Текст книги "Любовь и честь"

Автор книги: Рэнделл Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Ждать пришлось недолго. На дороге показался всадник, за ним другой, потом еще двое. Всадников было много, и ехали они по два-три человека. Они были подпоясаны веревочными поясами, за которыми торчали кинжалы. Кроме этого, на боку у каждого висела кривая сабля. Многие набросили на плечи волчьи шкуры, а у одного из всадников оскаленная волчья голова была надета вместо шапки. На лошадях они держались так грациозно-небрежно, что, казалось, могли сутками скакать верхом.

– Казаки, – прошептал стоявший рядом со мной Петр.

Последний, пятьдесят третий, – еще с Крыма у меня была привычка считать все, что можно, – проехал мимо нас минут через десять.

В Крыму я повидал казаков в регулярных частях, и эти чем-то напоминали их. Несмотря на свой разбойничий вид, в их движении чувствовалась некая дисциплина, позже я смог оценить и их стратегию. Обычно разбойники не жгут города средь бела дня, опасаясь привлечь внимание солдат. А эти, наоборот, подожгли поселок и лениво двигались к следующему, давая время жителям посчитать, во что им обойдется сохранить свои жилища. И это все в нескольких часах пути от одной из двух русских столиц.

После разговора с Франклином я прочитал все, что было известно о казаках, но узнать мне удалось не много. Это был дикий народ, состоявший из беглых крестьян и татар. Они привыкли делать все, что их душе угодно, и брать все, что плохо лежит. Иногда религиозны, а иногда и нет, как придется. Время от времени казаки продавали свою саблю какому-нибудь вельможе и служили ему верой и правдой, но опять же, до поры до времени. Они могли потребовать бешеные деньги за свои услуги, а могли драться совершенно бесплатно и так же яростно, как воевали против владычества царицы на своих родных землях.

Мы подождали еще несколько минут, и Петр снова вывел сани на дорогу. Проехав через сожженную деревню, мы двинулись дальше.

– Что делают казаки так близко от Санкт-Петербурга? – спросил я Горлова.

– Казаки живут на Украине, – отрезал он. – А здесь нет никаких казаков.

Его ложь была такой убедительной, что я засомневался бы в своих наблюдениях, если бы не слышал, что прошептал Петр.

Еще полчаса мы ехали молча.

– Горлов, – окликнул я своего приятеля. – Сколько я тебя знаю, ты никогда не носил с собой пистолет, ни в бою, ни в борделе. А здесь, в своей стране, стал носить.

– Ну и что? – не глядя на меня, спросил он.

– Может, мне тоже следует приобрести пистолет?

Он повернулся ко мне и ухмыльнулся.

– И еще я хочу, чтобы ты научил меня русскому языку.

– Русскому языку? – изумился Горлов. – Никто, достойный упоминания, не говорит в России по-русски. Сама императрица говорит по-русски с акцентом, а пишет с грамматическими ошибками. Выдумал тоже!

Он громко расхохотался, словно я был круглым дураком.

– Выучив русский язык, я буду знать, что ты врешь обо мне людям и на сколько ты меня обворовываешь, когда я прошу тебя купить что-нибудь.

Горлов снова ухмыльнулся, но уже не так широко.

– Что ж, в общем, в русском языке есть своя прелесть. Я так тебе скажу: если ты хочешь шепнуть что-нибудь на ушко женщине, то лучше сделать это по-французски; если ты собираешься писать учебник по артиллерии, то следует выбрать немецкий. Если ты вознамерился произнести речь, то, безусловно, стоит отдать предпочтение английскому. Но если ты хочешь делать все это на одном языке, тогда без русского тебе не обойтись.

– Так научи меня.

Он задумчиво покусал губу.

– Ладно. Начнем, пожалуй, со слов, которые могут тебе понадобиться в первую очередь. Ну, к примеру, в том случае, если ты встретился с царицей и она посылает молодую, но опытную фрейлину навестить тебя, а ты хочешь показать, что ты настоящий джентльмен, ты можешь сказать так…

За этими разговорами мы провели последние мили пути, и, наконец, перед нами показались мосты Санкт-Петербурга.

4

Мы, наверное, уже въехали в город, но было уже совсем темно, и, кроме немногочисленных фонарей, я видел только снежную мглу, клубящуюся над бесконечными каналами.

Мы остановились у деревянной гостиницы, такой высокой, что верхних этажей не было видно из-за метели. Вывеска сообщала, что это гостиница «Герцог Гольштейн», но стиль был скорее британским, чем саксонским. Там же было покрытое эмалью изображение птицы, из-за которого мы позже дали гостинице новое название – «Белый гусь».

Едва мы с Горловым успели взять сумки и сойти с саней, как Петр, не говоря ни слова, укатил прочь.

– Куда это он? – удивился я. – Я хотел отблагодарить его за службу.

– У него здесь семья, – пояснил Горлов. – Ты еще встретишь его.

На первом этаже гостиницы была таверна, и мы с Горловым сели за стол поближе к печи. В таверне я заметил всего две компании – двое голландцев, говоривших между собой по-французски с голландским акцентом, и трое немцев, которые, мельком взглянув на нас, снова углубились в свою беседу.

Горлов расстегнул шубу и уселся на стул, поближе к теплу. – Ну что? Напьемся, а потом поедим? Или поедим, а потом напьемся? А может, напьемся за ужином? Или забудем об ужине и просто напьемся? – Он взглянул на меня и ухмыльнулся. – Ах да, я забыл, что ты еще слишком молод, чтобы вести себя как мужчина. Тогда, может, закажем на ужин молоко?

К нам подскочил половой и, запинаясь, на нескольких языках спросил, нужно ли нам меню.

– Что? – рявкнул Горлов по-французски и сгреб официанта в охапку. – Ты обращаешься ко мне по-польски? Ты что, принял меня за поляка?

Я со смехом перехватил его руку.

– Полегче, приятель, он просто шутит.

– Шутит? – прорычал Горлов и опять было подался вперед, но я прижал его за плечи к стулу, и он проревел остановившемуся на почтительном расстоянии половому: – Шутить подобным образом – это надежный способ умереть в нищете, друг мой. Для начала я обдеру тебя как липку, а уж потом срублю тебе башку.

Половой снова приблизился к столу.

– Прошу прощения, господа, но мне нужно было убедиться, что вы русские. Мы не пускаем сюда поляков, это плохо сказывается на работе нашего заведения.

Горлов так громко и заразительно захохотал, что даже голландцы и немцы заухмылялись за своими столами. Половой тут же принес нам вина и жареную дичь.

Пока мы ужинали, таверна постепенно наполнялась. Больше трети посетителей были в форме, судя по всему, в русской, хотя по акценту было легко угадать в них шотландцев, пруссаков, англичан, а также шведов и других скандинавов. Среди них щеголяли одетые по последней европейской моде голландские корабелы, британские врачи и немецкие инженеры. К тому времени, как мы доели копченого осетра, на котором настоял Горлов, по всей таверне клубился густой табачный дым, пересыпанный гомоном слов на десятке языков.

Когда половой убрал со стола и мы отправили его заказать нам комнаты, к нашему столу подошел веснушчатый майор-кавалерист с кружкой в руке и обратился к нам по-английски, с характерным шотландским акцентом:

– Приветствую вас, джентльмены. Я случайно заметил, что один из вас носит кавалерийские сапоги и форму капитана Шестой бригады прусской кавалерии. Я тоже участвовал в Крымской кампании, и, помнится, среди моих братьев по оружию был молодой колонист с шотландской фамилией, который сражался как лев. И если это вы, сэр, то я хотел бы выпить за вашу храбрость, а если это не вы, то все равно я хотел бы выпить за вас и вашу формул, в которой сам когда-то воевал.

– Кайрен Селкерк, сэр, к вашим услугам, – я встал и протянул ему руку, которую он сердечно пожал. – Если я тот, о ком вы говорите, то благодарю за теплые слова. А если нет, то все равно спасибо и за ваше здоровье!

– Селкерк? – переспросил он. – Ну, конечно же, Селкерк! Половой! Наполнить бокалы шотландскому рыцарю и его другу! За Кайрена Селкерка!

Половой быстро наполнил бокалы, и мы выпили стоя, а к нам, как-то само собой, присоединились остальные посетители таверны.

– Том Макфи, – представился наш гость, усаживаясь на стул, который я предложил ему.

Остальные тоже уселись и вернулись к своим разговорам. Только несколько человек с кружками то ли держались поближе к печи, то ли хотели слышать наш разговор. Я представил Макфи Горлову, и тот невозмутимо пожал ему руку, ничем не выдавая, что не знает английского.

– Вы, вероятно, приехали только сегодня? – спросил майор.

– Два часа назад, – кивнул я.

Макфи пожелал представить нас и другим кавалеристам. Норвежца Ларсена мы не только знали, а даже воевали вместе в Крыму. Эта встреча обрадовала Горлова, и, поскольку разговор дальше пошел на французском, он царил за столом, рассказывая армейские байки, вспоминая былые бои, и заодно пояснил Макфи, почему он иногда называет меня «светлячок». Он сказал, что у меня всегда перед кавалерийской атакой глаза светятся, как у безумца…

Мы еще долго сидели в таверне, где была масса народа со всех концов света, приехавших в далекую Россию в надежде разбогатеть. Пайки Горлова становились все живописнее, и он добавлял такие невероятные подробности и подвиги, что быть героем его рассказов было скорее стыдно, чем приятно.

Он веселился целый вечер, пока хозяин гостиницы с поклоном не вручил нам ключи от комнат.

– Спокойной ночи, граф Горлов. И вам спокойной ночи, сэр.

– Граф? – переспросил я, пока мы с трудом взбирались по лестнице. – Так ты, значит, граф? Почему ты об этом молчал?

– А ты никогда не спрашивал, – сонно ответил Горлов, пошатываясь и цепляясь за перила.

5

Комната оказалась даже уютнее, чем те, в которых мне доводилось останавливаться в Париже или Лондоне. Я сел на свежую белую простыню и уставился на узкое замерзшее окно, словно все еще не веря, что добрался туда, куда уже и не надеялся доехать живым.

Я покопался в сумке и достал шкатулку с бумагами и письменными принадлежностями. Здесь были обрывки моих дневников, начатые, но так никогда и не законченные письма и стихи. Но среди них была только одна бумага, которая интересовала меня. Это было мое рекомендательное письмо, написанное Франклином французскому послу. И теперь, прибыв наконец в Санкт-Петербург, я сделал то, чего не делал три месяца, – еще раз прочитал текст письма.

После этого я снова спрятал письмо, разделся и лег спать. Но сон не шел ко мне. Ответственность возложенной на меня миссии не давала мне уснуть. Сама по себе ответственность меня не путала – я был уверен, что справлюсь. Если сам Франклин, похоже, был в этом уверен, то уж двадцатичетырехлетним кавалерийским офицерам самоуверенности не занимать.

Важность порученной мне задачи давила на меня как камень. То, что я все-таки добрался сюда, благодаря Богу и сабле, было ничто по сравнению с тем, что предстояло сделать.

И, тем не менее, лежа под теплым одеялом в уютной гостинице в Санкт-Петербурге и глядя сквозь замерзшее окно на мерцающие звезды, я искренне верил, что все сделаю как надо. Верил потому… потому что верил. Я верил в Америку и в себя, американца. Я был твердо уверен в том, что сын короля рождается не умнее, и не здоровее, и не лучше, чем сын фермера (правда, и наоборот). И как все люди, я считал, что Господь думает так же.

И мне казалось, что Екатерина тоже мыслит, как я, ведь она не родилась императрицей. Она стала ей благодаря своему уму и таланту, а уж одно это говорит о том, что, выслушав мою речь «Америке быть!», она сразу согласится со мной.

6

Следующим утром я поднялся чуть свет и, приказав принести в мой номер горячей воды, наконец помылся и побрился. Отдав в стирку свой походный мундир и грязное белье, я переоделся в штатское, так как хотел приберечь парадную форму до нужного момента. Постучав в комнату Горлова и не дождавшись ответа, я спустился вниз. Я позавтракал горячим чаем и черным хлебом с сыром, затем надел шубу и вышел на улицу.

Был конец ноября – для этих широт начало зимы, – и вовсю сияло солнце. А вот летом погода здесь, наоборот, чаще пасмурная. Во всяком случае, так мне рассказывали в Лондоне.

По сверкающим под солнцем снежным улицам бойко мчались сани.

К моему удивлению, у гостиницы стояли сани Петра, и сам он, улыбаясь, явно поджидал случая подзаработать. Я поздоровался, улыбнулся в ответ и уселся в сани.

– Невский проспект!

Он кивнул и щелкнул языком.

Любой город имеет два лица. Его достопримечательности: памятники, музеи, дворцы – это одна сторона. Трущобы, нищета и грязь – это вторая. Но еще нигде я не видел, чтобы контраст проявлялся так резко, как в Санкт-Петербурге. Сначала, пока мы ехали по широким улицам среди прекрасных домов, мне казалось, что все здесь как в хорошем европейском городе – Вене, Берлине или Стокгольме, но едва мы пересекли деревянный мост через один из главных каналов, как я увидел совсем иной Санкт-Петербург. Город основал царь Петр Первый, желавший иметь выход в Балтийское море. Петербург строился на болотах, и теперь я видел, что все последние семьдесят лет стройка не прекращалась. Сотни рабочих возились вдоль каналов – осушая болота, закапывая и забивая сваи, возводя набережные и прекрасные дома. В воздухе висел кандальный звон, когда скованные цепями люди волокли огромные камни и бревна туда, где их ждали каменщики и плотники. Инженеры выкрикивали команды по-немецки, а надсмотрщики, пощелкивая плетями по спинам каторжников, орали по-русски.

Назвав Петру адрес, я очень скоро обнаружил, что сани остановились у прекрасного дома, над которым развевался французский флаг, указывающий, что здесь живет посол Франции при дворе Ее Императорского Величества Екатерины Великой.

Едва я постучал и приготовился сказать на французском языке заготовленную фразу, как дверь распахнулась, но открыла ее не прислуга, как я ожидал. В дверях стояла прекрасная рыжеволосая зеленоглазая девушка в платье цвета лаванды. Одна тонкая бровь ее была приподнята, словно в немом вопросе. Я так растерялся при виде этого прелестного создания, что смог только ошеломленно поклониться и выдавить из себя:

– Мадемуазель.

Она посторонилась, давая мне пройти, словно привыкла принимать незнакомых мужчин.

– У вас письмо для отца? – спросила она по-английски, едва закрыв дверь, но мне сразу стало ясно, что она француженка. – Давайте его мне.

Я замешкался, а она нетерпеливо пояснила:

– Отец наверху с любовницей. Можете мне довериться.

Она рассмеялась и протянула мне руку, явно забавляясь моим замешательством.

– Кайрен Селкерк. Из Америки, – представился я.

– Шарлотта Дюбуа, – тряхнула головой она и снова протянула мне руку. – Письмо?

– Это строго конфиденциальное…

Она нетерпеливо выхватила письмо у меня из рук и, открыв его, прочитала вслух:

– Прошу оказать помощь и содействие этому юноше Кайрену Селкерку и его другу Сергею Горлову в интересах наших народов. Подпись – Бенджамин Франклин. Ого! Впечатляет.

Вдруг Шарлотта повернулась к двери. Там, у тротуара, остановились сани, и из них выпрыгнул молодой человек с напомаженными волосами, в форме русской армии, и без стука, как свой человек, вошел в фойе, где был несколько обескуражен, увидев меня. Зато Шарлотта приняла его появление как должное.

– Наконец-то, Родион. Проходи в гостиную, я сейчас приду.

Она дождалась, пока дверь гостиной закроется, и повернулась ко мне.

– Я бы с удовольствием занялась вами сейчас, но, как видите, у меня назначена встреча. Но я обязательно передам ваше письмо отцу. Можете на меня… положиться.

Она многозначительно взглянула на меня и, сунув письмо в декольте, исчезла за дверью, предоставив мне самому выбираться из дома.

* * *

Час спустя мы с Горловым и Петром сидели за обедом в «Белом гусе». Горлов ел, а я никак не мог успокоиться.

– Вот баран! Кто бы мог подумать, что письмо, на которое возлагалось столько надежд, попадет не в руки посла, а на грудь женщины.

– На грудь? – поднял бровь Горлов.

– Она сама сунула его туда, – поспешно заверил я.

– Сама? – задумчиво переспросил он. – Красивая?

– Горлов! – крикнул я. – Прекрати! Мне не до шуток. Без этого письма мы…

Я умолк, потому что как раз напротив окон остановилась великолепная карета, обитая бархатом, с синими плюмажами и кистями.

Из кареты вышел роскошно одетый вельможа и царственной походкой проследовал в гостиницу. Через минуту он появился в обеденном зале в сопровождении хозяина гостиницы, который почтительно показывал в нашу сторону.

Вельможа едва заметно кивнул и направился к нам. Я был ошеломлен. Горлов тоже, но гораздо больше, чем я, – он просто застыл с куском мяса во рту, выпучив глаза.

Это, похоже, ничуть не смутило вельможу. Изящным жестом он с поклоном положил на край стола конверт.

– Граф Горлов! – он щелкнул каблуками и поклонился Сергею, а я очень обрадовался, что эта чопорная башня сразу поняла, что это не я сижу с открытым ртом.

– Мсье Селкерк! – снова щелчок каблуков и поклон.

Едва заметно кивнув Петру, вельможа так же величественно удалился.

Я посмотрел на Горлова. Он, по-прежнему застыв, смотрел вслед неожиданному гостю. Потом его челюсть шевельнулась, раз, другой, и он снова принялся жевать. Хлебнув из кружки, он вытер губы рукавом.

– Ну и дела! Похоже, это последствия твоего визита на Невский.

Я взял со стола конверт, открыл его и вытащил приглашение.

– Маркиз Дюбуа имеет честь пригласить вас на бал, который состоится… – Я посмотрел на Горлова. – Слушай, это уже завтра вечером!

– Что ж, мсье Селкерк, – проворчал он. – Мы, русские, медленно запрягаем да быстро скачем, не так ли?

Последние слова явно предназначались для Петра.

* * *

Взволнованный недавним происшествием, я заявит Горлову, что хочу отдохнуть, и поднялся к себе в комнату.

С первого взгляда я понял, что здесь что-то не так. Вернее, все было слишком безукоризненно, как положено. Слишком все правильно разложено. Сумка тоже была именно там, где я ее оставил, но в шкатулке кто-то рылся, я был в этом уверен. Бумаги лежали не так, как я их складывал, когда утром доставал письмо. Я огляделся. Комната была чисто убрана, пол вымыт, белье свежее. Зачем они рылись в моих вещах? Что они искали? Деньги? Сведения? И кто это – они? Кто мои враги?

Удивляясь своему спокойствию, я улегся на кровать, но оптимизм, игравший во мне последние десять минут, вдруг испарился, и только сейчас я почувствовал, как устал. В полудреме я перенесся мыслями к предстоящему балу и, как мальчишка, подумал о том, что я надену, с кем смогу познакомиться…

Потом я резко сел на кровати, задумчиво потрогал кинжал, лежавший рядом с саблей, поднялся и решительно направился в номер к Горлову. Ничего не объясняя, я привел его в свой номер и закрыл дверь.

– Сергей, сейчас я вызову белл-боя, мальчика, который убирает в комнатах. Я хочу расспросить его кое о чем, но вряд ли он захочет отвечать. Я знаю, что он объясняется по-немецки и по-французски, но он русский, и мне кажется, что будет легче добиться правды на его родном языке.

– Да что случилось?

– Кто-то рылся в моих вещах, пока меня не было.

– Зачем? Деньги, то есть остатки денег, ты носишь с собой.

– Я не люблю, когда за мной шпионят.

Горлов закатил глаза.

– Нет, ты послушай, – настаивал я. – Вчера я отдал белл-бою свой мундир и белье для стирки. Вот он висит, чистый и выглаженный, значит, белл-бой принес его в мое отсутствие, у него был ключ и он мог незаметно провести сюда кого угодно. Поэтому я вызову его и попытаюсь узнать правду, – с этими словами я подергал за шнур звонка.

Через минуту в дверь постучали. Я открыл и впустил белл-боя. Он сразу насторожился, увидев Горлова, и окончательно сник, когда я запер за ним дверь.

У него было широкое славянское лицо с коротким курносым носом и прямые светлые волосы. Лет ему было, вероятно, не больше двенадцати. Едва я закрыл дверь, как лицо его приняло сонно-глупое выражение.

– Вчера, – обратился я к нему по-французски, – я отдал тебе в стирку мундир и белье. Сегодня ты принес все обратно, но когда приходил, впустил в комнату кого-то еще.

– Нет, мсье.

Я медленно взял кинжал, стряхнул ножны на кровать и задумчиво потрогал пальцами острие.

– Да, да, ты сделал это. И в комнату графа Горлова тоже кого-то впустил.

Мальчишка взглянул на Горлова, который сидел с равнодушным видом, и снова обратил свой взор на меня. Мне показалось, что его губы задрожали.

– Ты сделал это, не так ли? – настаивал я.

Он затряс головой и открыл было рот, чтобы снова опровергнуть мои слова, но я подскочил к нему, схватил за голову, – не за волосы, как намеревался сначала, а просто обхватил его голову, – прижал острие кинжала к его горлу и прошипел:

– Мне не привыкать убивать мальчиков. Турки были почти мальчишками, а я многих из них убил. Кого ты пускал в наши комнаты?

Глупое выражение исчезло с лица мальчика, и, хотя ноги его задрожали, он взглянул мне в глаза и ответил:

– Никого, мсье.

Краем глаза я заметил, что Горлов качает головой и делает мне какие-то знаки. Вдруг он подскочил к нам, отвел кинжал и встал между мной и белл-боем, уговаривая меня не убивать этого несчастного.

Я понял его и подыграл, бросая свирепые взгляды на мальчишку и кровожадно поигрывая кинжалом. Горлов схватил мальчика, посадил его на кровать, подальше от меня, и, присев рядом, тихо заговорил с ним по-русски.

Он говорил долго, а мальчик напряженно слушал его и переводил взгляд с меня на Горлова и обратно. А потом вдруг расплакался. Пока он захлебывался в рыданиях, Горлов встал и подошел ко мне.

– Я сказал ему, что ты так разозлился не потому, что он пустил кого-то в комнату, а потому, что он соврал и тем самым не оправдал твоих ожиданий. Сказал, что ты сразу приметил, какой он смышленый, и обращался с ним, как с человеком, из которого может получиться хороший солдат. С ним ведь здесь не церемонятся, знаешь, подзатыльников он тут сполна нахватался. А ты, которого вчера здесь все чествовали как великого воина, даже доверил ему свою форму. И теперь ты хочешь знать: неужели ты ошибся в простом русском крестьянском парне? Неужели он не может отвечать прямо и честно, как положено солдату перед своим капитаном?

Затем Горлов повернулся к белл-бою и что-то спросил по-русски. Мальчик немедленно, все еще всхлипывая, заговорил в ответ.

– Это хозяин, – выслушав его, сказал Горлов. – Он всегда роется в вещах постояльцев в поисках денег. Но не для того, чтобы украсть, а чтобы выяснить платежеспособность клиентов. И если клиент богат, то можно подавать ему и вина подороже.

Я кивнул и, приняв торжественный вид, попросил Горлова перевести мальчику мои слова.

– Скажи, что я прощаю все, что он сделал, и рад, что он оправдал мои надежды, поэтому никто никогда не узнает, что он рассказал нам обо всем. Теперь, если кто-то посмеет угрожать ему или обижать его, будет иметь дело со мной. И последнее, – я вынул из сумки свою парадную синюю форму с серебряными эполетами. – В знак того, что я доверяю ему и буду доверять впредь, я отдаю в его руки свою лучшую форму, которую нужно погладить к завтрашнему балу.

При виде мундира мальчик поднялся. Ему уже не нужен был перевод, он все понял и так низко поклонился, что мне стало стыдно за этот спектакль. Единственным утешением было его лицо, когда он схватил мундир и выбежал из комнаты. Я хотел было дать ему монетку, но Горлов, заметив это, покачал головой и нахмурился.

– Да ну тебя, – сказал я, едва закрылась дверь. – Он знал, что я не трону его.

– Э-э, нет, поверь. Он был уверен, что ты прикончишь его на месте. Он видел, как таких мальчиков, как он, здесь убивают походя, как бы между прочим, как прихлопывают комаров. Так что врал он, потому что только в этом видел спасение.

– Надо было дать ему монету.

– Не надо. Он и так теперь верен тебе, как собака. Покажи русскому мальчишке, как ты его уважаешь, и он жизнь за тебя отдаст.

В этот день мы с Горловым тихо и спокойно поужинали и рано легли спать.

Засыпая с кинжалом под подушкой, я в полусне думал о русских лошадях, о русских белл-боях, о русских дворянах, таких, как Горлов. Если у Екатерины такие загадочные и удивительные подданные, то какова же сама царица?

7

Следующее утро выдалось солнечным и ясным. Сильный южный ветер разогнал вечерний туман.

Я встал рано. Горлов еще спал, и Петр, вероятно, тоже, поскольку его не было у гостиницы. Но на улице было полно извозчиков, поэтому я уселся в первые попавшиеся сани и сказал по-русски: «Гавань», от души надеясь, что хорошо запомнил произношение Горлова и меня поймут правильно и не отвезут к тюрьме или в лечебницу для душевнобольных. Я даже рассмеялся, представив, куда меня могут отвезти, если неправильно поймут. Но извозчик, попыхивая трубкой, кивнул, и сани тронулись.

Солнце ослепительно сверкало на белоснежных прямых улицах, уходящих в бесконечность среди высоких великолепных зданий. В воздухе стоял запах смолы и свежеспиленного дерева, – в гавани, прямо на льду, чинили корпуса кораблей. Серые волны раскачивали льдины и ледяную крошку в заливе, а у берега были целые завалы из ледяных глыб.

Рассчитавшись с извозчиком, я зашел в первую попавшуюся в гавани таверну, сел за один из столов и заказал себе на завтрак тушеное мясо и эль. В таверне было много народа. Люди говорили на разных языках, и до меня доносились обрывки их разговоров. Один немецкий шкипер доказывал, что с наступлением зимы любая оттепель может оказаться временной, а за ней опять могут последовать метели и морозы. Два морских капитана за столиком неподалеку соглашались друг с другом, что пройдет еще, по крайней мере, месяца четыре, прежде чем кто-то решится выйти в море, не боясь столкнуться с льдинами.

Слушая их, я убедился в том, что поступил правильно, решив путешествовать по суше. На корабле было бы гораздо быстрее и безопаснее, но зато я выиграл, как минимум, четыре месяца. И хотя у меня не было никакой связи с Франклином (он обещал, что его человек приплывет на корабле), но ведь британские послы тоже отрезаны от Лондона.

Просидев в таверне около часа, я настолько уверовал, что залив не освободится ото льда еще четыре месяца, что уже было собирался вернуться в «Белый гусь», когда в таверну вихрем влетел молодой моряк и крикнул: «Парус!», чем посеял невообразимый хаос.

Все бросились на улицу, где уже собралась толпа, устремившаяся на пирсы. Все оставили свою работу, даже плотники и столяры. Парус! В такое время года!

Все люди в гавани напряженно вглядывались в покрытое льдинами море.

– Где? Ничего не вижу! – кричали в толпе.

Но молодой моряк, первым увидевший парус, стоял на штабелях леса и уверенно показывал рукой на горизонт.

Я напряг зрение и действительно увидел среди льдов белые паруса.

– Черт возьми, как он уклоняется от льдин? – пробормотал рядом со мной немецкий шкипер.

– Он дрейфует вместе со льдом, – ответил стоявший рядом голландец. – Лед идет как раз в нужную сторону.

– И парусов поднято немного, – подтвердил другой голландец. – Он поднимает их, когда видит, что можно проскочить, и опять преодолевает рифы, когда двигаться вперед нет никакой возможности.

Они обсуждали еще какие-то тонкости мореходного дела, в котором я не разбирался, но в их словах сквозили зависть и восхищение этим смелым капитаном и его кораблем.

– Чей это корабль? Кто-нибудь видит флаг?

Все напряженно вглядывались в море, пока один из шкиперов не достал подзорную трубу и не пустил ее по рукам. Каждый смотрел в нее и молча передавал дальше. А потом какой-то английский моряк с зоркими глазами вдруг восторженно закричал:

– Это «Юнион Джек»! Боже, храни короля!

Корабль между тем постепенно приближался. Британские корабли, стоявшие в гавани, расцвели разноцветными флагами, приветствуя отважного собрата. Где-то ухнула, салютуя, пушка, и толпа на набережной разразилась криком «Ура!», хотя надо признать, что крик был довольно формальным, без особого энтузиазма.

На воду тотчас спустили шлюпки и подтянули спустивший паруса корабль к причалу.

Один из капитанов в толпе буркнул по-французски:

– На море никто не может сравниться с этими чертовыми британцами.

Спорить с этим, особенно сейчас, было трудно.

Лоточники, извозчики, проститутки потянулись к пирсу, где стоял британский корабль. С него уже подали сходни, и первым на берег ступил капитан. За ним сбежал высокий худощавый человек с темными глазами. Он так спешил, что просто отодвинул капитана и быстрым шагом направился к ожидавшим извозчикам. Меня удивило, что он смеет так непочтительно обращаться с капитаном, который провел корабль через невероятно опасные воды. Но еще больше я удивился, когда сам капитан, старый морской волк, хоть и вспыхнул от негодования, но не посмел сказать ни слова, и его бывший пассажир укатил на первых же попавшихся санях.

Я рванулся было туда, где оставил ждать извозчика, чтобы проследить за темноглазым англичанином, но пока я пробивался сквозь толпу, незнакомец уже давно укатил, поэтому я приказал извозчику везти меня обратно в «Белый гусь».

Тогда я еще не знал, что на борту британского корабля «Конквест» кроме темноглазого англичанина прибыл человек, с которым я уже встречался. Это был тот самый американский моряк, который нашел меня в Лондоне и отвел к Франклину. Его звали Хирам Марш. Но тогда я не знал этого, а он видел меня в толпе, но решил дождаться удобного случая, чтобы тайно встретиться со мной.

8

Белл-бой Тихон – после событий вчерашнего дня я узнал его имя – протянул мне безукоризненно выглаженный мундир.

– Отлично, мой мальчик, – одобрил я. – Он никогда не выглядел лучше, чем сейчас.

Тихон просиял, но его улыбка чуть потускнела, когда он снова заговорил.

– Я… мундир… относить… там… пуговицы… слабые… – Ради меня он пытался подыскать английские слова, хотя по-немецки говорил лучше.

– Что с пуговицами? – переспросил я, глядя на позолоченные пуговицы мундира, и тут до меня дошло. – Ты что, пришивал эти болтающиеся пуговицы?

– Нет, не я… мама… она портниха…

– И ты носил мундир к себе домой?

– Нет… мама сюда приходила.

– Та-ак, – протянул я, поскольку не только пуговицы были снова крепко пришиты, а и сапоги начищены до умопомрачительного блеска, и пряжки сияли.

– Ты где живешь? – спросил я, думая, чем бы отблагодарить его, если нельзя давать деньги.

– Недалеко от гостиницы.

– Тогда вот что. Вот деньги, беги домой и купи у своей мамы ленту поярче. И мигом обратно, нам с графом через двадцать минут уезжать.

Он вернулся с алой лентой, когда мы с Горловым усаживались в сани Петра.

– Спасибо, Тихон, – сказал я. – А теперь отправляйся к хозяину и скажи, чтобы он подал тебе настоящий солдатский ужин за счет капитана Селкерка.

Когда мальчик ушел, я повернулся к Горлову.

– Отдай ленту Петру, и пусть повяжет ее на шапку. Он заслужил этот знак отличия.

Горлов только покачал головой на мою сентиментальность, но отдал ленту Петру и перевел мои слова, хотя я думаю, что он сделал это, как всегда, со своими комментариями.