Текст книги "Последние дни"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

VII

Роэль и Бреннюир застали Вюльмара сидящим за кружкой пива.

– Терпеть не могу пиво по утрам, – сказал Роэль.

– Ваше здоровье, – откликнулся Вюльмар и опорожнил кружку.

– А я буду коньяк.

Роэль хотел его поразить, но Вюльмар и не такое видал. Бреннюир попросил кофе со сливками.

– Ну что, промариновали вас с утра по полной? – спросил Вюльмар.

Роэль решил описать, как это было, и попытался нарисовать яркую картину лекции в Сорбонне со стадом молодых ученых ослят и нескладных пташек, не забыв также субъекта, который гримасничал и пускал слюни с кафедры. Он добавлял и добавлял красочности и карикатурности, сатиричности и поэтичности. Но Вюльмар хранил гробовое молчание и сидел с умным видом, придававшим ему значительность. Роэль хотел завязать с ним дружбу, но тот с гроссмейстерской точностью отражал все его атаки. Пришлось уйти ни с чем; одно утешение оставалось – отправиться лопать чечевицу в компании полупансионеров и полных пансионеров.

– Этот парень еще не совсем съехал на фило(софии), – сказал Вюльмар. – Непонятно только, зачем он кривляется. Будто гомик.

– Не похож, – отозвался Бреннюир. – К тому же он влюблен в Терезу.

– Это ни о чем не говорит, – возразил Вюльмар.

Через паузу:

– Тебе бы понравилось, если бы он спал с Терезой?

– Ну и гад же ты.

– А что, резонный вопрос.

Бреннюир пожал плечами.

– Правда, – не унимался Вюльмар. – Чего ты хвастаешься, что Роэль влюблен в Терезу? Во-первых, в следующий раз, когда я его увижу, спрошу, правда ли это, а во-вторых, ты бы не обрадовался, если бы они вместе спали.

– Я? Мне-то что?

– Я тебя знаю. Будь твоя воля, ты не дал бы сестре заниматься любовью, пока она замуж не выйдет, бедная девочка. Как будто ей нельзя до этого немного попробовать. Я не говорю, что со мной – она меня на дух не переносит – но, например, с Роэлем. Была бы хорошая парочка. Могу себе представить…

– Хватит. Я пошел.

– Правильно. Скатертью дорога.

И удержал приятеля за рукав.

– А знаешь, что из всех девушек, которых я встречал, только с Терезой мне хотелось бы заняться любовью?

– Ты меня достал.

Бреннюир вырвал руку и с достоинством удалился.

К обеду его не дождались. Так что он съел чуть теплое рагу, читая газету, а затем выпил кофе с тошнотворным запахом.

– Сегодня было невкусно, – сказал он Мелани, которая стремительно убирала со стола.

– Пришли бы вовремя, или думаете, я буду вам отдельно готовить? – отозвалась добрая старушка-служанка.

Она его тоже достала. Он постучался в комнату Терезы. Ему ответили «войдите»; он решил все-таки войти.

– Что тебе?

– Ничего.

– Тогда зачем мешаешь?

Он сел, водрузив правую лодыжку на левую коленку.

– Ты случайно не получала письмо?

– От кого?

– От одного моего друга.

– Хочешь, чтобы я сказала, не приходило ли мне письмо?

– Именно.

– Какой же ты бываешь дурак.

– Так он тебе написал или нет?

– Кто может мне написать?

– Не скажу.

– Ну и глупо.

Он встал с важным видом.

– Напрасно нос задираешь, – сказала Тереза.

Он закрылся в своей комнате, чтобы написать сочинение о динамизме мышления[29]29
  Динамизм – в философии: взгляд на мир и природу, согласно которому вся действительность выступает как игра сил или движений.


[Закрыть], которое намеревался изобразить в трех пунктах. Остановился на начале второго – подвыдохся. Ему вдруг захотелось повидать в «Майе» приятелей с факультета права, которые, как и он, собирались стать составителями бумаг в каком-нибудь министерстве в надежде вести не обремененную работой жизнь и, возможно, посвятить себя Литературе.

На бульваре Сен-Мишель ему попались косматики. Пожалуй, можно перекинуться с ними парой слов. Он предложил вместе что-нибудь выпить. Ублен взял теплого молока, а Тюкден – кофе со сливками. Бреннюир заказал коньяк, чтобы их поразить. И от дел перешел к словам.

– Мы тут как-то вечером неплохо провели время с Мюро, Понсеком и другими ребятами, вы их не знаете. Поймали Понсека на известной шутке – выколотый глаз, слышали?

Косматики о таком не слышали.

– Кому-нибудь завязывают глаза и заставляют идти с выставленным вперед указательным пальцем. Ему говорят: «Сейчас ты выколешь глаз такому-то». А в это время подставку для яиц набивают смоченным хлебным мякишем. Парень пихает туда палец и думает, что и впрямь выколол приятелю глаз. Мы проделали это с Понсеком. Он потерял сознание.

– Есть отчего, – сказал Ублен.

– Славно повеселились. Пили белое винцо. Мюро и Понсек – хорошие приятели. Потом мы отправились на улицу Блондель. Славно повеселились.

Двое молчали. Бреннюир продолжал, строча, как из пулемета:

– Почему вы не пошли на медицинский? Спорим, я знаю почему? Из-за жмуриков. Я тоже жмуриков терпеть не могу. Представляете, перед тем как перенести их в анатомичку, из них вытаскивают червей, которые ползают внутри.

– Мертвых следует уважать, – сказал Ублен.

– Пф-ф! Что такое труп? Отличная пища для личинок! – заявил Бреннюир.

Тюкден слушал его без тени нетерпения.

– А что ваши, с проеденными мозгами[30]30
  Игра слов: Кено употребляет слово piqué, означающее как «изъеденный червями», так и «чокнутый, ненормальный».


[Закрыть]? – спросил у него Бреннюир. – Все читаете книжки этих дуриков?

– Каких дуриков?

– Дадаистов?

Винсен протянул ему книгу, на которую опирался локтями. Бреннюир открыл ее наугад и прочел:

 
– ДАДА – неуловимость,
Подобная несовершенству.
Нет красивых женщин,
Как нет на свете истин.
 

Неправда. Есть красивые женщины!

– Истины тоже есть, – сказал Тюкден.

– Как же это понимать? – спросил Бреннюир.

– Маска скептицизма. Я как Декарт: Larvatus prodeo[31]31
  Выступаю под маской (лат.).


[Закрыть][32]32
  Larvatus prodeo – формула, произнесенная молодым Декартом во время обучения в голландской военной академии; Декарт говорит о себе как об ученом, надевшем маску солдата в театре жизни. В латинском языке larva – «маска, личина», а также «дух, привидение». Слово сходно с французским larve – «личинка», а также «злой дух, привидение».


[Закрыть].

– Это несерьезно, – сказал Бреннюир.

– Если бы я принимал Дада всерьез, я не был бы дадаистом, а если бы я не принимал Дада всерьез, я не был бы лейбницианцем.

– Пойду к друзьям в «Майе», – с отвращением закончил разговор Бреннюир. – Отдохну от ваших выкрутасов.

Тюкден был скорее доволен тем, как ему удалось заткнуть рот бывшему ученику заведения имени Людовика Великого, который все детство провел в Париже.

– Омерзительная шутка, – сказал вдруг Ублен.

– Какая шутка?

– Выколотый глаз.

– Это врачебные штучки, – рассеянно ответил Тюкден.

Он попросил дать ему ручку или карандаш и на одном дыхании изобразил общие положения своей философской системы.

1. Философский метод состоит: а) в индивидуальном поиске, который приводит либо к принятию уже существующей системы, либо к созданию новой; б) в согласовании результата собственного поиска и результатов, полученных другими мыслителями.

2. Различие философских систем состоит единственно в различии точек зрения.

3. Признается существование явлений двух видов: одни именуются внешними (чувства, ощущения), другие – внутренними (образы, воспоминания).

4. Все явления наделены двумя свойствами: длительностью и протяженностью.

5. Время и пространство – не что иное, как продукты схематических искажений длительности и протяженности; допустимо рассматривать их как априорно интуитивные факторы.

6. Понятия освобождаются от длительности и протяженности.

7. Наблюдение за внутренними явлениями показывает, что длительность скрывает под собой некую неизменность.

8. Наблюдение за внешними явлениями выявляет составные и делимые объекты.

9. То, что остается постоянным в текущей длительности, русло потока внутренних явлений, есть субстанция.

10. Все, что не является составным и делимым, есть субстанция.

11. Субстанция, выявленная посредством внутренней интуиции, идентична субстанции, выявленной внешним анализом.

12. Не следует путать последнюю с атомом – понятием противоречивым.

13. Субстанция существует вне пространства и времени.

14. Субстанции множественны.

15. Совокупность явлений составляет физический мир; совокупность субстанций (и сущностей) – метафизический мир.

16. Восприятие есть призма, преобразующая метафизический мир в мир физический.

17. Материя проявляется в прохождении организованных субстанциональных форм через эту преобразующую призму. Сопротивляемость есть индивидуальная особенность субстанции. Сила есть стремление к организации.

18. Таким образом, индивидуальная субстанция выступает как нечто бесконечно активное, поскольку преобразующая призма заложена в ней самой.

19. Кроме того, являясь вневременной в метафизическом мире, она, тем не менее, развивается, и это развитие, преобразованное призмой внутреннего восприятия, заставляет говорить о текучести внутренних явлений.

20. Метафизический мир находится вне любых категорий времени, пространства, причинности и т. д., и даже вне субстанции.

21. Любая проблема, возникающая в связи с метафизическим миром, неразрешима, так как язык подчинен категориям. Этот мир останется для нас непостижимым, пока язык будет выступать посредником между ним и нами.

22. Метафизический мир не существует, поскольку существование есть категория.

23. «Субстанция», выделяющаяся из остального метафизического мира, формируется для применения категорий.

24. Мир субстанций (и сущностей), рассматриваемый через категории, составляет мир явлений.

25. «Субстанция», выделяющаяся из других субстанций, рассматривает метафизический мир в прогрессирующем искажении.

26. Бытие-над-Бытием есть метафизический мир; Бытие-утверждающее-Небытие есть мир выделяющихся субстанций; Бытие-Небытие есть мир явлений.

27. Наука и религии суть ограничения метафизики.

28. История есть неподвижное развитие.

Винсен Тюкден не смог удержаться на уровне этих двадцати восьми пунктов. Весна все в нем перевернула. Он зашлепал по черным лужам эрудиции. Читал он теперь только книжные каталоги, библиографии, справочники. Он бродил по улицам, но улицы были всегда одни и те же. Он принялся писать стихи, например, вот такие:

ГИПСОВАЯ СТАТУЯ

 
Повисла в небе лилового цвета
радуга едва заметная
наметила нить историй темных
из снов мертвецов оскопленных
 
 
Разноцветных ракет верченью
помешать ничто не должно
а большие афиши кино
приглашают познать приключенья
 
 
На радость арлекину иностранки
цветами черными украсят вещицу
диковинную – коловорот странный
продырявивший продавщицу
 

Он продолжал готовиться к экзамену по (общ)ей (фило)софии и логике.

VIII

Когда настало время вишен[33]33
  «Когда настает время вишен» – первая строка из известной французской песни.


[Закрыть], месье Мартен-Мартен ощутил, как в нем пробуждается интерес к женщинам.

– Ох уж эти шелковые чулки, – говорил он, разглядывая ноги своей машинистки, – от них с ума можно сойти.

– Других писем сегодня не будет?

– Если бы я предложил вам вечером вместе поужинать, вы бы согласились?

– Сегодня день рождения моей тетушки, месье. Так что у нас семейный ужин.

– Я так и знал. Нет, мадемуазель, других писем сегодня не будет.

Месье Мартен-Мартен вздохнул. Он поправил бумаги, слегка прибрался вокруг, а затем, надев котелок, вышел. В это время он привык встречаться в каком-нибудь кафе Латинского квартала с двумя своими новыми друзьями: преподавателем истории на пенсии, звавшимся Толю, и его свояком, издателем книг по искусству Бреннюиром. Но в тот день он направился туда не сразу, а взял такси и велел отвезти себя на улицу Пти-Шам к дому 80-бис. Он вскарабкался аж на шестой этаж и встал, тяжело дыша, перед дверью, медная табличка которой указывала на принадлежность этой квартиры некой мадам Дютийель. Он позвонил и вошел.

– Как вас представить? – спросила горничная.

– Хм, и давно вы здесь работаете? – спросил месье Мартен-Мартен, смерив ее взглядом от ягодиц до бюста.

– Нет, месье, всего месяц. Как вас представить?

– Скажите: месье Дютийель.

Она вышла и тотчас вернулась.

– Мадам вас ждет.

Посетитель прошел в небольшую гостиную, напичканную мебелью и безделушками, коврами и подушками. В кресле, обитом тканью цвета перванш[34]34
  Бледно-голубой с сиреневым оттенком.


[Закрыть], сидела старая сводница. Она приветливо ему улыбнулась, сверкнув вставной челюстью и перстнями на пальцах.

– Луи, старина, – сказала она ласково. – Давненько ты не приходил меня навестить.

Он чмокнул ее в лоб и уселся в почтительной позе на вычурном стуле.

– Всю зиму было много дел. А теперь наконец настало время развлечений.

– Они у тебя все те же?

– Что можно изменить в моем возрасте?

Мадам Дютийель задумалась.

– Я вспоминала тебя в последнее время. Подумала: ах, прекрасные дни, скоро Луи придет меня навестить. Я попробовала для тебя кое-что поискать.

– Очень любезно.

– И нашла.

– И что же это?

– Пятнадцать лет. Работает в белошвейной мастерской.

– А, белошвейка… Белошвейка – это хорошо… Белошвейки мне еще не попадались…

– Тебе понравится, вот увидишь.

– Где она?

– Надо назначить время. Когда ты хочешь?

– Чем скорее, тем лучше.

– Постараюсь устроить на завтра.

– Хорошо, завтра… белошвейка…

Он поднялся и снова поцеловал мадам Дютийель в лоб.

– Тогда до завтра, милый Луи, – с нежностью выдохнула она.

Но он не стал задерживаться ради этих бесплодных проявлений скрытой сентиментальности и удалился. Когда он появился в «Суффле», господа Бреннюир и Толю допивали перно.

– Опаздываете, старина, – сказал Бреннюир. – Что это с вами стряслось? Ходили к своим дамочкам, хе-хе?

– Альфред, перно! Надеюсь, вы не бросите меня одного? Альфред, три перно!

– Я ждал вас в «Людо», чтобы поиграть в бильярд, – сказал Толю. – Поскольку вы все не появлялись, я сыграл с молоденьким студентом.

– Побили его?

– Он плохо играл, все время промахивался. Впрочем, я и сам был не в форме.

– Прошу меня извинить, – сказал Браббан. – Мне пришлось сопровождать родственника из провинции, он проездом в Париже.

– Держу пари, что вы водили его в особый дом дурного толка, – сказал Бреннюир. – Особый дом с недурными особами[35]35
  Кено употребляет выражения mal famé («дурного толка, пользующийся дурной славой») и bien femmé («хорошо» плюс пассивная глагольная форма, образованная от femme, «женщина»).


[Закрыть], – добавил он, оживившись и по очереди глядя на присутствующих.

– Вас туда явно тянет, – раздраженно отозвался Бреннюир.

– Дорогой друг, я не хотел вас обидеть.

Браббан глотнул своей отравы.

– Бр-р-р! – буркнул он. – А какой был абсент до войны! Как вспоминаю, грустно делается. Теперь от абсента отказались, и думаете, стало меньше алкоголиков[36]36
  Абсент был запрещен во Франции из-за его психотропного воздействия на организм человека.


[Закрыть]?

– Нет, – бодро подхватил Бреннюир, – конечно же нет.

– Кстати, последний раз я пил абсент в девятнадцатом, в Константинополе. Два года тому назад, так вы не поверите – до сих пор чувствую вкус во рту.

– Вы не говорили, что были в Константинополе, – заметил Толю.

– Я вам еще о многом не говорил, – ответил Браббан, подмигивая.

Два его приятеля рассмеялись с таким азартом, какой бывает от двойной порции перно.

– Ха-ха-ха, – веселился Толю.

– Ха-ха-ха, – веселился Бреннюир.

– Ха-ха-ха, – веселились оба, ничего не понимая.

– Ха-ха-ха, – не веселился Браббан. – А как дети?

– Скоро экзамены, трудятся.

– Я точно помню, что ваша дочь готовится к экзамену на бакалавра, к «баку», как теперь говорят, но вот не могу сообразить, как называется экзамен, который будет сдавать ваш сын. Удивительно.

– У него будут экзамены по психологии и морали-и-социологии, он получает диплом по философии.

– Черт побери! Это должно быть ужасно интересно – философия, психология и все прочее. Но и сложно.

Он опустошил стакан, по стенкам которого стекало несколько капель мутной жидкости; маленький кусочек льда, блеском напоминавший тусклый изумруд, лежал на дне, превращаясь в жижу. Браббан стал рассматривать все вместе: капли, стакан, стенки, лед, и сказал:

– Странно, что философии учат детей. Философом становишься с годами. Насмотришься, как я, войн, катастроф, страданий, тогда и начинаешь философствовать. Но на чем может основываться философия восемнадцатилетнего юноши, хотел бы я знать?

– Вы путаете, Друг мой, – вмешался Толю, – путаете.

– Что я путаю?

– Это заблуждение часто бывает у тех, кто далек от университетских занятий. Слово «философия» не всегда означает одно и то же. В Сорбонне под философией понимают определенный набор дисциплин, таких, как психология, социология, история философии, логика, которые не имеют ничего общего с тем, что в обиходе называют философией.

– Что поразительно, – пробормотал Браббан.

– Вот дьявол, уже полвосьмого, – протявкал себе под нос Бреннюир, глядя на карманные часы с секундной стрелкой.

– А психология? – спросил Браббан. – Разве психологу не нужен определенный опыт наблюдения за людьми?

– Все то же заблуждение! Научная психология и психология, как ее понимает обыватель, – это абсолютно разные вещи. И только первая существенна на экзаменах.

– Нам пора идти, – сказал Бреннюир, доставая из кармана жилета мелочь.

– За один круг плачу я, – сказал Браббан.

Толю и его свояк ушли. Философ-обыватель остался один. Подошел Альфред.

– Хорошая сегодня была погода, – сказал он.

– Даже очень хорошая.

– О да. Можно сказать, что даже очень хорошая.

– Послушайте, Альфред. Что вы называете философией?

– Представьте себе, месье, что как-то раз один из молодых посетителей забыл на скамье философский трактат, пособие для экзамена на бакалавра. То есть, сами понимаете, солидный труд. Так вот, месье, оказалось, что это какая-то белиберда. Не говоря уж о том, что там было не все. Например, ни слова ни о магнетизме, ни о планетах, ни о статистике. Удивительно, правда? Кстати, месье, нескромный вопрос: то дело, о котором вы упоминали зимой?..

– Продвигается, спасибо. Надеюсь, что вы не ошиблись.

– Слишком мала была вероятность ошибиться, месье.

– Альфред, у меня новый проект. Проект – громко сказано, но, в общем, скажите, это осуществится?

– Это началось сегодня?

– Да.

– Это тайна?

– Да.

– Деньги?

– Нет.

– Понимаю, понимаю. В каком месяце вы родились?

– В мае.

– Так у вас скоро день рождения?

– Не напоминайте.

Альфред заглянул в свой блокнотик.

– Девять шансов из десяти. Вы получите желаемое.

Месье Браббан улыбнулся.

– Я бы предложил вам выпить со мной.

– Здесь это не принято, месье.

– Знаю, знаю.

– Месье может оставить чаевые.

Месье Браббан улыбнулся.

– Значит, все удастся?

И подумал: белошвейка, белошвейка, белошвейка, белошвейка.

– Знаете, что называют философией в Сорбонне? – продолжил Браббан. – Социологию, логику и прочее в этом роде, но о том, как надо жить – «уот»[37]37
  От английского what – «что».


[Закрыть]? Ни слова.

– Как раз об этом я и говорил, месье.

– Ну вот, видите.

Он протянул Альфреду две бумажки по пять франков.

– Благодарю вас, месье. Планеты никогда не ошибаются.

– Хочется верить, хочется верить.

И он бодро вышел, неся котелок на голове.

IX

Его имени нигде не было; значит, он провалился. Это его особо не удивило; он безучастно смотрел на список, словно искал имя какого-нибудь друга. Удовольствие или досада окружающих внушали ему лишь презрение. С безразличным видом он отправился прочь. Чуть поодаль ему встретился субъект, в котором, как ему показалось, он узнал Роэля. Он сомневался из-за своей близорукости; но субъект подошел к нему.

– Тюкден, надо же. Как поживаете?

– Ничего, благодарю. Вы сдали?

– Сейчас выясню.

– А я провалился, – сказал Тюкден.

– Что сдавали?

– Общ(ую) фило(софию) и логику.

– А я записался на психо(логию) и социо(логию).

Тюкден повернул обратно вслед за Роэлем. Тот просмотрел списки допущенных к устному туру.

– Так и есть. Провал, – сказал он.

– Оба экзамена?

– Оба. Бреннюир допущен к психо(логии).

– Не удивительно, – с презрением сказал Тюкден.

– А Ублен? Я не обратил внимания.

– Его тоже засыпали, вот гадство.

– В этом году засыпали уйму народу.

– Хотят поднять уровень образования. Насмешили.

– Что вы сейчас собирались делать? – спросил Роэль.

– Ничего определенного.

– Можно пойти в Люксембургский сад.

Роэль слышал от Бреннюира, будто Тюкден интересуется современной поэзией, а поскольку они оба только что провалились, он готов был испытывать к нему симпатию. Они прошли мимо шляпного магазина, где был выставлен портрет с автографом боксера Жоржа Карпентьера[38]38
  Карпентьер, Жорж (1894–1975) – французский боксер, чемпион мира 1920 г. в полутяжелом весе.


[Закрыть].

– С этим деятелем всем уже плешь проели, – сказал Роэль.

– Полная кретинизация, – согласился Тюкден. – Как и любой спорт.

– Спорт разный бывает, – возразил Роэль. – Идиотство – чемпионаты и истерики вокруг них.

– И правда, – вспомнил Тюкден. – Вы же занимаетесь спортом.

В детстве Тюкден от силы раз семь ударил ногой по футбольному мячу; родители запретили ему даже садиться на велосипед, сочтя этот вид транспорта слишком опасным. Зато Роэль умел ездить на мотоцикле, а прежде слыл будущей надеждой «гака» (Гаврского атлетического клуба). После приезда в Париж он забросил спортивные занятия, но вовсе не презирал их.

Они пересекли площадь Медичи и вошли в Люксембургский сад.

– Где вы живете? – спросил Роэль.

– На улице Конвента. Вы ведь знаете, что теперь мои родители в Париже.

– В Гавр летом не поедете?

– Нет. Думаю, останусь в городе.

– А я поеду в Гавр, – сказал Роэль.

– Теперь он уже не тот, – произнес Тюкден. – А во время войны шикарный был город: с англичанами, китайцами, индусами, кабилами.

– И бельгийцами. Противными бельгийцами.

– Они погоды не делали. А помните, как рабочие расправились с кабилами в районе Рон-Пуан? А китайский новый год на площади Тьер?

– И перемирие. Помните перемирие?

Им навстречу попалась женщина. Роэль заглянул ей прямо в глаза. Она выдержала его взгляд и прошла мимо. Они находились у ворот, ведущих на улицу Ассас.

– Что ж, я вас покину, – сказал Роэль.

– Надеюсь, увидимся в первый день учебного года, – сказал Тюкден.

– Я тоже надеюсь. Брошу эту мерзкую работу воспитателя. Стану свободнее, и можно будет чаще видеться. Прощайте.

Они сердечно пожали друг другу руки. Роэль повернул назад. Тюкден замедлил шаг, затем обернулся: да, Роэль шел за той женщиной. Тюкден шпионил за ними издалека, ему было любопытно, и это любопытство его смущало. Роэль догнал женщину и несколько минут не отставал от нее. Тюкден понял, что он ей что-то говорит. Но не мог разглядеть, отвечает ли она. Роэль продолжал идти рядом с женщиной. Они миновали фонтан, затем поднялись по лестнице. Тут Тюкден заметил, что женщина улыбается. Он остановился и стал рассеянно разглядывать кораблики, которые пускали дети. Солнце начинало садиться. Часы на здании Сената пробили пять. Один корабль перевернулся, и послышалось жалобное мяуканье судовладельца. Тюкден повернул на улицу Ассас. В мозгу у него был туман, плотный туман. Мысль работала вяло. Голова была как ватная.

Справа от себя он заметил темную группу, образованную игроками в крикет. Он подошел к ним, шаркая ногами. Пожилые господа с рвением предавались этой своеобразной игре, бурно обменивались репликами, яростно спорили, воздевали руки к небу, изображая отчаяние или триумф. Зрители переговаривались, оценивая удары. Тюкден постоял с ними несколько минут, по самую диафрагму наполняясь презрением к проявлению примитивных чувств. После очередного ловкого выпада, вызвавшего возгласы восхищения, он удалился с ощущением пепла во рту. Ему встретились несколько женщин, которые на него не взглянули. Нескольких женщин он обогнал, но мысль о том, что их взгляд упирается ему в спину, оказалась нестерпимой. Ведь они наверняка исподтишка смеялись над его неуклюжестью.

На улице Ассас он дождался автобуса и сел напротив довольно симпатичной девушки. Он бы на это не осмелился, если бы оставались другие свободные места. Естественно, девушка нисколько его не интересовала. Он смотрел в окно; ему казалось, что другие пассажиры говорят про себя: этот длинноволосый положил глаз на девушку, сидящую напротив; но все было не так, вовсе он не положил на нее глаз. Тюкден взглянул на девушку. Она выдержала его взгляд. Он весь побагровел. Это было невыносимо. Да еще пассажиры пялились. Она вышла на остановке Монпарнас; на ее месте возникло какое-то человеческое существо. Тюкден почувствовал облегчение. Если бы ему не надо было возвращаться к родителям, он вполне мог бы выйти, догнать ее, заговорить с ней. Пожалуй, он ей все-таки понравился. Может, он встретит ее в другой раз в этом же автобусе примерно в этот же час. Ну что он за идиот.

Тюкден вышел на улице Алезиа, поднялся по улице Вуйе и вернулся домой. Консьержка вручила ему книжный каталог – такая теперь приходила к нему почта. Родители ждали его в столовой.

– Ну? – спросил отец.

И правда. Винсен совсем забыл. Он же провалился.