Текст книги "Любовь и честь"

Автор книги: Рэнделл Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Это почему так?

Горлов долго молчал, и я уже думал, что не дождусь ответа, но он вдруг тихо запел. Я вслушивался в незнакомые слова, глядя на холодные звезды.

– Это песня о казацком атамане Стеньке Разине, – пояснил Горлов. – Был такой донской атаман. Людей вокруг него собралось много – очень уж удалой был казак. Как-то после набега привели ему красивую девушку, погрузились на плоты и поплыли по Волге. Многие казаки возмущались, что у атамана есть женщина, а у них нет, и тогда, чтобы показать, что друзья-товарищи для него самое главное, Степан бросил красавицу в реку. Рыбаки говорят, что лунными ночам и можно видеть ее глаза, глядящие из-под воды.

– И, тем не менее, мы идем убивать их, – медленно сказал я, и Горлов вскинул на меня голову. – Они настоящие мужчины, Горлов. И хотят быть свободными. И я хочу быть свободным. Мы с тобой, скорее, казаки, нежели царские слуги.

– Так вот что тебя беспокоит, – задумчиво протянул он.

Мне действительно не очень хотелось воевать против людей, которые пришлись мне по душе.

– Легко восхищаться диким жеребцом, который не желает ходить под уздой, – мягко заметил Горлов. – Но если сомневаешься в чем-то, то подожди несколько дней, и сам все увидишь.

Он завернулся в одеяло и захрапел, а я еще долго не мог уснуть, размышляя о казаках.

24

Достигнув Москвы, мы не вошли в город, а стали лагерем в окрестностях. Солдаты не роптали по этому поводу, потому что как опытные наемники знали, что жалованье – это мелочь по сравнению с тем, что можно взять как военную добычу. А спать под открытым небом они привыкли. Рядом с нашим лагерем располагалось воинское поселение, где жили солдаты, служившие в Москве. Здесь были не палатки, а избы, где солдаты жили вместе со своими семьями. В Москве ходили слухи, что Пугачев уже окружен и разбит, а казаков казнят сотнями. Другие рассказывали жуткие истории о том, как казаки убивают дворян и рубят головы пленным офицерам.

Горлов решил, что съездит в город и попытается узнать достоверные сведения о казаках и о местах последних столкновений с ними. Он ускакал на рассвете, едва солнце, появившееся впервые за много дней, озарило башни Кремля.

А далеко за полночь меня разбудил стук колес. Я выбрался из палатки и увидел подъехавшую артиллерийскую повозку, которой правили два смеющихся майора – явно сыновья богатых аристократов, потому что им было лет по семнадцать. Они остановились у моей палатки, сгрузили с повозки какой-то тяжелый сверток и, отдав честь, опять уехали в ночь.

Свертком оказался генерал Горлов, мертвецки пьяный.

* * *

Но ранним утром тот же генерал Горлов поднял всех, приказал свернуть лагерь, и еще до восхода солнца мы двинулись дальше. Вероятно, он что-то вчера узнал, но я не спрашивал, а он не спешил поделиться своими планами.

С каждым днем мы все дальше и дальше уходили от Москвы, и вскоре нам начали попадаться группы солдат – больных и дезертиров (или же дезертиров, выдававших себя за больных). Потом стали попадаться раненые, бредущие по дороге. Но, несмотря на раны, трудно было сказать, что они побывали в бою. Такие раны, как у них, можно получить, свалившись ночью с повозки.

Но наконец наш авангард взял в плен казака – совсем молодого паренька. Похоже, он остался без лошади и несколько дней шел пешком, пока наши солдаты не поймали его. Горлов лично взялся допросить его, но в ответ на каждый вопрос получал один и тот же испуганный кивок пленника. В конце концов Горлов сказал пареньку, чтобы он шел подобру-поздорову, и приказал отпустить его. Никто не посмел спорить с этим приказом, и мы двинулись дальше.

* * *

Как-то вечером, когда мы стали лагерем у небольшой рощи, к нам подъехал всадник. Это был не дезертир, – он не избегал нас, а сразу направился к лагерю, – а офицер русской армии, поручик, несмотря на явную усталость, прямо державшийся в седле.

Он остановился, едва часовые окликнули его, спешился и охотно позволил отконвоировать себя к начальству, то есть к нам. Он лихо отдал честь и сказал по-французски:

– Господа! Как я рад видеть вас!

Мы пригласили его к костру и предложили разделить с нами ужин. Поручик жадно набросился на еду, но старался не забывать о приличиях. Оказалось, что он курьер, посланный с донесениями. Расспрашивал я, а Горлов, которому не по чину было разговаривать с «зеленым» поручиком, молча слушал.

– Отчего же вы так рады видеть нас? – поинтересовался я.

– Да тут недалеко городишко. Казаки побывали там три недели назад. Все сожгли, ограбили, увели всех молодых мужчин и женщин. Мужчин к себе в банду, а женщин, сами понимаете… Горожанам жрать нечего – за кусок хлеба дерутся. Волками на меня смотрели, когда через город ехал. Они-то надеялись, что армия их защитит. Вы правильно сделали, что стали лагерем здесь, а не вошли в город.

– Генерал всегда предусмотрителен, – отозвался я, ни словом не упомянув о том, что мы понятия не имели, что город так близко.

Горлов многозначительно прокашлялся и, не глядя на поручика, спросил:

– Что известно о казаках? Кто их возглавляет и каково соотношение правительственных войск и мятежников?

Такие четко поставленные вопросы пришлись по вкусу маленькому поручику – я упоминал, что он был невысокого роста? Он попросил налить ему еще подогретого вина и заговорил:

– На казаков всегда было трудно найти управу. Они своенравны и своевольны. Взять хотя бы это их постоянное недовольство набором в армию…

– У нас есть опыт общения с казаками! – перебил его я. – Скажите нам просто…

Но Горлов прервал меня.

– Нет, пусть расскажет все, что знает о казаках.

– Все, что знаю? – удивленно моргнул глазами поручик. – Ну… я же говорю, они недовольны любой властью. Казаки утверждают, что им нужен истинный царь, а кто на трон ни сядет – все не такой. Нынешний атаман Пугачев, который объявил себя настоящим царем – простой казак с Дона. Он оказался порасторопнее остальных и вовсю издает манифесты, освобождающие всех казаков и возвращающие им их исконные права. Указы, конечно, вздорные, но казакам они по душе, и они готовы драться за них ни на жизнь, а на смерть.

Само собой, не все казаки так рвутся воевать, но поневоле присоединяются к мятежникам, ибо, если не примкнешь к атаману Пугачеву – пощады не жди.

В общем, поначалу у Пугачева было сотни три казаков, и он повел их на Яицкий Городок. Гарнизон там был больше тысячи, но среди них было много казаков. Пугачев сжигал на своем пути все мелкие укрепления, рубил офицеров, переманивал людей на свою сторону. Когда ему удалось собрать войско побольше, он двинулся на Оренбург. Тут уж и послали против него генерала Кара, но Пугачев генерала разбил, и тот ретировался назад в столицу.

Поручик перевел дух, давая нам время вникнуть в его слова, и снова продолжил:

– С тех пор силы мятежников удвоились, а затем утроились. Армия была не в силах противостоять им. И все это притом, что армия Пугачева, по существу, просто огромная разбойничья банда. Жен и дочерей захваченных или убитых чиновников они делят между собой, как скотину. Рубят под горячую руку всех подряд, даже своих, казаков. Мы шли за армией Пугачева и видели рвы, заполненные трупами.

После этого поручик умолк, погрузившись в мрачное молчание…

– Что ты об этом думаешь? – спросил я Горлова, когда все остальные пошли спать.

– В каком смысле? – переспросил он, словно мысль о том, что эта орда изрубит нас на куски, не приходила ему в голову.

– В прямом! Их тысячи, может, даже десятки тысяч, а нас всего несколько сотен.

– Они банда. Идут за сильным лидером. Им так спокойней. И они будут идти за ним, пока не встретят лидера более сильного.

С этими словами Горлов стащил с себя сапоги и завалился спать.

25

На рассвете следующего дня мы увидели три столба дыма, уходящих в серые облака. Часовые сказали, что видели ночью огни, но не стали поднимать тревогу, поскольку огни не приближались, а наоборот, удалялись, словно вражеская армия отходила. Если бы я знал об этом ночью, то глаз бы не сомкнул, да и сейчас, засветло, все заметно подобрались, когда мы скакали в ту сторону, где поднимался дым.

По пути мы наткнулись на следы бивака армейской части и решили, что войска императрицы тоже двигаются к разоренным городам и селам.

В первом же разрушенном поселении, где среди дымящихся развалин растерянно бегали осиротевшие собаки, то и дело останавливаясь и оскаливаясь на лежавшие повсюду трупы, несколько оставшихся в живых крестьян рассказали нам, что здесь произошло.

По их словам, казаков было немного – сотня, может, чуть больше. Сначала они вели себя вполне мирно, ходили по дворам, оглашая указы Пугачева о том, что земля отдается крестьянам, а налоги и цены будут снижены. Они раздавали неграмотным крестьянам отпечатанные листки с текстом манифеста. Впрочем, среди казаков грамотных тоже было негусто. Но среди селян все-таки нашелся кто-то, прочитавший текст, в котором говорилось только о богопомазанном Пугачеве и ни о чем больше. Слишком грамотному крестьянину казаки выдавили глаза, когда услышали, как он объясняет содержание манифеста своим соседям. Соседей, которых застали там же, разорвали лошадьми. Больше никого не убивали. Остальные мужчины в количестве пятидесяти четырех человек ушли с казаками, забрав из деревни всех лошадей и даже ослов. С собой они увели молодых женщин, но сколько, никто не мог сказать.

Также мы узнали, что армейская часть, бивак которой мы видели, меньше нашей и прошла через деревню часов в десять утра, не останавливаясь и не задавая вопросов.

С нами был немец, бывший артиллерийский капитан, он кое-что смыслил в медицине, и Горлов велел ему дать какой-нибудь мази для оставшегося без глаз крестьянина.

Я вошел в избу вместе с капитаном. Пожилые женщины, пытавшиеся облегчить страдания несчастного, положили ему на глазницы какую-то грязь и траву. Они поначалу охотно приняли нашу помощь, но, услышав, что мы говорим по-немецки, сразу начали креститься и голосить, так что нам пришлось уйти.

Колонна рысью вышла из города, но, оказавшись на лесной дороге, кони как-то сами перешли на шаг. Во всяком случае, такой команды никто не подавал. Было сыро и холодно. Позади нас осталась смерть, она же ожидала нас впереди. Я прекрасно понимал, как уязвимы мы сейчас для засады, когда у каждого солдата перед глазами стояли изувеченные тела людей. На всякий случай я приказал выслать вперед дозор и отправил четверых в арьергард, после чего я прикрикнул на солдат, чтобы повнимательнее следили за флангами. Но особой надежды на четкое выполнение приказа у меня не было – уж очень все были мрачны и подавлены.

– Полковник, сэр, – обратился ко мне Макфи, поравнявшись со мной. – Вы не могли бы помочь мне с вещмешком? Нет, сэр, не с тем, что за плечами. Вон с тем, на крупе лошади.

Еще когда мы выступали из Санкт-Петербурга, я подивился тому, что Макфи, офицер, опытный вояка, взял с собой столько вещей. Но тогда он только загадочно улыбнулся в ответ. Теперь, помогая ему распаковывать узел, я увидел, в чем было дело. Действительно, что еще мог взять с собой шотландец? Это была волынка, настоящая шотландская волынка! Макфи подмигнул мне, несколько минут повозился с ней и заиграл.

В нашем отряде было восемнадцать шотландцев, не считая Макфи и, разумеется, меня самого. При первых же звуках волынки все шотландцы сразу же расправили плечи и встряхнулись, заставляя гарцевать своих лошадей. Их немедленно поддержали наемники-ирландцы. Что касается русских наемников, то им эта музыка казалась мистической. Финны и датчане находили ее забавной, а немцы восприняли звуки музыки как сигнал выпрямиться в седлах и показать свою молодецкую выправку.

Макфи здорово играл, и я должен был согласиться с теми, кто утверждал, что волынка прекрасный музыкальный инструмент для военных. Ее резкие звуки слышно сквозь шум любой битвы. Вот и сейчас один из дозорных даже вернулся назад, чтобы узнать, что происходит, а ведь они были больше чем за полмили от нас. При виде его изумленного лица в колонне послышался смех. Настроение у солдат улучшилось.

Макфи играл около получаса, а потом попросил меня помочь ему упаковать волынку обратно в мешок.

– Хорошего понемножку, – подмигнул он мне. – Не будем их баловать.

Я подмигнул в ответ.

Настанет день, когда я буду лежать в засаде и смотреть на британскую колонну, шагающую под эти же самые звуки волынки, и память будет рвать мое сердце на части. Но это все еще впереди. А в тот момент все, чего я хотел, – это побыстрее покончить с казаками и вернуться в Санкт-Петербург, чтобы иметь возможность замолвить слово за своих соотечественников перед императрицей. И словно торопясь исполнить мое желание, на дороге у ручья показались несколько беженцев, рассказавших нам о том, что прошлой ночью казаки напали на их город и разграбили его. Этот город назывался Казань.

26

– Казань за следующим холмом! Во всяком случае, раньше была там! – Горлов говорил громко, чтобы все слышали и понимали, что для нас, даже если город уничтожен, это ничего не меняет. – Нас всего три сотни, а казаков тысячи. Но они банда разбойников, а мы солдаты. Они всю ночь пили водку и дебоширили, а мы хорошо выспались и отдохнули.

Солдаты молча слушали его. Все они были отчаянными храбрецами и прибыли сюда по доброй воле, но все же Горлов счел нужным ободрить их перед тем, как они въедут в город.

– Мы можем атаковать их, а можем отступить и подождать подкрепления из Москвы.

– И сколько еще городов они сожгут, пока мы будем ждать? – спросил я.

Дым от горящего города стелился между деревьев, и ветер иногда доносил до нас пьяные вопли и женские крики, но самого города не было видно из-за сплошной серой пелены. Эти крики сразу подсказали нам ответ – атаковать.

– Как только мы ринемся в атаку, назад пути не будет, – предупредил Горлов. – Казаки не дадут нам отступить. Либо они нас порубят, либо мы их. Другого пути не будет, поэтому помните: они не привыкли к долгим боям. Мы солдаты императрицы, и этим крестьянам покажется, что нас в десять раз больше. Пугачев силен только числом своих людей. Их хватает на то, чтобы сжигать города и резать дворян, но против хорошо обученных солдат им не устоять.

* * *

Мы двинулись шагом в серую пелену. Прошлогодняя трава заглушала топот копыт, когда мы выехали из-под защиты деревьев. Горлов взглядом показал мне, чтобы я держался рядом с ним. Пока мы, по-прежнему сдерживая лошадей, шагом продвигались сквозь дым, пытаясь хоть что-то разглядеть впереди, крики стали громче, но изменились: мы больше не слышали дикого хохота, женского визга и пьяных воплей.

– Они знают, что мы здесь, – уверенно сказал Горлов и громко скомандовал перестроиться в боевой порядок. А между тем неясные вопли постепенно перешли в песню. Это была боевая песня, лихая, бесшабашная.

Горлов распределил офицеров по местам. Я смотрел на наших солдат и сразу отличал старых вояк от тех, кто лишь недавно начал зарабатывать на жизнь солдатским ремеслом. Один из таких солдат, совсем юный (ему, наверное, и двадцати не было), вглядываясь в дым, тревожно заметил:

– Их тысячи! У нас нет никаких шансов.

Я покосился на Горлова, но тот и виду не подал, что слышал это.

Ветер изменился и немного разогнал дым, и мы увидели людей, выбегавших из дымящихся развалин, которые еще совсем недавно были процветающим городом. Мы молча сидели в седлах и смотрели, как огромная толпа накатывается на нас по полю. В основном это были совершенно потерявшие голову, захмелевшие крестьяне, вооруженные чем попало – вилами, косами, граблями и даже мотыгами. Вперемешку с ними скакали казаки, больше похожие на дервишей, отчаянные, пьяные, с соломой, запутавшейся в волосах и бородах.

– Их все больше и больше, – в голосе юного наемника послышалась паника.

– Верно, – ответил я. – Но казакам приходится нагайками гнать свою пехоту. Вон, смотри!

Несколько конных казаков саблями плашмя лупили кучку крестьян, пытавшихся улизнуть с поля боя. Когда замечаешь, что противник не слишком рвется в бой, – это ободряет.

– Видишь? Это хороший знак, – поучительно заметил я юнцу.

– Ага, – согласился Горлов. – А вон тот плохой.

Он кивнул на вершину холма, где темной тучей появилась лавина всадников. Их предводителя мы узнали сразу.

– Волчья Голова! – вырвалось у меня.

Казаки приветствовали его появление радостными криками, зато в наших рядах царило тягостное молчание.

Я сразу понял и оценил, насколько он опытен. Он держал своих казаков вне города, чтобы они не пили и не гуляли. Его люди отличались от тех полупьяных всадников, которые подгоняли крестьян. Волчья Голова, быть может, был даже благородных кровей, я слышал, что среди казаков есть и такие. Его ничем не проймешь, и он очень опасен.

Горлов не сводил глаз с противника.

– Тот, к кому он скачет, и есть предводитель восстания, – сказал он.

Мы все, включая застывших крестьян и их «пастухов», смотрели, как Волчья Голова сделал широкий полукруг, с непревзойденной грацией управляя великолепным конем одними коленями, и повернулся лицом к застывшей массе казаков, черной тучей закрывших весь холм.

Волчья Голова направил коня в центр войска и подъехал к большому тучному человеку с красным не то от водки, не то от ярости лицом. Тот поехал ему навстречу и по-медвежьи обнял своего товарища. У нас не осталось никаких сомнений – перед нами был предводитель мятежников Пугачев.

Между тем толпа перед нами все росла и уже начала потихоньку обходить нас с флангов, и мы вдруг оказались под угрозой полного окружения.

– Уходим! – крикнул юный наемник, поворачивая коня, но в следующую секунду огромный кулак Горлова сбил его наземь.

– Стоять! – рявкнул Горлов и бросил на меня бешеный взгляд. – Надо атаковать самим, пока их кавалерия не выстроилась в боевой порядок.

Вместо ответа я вытащил из ножен саблю. Горлов едва заметно улыбнулся моей готовности драться рядом с ним. Ему всегда это нравилось.

Он вытащил из ножен свою саблю, и сотни клинков с лязгом взметнулись вверх за нашими спинами.

– Вперед! – взревел Горлов, и мы ринулись в атаку.

Наша кавалерийская лавина врубилась в ряды пьяных и ошалевших крестьян. Первый же попавшийся мне крестьянин метнул в мою сторону вилы, но промахнулся, и я рубанул его саблей, как раз вовремя, чтобы успеть ударить через руку другого крестьянина, замахнувшегося топором. Его я тоже зарубил одним ударом.

Остальные крестьяне шарахнулись назад, что, впрочем, неудивительно, – чтобы выдержать кавалерийскую атаку, нужна выучка, дисциплина и толковые офицеры, чего у этих крестьян, конечно же, не было. Может, они не были трусами, но, похоже, им не доставало военной выучки. Для нас они были грабителями и убийцами, еще недавно потрясавшими окровавленным оружием, и мы рубили их без пощады, когда они побежали под нашим натиском.

В это время Горлов во главе другой колонны так глубоко врезался в толпу бегущих крестьян, что далеко оторвался от своих солдат, которых крестьяне вилами сбрасывали с седел и рубили косами ноги лошадей. Горлов оказался так плотно зажатым среди толпы, что не было никакой возможности развернуть коня, и ему оставалось только отбиваться саблей от напирающих крестьян.

Поскольку моя колонна почти не понесла потерь, а противник бежал, я приказал своим людям возвращаться на исходную позицию, а сам поскакал на выручку Горлову. Моя кобыла врезалась в толпу крестьян, окружавших Горлова, и они бросились врассыпную. Мы рубили направо и налево, отбиваясь от неуклюжих ударов вил, топоров и кос.

– Горлов! – заорал я, когда вокруг нас не осталось живых. – Давай обратно к нашим! Быстро!

Мы пустили коней в галоп и вскоре догнали поредевшую колонну, тоже возвращавшуюся на исходные позиции.

– Перезарядить пистолеты! – скомандовал я, когда мы снова выстроились в боевой порядок.

– Больше не опаздывай! – рявкнул на меня Горлов.

– Если бы ты поменьше героически размахивал саблей, а больше рубил, то мы уже разогнали бы всю эту банду, – огрызнулся я.

– Я героически размахивал саблей? Вы только посмотрите на него! А кто даже в бою пытается выглядеть элегантно?

Конечно, подобные громкие перепалки не лучший стиль поведения для командного состава, да еще и на виду у подчиненных, но мы с Горловым побывали не в одном бою и столько раз находились на волосок от смерти, что просто не могли удержаться от этой старой привычки снимать нервное напряжение.

Я взглянул на холм, где стояли казаки, но мало что видел из-за вновь поменявшегося ветра, который снова нагнал дыма из горящего города.

– Сейчас пойдут казаки, вот увидишь, – буркнул Горлов.

– Пусть идут, – равнодушно кивнул я.

Когда позволял дым, время от времени скрывавший от нас холм, я видел, как Волчья Голова отправился было к своему отряду, чтобы атаковать нас, но тот, кто, по всей вероятности, был Пугачевым, остановил его. Он что-то крикнул, и на нас лавиной ринулась часть левого фланга казаков.

Мы в молчании смотрели, как они приближаются, но мне вдруг бросилась в глаза их схожесть с теми пешими крестьянами, которых мы порубили. Эти были такие же пьяные крестьяне, только на лошадях. Они лихо улюлюкали и визжали, и каждый, по всей видимости, мнил себя таким же сорвиголовой, как их предводитель.

Прозвучала короткая команда, и, подняв сабли, мы строем ринулись навстречу накатывавшейся лавине.

Две волны всадников столкнулись со страшным лязгом и леденящими душу криками.

Не ломая строй, мы прошли сквозь эту лавину, как нож сквозь масло, и с ходу врезались в ряды едва успевшей прийти в себя крестьянской пехоты, посеяв там полный хаос и панику. Пехота подалась назад, к основному ядру армии мятежников, и столкнулась с теми отрядами, которые рвались в бой.

В горячке боя Ларсена сбили с коня и скорее всего затоптали бы, но, к счастью, мы с Макфи оказались поблизости и отбивались от казаков, пока он снова не сел в седло.

Мы порубили многих, и, хотя сами понесли незначительные потери, наши люди начали уставать.

– Отходим на исходную позицию! – крикнул Горлов, и мы уже приготовились к еще одной схватке с конными казаками, которых оставили позади, но оказалось, что они рассеялись кто куда. Месяцами они грабили, насиловали и убивали, пользуясь тем, что их много, и постепенно уверовали в свою непобедимость, и теперь видеть груды окровавленных тел их товарищей оказалось для них слишком тяжелым испытанием.

– Это не казаки… так… кучка крестьян, – заметил я Горлову.

– Эти да, – согласился он и кивнул на холм в сторону Волчьей Головы. – А те – настоящие казаки.

Словно шелест прошел по полю битвы, заставив замереть казачьи толпы и стройные ряды солдат. Все понимали, что Пугачеву придется бросить в бой свои лучшие казацкие части. Его крестьянская армия еще не оправилась после кровавой трепки, которую задали им три сотни имперских кавалеристов, и теперь нужно было показать, кто здесь настоящий хозяин. Все взоры повстанцев обратились на Волчью Голову.

Тот привстал в стременах – он был высок и худощав, не то, что жирный самозванец Пугачев, мешком сидевший на лошади рядом с ним. Затем казак вскинул голову и завыл по-волчьи.

Этот вой, казалось, пригвоздил к месту тех, кто еще пытался потихоньку улизнуть с залитого кровью поля. Они еще не шли в атаку, но больше не пытались бежать, просто стояли и смотрели, что будет дальше.

Не знаю, что на меня нашло, но я, повинуясь инстинкту, тоже привстал в стременах и завыл в ответ, чем немало удивил Горлова и остальных и только еще больше разозлил казаков.

От отряда Волчьей Головы отделился молодой казак и, выкрикнув, судя по всему, какое-то ругательство, во весь опор понесся ко мне. Я пришпорил свою кобылу, но в это время кто-то из казаков, подгонявших крестьян, выстрелил из пистолета в мою сторону, и что-то ударило меня в бок. Но я не чувствовал боли и, решив, что отделался царапиной, рванулся навстречу молодому казаку. Он что-то кричал, и я тоже, наверное, кричал, но совершенно не помню ни звука – ни криков, ни топота копыт, ни свиста сабель, ни стука собственного сердца.

Время словно замедлило свой бег, и я видел все ясно и четко. Я видел, как медленно оскалилась пасть лошади моего противника, когда он натянул поводья, видел, как он привстал в стременах, чтобы половчее снести мне голову. В том, что он хочет именно снести мне голову, я тоже почему-то был уверен, как уверен был в том, что все казаки знают, что именно я отрубил голову их товарищу. Время, казалось, остановилось для всех, кроме меня, и я совершенно хладнокровно молниеносно рубанул молодого казака саблей по груди. Проскакав по инерции десять метров, я развернул лошадь и поднял саблю на тот случай, если мой противник каким-то чудом остался жив. Я слишком хорошо знал ощущение, когда клинок врезается в кость. Чуда не случилось. Лошадь казака, испуганно всхрапывая, металась по полю с нижней половиной хозяина в седле, ноги которого все еще оставались в стременах. Другая половина лежала на земле между мной и имперской кавалерией.

Пока притихшие крестьяне неистово крестились, с ужасом глядя на половину всадника, разъезжающую по полю, я вернулся к своим.

– Я слышал, что такое бывает, но никогда не видел, – признался мне Горлов.

Лошадь, между тем, повинуясь инстинкту, с останками своего хозяина вернулась обратно к отряду Волчьей Головы. Пугачев взмахнул саблей и, побагровев, что-то повелительно заорал своим войскам, но они не двинулись с места. Зато когда Волчья Голова выхватил саблю у него из рук, десятка два казаков сразу же набросились на своего недавнего предводителя и стащили его с седла.

Я вдруг почувствовал боль и ощупал бок.

– Ты что, ранен? – встревоженно спросил Горлов, увидев мои окровавленные пальцы. – Это его кровь или твоя?

Прежде чем я успел ответить, Макфи выкрикнул:

– Опять идут!

Казаки вновь устремились к нам, и мы уже готовы были ринуться им навстречу, но они вдруг остановились и, спешившись, опустили оружие.

Потом несколько человек поволокли связанного и помятого Пугачева, бросили к ногам моей лошади и что-то коротко сказали по-русски.

– Что? – не понял Макфи.

– Они говорят, что являются верными слугами русского трона.

Крестьяне потихоньку, группами и поодиночке, потянулись в села и имения, откуда сбежали.

Все плыло у меня перед глазами, и я словно в тумане видел, как Волчья Голова со своим отрядом скрылся в дыму. Видел встревоженные глаза Горлова, когда он крикнул:

– Да ты же ранен!

И тут свет померк, и я полетел в бездну.

27

Помню, как мы возвращались в Санкт-Петербург. Помню, что лежал на телеге. Помню, что Пугачева в цепях везли на другой телеге в окружении имперской кавалерии. И еще помню жаркую пульсирующую боль, наполнявшую все тело, от которой меня трясло в лихорадке беспамятства. Сколько дней мы ехали, я не помню, но точно знаю, что первое, что я увидел, когда пришел в себя, – это склонившееся ко мне озабоченное лицо Горлова. Его голова возникла на фоне качавшихся высоко над дорогой деревьев. Заметив, что я пришел в себя, Горлов выпрямился, а затем послышался его рев:

– А ну живей, ребята! Поднажали! Давай, шевелись!

Я припомнил, как много раз видел в бреду это лицо, склонившееся надо мной.

– Мы и так, по мере возможностей, подгоняем лошадей, – послышался в ответ голос Макфи. – Но вы же сами сказали, сэр, что его нельзя сильно трясти в телеге, иначе мы его не довезем.

– Надо отправить кого-то вперед, прямо в Санкт-Петербург, пусть везет хирурга в имение Бережковых, – распорядился Горлов.

– Если Селкерк дотянет до него, – тихо отозвался кто-то, но я не разобрал, чей это голос.

– Выполнять! – взревел Горлов, и, судя по топоту копыт, сразу два всадника рванулись вперед.

Я чуть приподнял голову и увидел, как Горлов, поравнявшись с лошадьми, тянувшими телегу, наклонился, взял их под уздцы, пытаясь ускорить движение телеги. И тут я понял, – он знает, что я умираю. И от этой мысли я снова потерял сознание.

* * *

Я пришел в себя уже у Бережковых. Во всяком случае, когда я очнулся, телега стояла во дворе их усадьбы. Это означало, что скоро я буду лежать в кровати, а не в трясущейся телеге, и боль хоть немного утихнет. Я не открывал глаза, но знал, что на улице день, слышал, как Горлов разговаривает с добрым князем Бережковым, потом послышался голос Макфи и еще один, незнакомый, который с шотландским акцентом говорил Горлову:

– Я Стюарт, лейб-медик императрицы. Она сразу же велела ехать сюда, как только узнала, что случилось.

Когда меня несли в дом, я приоткрыл глаза и увидел Горлова, а за ним – если это был не бред – лицо Беатриче, которая выглядывала из-за спин несущих меня солдат. Оказавшись в постели, я постарался не потерять сознание, а Горлов, словно заботливая мамаша, щупал мне лоб и приговаривал:

– Ну вот, все хорошо. Теперь ты поправишься. Приехал личный врач императрицы. Смотри, какие мы стали важные – императрица посылает к тебе своего врача из-за пустяковой царапины.

Беатриче, если это была она, стояла в дальнем углу комнаты и не сводила с меня глаз.

Врач снял бинты и, осмотрев рану, отозвал Горлова в сторону, но поскольку, казалось, весь дом затаил дыхание, я слышал каждое слово.

– Устройте его поудобнее. Можете дать воды, если он захочет.

– Он поправится?

– Завтра он умрет.

– Ну уж нет, он не умрет!

– Возможно, и нет. Но только в том случае, если умрет сегодня.

Горлов схватил врача за горло своей лапищей и приподнял над полом. Тот выпучил глаза и прохрипел:

– От гангрены нет лекарств.

Пальцы Горлова разжались, и врач, оказавшись снова на ногах, потер шею и, с достоинством объявив, что ему надо написать отчет императрице, удалился.

Горлов подошел к моей постели.

– Отдыхай, дружище, – шепнул он.

– Горлов…

– Спи, говорю.

– Я… слышу этот запах… и знаю, что это значит.

Горлов понимал, что незачем пытаться обмануть меня, и вместе с князем Бережковым вышел из комнаты.

Призрак Беатриче подплыл к кровати и коснулся моих пальцев. Она все-таки была настоящей.

– Как вы…

– Ш-ш-ш.

Но ее присутствие несколько оживило меня.

– Нет, я хочу знать. Как вы здесь очутились?

– Я была на маскараде во дворце с княжной Натальей и остальными дамами. Они развлекали императрицу, когда прибыл гонец. Он был грязный и уставший, но его все равно провели прямо в царские покои.

– Макфи… – прошептал я. – Наверняка это был Макфи…

– Да, – кивнула Беатриче. – Его звали именно так. Он рассказал, что казаки разбиты, мятеж подавлен, а казацкие атаманы подтвердили свою верность трону. Двор был в полном восторге. А потом этот Мак… Мак…

– Макфи, – подсказал я.

– Этот Макфи рассказал, как вы надвое разрубили казака, но сами ранены и вам нужен врач, – ее голос сказал мне, как встревожила ее эта новость. – Императрица, узнав, куда посылать врача, сразу же сказала, что Макфи слишком устал для такой скачки, и спросила у придворных, кто знает дорогу к имению Бережковых… А княжна Наталья сразу говорит – моя служанка знает…