как она весьма активно, хотя и несколько шумно, успокаивала во дворе Иоланту. Милиционер обратил внимание на то, что Галак единственная из жильцов была совершенно одета, но Куличу она сразу, не дожидаясь вопроса, доложила, что в тот вечер даже не прилегла.

– Да, конечно, я не спала! Я никогда не сплю, когда поджидаю своего старика, а он опять напился в каком-то притоне, мерзавец! Мы живем на самом верху, лоджии у нас нет, и я поджидала его, сидя у окна…

– И что же вы увидели?

– Что-то упало из лоджии девятого этажа и грохнулось о землю. Это было, по-моему, спустя десять минут после того, как вернулся пан Кральский.

– Пан Кральский? А откуда вам это известно?

– Да, понимаете, лифт до нашей мансарды не доходит, поэтому, когда я ночью слышу, что кабина останавливается на девятом этаже, то выхожу на площадку и смотрю вниз, чтобы мой старый где-нибудь на лестнице не заснул. А с площадки видна дверь Кральских, только их дверь. Поэтому, когда я увидела, что пан Кральский возится с замком, а он у них, знаете, всегда заедает…

– Вы уверены, что это был пан Кральский?

– А кто другой мог собственным ключом отпирать дверь? Пан Кральский, как и мой, часто возвращается домой ночью.

– Когда же вернулся ваш муж?

– Он вообще не пришел, пан инспектор, утром я нашла его в вытрезвителе.

3

Обо всем этом Ольшак и доложил майору Керчу. Начальник отдела вопреки своему обычаю долго молчал.

– Хочешь продолжать это дело, Ольшак?

Инспектор пожал плечами, ответ был не нужен.

– Два часа назад, – сказал Керч, – я был уверен, что ты ломишься в открытую дверь.

– А сейчас?

– Не знаю. Мужчина в сером пальто, часы, неизвестные отпечатки пальцев, адрес у того парня. Конечно, все это может ничего не значить. В то же время настораживают меня три факта: ложь Кральской, происшествие на вокзале, если, конечно, принять гипотезу, что оно как-то связано с делом Сельчика, и признание этого Козловского. Почему он сознался в совершенной краже?

– Чаще всего люди признаются тогда, когда боятся, что и так все выйдет на поверхность, – сказал Ольшак.

– Ты проверил, было ли сообщено в милицию об этой краже?

Нет, он еще не успел. Начальник поднял трубку. Через несколько минут он получил ответ. Владелец магазина Антоний Спавач никогда не сообщал о краже или взломе.

Ольшак и Керч переглянулись. Конечно, они оба сталкивались с людьми, признающимися в несовершенных преступлениях. Вот хотя бы недавно тот мужчина, который утверждал, будто убил женщину на шоссе под Ольшанкой. Следствие, однако, установило, что убийцей был совсем другой человек. Но на сей раз преступления не было, по крайней мере, в милицию сообщений о преступлении не поступало.

– Надо съездить к этому Спавачу, – решил, инспектор.

Майор Керч открыл шкаф и бросил на стол клоуна из разноцветных лоскутков, размером с сигаретную коробку, в колпаке, с тоненькими негнущимися ножками и с одним большим голубым глазом.

Ольшак посмотрел на куклу с явным удивлением, потом взял ее со стула и расправил на ладони.

– Откуда ты его взял? – спросил он.

– А ты что, видел когда-нибудь такого?

Странно! Точно такой же тряпичный клоун лежал на тахте в квартире Сельчика. Ольшак обратил на него внимание, так как это была единственная вещь, свидетельствующая о том, что квартиру магистра навещала женщина. Ведь только женщины любят такие безделушки.

– Ты видел такого? – переспросил Керч.

Ольшак рассказал.

– Теперь их два. – В голосе майора послышалось легкое замешательство. – Нужно было отдать его тебе еще несколько дней назад, да, прости, забыл. Наши люди нашли его под дверью ювелирного магазина, когда приехали туда после взлома. Ювелир не знает, откуда он взялся.

Инспектор спрятал клоуна в карман. До Варминьской улицы было недалеко. Ольшак шел вдоль стареньких домишек, карнизы и украшения которых были изрешечены пулями еще в сорок четвертом году. Несколько шагов от центра, и уже маленькие дети играют посреди улицы, водитель автобуса жмет на сигнал, пожилая женщина с сеткой, полной яблок, стоя на краю тротуара, с ужасом смотрит на цветной мячик, который катится прямо под колеса. Ольшак вспомнил, как стоял на этом углу в сорок пятом, с автоматом, в штатской одежде, с повязкой; из окон второго этажа спускался бело-красный флаг, на балконе стоял Тадек Кшемский. А когда раздался выстрел и Тадек оперся грудью о барьер, все сначала думали, что ничего не произошло. Парня, который стрелял, потом поймали (это было самое первое дело Ольшака в милиции). Убийца ничего не говорил, а они, такие же молодые парни, как и он, допрашивали его много часов подряд, наконец Ольшак не выдержал и сказал, что больше не может. Он целыми часами ходил под этим балконом, на котором погиб Тадек. Тогда же он решил бросить работу в милиции, но ему сказали, чтобы он не был бабой, и послали в офицерскую школу, а он еще много лет не мог забыть лица того парня, что стрелял в Тадека.

Внезапно Ольшак оказался в толпе, старенькие домишки исчезли, и перед ним развернулись частные магазины. Проходя мимо ювелирного магазина Броката, Ольшак отметил про себя новые металлические жалюзи на витрине. Потом он миновал модный салон Адамца, шляпную мастерскую Василевского, наконец, знаменитую кондитерскую Ратайя. Магазин Антония Спавача располагался немного дальше, среди других похожих, как близнецы, магазинчиков, торгующих кофточками, сумочками и всякими заграничными мелочами, происхождение которых зачастую было довольно темным.

У витрины стояло несколько женщин, однако в магазине было пусто. Элегантная блондинка при виде инспектора улыбнулась очаровательной улыбкой, а когда он спросил о пане Спаваче, без слов исчезла в задней комнате. Пока она отсутствовала, Ольшак разглядывал кофточки, подумывая про себя, что хорошо бы прийти сюда с женой, если в октябре он получит премию. Вдруг на нижней полке среди дамских сумочек он увидел тряпичного клоуна, точно такого же, как тот, что лежал у него в кармане и которого он видел у Сельчика. Те же тоненькие ножки, цветастый колпак и большие голубые глаза из бусинок.

– Вы ко мне?

Антоний Спавач, безукоризненно одетый, уже седеющий мужчина высокого роста, был похож скорее на дипломата, чем на торговца.

Ольшак представился. Лицо Спавача осталось спокойным, на нем была все та же ласковая улыбка. Он попросил инспектора пройти в заднюю комнату, где они и расположились среди коробок и ящиков, в беспорядке наваленных у стен.

– Чему я обязан столь неожиданным визитом?

– Мы получили донесение о попытке ограбления вашего магазина, – сказал Ольшак, сделав ударение на слове “попытка”. – Это правда?

Спавач бросил на стол пачку американских сигарет и равнодушно сказал:

– Если кто-то и пытался, то так ловко, что я даже не заметил.

– Давно у вас этот магазин?

– Седьмой год, – опять улыбнулся Спавач. – Очевидно, судьба одарила меня счастьем и хорошими замками. Никто ничего никогда не крал, пан инспектор, а если бы что-нибудь и пропало, то к кому бы я обратился, как не к вам, в нашу дорогую милицию?

Инспектор взял со стола сигарету и полез в карман за спичками. Рука его наткнулась на лоскутного клоуна. Ольшак зажал его в ладони и, когда Спавач протянул ему зажигалку, посадил куклу себе на колено. Это было сделано не преднамеренно, но Ольшак сразу заметил, как Спавач побледнел, стряхнул пепел на брюки и с трудом овладел собой. Замешательство продолжалось одно мгновение. Затем ласковая улыбка снова заиграла на губах торговца.

– Вы любите игрушки?

– Люблю, – сказал Ольшак. – И в этом, по-моему, наши вкусы сходятся. Не скажете, где вы купили своего?

Спавач заколебался.

– Не понимаю…

– Я имею в виду клоуна на полке с сумками. У вас ведь такой же, только мой одноглазый.

Торговец засмеялся.

– Вы заметили? Ходила как-то из магазина в магазин какая-то баба, может, нищенка, может, незаконная торговка, и носила тряпичные игрушки. Ну я и купил из жалости, и, думаю, не только я.

– У вас тогда ничего не пропало?

– Избави бог, пан комиссар.

– Ну уж если вы хотите меня титуловать, то я не комиссар, а инспектор.

– Я невероятно тронут, пан инспектор, – фразы Спавача были вежливыми до приторности, – неустанной заботой нашей милиции о частной собственности рядового гражданина, но мне действительно не на что жаловаться. Если только на финуправление. – Он встал. – Может, выпьем? Рюмка мартини нам не повредит.

Инспектор не отказался. Он смотрел, как Спавач наполняет рюмки: сначала несколько капель себе, потом осторожно, чтобы не пролить, тоненькой струйкой наполнил его бокал.

– Не правда ли, забавно, что человека могут подозревать в действиях, совершенных во вред себе? А если, допустим, я не сообщил бы о краже в своем магазине, это что, преступление?

– Вас это интересует?

– Чисто теоретически, пан инспектор.

– Сокрытие преступления карается законом.

Спавач широко улыбнулся.

– Конечно, если преступление имело место. Если человек установил, что на его собственность кто-то покушается.

Инспектор положил клоуна на ладонь. Смешное тряпичное создание с одним глазом все же притягивало к себе Спавача. Ольшак допил мартини и какое-то время прислушивался к диалогу красивой продавщицы с клиенткой.

Дамская кофточка, последний крик парижской моды, утверждала продавщица, сидит на покупательнице как влитая и стоит тысячу злотых.

…В управлении дел было немного. Допрос Козловского Ольшак перенес на следующий день. Интересно, откажется ли он от своего признания в краже? Придется его выпустить, самое большее, отругав за то, что он хотел ввести в заблуждение милицию. Ольшак был уверен, что Козловский что-то скрывает, чувствовал, что речь идет о более важных вещах, чем простая кража, и что страх молодого человека имеет под собой почву. И наконец, было еще кое-что, касавшееся его лично, о чем он все еще не хотел думать.

Он вызвал сержанта Тадека Келку. Все в уголовном розыске знали, что Ольшак умеет подбирать кадры. Сколько инспектор ругался с начальником отдела, прежде чем Келка и Марыся Клея вошли в его группу!

Тадек Келка обладал просто бесценным качеством – даром перевоплощения. Он был одинаково естествен как в роли простого шофера – эдакого рубахи-парня, что перевезет налево какой угодно товар, так и в модных тряпках фарцовщика, которому улыбается даже гардеробщик из “Орбиса”.

Келка читал детективный роман, когда его вызвал Ольшак.

– Ни новых детективов, ни интересных дел, – сказал сержант, усаживаясь в кресло.

– Есть у меня для тебя одно такое дельце… Знаешь Антония Спавача?

Едва Ольшак произнес это имя, как Келка сообщил, что кофточки у Спавача дороже, чем где-либо, а сам Спавач – пижон, у которого хватает забот, помимо перепродажи тряпок.

– Каких?

– Пытались прощупать его недавно, когда начался бум на доллары. Помните, у нас была самая высокая цена в Польше? Неизвестно, кто их скупал. Ходили вокруг Спавача и других, но так ничего и не удалось установить. К Спавачу приезжал один снабженец из Варшавы. Черт его знает зачем.

– Займешься торговцем?

– Попробую, – сказал Келка. – Если справлюсь, сам себя ужином угощу.

Ольшак подумал, что парень, очевидно, знает больше, чем говорит, но придет с рапортом не раньше, чем соберет нужные сведения. Ведь всем известно, что Тадек Келка не любит дробить свои успехи по мелочам.