Текст книги "Любовь и честь"
Автор книги: Рэнделл Уоллес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
– Мистер Монтроз – советник по делам торговли и транспорта для доставки товаров.
– Когда лорд Шеттфилд сказал мне, что вы на санях пересекли границу и добрались сюда, я испытал непреодолимое желание поговорить с вами, – голос у Монтроза был глубокий, произношение правильное, но построение фраз выдавало человека невысокого происхождения, хотя и образованного, – такого же, как я сам.
– Любая информация может оказаться бесценной при выборе торговых путей, поэтому мы и хотели срочно увидеться с вами.
Я вежливо поклонился.
– Буду рад оказаться полезным, джентльмены.
– Благодарю вас, капитан, – наклонил голову Шеттфилд. – В наши дни не все американские колонисты столь лояльны к интересам Британии, как вы, мой друг.
– Я уже давно не был дома. Неужели все так плохо? – Я в упор взглянул на Монтроза, все так же внимательно следившего за мной.
– Откуда мне знать? Я пробыл в России всю осень и вообще не очень слежу за политикой, – соврал он и, понимая, что это звучит неубедительно, добавил: – Я имею в виду за политикой в отношении американских колоний.
Я понял, что Монтроз такой же торговый советник, как я Папа Римский. А вот то, что он опасный человек, я почувствовал сразу. Но это не пугало меня, тем более что я сбил его с толку простым вопросом, и он инстинктивно и беспомощно солгал.
Шеттфилд тоже заметил это и подхватил нить разговора:
– Так значит, вы далеки от политики, капитан?
– Напротив, я очень заинтересован в безопасности и мире на земле Виргинии, я навидался чужих войн и не хочу, чтобы подобное творилось у меня дома.
– Хорошо сказано.
Если Шеттфилд изучал меня, словно подопытного кролика, то Монтроз смотрел так, будто пытался подобрать мне гроб по размеру.
Но, повторяю, я ничуть не боялся, даже наоборот, почувствовал себя увереннее. Эти двое могли подозревать, что я американский агент, но у них были только подозрения и ничего больше. Если бы у них имелись какие-то доказательства, то даже Горлов не узнал бы, где и как я встретил свою смерть.
Еще несколько минут Шеттфилд расспрашивал меня о состоянии дорог, о ширине трактов, словно прикидывая, создает ли сухопутный маршрут угрозу британской морской торговле. Мне пришло в голову, что они либо считают меня глупцом, либо не придают значения тому, что я разгадал их маленькую хитрость.
– Уже совсем поздно, – наконец сказал Шеттфилд. – А вам надо отдохнуть перед поездкой. Благодарю, что нашли время, чтобы ответить на наши вопросы.
– Был рад оказаться полезным. Доброй ночи, джентльмены.
Монтроз сдержанно кивнул и остался на диване, пока лорд провожал меня. Я был уверен, что это он следил за мной на улице, и Шеттфилд специально тянул время, давая возможность Монтрозу зайти с черного хода и присоединиться к нашей беседе, словно он все время был в доме. Но теперь он вряд ли будет следить за тем, как я возвращаюсь в «Белый гусь».
– Надеюсь, вы понимаете нашу заинтересованность в вопросах торговли, – говорил мне лорд, пока я надевал шубу. – Прошу простить за причиненные неудобства.
– Ну что вы, лорд.
– Маркиз Дюбуа считает вас своим другом, и я был бы рад, если бы вы считали и меня одним из своих друзей. Если что-то понадобится, без колебаний обращайтесь ко мне.
– Тогда у меня сразу просьба.
– Говорите.
– Хотелось бы иметь кисет того самого виргинского табака, который вы предлагали.
– Бога ради, капитан! Сейчас принесу.
Он вернулся в кабинет и принес кисет виргинского табака, который был настоящим сокровищем в этой части света. Я поблагодарил его и ушел, размышляя, почему это моя шуба слегка благоухает духами дочери лорда Шеттфилда, ведь на балу я был без шубы.
И только в номере гостиницы, когда я доставал кисет, который собирался подарить утром Петру, я обнаружил коротенькую записку, написанную женским твердым почерком: «Берегитесь пруверов». Загадочная записка тоже источала аромат духов Анны Шеттфилд, и я, без всякой надежды уснуть, улегся в кровать.
* * *
Тихий стук в дверь не разбудил меня. Я давно уже прислушивался к осторожным шагам в коридоре. На часах было два часа пополуночи. Подкравшись к двери, я осторожно приоткрыл ее и увидел перед собой невысокого человека с непокрытой головой.
– Кэп Селкерк?
– Что вам угодно?
– Вы не узнаете меня, сэр? Мы встречались в Лондоне. Я – Хирам Марш. Я чувствовал бы себя уютней у печки, рядом с Франклином, – прошептал он.
Я улыбнулся ему и впустил в комнату. Он стоял, сжимая в руках свою матросскую шапку и обеспокоенно поглядывая на меня. Хирам был примерно моего возраста, пониже ростом, но крепкого телосложения. Кожа у него, вероятно, была белая, но теперь покраснела от морских ветров.
Я предложил ему стул и сел напротив.
– Судя по акценту, вы из Новой Англии.
– Род-Айленд! Ньюпорт, – улыбнулся он, но потом снова помрачнел. – Четыре года не был дома из-за этой чертовой службы у британцев.
– А что слышно из дома?
– Уже стреляют. Британские войска стреляли в безоружную толпу…
– Где?
– В Бостоне.
– И какая же официальная версия британцев? Я должен ее знать и учитывать.
– Толпа бросала в солдат камни и булыжники, а потом отказалась разойтись, вот такая у них версия.
– А что американцы?
– Повсюду раздаются призывы браться за оружие.
– В открытую?
– В открытую.
– Франклин приказал что-нибудь передать?
Марш наморщил лоб, собираясь с мыслями, чтобы точно передать слова, которые, наверное, сто раз повторял про себя за время плавания.
– Столкновение непредсказуемо, но неизбежно. Не теряйте времени даром, однако осторожность должна преобладать над поспешностью, а результат над осторожностью.
Хирам облегченно вздохнул, сбросив с себя груз ответственности за послание, и взглянул на меня в надежде, что эти слова сказали мне больше, чем понимал он.
– Когда отплываете обратно?
– Через неделю. Максимум через две. Капитан – мужик крутой и хочет вернуться в Лондон, когда другие уже побаиваются выходить в море. Будете передавать ответ?
– А вы сможете его доставить?
– Если Франклин еще в Лондоне.
– Что это значит?
– Он напечатал свой очередной памфлет под названием «Положения, которые могут превратить великую нацию в совсем маленькую».
– Опять его сатира.
– Ага, причем многие англичане согласны с его взглядами. Но лорд Норт и его банда готовы скорее выслать Франклина из страны и развязать войну с американскими колониями, чем освободить свои кресла в кабинете министров. Представляете?
– Я очень признателен вам за новости, Хирам, и понимаю, как вы рискуете.
– Так вы будете что-то передавать?
– Мне пока что нечего передавать. И помните, у британцев нюх на американских агентов, так что будьте осторожны.
– Само собой, сэр.
Мы тепло попрощались, но я еще ненадолго задержал его.
– Хирам, сколько раз вы бывали в России?
– Четыре.
– А вы случайно не знаете, что такое «прувер»?
Он пожал плечами.
– Нет, сэр. Никогда не слыхал такого слова.
– Что ж, ладно. Удачи вам.
Сквозь замерзшее стекло я следил за тем, как Марш шел по улице, и во второй раз за ночь лег спать. Но сон не шел, и одна мысль не давала мне покоя – если Франклин сказал этому моряку, кто я и зачем здесь, то скольким еще он мог открыть эту тайну?
10
Первые проблески серого рассвета осветили небо над пустынной улицей, пока мы с Горловым с дорожными сумками и с саблями на поясе ожидали на крыльце гостиницы.
– Как думаешь, что мы повезем? – спросил я, но, обернувшись, обнаружил, что Горлов отошел в сторону и блюет. Он вернулся и как ни в чем не бывало, разве что немного хмурясь с похмелья, буркнул:
– Отличное утро для путешествия. Что ты говорил?
– Что там у них такого важного, что они наняли охрану? – Да какая разница? – отмахнулся он, глядя на здоровенных русских жандармов[1] в синих мундирах, что-то обсуждавших в двадцати шагах от нас.
Даже с похмелья он заинтересовался и подошел к ним. Я последовал было следом, но замер, увидев причину их совещания. Между бочек лежало замерзшее изуродованное тело.
– Говорят, что его загрызли волки, – поговорив с жандармами, объяснил Горлов.
– Волки? Здесь, в городе?
– Они не боятся ничего, если чуют кровь. Этот бедолага, видать, напился и порезался, когда упал.
Мурашки побежали у меня по спине, когда я взглянул на замерзшее лицо мертвеца. Это был Хирам Марш. Сани приехали за нами в точно назначенное время, и мы молча сели в них, даже не поздоровавшись с кучером. Однако, несмотря на ужасную смерть, которую мы только что видели, это раннее утро было изумительно прекрасным. Нежно-розовые, словно лепестки розы, облака громоздились над заснеженным городом, по пустынным улицам которого скользили наши сани.
Мы миновали Невский, переехали через мост и, наконец, остановились у большого особняка с колоннами, где у ступенек стояли удивительные сани.
Они были вдвое больше любых саней, которые мне приходилось видеть. Они были даже больше, чем почтовые кареты в Англии. И, в отличие от открытых саней, в которых Петр вез нас сюда, эти были полностью закрыты и сделаны из резного полированного дерева. В задней части крыши даже торчала маленькая труба, из которой вился дымок. Это прекрасное резное чудо с округлыми боками, в которое были запряжены десять лошадей, стояло на изящных стальных полозьях.
Наши сани, которые казались до смешного маленькими по сравнению с этим «экспрессом», остановились не у самого дома, а у караульного помещения на углу. Мы с Горловым вошли в домик, где нас ожидали маркиз Дюбуа, князь Мицкой и лорд Шеттфилд.
– Господа!
Дюбуа тепло приветствовал нас, князь нервно комкал шелковый платок и рассеянно пожал нам руки, а вот Шеттфилд держался, как мне показалось, с напускным спокойствием.
– Все готово, – объявил Дюбуа. – Все дамы уже в санях, кроме княжны Мицкой, но она сейчас подойдет.
– Дамы? – в один голос ахнули мы с Горловым.
– Да, – кивнул маркиз. – Ценный груз, о котором мы говорили, – это наши дочери, господа.
Мы с Горловым онемели от удивления. Теперь стало понятно, почему эти трое папаш так щедро платили нам, чтобы защитить дочерей от угрозы, которую в России отказывались признавать.
– И сколько же их там? – спросил я, кивнув на сани.
– Пять, – ответил Шеттфилд. – И две служанки. Княжна Мицкая должна быть в Москве без опоздания. Ей предстоит венчаться с членом императорской фамилии.
– А где наши лошади? – спросил я, пока Горлов обескураженно смотрел то на меня, то на лорда.
Князь кивнул на двух гнедых жеребцов, привязанных к карете сзади.
– А седла? Они же не оседланы! – воскликнул я.
– Седла в санях. Вы не будете ехать верхом, пока не удалитесь от Санкт-Петербурга на достаточное расстояние. Помните, что вы не вооруженный эскорт, а мирные путешественники.
– Надеюсь, вы не думаете, что мы будем сидеть рядом с кучером?
– Ну что вы! Поедете внутри, с дамами.
– Хорошо, господа. – Я взглянул на изумленного Горлова. – Мы сделаем так, как вы хотите, пока мы в безопасности – в Санкт-Петербурге. Но предупреждаю, что в случае опасности мы будем действовать по своему усмотрению, как солдаты, не заботясь о том, за кого нас примут.
– Если бы мы думали иначе, – ответил Дюбуа, – мы бы вас не нанимали.
В это время парадная дверь распахнулась, и в сопровождении дюжины служанок вышла княжна Наталья Мицкая, девушка лет восемнадцати, черноволосая, высокая и статная, как отец. У нее было широкое, как у князя, лицо и такой же нос картошкой. Князь облобызал ей руку и прослезился. А Наталья, не обращая внимания на служанок, на ходу поправлявших ей прическу и кружева, уже направлялась к саням. Лакей открыл дверцу, и из саней донесся гомон женских голосов.
– Пора, господа, – кивнул Дюбуа, и мы с Горловым направились к карете, бросив прощальный взгляд на троих отцов. Мицкий застыл по стойке «смирно», Дюбуа выглядел спокойным и уверенным в успехе задуманного предприятия, а Шеттфилд, сцепив руки за спиной, не поднимал глаз.
Едва мы с Горловым шагнули в сани, как серебристое журчание женских голосов стихло. У меня закружилась голова от аромата духов, а глаза ослепил блеск брильянтов и женских глаз. Наши подопечные расположились на шикарных мехах, устилавших пол. В задней части саней была установлена железная печка.
– Добро пожаловать, благородные сэры! – выкрикнул высокий пронзительный голос, и под женское хихиканье со шкур поднялось закутанное в меха существо с лицом женщины, но ростом с ребенка. – О, верные рыцари царицы! Мы уже заждались вас и склоняем свои девичьи головы… – Тут кто-то дернул шкуру у нее из-под ног, и карлица уткнулась в шкуры своим, и так плоским, лицом.
– Хватит, Зепша, или мы привяжем тебя к конскому хвосту, – сказала Шарлотта Дюбуа и приветливо улыбнулась нам:
– Капитан Селкерк, граф Горлов. Доброе утро, господа.
– Доброе утр… – начал было я, но меня перебила Зепша.
– За конский хвост неинтересно. А вот между ног можете привязывать.
Девушки ахнули, а Шарлотта запустила в грубиянку расческой, и та поспешно нырнула за печку.
– Присаживайтесь, господа, надеюсь, вам будет удобно, – кивнула Шарлотта на ворох мехов, сложенных у входа в сани.
Убедившись, что мы устроились, она обратилась к остальным девушкам.
– Барышни, это мои друзья и наши… защитники, – последнее слово она произнесла с особым ударением, в упор взглянув на меня.
– Да-да! – взвизгнула Зепша, появляясь из-за печки. – Они защитят нас от казаков, которые хотят нас изнасиловать! Всех-всех изнасиловать!
В этот момент лошади тронулись с места и понеслись вскачь, а Зепша, к всеобщему веселью, снова потеряла равновесие и грохнулась на пол возле печки. Поначалу, пока мы петляли по улицам города, все чувствовали себя не очень комфортно, потому что нас бросало из стороны в сторону, но потом, когда кучер, наконец, выехал на относительно прямую дорогу, путешествие стало куда приятнее. В санях было так уютно и тепло, что мы даже сбросили меха, которыми укрывались, и Шарлотта представила нам своих подруг. Слева от нее сидела княжна Мицкая, которую Шарлотта представила просто как Наташу.
– Насколько я понимаю, капитан Селкерк, вы уже знакомы с Анной Шеттфилд, – промурлыкала мадемуазель Дюбуа.
Анна коротко кивнула, глядя мне в глаза.
Еще двух женщин Шарлотта представила как графиню Бельфлер и госпожу Никановскую. Они были постарше остальной компании восемнадцатилетних барышень. Черные волосы Никановской посеребрила седина, хотя ей вряд ли было больше тридцати. Графиня была примерно того же возраста, с огненными локонами, слишком рыжими, чтобы быть натуральными, что, возможно, и объясняло тон Шарлотты, когда та представляла ее.
Служанку, сидевшую за перегородкой у печки, нам не представили, зато Шарлотта лениво ткнула туфелькой в бок лежавшую на шкурах у ее ног карлицу.
– Ну а с Зепшей вы уже знакомы.
– Знакомы? Конечно, знакомы! Еще как знакомы! – Зепша вскочила на ноги. – Меня все знают! Я самая знаменитая после царицы! Достаточно взглянуть, какие дамы сопровождают меня в этом путешествии! Как вы думаете, джентльмены, это благодаря моему шарму или только красоте? – Она встала передо мной и повернулась в профиль. Одна щека у нее покраснела от удара о стенку, а белые кудряшки оказались париком. Она почему-то раздражала меня и сразу почувствовала это.
– Ну что? Соответствую я вашему идеалу красоты или нет? – вызывающе спросила она и, не дождавшись ответа, повернулась к Горлову.
– Ладно, может, американец и маловат для меня. Ну а ты, Горлов? Ты, пожалуй, должен быть как раз по размеру! – она так зашлась смехом, что повалилась прямо на него.
– Уймите эту маленькую дрянь, – попросила Мицкая.
Я похолодел, вспомнив, как во время крымской компании в таверне Горлов одним ударом сломал нос служанке, пытавшейся украсть его кошелек. Но та служанка была такая же крупная, как и Горлов, а что же останется от этой?
Но в этот момент Шарлотта протянула руку и дернула карлицу за ленты к себе, и та оказалась у нее на коленях. Укачивая ее как куклу, Шарлотта приговаривала:
– Что ты, моя глупышка, конечно же, ты красива, только вот прическу надо поправить, – с этими словами она надвинула парик на нос Зепше, и тут же три пары женских рук принялись посыпать Зепшу пудрой, брызгать на нее духами, мазать ее румянами и прочими женскими штучками для приманивания мужчин.
Зепша притворно сопротивлялась и визжала к удовольствию всех женщин. В этой веселой возне не принимали участия только молчаливая служанка у печи и Никановская. Последняя пристально смотрела на нас. Ее прямой нос и полные губы были чуть грубоваты, но в обрамлении густых волос казались чувственными и пикантными.
Мы тоже посматривали на нее, давая понять, что несколько устали от такого пристального внимания. Наконец она заговорила. Голос у нее был тихий, но такой глубокий, что легко перекрыл веселый шум.
– Вы, господа, как я понимаю, опытные путешественники, учитывая все войны, в которых вы участвовали, и ваше путешествие в Россию… из Парижа, не так ли?
Анна Шеттфилд перестала щекотать Зепшу, и остальные тоже прекратили терзать карлицу в ожидании моего ответа.
– Из Парижа мы ехали вдвоем, – подтвердил я. – А до этого я был в Лондоне. И, разумеется, из Америки я приплыл на корабле, но из-за морской болезни мне трудно назвать это путешествием.
Никановская слегка улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными.
– А в Париже вы встретились случайно или договорились заранее?
Поскольку она смотрела на Горлова, то ответил он:
– Конечно же, случайно. После кампании против турок делать было нечего, и мы предприняли это грандиозное путешествие. Я знал, что Светлячку понадобится нянька, куда ж он без меня? К тому же деньги кончились, и мы решили попытать счастья в русской армии. Светлячок достал деньги, я приложил к ним свой опыт, и вот мы здесь.
Я впервые слышал, чтобы Горлов был столь красноречивым.
– Но вы ведь не просто знакомые, – настаивала она, – вы ведь боевые товарищи, которые служили в одном полку?
Откуда она столько знала о нас? Мне стало не по себе, зато Горлова было не остановить.
– В одном полку, мадам? Да мы не то что в одном полку, мы в одной палатке жили! Я сразу взял его под свое крыло, когда увидел, как он безумен в бою. Солдат меньше подвергается опасности, если окружает себя самыми сумасшедшими товарищами, которых только может найти. Господь бережет безумцев.
Но княжна, видимо, устала от таких разговоров.
– Давай-ка попьем твоего особого чая, Светлана, – предложила она, и Никановская открыла шкафчик у печи, где оказался самовар, каким-то образом подсоединенный к печной трубе. Я украдкой бросил взгляд на мисс Шеттфилд, и она, почувствовав это, тоже быстро посмотрела на меня, но тут же опустила глаза.
– Чаю, господа? – спросила Никановская.
– Благодарю, не сейчас, – отказался я. – Нам скоро ехать верхом.
– Тогда, может, бренди? Я взяла его специально для вас.
Было еще слишком рано, и я снова отказался, зато Горлов лихо опрокинул чашку бренди.
Я постучал в переднюю стенку, и сани остановились. Кучер открыл нам дверцу, в которую ворвался ледяной ветер, и дамы поспешили снова закутаться в меха.
Снаружи трещал лютый мороз, а от порывистого колючего ветра слезились глаза. Город остался далеко позади. Сани ехали быстрее, чем мне казалось.
Кучер подвел нас к лошадям, привязанным к саням. Они выглядели бодрыми и свежими.
– Мне надо отойти, – сообщил Горлов. – Зов природы.
– Я с тобой.
Мы побрели сквозь сугробы к густым кустам у дороги.
– Вот это холодина, – признал Горлов, когда мы остановились и оросили снег. – В Крыму был случай, когда целый полк отморозил себе причиндалы, когда справлял малую нужду.
– И это ты называешь морозом? Помню деньки в Виргинии, когда плевок падал уже ледышкой.
– Скажешь тоже. Сравнил ваши морозы и наши. Да в России в иные зимние ночи и не отольешь, как следует. Струя замерзает.
Мы побрели назад, где лакей уже заканчивал седлать лошадей.
– Ты знаешь эту Никановскую? – спросил я.
– Лично знаком не был, но знаю, кто она, – ответил Горлов. – Она – знахарь. Смешивает всякие чаи, травы и специи для лечения сильных мира сего.
– Вы что здесь, не верите в медицину?
– Почему же? Верим. Но медицина хороша, когда надо что-то отрезать, скажем, руку или ногу, раздробленную в бою, а ты сам знаешь, как редко царям и царицам что-то отрезают. Поверь мне, хороший знахарь вылечит больную ногу куда лучше, чем любой хирург. И дело не в суеверии. Самые лучшие из знахарей вполне образованные люди.
Горлов сплюнул, прислушался – не зазвенит ли ледышка, и добавил:
– Но я слышал о ней не из-за ее знахарского искусства. Она любовница какого-то иностранца, вот только не могу припомнить его имя.
– Откуда ты знаешь?
– В Санкт-Петербурге можно узнать о многом, если понимаешь по-русски. Я слышал разговоры на балу и даже в «Белом гусе». Когда у нас шепчутся по-русски, то говорят либо о Боге, либо об адюльтере. Я видел Никановскую на балу, когда танцевал с одной пышногрудой особой. Особа была от меня без ума, – а ты знаешь, что они все от меня без ума, – и поэтому сказала пару ласковых слов, когда заметила, что я смотрю на Никановскую. Ты обращал внимание на то, что одна женщина обязательно обольет грязью другую, если ей покажется, что этим она умалит достоинства соперницы? Неужели не обращал?
Горлов, прищурясь, взглянул на солнце.
– Однако пора двигаться дальше. Пойдем.
– Подожди. Ты знаешь, что такое прувер?
– Никогда не слышал. А к чему это относится?
– Не знаю.
– А где слышал?
– Неважно, потом расскажу. Это не срочно, пойдем.
Кучер уже оседлал лошадей и ожидал нас. Но едва я взялся за поводья, как Горлов остановил меня.
– Погоди. Нет смысла мерзнуть на морозе обоим сразу. Давай первый час верхом поеду я, а потом ты меня сменишь.
– Если что-то случится, лучше нам обоим быть в седлах.
– Да что случится? Я отъеду на четверть версты вперед и, если что-то замечу, легко смогу вернуться. А если, не дай Бог, мы попадем в засаду, то неужели ты думаешь, что мы вдвоем сможем отбиться? Не смеши меня. В крайнем случае эти барышни нарожают дюжину казаков.
Он коротко рассмеялся, но тут же сморщился и взялся за живот.
– Ты чего, Сергей?
– Видать, Тихон с утра принес несвежие пироги. Пустяки, пройдет. Ты лучше полезай в карету, а я буду целый час утешаться мыслью, как тепло мне будет в мехах, в которых сидишь ты, думая о том, что скоро тебе самому придется выходить на мороз.
11
Дамы уже пили вино и заедали его всевозможными бутербродами. Запах вина, яств и парфюмерии чуть не сбил меня с ног после чистого морозного воздуха. Едва я устроился на шкурах, как меня немедленно принялись угощать.
– Скажите, капитан, – вскинула острый подбородок графиня Бельфлер, – а вы не из тех американских пуритан, которые не пьют крепких напитков и вообще все делают не так, как остальные?
Мне пришло в голову, что дамы, вероятно, обсуждали меня, пока мы с Горловым отсутствовали. И поскольку я протянул руку за бокалом бордо, который предложила мне Анна Шеттфилд, то улыбнулся в ответ и поднял бокал.
– Почему же? Я пью вино.
– Да, разумеется, но все пуритане пьют вино, – усмехнулась Шарлотта Дюбуа.
– Если вы хотите спросить, какой религии я придерживаюсь… – начал я.
– Именно это мы и хотели узнать, – перебила меня княжна.
– Что ж, я воспитывался по пресвитерианским канонам, но потом, когда я изучал теологию, мои убеждения претерпели множество изменений. Но вряд ли это интересно.
– Их больше интересуют ваши моральные устои, капитан, – заметила Анна Шеттфилд.
– Особенно те, которые отличаются от наших, – подмигнула графиня и рассмеялась.
– Ой, смотрите, он даже бутерброд уронил!
– И покраснел! – захихикали все вокруг.
– Беатриче, сделай ему еще один бутерброд, – велела княжна.
Служанка, сидевшая у печи, опустилась на колени и стала водить руками по шкурам в поисках упавшего сыра. Я тоже машинально потянулся вниз, и наши руки случайно соприкоснулись. Она испуганно вскинула глаза, и я замер, когда увидел ее лицо. Дело было даже не в том, что она, хоть и безо всяких косметических ухищрений, была красивей всех остальных девушек, сидевших в санях. У нее было простое и чистое лицо, а глаза… глаза и не зеленые и не карие, а какого-то неопределенного цвета. Взглянув в них, я почувствовал себя так, словно снова после душных саней оказался на чистом морозном воздухе… Как назвала ее княжна? Беатриче…
Служанка выхватила сыр из моей руки и поспешно ушла обратно к печи.
Я натянуто улыбнулся.
– Что ж, сударыни, если вы желаете знать кодекс солдата…
– Лучше говори по-английски, – каркнула Зепша. – Если кто тебя и не поймет, то я переведу. Твой французский просто ужасен, – она сверкнула на меня глазами. Ей явно не понравилось, что вся компания позабыла про нее.
– Ладно, – медленно произнес я по-английски. – Тогда позвольте сказать вам следующее. Когда в университете я изучал французский, на котором так плохо изъясняюсь, я также изучал и религию, надеясь когда-нибудь поступить в семинарию. Но поскольку меня всегда учили, что тело должно быть достойной обителью для Бога, то я почувствовал, что не готов к этому, и Господь, если вдруг он решит поселиться в моей душе, просто перестанет быть им. Я с детства привык заботиться сам о себе. Поэтому не пью крепких напитков – не имею желания. Не курю табак, хотя нахожу приятным аромат табачного дыма. Военная дисциплина вполне меня устраивает.
– Ну, а остальное? – настаивала графиня Бельфлер.
– Остальное? – То, что со мной разговаривали как с мальчишкой, только подзадоривало меня вести себя по-мальчишески.
– Ну, вы понимаете, о чем я. Все эти рассказы о женщинах, которые повсюду следуют за армией…
– Со всякими болячками, – вставила Шарлотта, и княжна Наташа брезгливо поджала губы.
– Говорите, говорите, капитан, – подбодрила графиня, и остальные подались вперед в ожидании.
– Что же вы колеблетесь, капитан? Вы и с ними были таким же робким? Ой, посмотрите, как он смутился! Да еще и покраснел! – ее голос стал тихим и грудным. – А заразиться не боялись? Или, может, вы… э-э… девственник?
Все женщины затаили дыхание.
– Я не девственник.
– Нет? – графиня подняла бровь.
– Нет. Я вдовец.
Графиня побледнела, и в санях стало так тихо, что слышно было, как скрипят полозья по снегу.
Никто не произнес ни слова, пока в сани не влез Горлов, а я не отправился сменить его.
* * *
Скакать на коне было истинным удовольствием, особенно в том состоянии, в котором находился я. Я еще раз подивился тому, как быстро едут сани. Временами мне приходилось пускать коня галопом, чтобы держать дистанцию.
Кучер в тулупе мастерски правил лошадьми, на большой скорости пролетая по лесной дороге, где возможны были засады, и давая лошадям немного отдохнуть на открытых безопасных участках.
Мы пересекли множество рек и ручьев, скованных льдом. Первый же деревянный мост, на который я въехал, настолько обледенел, что мне пришлось спешиться и вести лошадь в поводу. Я уже повернулся, чтобы предупредить кучера, и увидел, как он свернул на лед и лихо проскочил реку рядом с мостом. После этого и я стал пересекать реки по льду, не доверяя мостам.
На дороге изредка попадались крестьяне, кланявшиеся мне в пояс и опускающиеся на колени при виде роскошных саней.
Потом люди стали встречаться чаще, и я уже ехал рядом с санями, пока мы, наконец, не доехали до Бережков, – большого имения, окруженного голыми фруктовыми деревьями, среди которых возвышалась огромная деревянная усадьба с резным фронтоном.
12
В тот вечер нас принимали хозяева усадьбы, которые приходились Наташе дядей и тетей.
Княгиня Бережкова по этому случаю надела лучшее платье, но разве могло оно сравниться с великолепием нарядов приехавших дам? Княгиня явно злилась и во всем, как видно, винила мужа, потому что слова не давала ему вставить, если он вообще брал на себя смелость высказаться по какому-либо поводу. Доставалось и слугам, которые то и дело доливали вино в и без того полные бокалы. Но больше всех все-таки перепадало князю Бережкову.
Он терпеливо сносил замечания о своем невежестве во всем, что «дальше двух верст от дома», и только улыбался, словно его хвалили.
Я думал, что он, наконец, перестанет улыбаться, когда его супруга увела женщин к себе в будуар, а мы перешли в кабинет, но князь только еще шире улыбнулся и спросил:
– Ну что, господа? Как вам наша провинция?
Мы с Горловым, разумеется, нашли ее прелестной и выказали зависть к его райской жизни.
– Да-да, господа, – закивал он. – Деревня – это рай. Нигде больше так спокойно не живется.
Мне подумалось, что вряд ли, учитывая характер княгини Бережковой, в этом доме так тихо и спокойно. Но вслух я выразил полное согласие. Горлов тоже кивнул.
– Ах, господа, – продолжал князь, наливая нам в бокалы по несколько капель коньяка. – Право, прошу понять меня правильно, люди могут быть счастливы и в другом окружении, я вовсе не против, заверяю вас. Однако расскажите же, как дела в Санкт-Петербурге?
Не имея ни малейшего представления, какой аспект жизни северной столицы может интересовать этого человека, я находчиво ответил:
– Прекрасно.
Князь перевел взгляд на Горлова, и тот, прищурившись на коньяк, добавил:
– Как всегда.
– Да-да, – тяжело вздохнул князь, усаживаясь в кресло у камина между креслами, на которых сидели мы с Горловым. – Понимаю, что вы хотите сказать.
Он несколько секунд смотрел на пламя и опять вздохнул.
– Понимаю. Очень хорошо понимаю.
В его голосе была такая убежденность, что мы с Горловым переглянулись в ожидании, что он объяснит нам, что же мы хотели сказать. Но в это время из недр дома раздался резкий окрик княгини:
– Григорий Иванович! У нас же нет комнат!
– Комнат для чего, душа моя? – расцвел улыбкой князь, повернувшись, когда она ворвалась в кабинет.
– Комнат для гостей, дубина! Даже если разместить одну из девушек в комнате кухарки, то все равно одной комнаты не хватает.
– Не стоит беспокоиться, мадам, – вмешался я. – Я могу переночевать и на конюшне.
Она на несколько секунд уставилась на меня, а потом молча вышла из кабинета.
Князь тоже молча сидел в кресле, и я вдруг подумал, что несмотря на все разговоры о покое он, наверное, очень одинок, поэтому решил отвлечь его от грустных мыслей.
– Князь, ваше имение напоминает мне виргинские плантации. А что у вас тут выгодно выращивать?
– Выгодно? Здесь?.. Вы шутите? – он поднял на меня глаза. – Я как-то решил провести реформу, которую царица запрещала несколько лет. Хотел, чтобы у каждого крестьянина был свой надел и чтобы каждый сам выращивал свой урожай и оставлял его себе. А мне платили бы процент с урожая.
– И много они собрали?
– Практически ничего… – он криво усмехнулся. – Крестьяне говорили, что для работы им нужны упряжи и лемехи. А когда я покупал им нужное за пятьдесят рублей, они тут же продавали его за трешку и покупали себе водку. Так что какая там выгода…
