Текст книги "День расплаты"

Автор книги: Ребекка Тинсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Пока Пол рассказывал о компании «Уильям Стоун и сын», Гэри вертел на руке золотой браслет с монограммой. Через пять минут аналитик остановился перевести дыхание и произнес:

– Неплохо, да?

Гэри рассеянно кивнул и пробежался пальцами по клавиатуре, чтобы вызвать на экран данные о биржевом курсе акций компании «Стоун и сын».

– Что там происходит? – спросил он после паузы.

Пол почувствовал холодок в животе.

– Давай колись. Почему я должен подбивать клиентов вкладываться в «Стоун»?

– Ну, хорошо… – неуверенно начал Пол. – Они приступают к выпуску экологически чистой продукции, что принесет им кучу денег, но я обещал не болтать об этом, пока они не запустят производство. Я дал слово Дэвиду Стоуну, управляющему… – Он заметил, что Гэри зевнул, и умолк. Их глаза встретились.

– Итак, в чем дело? – настойчиво повторил Гэри.

Пол изо всех сил пытался заставить свой мозг работать «под огнем противника».

– Я только что рассказал о них в интервью одной телекомпании, – сообщил он, надеясь пробудить интерес маклера.

Прием сработал. Гэри повернулся к нему, и в глазах его сверкнула ярость.

– Чего ж ты, мать твою, раньше мне об этом не сказал? Господи, ты же просто урод хренов! – Гэри затряс головой, будто не мог поверить, что такое вообще возможно.

– Интервью не выйдет в эфир еще несколько дней, – рискнул вставить слово Пол. – Эн-эн-эн сейчас готовит сюжет о компании «Уильям Стоун и сын». – Потом, стараясь придать голосу побольше решительности, он добавил: – Я выясню, когда они собираются его показать, хорошо?

Пол даже обрадовался, что возник предлог позвонить той красивой женщине, которая днем брала у него интервью. Шарлотта… как ее там? При этой мысли у него потеплело на душе, но тут он услышал презрительное фырканье Гэри: на экране появились данные о биржевом курсе акций компании «Уильям Стоун и сын».

– О, парни в темных очках так и повалят на это секс-шоу! – ухмыльнулся Гэри. – Как там насчет диапазона изменений курса?

– Не понимаю… – Пол изумленно уставился на маклера.

– Естественно! – с горечью усмехнулся Гэри. – Ты ведь ни черта не смыслишь в этих играх. Разве не так?

Пол изучал носки своих ботинок, чтобы не видеть насмешливого выражения на лице Гэри. Он неподвижно сидел рядом с маклером, размышляя, что же надо сказать.

– Дай мне что-нибудь такое, о чем никто больше на рынке не знает, какую-нибудь сплетню – то, что заставит моих клиентов купить несколько акций этой долбаной компании! Слышал про «ценочувствительную» информацию? – Выпалив все это, Гэри откинулся на спинку кресла. На маловыразительном лице маклера было написано отвращение.

Обескураженный, аналитик лихорадочно соображал, но ничего путного в голову не приходило. До него не дошло, что Гэри предлагает нарушить правила, запрещающие использование «внутренней» информации для операций на бирже; что любой маклер, владеющий «порше», поступает так изо дня в день и плюет на механизм саморегулирования, существующий в Сити. И как это еще брокерские конторы заключают сделки в условиях такой конкуренции?

– Вот что, – сказал Гэри уже совсем другим тоном. – Как насчет того, чтобы пойти со мной и ребятами врезать после работы?

Пол подумал, не смеется ли Гэри над ним, но тот смотрел вполне дружелюбно. Аналитик повеселел.

– Отлично! – согласился он, не совсем понимая, что значит «врезать», но готовый пойти, что бы там ни затевалось.

Шарлотту бросило прямо на Стивена, кинооператора из ее команды, когда тот резко нажал на тормоза «пежо-уннверсала». Она почувствовала, как ремень безопасности натянулся, предохранив ее от удара о лобовое стекло, но продолжала писать в блокноте, который лежал у нее на коленях. Шарлотта делала набросок сценария, экономя драгоценные минуты, пока машина неслась по улицам к редакции телекомпании Эн-эн-эн.

Чарльз Рейвенскрофт должен попасть в ее материал, хотя он и не подтвердил и не опроверг тот факт, что «Броди Макклин» участвует в переговорах о слиянии с американским банком. Но, очевидно, потом он сжалился над ней: едва Шарлотта упомянула, что собирается взять у одного из его коллег интервью по поводу компании «Уильям Стоун и сын», он немедленно вызвал аналитика, занимающегося оборонной промышленностью. Журналистка, хорошо знающая, что время дорого, чувствовала, что это время уходит, но когда Пол Робертс вошел в кабинет, она решила отложить следующую встречу: он ей понравился..

После интервью Шарлотта спросила Пола, может ли она использовать его прогнозы, когда будет готовить весь материал целиком. Тот охотно разрешил, и на мгновение Шарлотте показалось, что они поглядывают друг на друга с симпатией. Позже, пока машина торчала в «пробке» на обратном пути в Паддингтон-Бэйсн, Шарлотта спросила себя, не придумала ли она это. Случайные романтические встречи не выпадают на долю таких женщин, как она.

Заверещал радиотелефон, и Шарлотта чуть не застонала. Если сюда звонили из службы новостей, это могло означать, что ее сюжет выбросили ради чего-то «важного», вроде авиакатастрофы. Какой к черту «Броди Макклин», раз у телекомпантий есть красочные кадры, где куски человеческого мяса раскиданы среди искореженных обломков самолета?! Если погибло много людей, это будет «хороший» сюжет. Он будет «прекрасным», если пассажиры были белыми и говорили по-английски. И он будет «просто сногсшибательным», если кто-нибудь, желательно ребенок, останется в живых и сможет рассказать телезрителям, что он испытывал. Ценность репортажа обратно пропорциональна цене человеческой жизни.

Она почувствовала сперва облегчение, а потом слабость, когда до нее дошло, что звонит Джонатан Слоуп, репортер из Би-би-си. Стоило только Шарлотте вспомнить его узкое, похожее на мордочку хорька лицо, обрамленное светлыми, вечно немытыми волосами, и блестящие глаза-бусинки, увеличенные стеклами очков а-ля Джон Леннон, и ее начинало тошнить.

– Шарлотта, интересно, что ты там выдала о прекращении строительства японского автомобильного завода в Уэльсе? Не хочешь же ты, чтобы все думали, будто ты мне подражаешь? – Это был его обычный подход. Он использовал какую-нибудь «профессиональную» тему как предлог, а затем неожиданно приглашал пообедать, словно эта идея только что пришла ему в голову.

В тот единственный раз, когда Шарлотта согласилась, она быстро поняла свою ошибку. Не успели они устроиться за маленьким столиком в уютном ресторанчике в Сохо, как он немедленно прекратил разговоры о работе. Его самоуверенность, прямолинейные вопросы, живет она одна или нет, и то, что он беспрестанно подливал в ее бокал дрянное кьянти, сразу ее насторожили.

Сейчас, слушая Джонатана, Шарлотта вспомнила его пальцы с грязными ногтями, медленно подбирающиеся к ней через стол, будто Тварь – рука из фильма «Семейка Аддамс». Получив отпор, Слоуп повел себя бестактно. В том, что Шарлотта не захотела с ним переспать, каким-то образом оказался виноват не он, а она. Не надо быть такой холодной и такой недотрогой.

Шарлотта высунула голову в окно и увидела в какой-то канаве кучу гниющих овощей. Тучи мух роились над ней. Очень подходящий образ, подумала Шарлотта: она сама и мужчины, которых она привлекает. В довершение ко всем неприятностям к ней опять привязалась мелодия песенки «Ничего, кроме страданий».

– Джонатан, у меня полно работы! – не выдержала наконец Шарлотта.

Возникла пауза.

– С нетерпением буду ждать твоих глубокомысленных исследовании! – сказал он и повесил трубку.

Шарлотта положила радиотелефон на пол. Очень похоже на Джонатана – проехаться насчет ее умственных способностей. Стоило ей что-нибудь раскопать, и он тут же высказывал предположение, будто она «воспользовалась своим женским обаянием», чтобы вытянуть информацию. Почему тогда он продолжает за ней бегать, было загадкой. Такой же неразрешимой, как ее отношение к музыке «Карпентерс». Шарлотта терпеть не могла их песни, но все слова знала наизусть. Почему?

– На прошлой неделе у меня была небольшая работенка в Белфасте, – сообщил вдруг кинооператор таким тоном, будто рассказывал о самом приятном эпизоде своего отпуска. Болтая, он продолжал гнать машину с бешеной скоростью, вынуждая людей, собравшихся у края пешеходной дорожки, запрыгивать обратно на тротуар.

Шарлотта, которая и так уже нервничала, что до выхода в эфир сводки новостей осталось совсем мало времени, потеряла всякую надежду дописать сценарий.

– Это по поводу взрыва на Фоллз-роуд? – спросила она, когда машина с визгом рванулась по Истбурн Терис.

– Ага. Полиция нас близко не подпустила, хотя мы сказали, что должны снимать для дневного эфира. Один из репортеров говорит: «Слушай! Мне нужны кадры, хотя бы внешний вид». Но они так и не разрешили. Их главный заявил, что они там все еще что-то ищут. А репортер говорит: «Ну пропусти!» А тот ему: «Слушай, там был мальчонка лет пяти, и мы до сих пор не можем отыскать его голову!»

Когда машина, дернувшись, остановилась у входа в здание Эн-эн-эн, Шарлотта с позеленевшим лицом собрала свои вещи и помчалась в студию.

Глава вторая

Из окна своего кабинета Дэвид Стоун мог видеть простиравшиеся до самого горизонта пшеничные поля. Однообразие Кембриджширских низин нарушалось только силуэтами одиноких домов, съежившихся под огромным серым небом. Злаки и овощи хорошо росли на богатой земле, превратив этот край в национальную житницу. Именно потому йоркширские крестьяне, вроде Стоунов, обосновались здесь двести лет назад.

Через два поколения они уже стали землевладельцами и нанимали других для обработки своих обширных угодий. Их родовым поместьем был Уэсторп-Холл, замок семнадцатого века, в десяти милях от городка Эли. Уэсторп-Холл – незврачное каменное строение с окнами, точно маленькие подслеповатые глазки, и черепичной крышей, позеленевшей от лишайников, – стоял в самом конце длинной, покрытой гравием подъездной аллеи, спрятавшись за купами деревьев и высокой стеной. Поблизости выросла деревушка, где размещали прислугу и работников; этих малых держали в страхе, и они, приходя и уходя, много раз снимали шляпу.

Отец Дэвида Стоуна Уильям унаследовал поместье в сороковых годах. К тому времени у него уже был свой бизнес, хотя джентльмен не должен называть таким вульгарным словом дело, которым он зарабатывает на жизнь. Но молодой Уильям Стоун не мог согласиться тратить время на то, чтобы по утрам присматривать за работниками, а днем ездить на охоту, как делал раньше его отец.

Вместо этого Уильям занялся экспериментированием, добиваясь повышения урожайности, закупил новейшее американское оборудование и взял кредит, чтобы расширить производство. Это было неслыханно: сквайр построил на собственной земле консервный завод; но Уильям игнорировал мнение кембриджширских феодалов. Они вежливо объяснили Уильяму, что тот рехнулся, но уже вскоре платили ему хорошие деньги за аренду уборочных комбайнов «Мэсси-Фергюсон». Его кузены только головами качали, предрекая провал, но через год сдавали свою продукцию на консервный завод Уильяма.

Ко времени рождения Дэвида в середине пятидесятых компания, принадлежащая его отцу, разрослась и вторглась в другие сферы бизнеса. Это был скорее случай, нежели расчет. Многие годы Уильям закупал весы с измерительной шкалой, необходимые при расфасовке овощей. Когда владелец фабрики, производившей весы, умер, Уильям купил ее, и фабрика стала выпускать более сложные измерительные приборы, применение которым нашлось в оборонной промышленности. Надежное фермерское дело, поддерживавшее поколения его предков, изменилось.

В 1979 году Уильяма пригласили в Букингемский дворец, где ему было пожаловано дворянское звание за заслуги в области промышленности. В тот солнечный день, когда он гордо проходил в величественные ворота в конце бульвара Молл, его огорчало только одно: Дэвид, его единственный сын, не видит своего отца на вершине карьеры. Молодой человек изучал историю искусств во Флоренции и отказался приехать.

Позднее старик упрекал себя за то, что недостаточно интересовался «семейными» проблемами. Он женился на дочери кембриджширского землевладельца, женился не по любви, а просто потому, что человеку его круга полагалось так делать. Уильям никогда не задумывался, счастливы ли они с Изабел, – он слишком был занят делами компании. Когда сыну исполнилось восемь, его отправили в Грантчестер-Хауз – в ту же подготовительную школу, которую окончил отец.

Уильям считал, что лет через десять Дэвид присоединится к нему; он не предполагал, что сын не проявит никакого интереса ни к сельскому хозяйству, ни вообще к какому-либо предпринимательству. Мальчик был несомненно способным, его школьные характеристики были отличными, в чем Уильям убеждался, просматривая их в конце каждого семестра.

И когда в восемнадцать лет Дэвид сообщил, что ему предложили место в итальянском университете, Уильям от гнева потерял дар речи. Специальное сельскохозяйственное учебное заведение – это другое дело, но он запретил сыну поступать в какой-либо университет, тем более – в иностранный. У Дэвида, получавшего стипендию от опекунского фонда, было достаточно средств, чтобы самому заплатить за обучение, поэтому он просто уехал из Англии и прислал матери номер почтового ящика, куда ему можно писать.

Получив степень, Дэвид остался во Флоренции преподавать в университете. Только однажды он приехал в Уэсторп-Холл – на похороны Изабел. С его матерью во время прогулки верхом произошел несчастный случай: ее сбросила норовистая лошадь. Отцу и сыну было почти нечего сказать друг другу, и Дэвид вернулся в Италию следующим же рейсом.

Однако два года спустя привычный уклад их жизней был нарушен еще раз. Как-то теплым весенним днем Дэвид вернулся из научной поездки в Сиену и обнаружил телеграмму из Англии: у отца случился удар прямо накануне его шестидесятитрехлетия.

Дэвид, загорелый молодой человек с карими глазами и слегка вьющимися каштановыми волосами, сидел в своем кабинете. Он вертел в руках листок бумаги. Счастливый мир, созданный им, рухнул в одно мгновение. Дэвид был единственным сыном; никто больше не справится с трудностями, которые возникнут в случае смерти Уильяма. На следующий день Дэвид вылетел в Англию.

Пока отец находился в больнице, Дэвид просмотрел деловые книги компании и пришел в ужас. Доходы не росли, производственные линии не модернизировались много лет. Руководство компании состояло из сельскохозяйственных работников, обычных служащих, которые просто подчинялись своему хозяину – пока хозяин был на месте и интересовался делами.

Продать компанию было невозможно, разве что по бросовой цене, а этого Дэвид допустить не мог. Он не мог позволить, чтобы за бесценок ушло то, что создавали многие поколения его семьи. Дэвид насторожился бы, если б узнал, что именно такие рассуждения когда-то подтолкнули к действию его отца.

Выписавшись из больницы, Уильям серьезно занялся здоровьем при помощи курса физиотерапии, и его решительность удивила сына. Только спустя несколько месяцев Дэвид понял, что удар был не столь значительным. Он даже начал подозревать, что его вызвали из Италии под ложным предлогом. Но к этому времени отец уже мог праздновать победу. Дэвид попался; он все бросил и прочно встал у руля семейного предприятия.

Поскольку ни отец, ни сын не собирались жить под одной крышей, амбар, расположенный на территории поместья, был приспособлен под жилье для Уильяма; там же была комната для медсестры. Заводы компании размешались в полях позади Уэсторп-Холла, укрывшегося за рощей, посаженной еще прадедом Дэвида.

Через полгода Уильям был вновь на ногах и стал совать нос в конторы компании, выясняя, почему закрывается консервная линия и запускается линия по обработке свежих овощей.

– Консервное производство всегда приносило доход, – ворчал он, угрожающе размахивая прогулочной тростью.

Убытки от консервного завода составляли не менее четверти миллиона фунтов в год, но Стога-старший и слышать не хотел об этом. Его методы хозяйствования превосходны, настаивал он, даже то, что бухгалтерские книги пишутся «от руки», а учет товарных запасов ведется где-нибудь на обороте конверта. Когда Дэвид поставил компьютеры и нанял квалифицированного бухгалтера, Уильям заявил, что компания в скором времени «загнется».

Но через два года вынужденного руководства Дэвиду удалось увеличить объемы сбыта и доходы более чем вдвое. Однако Уильям по-прежнему отпускал язвительные замечания.

– Неужели ты не в состоянии проследить даже за садовниками? – спрашивал он, глядя на цветочные клумбы перед офисом компании.

А когда Дэвид решил жениться, его выбор долго служил мишенью для колкостей отца по поводу неравного брака.

Дэвид помнил, что видел Элен на танцах в Эли, еще когда был подростком. В шестнадцать она привлекала смуглой знойной красотой, пышной соблазнительной фигурой, в то время как ее одноклассницы оставались плоскогрудыми и узкобедрыми. На юного Дэвида она не обращала никакого внимания, но когда он вернулся из Италии и они встретились вновь, Элен которой было уже двадцать шесть, проявила к нему гораздо больший интерес.

Через полгода они поженились, несмотря на возражения Уильяма – правда, высказанные только Дэвиду. Элен с радостью перебралась в Уэсторп-Холл, удивляясь своему везению: вышла замуж за состоятельного человека, пусть он и озабочен вечно делами и невнимателен к ней. Если ее первый муж – торговец химикатами для сельского хозяйства – все свободные часы возился с машиной или смотрел спортивные телепрограммы, то Дэвид с головой уходил в книги, которые ей было скучно раскрывать – не то что читать.

Но она не собиралась жаловаться на жизнь, пока получала все, что хотела: няню для младенца, наряды из Парижа и Милана, ювелирные украшения с Бонд-стрит и Пятой авеню и автомобиль «лотос-экла». Даже если Дэвид все время пропадал на заводе, она была постоянно занята, тратя его деньги: на часы от Картье, сумочки от Гуччи, на новые туфли, которых и без того скопилась гора в ее гардеробной. Муж никогда не выражал недовольства. Он никогда ничего ей не говорил. Он работал и оплачивая счета.

Минуло пять лет с тех пор, как Дэвид, возглавив компанию «Уильям Стоун и сын», полностью ее преобразовал, и следующим очевидным шагом был выход на рынок ценных бумаг. Несмотря на скептицизм отца, размещение акций компании прошло успешно, акции «Стоун и сын» стали надежным средством вложения денег, хотя и не вызвали большого ажиотажа.

Проведя модернизацию компании, Дэвид занялся поиском какой-нибудь собственной продукции, на которую имел бы исключительные права, – что-нибудь такое, чего никто больше не производит. Его осенило, когда он подумал о соломе. С детства Дэвид знал, что солома позволяет содержать в тепле скот. Он рассудил так: этот же простейший материал можно использовать для того, чтобы сохранять теплыми готовые блюда, продающиеся «на вынос». Он будет дешевле полистирола и к тому же экологически чистым. Как только идея создания «Верди», как он назвал этот материал [3]3
  От английского «verdant» – зеленый. Прим. пер.


[Закрыть], окрепла, Дэвиду понадобился человек, способный разработать технологию. Он отыскал такого человека в Кембриджском университете, и сейчас, в этот дождливый июльский день, Дэвид ехал проведать Сару, принятую на службу в компанию месяц назад.

Здание лаборатории мало чем отличалось от других сельских построек, но внутри все было выкрашено в ослепительно белый цвет и безукоризненно чисто; ничего общего со школьной лабораторией в Грантчестер-Хауз, где всегда висел тошнотворный запах, раковины были в пятнах и трещинах, а полки с пробирками покрывала пыль. Здесь же стояло современное оборудование и повсюду виднелись маленькие тазики с истерзанной соломой.

Сара сидела на высоком лабораторном табурете, делая какие-то записи. Она была худенькой и бледной, словно нежный цветок, выращенный в темной комнате или в одном из ящиков ее химической лаборатории.

Длинные белокурые волосы она стягивала на затылке в строгий узел, очки в позолоченной оправе оседлали довольно крупный нос. Только ее мужу, которого она, к собственному удивлению, каким-то образом заполучила, удавалось поймать ее беспокойный взгляд. Но Дэвида это устраивало. Он платил Саре за научное дарование, а не за умение вести светские беседы.

Он не требовал от Сары немедленных результатов, но сегодня у нее были новости. Когда Дэвид уселся, она вытащила из выдвижного ящика своего табурета какой-то предмет. Потом выпрямилась, и Дэвид разглядел у нее в руках маленькую картонную коробку. Сара вручила ее Дэвиду.

– Вот это и есть Первый Контейнер для гамбургера, – пробормотала она. – Я собиралась отдать его вам, когда у вас будет свободная минутка.

Ее застенчивость вызвала у Дэвида улыбку. Она должна была знать, что эта новость приведет его в восторг, и все же представила первое конкретное доказательство успеха своей работы так, словно речь шла о заплесневелом сандвиче. В ООН вскоре будет обсуждаться вопрос о запрете на производство стирола, поскольку он уничтожает озоновый слой и является канцерогеном. Этот запрет означает конец полистирола, а у Дэвида окажется идеальный заменитель, предназначенный для использования в индустрии готовых пищевых продуктов. Лучшего времени для «Верди» выбрать нельзя.

Вернувшись в офис, Дэвид стал внимательно просматривать пачку записок, которые секретарша положила ему на стол. Шейла по обыкновению делала полезные пометки, вроде: «Это не срочно, хотя звонивший считает, что наоборот». Она работала на фирму уже пятнадцать лет, и на нее можно было положиться во всем, что касалось толковой организации деловой жизни босса.

– Ты телепат, – сказал Дэвид Шейле, когда она вошла в кабинет вслед за ним с чашкой кофе. – Что бы я без тебя делал?

Ее круглое лило расплылось в улыбке. Они были ровесниками, обоим по тридцать восемь, но рождение трех детей отразилось на фигуре Шейлы и оставило морщины возле глаз.

– Твой отец просил, чтобы ты ему позвонил. – сказала она, поливая цветы на подоконниках. Она ждала, что сейчас Дэвид вздохнет; так оно и случилось. – Знаешь, он хочет, чтобы ты держал его в курсе дел.

Дэвид молча кивнул. Наверное, она права, но от этого общаться со вздорным стариком не легче.

– Некая леди из телекомпании Эн-эн-эн будет весьма признательна, если ты позвонишь ей завтра утром, поскольку сейчас она занята подготовкой сводки вечерних новостей. – Шейла указала на записку по поводу звонка журналистки. – Шарлотта Картер, ну, ты знаешь, репортер Эн-эн-эн.

Дэвид выглядел озадаченным.

– О, ты наверняка ее видел, – сказала Шейла, и в ее голосе с кембриджширским выговором послышалось раздражение.

– Удивляюсь, что ей от нас надо? – спросил он, обеспокоенный тем, что могли просочиться какие-нибудь сведения о «Верди». Это было бы, по меньшей мере, нехорошо.

– А через полчаса тебе надо быть в Эли на встрече с мистером Джарвисом, – напомнила Шейла, направляясь к себе.

– Спасибо, – пробормотал Дэвид. Он пил кофе маленькими глотками и повторял про себя то, что собирался сказать своему адвокату. Бракоразводный процесс – едва ли приятный предмет для обсуждения.

Дэвид не склонен был винить во всем только Элен. Он старался дать ей все, что она хочет, – чтобы возместить отсутствие привязанности к ней. Со временем исчезла страсть, которую они когда-то испытывали друг к другу. Больше всего его угнетало то, что не сохранилось ни уз дружбы, ни даже взаимного уважения. Когда два года назад умер их маленький сын, уже ничто не могло удержать их вместе. Такая трагедия некоторые семейные пары только сплотила бы, но смерть Билли лишь обнажила все недостатки их несчастливого брака.

С тех пор, как случилась трагедия, у них обоих отпала необходимость скрывать свои подлинные чувства. Элен презирала все, чем Дэвид так дорожил, – оперу, антиквариат, прогулки по окрестностям, все это для нее ничего не значило. Она хотела влиться в водоворот вечеринок и званых обедов, тогда как Дэвид терпеть не мог эту «бессмысленную светскую жизнь». Когда их приглашали, например, на «гавайскую вечеринку», Элен отправлялась туда со своими друзьями, нанеся на лицо искусственный загар и обрядившись в юбочку «хула-хула», а Дэвид, презрительно фыркая, оставался дома с романами Грэма Грина или Джулиана Барнса.

Он перебрался в отдельную спальню еще год назад и перестал интересоваться, где Элен была, когда поздно возвращалась домой, или кто это так часто звонит, вешая трубку всякий раз, когда к телефону подходит Дэвид. Было очевидно, что продолжать не имеет смысла.

Одна из записок напоминала ему, что сегодня вечером устраивается обед, где будут собираться пожертвования на восстановление собора в Эли. Надо сказать об этом Элен. Она никогда не помнила о таких «скучных, занудных вещах»; она, законченная провинциалка, привыкшая наряжаться даже ради поездки в соседнюю деревушку Сейнсбури. Она до сих пор была уверена, что сливки общества делают покупки только в магазине «Хэрродс». «Сливки общества таксистов», – ругался Дэвид.

Он прослушал пятнадцать гудков, но никто не ответил. Кто знает, где она сейчас и чем занимается? Он надеялся только, что она не пьет: эти сцены, когда она разыгрывала из себя капризную девочку, были унизительны для них обоих.

Потом он вспомнил, что на некоторых документах требуется подпись отца. Хотя старик охотно предоставлял сыну вести повседневные дела компании, Уильям Стоун по-прежнему председательствовал на заседаниях правления, словно какой-нибудь сицилийский «крестный отец». Проходя мимо стола Шейлы, Дэвид сказал, что на минуту заскочит к отцу и скоро вернется.

– Тогда надень джемпер или еще что-нибудь, – проговорила она быстро. – Сейчас довольно промозгло.

Дэвид развернулся и прошел назад в кабинет за джемпером. На нем были только джинсы и светло-голубая рубашка. Когда он выходил, секретарша буркнула:

– Ведет себя, словно четырехлетний ребенок! – Но в ее голосе слышалась нежность, и это его странным образом подбодрило.

Он добрался до рощицы, когда до него донесся смех жены. Дэвид осмотрелся. За деревьями он разглядел машину, припаркованную возле черного хода в дом. В машину садился мужчина, лицо которого показалось Дэвиду знакомым. Это был тип, когда-то работавший в фирме. В свое время Дэвид выгнал его за взятки, которые тот получал от поставщиков комплектующих деталей. Несколько секунд Дэвид ломал голову над тем, что делает этот человек в Уэсторп-Холле. Потом вдруг до него дошло, почему Элен не подходила к телефону.

Он подбежал к машине как раз в тот момент, когда захлопывалась дверца. Дэвид рванул ее и, схватив перепуганного парня за горло, выкинул из машины. Элен, съежившись от страха, застыла в дверном проеме, глядя, как Дэвид в ярости одним движением перекинул ее гостя через капот. Одумавшись, он сдержался, чтобы не врезать узурпатору кулаком, и отошел в сторону, пока вспыльчивость не довела его до большой беды.

– Пошел вон! – рявкнул Дэвид.

Парень с трудом забрался обратно в машину. Дэвид перевел взгляд на жену и медленно покачал головой.

– Только не под крышей нашего дома, – сказал он. – Голос его, наполненный болью, был холоден. – Только не в доме, где мы растили нашего Билли. Делай, что хочешь, если тебе надо, но подыщи для этого другое место. – Он повернулся и зашагал к домику отца, изо всех сил стараясь сохранять самообладание.

Джеймс Мэлпас захлопнул дверцу своей черной «БМВ» и включил зажигание. Он насладился первым рыком сверхчувствительного мотора, плавно вывел машину со своего места на автостоянке и нажал акселератор, чтобы подняться вверх по эстакаде подземного гаража, расположенного под зданием «Броди Макклин».

Он терпеть не мог пробки в час «пик» и, прежде чем покинуть офис, выжидал, пока не разъедутся «эти людишки». Каждый вечер он посещал тренажерный зал в спорткомплексе, принадлежащем банку, затем плавал. Это давало ему ощущение превосходства, поскольку, пока его конкуренты надоедали друг другу в барах Сити или томились в ожидании пригородных поездов, он тренировал мышцы и сгонял лишний вес. Не для него привычка выпивать в кругу «своих» после работы. Это слабость. От этого никакой пользы.

Светская жизнь Джеймса всегда была связана с клиентами банка, будь то посещение скачек в Гудвуде ил и регаты Хенли, рыбалка в Шотландии, охота в Нортамптоншире или на болотах Северного Йоркшира. Это были «связи», и они способствовали успеху карьеры Джеймса Мэлпаса. Он никогда не упускал возможности познакомиться с влиятельными людьми.

Предстоящий вечер как раз сулил такую возможность. Джеймс собирался в Найтсбридж на вечеринку, которую устраивал директор коммерческого банка «Мортон», конкурирующей фирмы, но ведь всегда полезно поддерживать контакт с людьми, сидящими на нужных местах, – чтобы обменяться сплетнями, информацией, услугами, в конце концов; расширить круг знакомых в Сити. Это могло оказаться полезным.

Дождь прекратился, но пустынные мокрые мостовые Чипсайда и Хай-Холборна все еще тускло отсвечивали, было влажно и душно. В салоне машины с кондиционированным воздухом Джеймс был защищен от вони отбросов, скопившихся возле закусочных. Он не замечал, как разбредаются в разные стороны женщины азиатского и вест-индского происхождения, которые, выйдя из автобусов, направлялись к зданиям банков и страховых компаний. Там они во второй или третий раз за день будут наводить чистоту и порядок в офисах тех, кто давно покинул кабинет, чтобы выпить бутылку шампанского.

Разгоняя машину по Кингсуэй, Джеймс с удовольствием ощущал тугую напряженность своих мышц, которые приятно ныли после занятий в тренажерном зале. Ему не нужна была музыка в машине: адреналин, насытивший кровь, задавал ритм лучше любой барабанной дроби.

В этот вечер он чувствовал исключительную гармонию со своим телом, поскольку испытал особое облегчение, помимо того, что наступает после обычных упражнений со штангой или на снарядах. Подобно Джону Кеннеди, он начинал страдать от головной боли, если хотя бы раз в три дня у него не было полового сношения. Но в отличие от покойного президента, Мэлпаса не особенно волновал пол его партнера. Ему пришлось потратить целых две недели, чтобы уговорить паренька, служившего в пункте обработки почтовой корреспонденции банка, и заманить его в раздевалку, оторвав от упражнений на гребном тренажере. В конце концов он своего добился.

Мэлпас почувствовал жжение внизу живота, ноги напряглись, точно стальные рычаги, когда он вспомнил непродолжительное, но сильное объятие под струями горячего душа. Подросток притворялся беспомощным, цеплялся руками за перегородки душевой кабины, прикидывался испуганным, когда его жестокий и властный завоеватель овладел им. Еще больше Джеймса возбуждало то, что мальчишка стал задыхаться, когда Джеймс начал вторгаться в его тело. Мэлпас предпочитал использовать собственную слюну, чтобы облегчить проникновение, вместо бабской вазелиновой смазки, и паренек стонал и отбивался, когда Мэлпас входил в него. Это усиливало наслаждение Джеймса, ему хотелось держаться с мальчишкой грубо. Все было в высшей степени удовлетворительно, думал Джеймс, не подозревая, как банальны и примитивны его фантазии.