Текст книги "Последние дни"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

XXV

Толю поднялся по бульвару Сен-Мишель до вокзала Пор-Руаяль. Было жарко, и он только что сыграл партию в бильярд с Браббаном, последнюю в этом сезоне. Прошел трамвай маршрута 91. Было по-настоящему жарко. Толю перешел улицу и уселся на террасе «Брасри де л’Обсерватер». Выпил кружку пива. Решил, возвращаясь домой, прогуляться. Он жил в тихом семейном пансионе возле Обсерватории. Браббан уезжал в путешествие и собирался вернуться только в октябре. Бреннюир отправлялся на каникулы в Динар с детьми, Толю оставался в Париже один. На улице, давившей духотой, пахло пылью и навозом. Толю следил за движениями людей и предметов, но смотрел сквозь этих людей и сквозь эти предметы. Он попытался вспомнить, как давно знает Браббана, и стал подсчитывать на пальцах. Он старался найти какие-нибудь исходные точки, чтобы определить дату. Толю тыкался в прошлое, как древесное насекомое, но прошлое, пока было за спиной, успело так затвердеть, что ему никак не удавалось пробуравить себе лазейку. Он смог извлечь из памяти лишь некоторые несомненные факты, как то: он встретил Браббана в Париже, а не в Гавре, и, следовательно, с момента их знакомства не могло пройти более трех-четырех лет. Впрочем, Толю уже не помнил, когда покинул провинцию: четыре года назад, или пять, или более. Война нисколько не помогла ему установить хронологию. В любом случае он поддерживал отношения с Браббаном уже несколько лет. Искусный игрок в бильярд, – рассуждал Толю, – но не такой хороший, как он сам. До Толю все не доходило, что за последнее время он не сумел выиграть ни одной партии. У него появилась привычка обыгрывать Браббана; и вдруг потребовалось привыкать к поражениям. Для Толю не было ничего более неприятного. Партнер уже не казался ему столь симпатичным, и он выпил еще кружку пива, поскольку было чрезвычайно жарко. Прошел трамвай маршрута 91, набитый битком. Был конец дня – обычного и рабочего. Толю думал о том, что заслужил свою пенсию, что за его спиной жизнь, прожитая с честью, в труде и в ладу с профессиональной совестью; его начальство не оценило это по заслугам, но ему есть чем гордиться. Конечно, его изыскания в узкой области знаний все-таки были отмечены скромным знаком отличия, но ему порой казалось, что его заслуг достаточно для получения ордена Почетного легиона. Однако заслужил ли он эту награду? Перестав преподавать, он стал испытывать угрызения совести; сперва смутные, но с каждым днем все более отчетливые. В течение многих и многих лет он преподавал географию и никогда при этом не путешествовал. Сначала это была просто констатация любопытного факта, ставшего в конце концов страшной реальностью. Началось с того, что ему захотелось попутешествовать ради себя самого, чтобы восполнить годы пребывания на одном месте. Но то, что он преподавал географию и никогда не путешествовал, в конечном счете стало расцениваться им как злоупотребление доверием, жульничество, жертвами которого оказались тысячи детей и их родителей. Нет, его жизнь не была прожита честно, в труде и в ладу с профессиональной совестью; это была не жизнь, а сплошное надувательство и обман. Толю пытался спорить с самим собой; говорил, что география не имеет ничего общего с путешествиями, и то, чему он учил детей, не требует реального знания мест, о которых шла речь; он также говорил, что земля слишком большая и всю ее объездить невозможно, что иначе география не могла бы существовать; он говорил себе многое, но ничто не могло победить страшную реальность: он преподавал то, чего не знал. Ах, если бы ему довелось попутешествовать, как Браббану! Казалось, Браббан знает все страны, все города; в какую степь ни направь разговор, у него всегда готовы воспоминания о каком-нибудь удаленном месте. В каких уголках мира он только не побывал! Толю завидовал ему белой завистью, а теперь, когда Браббан стал выигрывать у него в бильярд, – еще и черной. Тут и до ненависти было недалеко, поскольку старик думал, что у Браббана совесть чиста, что это по-настоящему честный человек, в то время как он, Толю, несмотря на внешнее благообразие, – обычный жулик. В смысле, моральный жулик; он тут же поспешил сделать эту оговорку, чтобы успокоить свою нечистую совесть. В чем могут упрекнуть себя Браббан, Бреннюир? Они разбираются в своем деле. А он в своем – нет. Он расплатился за пиво и ушел.

Семеня к своему жилищу, Толю думал о том, как одинок он на этой земле. Никогда еще он не осознавал это настолько остро. Может, он окончательно состарился? Он стал перебирать людей, которых знает, которых знал раньше или просто встречал. Да, он был совершенно одинок в этом мире. Кому он способен доверить свои переживания? Свояку, племяннику, Терезе? А может, Браббану? Может, Браббану… Но Толю не любил проигрывать в бильярд.

В семейном пансионе, где он жил, обеденные часы были строго установлены. Ужинали в семь-тридцать. В семь-двадцать пять он уселся за накрытый стол. Некоторые постояльцы уже разворачивали салфетки. Другие появлялись по одному или дюжинами. Госпожа хозяйка наблюдала за диспозицией. В семь-тридцать процесс начался. Толю ел не спеша, стремясь тщательно распробовать то, что клал себе в рот. Нельзя сказать, что он был гурманом; просто не хотел зря терять время, проводимое за столом. После каждого блюда он старательно вытирал губы. Когда подали сыр[91]91
  У французов ужин принято заканчивать либо десертом, либо сыром.


[Закрыть], госпожа хозяйка ойкнула про себя; она забыла передать месье Толю почту. Но поскольку он никогда не получал писем, то единственный раз, когда письмо пришло, простительно не вспомнить о том, что надо передать его получателю.

Толю вытер нож о хлеб и разрезал конверт, одновременно разжевывая очередной кусочек. Развернул лист бумаги и взглянул на подпись. Ну да; у него был брат, младший. В течение тридцати лет он был со старшим в ссоре. Он ненавидел его так же, как спекулянтов. Брат написал длинное письмо, в котором сообщал, что скоро умрет и хотел бы увидеть его перед этим тягостным событием. Чтобы оправдать эту просьбу, он взывал к самым высоким и самым благородным чувствам – таким, как братская любовь и семейная честь. Толю усмехнулся. Он и сейчас отлично помнил своего брата и то, как они друг друга ненавидели. А теперь брат предлагает ему мир, потому что умирает. Толю усмехнулся. Что он себе позволяет! Все такой же скобарь. Толю взглянул на адрес. Письмо пришло из Лондона. Он взял конверт и стал любоваться профилем Георга V. Старик закончил ужин, предаваясь весьма сбивчивым раздумьям. Он не отдавал себе отчета в том, о чем думает. Чувствовал, что запутался, что его мысли путаются.

Он поднялся к себе в комнату. Из открытого окна были видны деревья Обсерватории. Он сел и стал ждать, когда наступит настоящая ночь. Пытался вспомнить, почему же они так друг друга ненавидели. Толю хорошо относился к брату, это брат его ненавидел. А за что? За то, что Толю помешал ему сделать глупость. Других причин не было; а брат вместо того, чтобы испытывать благодарность, хотел его убить. Толю подошел к делу весьма сноровисто и никакими хитростями не пренебрегал. Женщина исчезла. Брат вместо того, чтобы испытывать благодарность, хотел его убить. Возможно, теперь, на пороге смерти, признательность зародилась-таки в его неблагодарном сердце. Толю усмехнулся, но затем вдруг заставил себя посерьезнеть. Он обязан был принять это приглашение к примирению. У него были небольшие сбережения; путешествие в Лондон не должно было обойтись слишком дорого. Впрочем, разве Теодор не предлагает ему компенсировать затраты? Очень мило с его стороны. Ночь превратилась в уголь. Толю закрыл окно и включил электричество. Он взглянул на конверт и расшифровал марку с датой: «LONDON, S.E. 26». Итак, он, Толю, отправляется в путешествие. Он уснул, восхищаясь благородством своих чувств и повторяя, что его жизнь была в значительной мере прожита с честью, в труде и в ладу с профессиональной совестью.

На следующий день он взялся улаживать формальности, необходимые для получения паспорта, и делал это с юношеским энтузиазмом. Потом с нетерпением стал ждать. Съездил на вокзал Сен-Лазар, чтобы справиться о ценах и расписании. Задумался, нет ли у него морской болезни. Оказалось, что есть. В Нью-Хейвене он убедился, что английский – иностранный язык. Высадился в Кройдоне и сел в поезд до Пенджа. На вокзале услужливый субъект нарисовал ему на клочке бумаги, как добраться до указанного места. Пройдя двадцать минут пешком, Толю очутился на довольно длинной улице, состоящей исключительно из одинаковых домов. Левая сторона была отражением правой, а правая – копией левой. В 145-й дом Толю позвонил. Открыла домработница. Она что-то сказала, он, естественно, не понял. Только часто закивал головой. Интерьер был достаточно убогим. Женщина показывала дорогу. Они поднялись на второй этаж. Она толкнула дверь. Толю проскользнул в комнату и увидел Теодора, явно лежащего в агонии. «Он и в самом деле умирает», – подумал Толю. Он не решался подать брату руку. Тот улыбнулся, но Толю тотчас понял, что эта улыбка не предвещает ничего хорошего. Тогда его брат заговорил. Он высказал свою ненависть ясно и недвусмысленно и добавил, что не привык менять мнение в последний момент. Вот все, что он хочет ему сказать. Толю начало покачивать. Брат умирал у него на глазах, смеясь, – жуткая смерть.

Толю ушел, удрученный столь упорной неблагодарностью. На вокзале в Пендже он поинтересовался, каким образом можно вернуться во Францию. Ничегошеньки не понял из того, что ему объяснили. В конце концов, провел прескверную ночь в небольшом пригородном отеле. На следующий день вернулся в Париж, уставший после такой прогулки. Тогда он вспомнил, что можно было заодно посмотреть Лондон. Но он больше не думал о путешествиях. Тяга к приключениям и удаленным уголкам прошла. Теперь он думал о смерти. О своей смерти.

XXVI

– А вот и я, – объявила Фаби.

– Надо же, – сказала Ниви, – я уж думала, мы тебя больше не увидим.

– Я рада, что ты здесь, столько всего хочу тебе рассказать, причем необычного, киска, очень необычного.

– С твоим стариком все в порядке?

– Он такой человек… я таких еще не видела. Только знаешь, все, что я расскажу, держи при себе.

– Никому ни слова.

– Вообще, он действительно старик. Ему семьдесят лет.

– Ничего себе, – сказала Ниви.

– Но он на столько не выглядит. А знаешь, чем он занимается?

– Не знаю.

– Управлением недвижимостью. Недвижимость за границей, которая принадлежит французам, и французская недвижимость, принадлежащая иностранцам.

– Странный бизнес.

– Еще более странный, чем ты думаешь, потому что недвижимость не существует.

– Да ты что?

– Ну да. Это все прикрытие. На самом деле с моим стариком не соскучишься, еще тот старый разбойник.

– Ой, не свисти.

– Ничего подобного. Никогда не догадаешься, где он побывал.

– Хватит, не тяни.

– На каторге.

– Он убийца?

– Нет, бывший нотариус.

– Крепко же ты вляпалась.

– Это почему?

– Недолго и в тюрьму угодить с таким субчиком.

– Да брось ты! Он хитер. Ни разу в тюрьму не заглядывал.

– А каторга?

– Ну, это не в счет.

– И богатенький у тебя банкир?

– Так себе. Но скоро поправит свои дела. Он готовит потрясающую аферу, на которой неплохо наживется.

– И что это будет?

– Ну, этого я тебе сказать не могу, сама понимаешь. А в остальном – придержи язык, ясно?

– Еще бы.

– Да, кстати, помнишь парня, который катал Сюз на машине?

– Тот, у которого был «амилькар»?

– Он самый. Так вот, это секретарь Браббана.

– Браббана?

– Моего старика зовут Браббан, Антуан Браббан. Красивое имя, правда? Вообще-то у него десятки имен, одно красивее другого.

– Похоже на «Ландрю».

У Фаби сделался такой вид, будто ее громом поразило.

– Что ты несешь?

– Испугалась?

– Я? Нет, вот еще.

– А похоже, что испугалась. Правда, знаешь, он, наверное, что-то вроде Ландрю. Будь осторожна.

– Киска, я пришла не для того, чтобы выслушивать твои глупости, ясно? Говорю тебе, он просто жулик и ничего другого.

– Я тебе верю. Ты знаешь его лучше меня.

– Сказать, куда он недавно меня водил? На матч Карпентьер – Сики[92]92
  Луи (Бей) Сики (1897–1925) – боксер сенегальского происхождения, живший во Франции. Описываемый поединок состоялся 24 сентября 1922 г.


[Закрыть].

– Наверное, мировое зрелище.

– Спрашиваешь. Потрясающее. Сики офигенный. Отправил противника в кено-каут, это надо было видеть. Еще бы меня это не потрясло. Тем более, что мы сделали ставку. Я перетрусила: думала, старик проиграет, но у него был такой уверенный вид.

– Он поставил на Сики?

– Тысячу из расчета десять против одного.

– И не побоялся?

– Он был уверен в себе. Один официант нашептал ему какой-то секрет.

– А что, его официант в этом разбирается?

– Ой, это отдельная история. Похоже, этот тип предсказывает будущее. Он смотрит на звезды, что-то подсчитывает, и готово дело. Никогда не ошибается. Когда старик хочет на что-нибудь поставить, он идет к нему и спрашивает, что будет. Или когда берется за какое-нибудь дело, то тоже идет к нему и, в зависимости от того, что услышит, продолжает или бросает.

– Чушь собачья!

– Говори, что хочешь, только знаешь, со стариком такие штуки происходят сплошь и рядом. В любом случае, победа Сики принесла нам десять тысяч. Совсем неплохо, пока ждешь жирный кусок.

– Про меня не забудь.

– Я о тебе подумала.

Она достала из сумочки купюру в пятьсот франков.

– Купишь себе что-нибудь и оплатишь папины долги в бистро.

– Ты моя любимая сестренка.

– Угадай, куда мы после всего этого отправились.

– Не могу.

– У нас было небольшое путешествие на Лазурный берег. Не представляешь, как там красиво. Там такие пальмы, точно как в «Атлантиде», а море синее-синее. И совсем не похоже на Дьепп: отливов не бывает. Здорово, да? Это меня старик научил. Он столько всего знает. Еще больше, чем папа. Ас!

– Ты была в Ницце?

– Конечно, киска. Ницца – это чудо. Вдоль моря идет большой бульвар, я такого еще не видела. А какая там роскошная публика! И машины огроменные!

– У твоего старика есть машина?

– Нет. Но скоро будет. Когда отвалится жирный кусок. Вот увидишь.

– Про меня не забудешь?

– Нет, Ниви, киска. У меня идея. Знаешь, что я для тебя сделаю? Найду тебе благородного мужа.

– Ого.

– Это меня тоже старик научил. Оказывается, есть графы и маркизы, впавшие в безденежье, – за них выходят замуж. Это сколько-то стоит. И ты становишься графиней или маркизой. А еще знаешь, что я для тебя сделаю? Ты у меня станешь киноактрисой. Как это устроить, меня тоже старик научил. Достаточно заплатить. И становишься знаменитым, твой портрет появляется в «Сине-Магазин».

– У меня от твоих рассказов голова кругом.

– О! Я еще забыла сказать самое интересное. Мы ездили в Монте-Карло. Играли в рулетку. Потрясающе. Всю ночь там провели. Я потеряла все, что у меня было, зато старик прибрал к рукам несколько купюр по тысяче.

– Он что, такой везунчик?

Фаби помялась.

– Думаю, он просто-напросто упер жетоны у одного хмыря, которому сильно фартило.

– Отчаянный у тебя старик.

– Только никому ни слова, ладно? Представляешь, как я вляпаюсь, если все выяснится.

– Не сомневайся: могила.

– Не говори, как Борниоль, а то я вздрагиваю. А что касается Вюльмара, то старик хочет провернуть большое дело именно с ним. Он рассказал мне, что выдрессировал его, научил множеству фокусов, и теперь наш мальчик окончательно дозрел. Но я ему отсоветовала его приобщать. Знаешь, к соплякам доверия нет. Этим в пьяном виде проболтаться – раз плюнуть. По-моему, лучше было бы от него отделаться, и потом, это еще вопрос порядочности: понимаешь, мой старик рискует испортить парню жизнь. Представь, что его накроют, а? Будет о чем пожалеть. Впрочем, ничего еще не решено.

– По-моему, ты не промахнулась.

– Уверена, что не промахнулась. Для меня лучше всего, чтобы старик все сделал сам. Меньше риск, больше навар.

– А ты не дура, Фаби.

– Не волнуйся, уж я-то знаю, что к чему. Чай, там кое-что есть.

Она постучала по лбу указательным пальцем со свежелакированным ногтем. Но ее довольное выражение вдруг пропало.

– Балда, зачем ты мне это сказала?

– Что именно?

– Что он похож на Ландрю. Мне аж жутко сделалось.

– Я сказала в шутку.

– Неостроумная шутка. Если подумать, то даже глупая. Чтобы Браббан был похож на Ландрю! Не смеши меня.

– Не хотелось бы узнать, что тебя разрубили на кусочки и поджарили в печи.

– Папа точно бы огорчился! Хватит. Кстати, поцелуй его от меня. Не забудь сделать то, о чем я просила. А когда отвалится жирный кусок, я о тебе тоже не забуду, Ниви, киска моя.

Они расцеловались.

– Слушай, Фаби, я хотела у тебя кое-что спросить.

– Спрашивай.

– Ты не рассердишься?

– Спрашивай давай.

– В общем, у тебя есть любовник?

– За шлюху меня принимаешь?

– Ну, до свидания, Фаби.

– Ну, до свидания, Ниви.

XXVII

С тех пор как Браббан спустил несколько тысячных купюр, стянутых у одного раззявы-игрока, он был на мели. Фаби каждый день интересовалась, как поживает крупное дело; он отвечал «движется, движется», но она почти перестала ему верить. Он не хотел вновь возвращаться на вокзальную тропу и идти дорогой провинциалов, поскольку потерял сноровку и с ужасом вспоминал о возможности попасться на пустяке. Он снова решил растрясти мадам Дютийель, но она одолжила ему лишь несколько луидоров[93]93
  В данном случае луидор подразумевает сумму в двадцать франков. Слово louis означает во французском языке и «луидор», и имя Луи (Людовик). Одно из имен Браббана – Луи Дютийель.


[Закрыть]. Однажды ему показалось, что он нашел верный способ, нечто ловко закрученное. Он бросился в «Суффле» и сел за альфредов столик.

– У меня к вам предложение.

– Слушаю, месье, – весьма сдержанно ответил Альфред.

– Как бы вы отнеслись к тому, чтобы я вас кредитовал, используя ваши знания о планетах и магнетизме.

– Не понимаю, месье.

– Ну, в общем, вы переоделись бы в факира или в магараджу, так лучше, и предсказывали бы будущее. Я бы приводил к вам клиентов. Поскольку вы никогда не ошибаетесь, репутация у вас была бы отменная и мы бы разбогатели.

– Дело в том, что я не люблю переодеваться, – сказал Альфред. – Да и коммерцию не люблю. Мне и магазинчик держать было бы не интересно, а предсказывать будущее – тем более. Месье прекрасно знает, что у меня одна цель: отыграть на скачках то, что потерял мой отец. Что до остального, то я всего лишь официант, а не прорицатель. Месье понимает, что если я иногда и сообщаю ему кое-что, то это, так сказать, из любезности.

– Я вас понял, Альфред, понял.

Браббан не стал настаивать и отправился восвояси.

Он сидел один в конторе и от отчаяния бормотал что-то себе под нос. Малютка Фаби считала его большим человеком, а он – всего-навсего жулик. Было отчего биться головой о стену. Он уже не мог свести воедино две идеи, два слова, два рудимента мысли. Браббан сидел один в конторе, разбитый, подавленный.

Постучала машинистка, просунув в приоткрытую дверь несколько локонов.

– Здесь ваш секретарь, – сказала она.

– Ага, – произнес Браббан.

Вошел Вюльмар и сел нога на ногу.

– Ну? – спокойно спросил он.

– Что ну?

– Как великая идея?

– А, ну да, – сказал Браббан, – вы же мой секретарь.

– Вы об этом забыли. А я – нет. Мне по-прежнему интересны ваши грандиозные проекты.

Браббан не ответил.

– Вы не рады меня видеть? – спросил Вюльмар.

– Идите к черту, – буркнул Браббан.

Вюльмар присвистнул от удивления.

– Вижу, у вас не все ладится.

– Вообще ничего не ладится. Если вам нужны мои идеи, то идите, откуда пришли. Мне нечего вам предложить.

– То есть, ваш запас иссяк.

– Придержите язык, молодой человек. Не забудьте, что разговариваете со стариком.

– С жуликом.

Браббан пожал плечами.

– Вы еще ребенок.

– Если я правильно понял, – сказал Вюльмар, – мне здесь больше делать нечего.

– Ясное дело, нечего.

– Выставляете меня за дверь.

– Не будем сгущать краски. Я ведь знаю, что вы проживете и без меня. Ваш батюшка…

– Вот его не трогайте. В любом случае бояться вам нечего. В полицию я на вас не заявлю.

– Вы очень любезны, мой друг.

– Я всегда считал вас обычным клоуном.

– Вам не кажется, что пора идти?

Вюльмар поднялся.

– И это из-за вас я рисковал попасть в тюрьму.

– Я вас к себе не приглашал.

– Вообще-то, да. Я наверняка избавил нашего друга Роэля от многих неприятностей.

– Видите, хоть о чем-то жалеть не придется.

– Я ни о чем не жалею, месье. Не сочтите за нескромность, можно у вас спросить, что вы собираетесь делать?

Браббан побледнел.

– Обо мне не беспокойтесь. Пожалуйста, обо мне не беспокойтесь.

– Не буду, если вам так приятнее. А если хотите знать, что я собираюсь делать, то я иду в армию.

– Надеюсь, в колониальную?

– Естественно.

– Примите мои поздравления.

Браббан протянул ему руку. Шейкхендз[94]94
  От английского shake hands – «обменяться рукопожатием».


[Закрыть]. Вюльмар ушел.

– Мальчик будет неудачником, – произнес Браббан, оставшись один.

Он принялся описывать круги по кабинету, думая о своей честолюбивой цели и о любви, которая перевернула его старческую жизнь. Связавшись друг с другом, они оба пойдут ко дну из-за того, что у него нет воображения. Ах, если бы он взялся за дело раньше, возможно, его более молодой ум смог бы породить великие идеи; но теперь его мозг усох, как козий сыр. Браббана очень расстроило это сравнение. Он в отчаянии сел, как вдруг его осенило; он может покончить с собой. Но эта мысль тут же показалась ему отвратительной. На сем полувозникла машинистка и объявила: месье Бреннюир. Удивленный Браббан величественно отдал приказ ввести посетителя.

С радостным видом вошел месье Бреннюир и стал ненавязчиво изучать помещение.

– Прекрасный кабинет, – сказал он.

– Несколько маловат, – ответил Браббан. – Размах в делах все шире, надо и самому расширяться.

– У вас большой персонал?

– Только секретарь и машинистка. Мне хватает, поскольку я сам чрезвычайно много работаю.

Месье Бреннюир сделал удивленное лицо.

– У меня еще есть помещение на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, – поспешил добавить Браббан, – для юридического отдела и бухгалтерии. Там у меня человек пятнадцать служащих.

– Немалое предприятие, – сказал месье Бреннюир.

– В общем, да, – отозвался Браббан, – но не такое большое, каким могло бы быть.

– Именно так я и думал, – пробормотал месье Бреннюир.

Мгновение он постоял в нерешительности, как кот на трех лапах. И поставил четвертую.

– Послушайте, дорогой Браббан, я сделаю вам предложение, принимать которое вы, разумеется, не обязаны. Мне бы очень хотелось, чтобы мой сын работал у вас, когда вернется из армии. И в виде гарантии я охотно вложил бы некоторый капитал в ваше дело.

– Буду счастлив видеть вашего сына среди моих сотрудников.

– Я бы хотел, чтобы вы взяли его не как сотрудника, а как компаньона. Спешу добавить, мой дорогой Браббан, что в качестве гарантии готов вложить в дело пятьдесят тысяч франков. И вот еще третья часть моего предложения: мне было бы исключительно приятно доверить вам управление кое-какой недвижимостью, которой я владею в Париже.

Браббан поклонился.

– Вас устраивает это предложение?

– Дорогой мой Бреннюир, кто же будет спорить с другом? По рукам. Кстати, одобряю ваше вложение капиталов, поскольку это принесет 40 % минимум.

– Помнится, когда-то вы говорили мне о 25 %.

– А Германия, мой дорогой Бреннюир? Как же Германия? Благодаря падению марки мы будем покупать дом за домом и скупим, так сказать, всю Германию, а когда марка вернется к своей обычной стоимости, доверенные нам капиталы принесут уже не 40 %, а 60, 80, а то, глядишь, и больше. Но для этого нам нужны широкие финансовые возможности, и тогда бывшая фирма Мартена-Мартена превратится в «Международную региональную ассоциацию капиталовладельцев» с денежным фондом в десять миллионов. Десять миллионов – это, естественно, для начала. Главной задачей М.Р.А.К.[95]95
  В оригинале – S.I.G.I., что ассоциируется с ci-gît, «здесь покоится» – этой формулой обычно начинаются надгробные надписи.


[Закрыть] будет то, что я вам сейчас вкратце изложил. Акции будут идти по 100 франков. Естественно, положение вашего сына будет таким же, каким было бы в конторе Мартена-Мартена. Прошу вас, дорогой Бреннюир, не благодарите. Я счастлив оказать вам услугу. Кстати, если у вас есть друзья, желающие вложить капитал в наше дело, я приложу все усилия, чтобы удовлетворить это желание. Я говорю «приложу все усилия», потому что подписка на десять миллионов скоро завершится, и прирост капитала хоть и произойдет не сразу, но принесет прибыль первым акционерам. Подумайте о невероятных барышах, которые мы получим, учитывая, что марка все-таки не может падать вечно. Нет, прошу вас, дорогой Бреннюир, не настаивайте, ни к чему меня благодарить. Я бесконечно счастлив, что могу оказать вам услугу. А теперь, если позволите, мы поговорим о другом. Ну-ка, который у нас час? Пять. Не выпить ли нам по стаканчику на Бульварах, что скажете?

– Охотно, – сказал месье Бреннюир. – И…

– И еще два слова о М.Р.А.К. Все-таки еще два слова. Я хотел вас спросить, когда вы могли бы внести деньги?

– Когда вам угодно. В течение недели.

– Превосходно, – сказал Браббан. – Что ж, пойдем к Пуссе, выпьем чего-нибудь. Ах, эти Бульвары, обожаю их!

– Рад буду с вами поболтать, ведь вас теперь не часто встретишь в нашем старом Латинском квартале.

– Что поделать, вы даже не представляете, насколько я об этом жалею. А как поживает мой старый друг Толю?

– Плохо.

– Да ну? Болеет?

– Он как огурчик, но у него все время мрачные мысли. Это становится очень неприятным.

– Понимаю, – сказал Браббан.

– Все началось с тех пор, как он съездил в Лондон перед смертью брата. Поверьте, я совершенно не представлял, что этот брат существует. Даже от жены я ни разу о нем не слыхал. Боюсь, это был весьма дрянной субъект. И честное слово, несмотря на то, что это все-таки мой шурин, я не надел траур.

– Излишний формализм ни к чему, – сказал Браббан.

– Как бы то ни было, бедняга Толю от этого путешествия, с позволения сказать, не оправился. Его все это страшно потрясло. Боюсь, он уже не придет в себя. И вообще, знаете, дорогой друг, у него начинается, будем говорить прямо, умопомешательство.

– Может, вы немного преувеличиваете?

– Нисколько, нисколько, угрызения совести по поводу географии – это, знаете ли!..

– Ну-ка, что там все высматривают?

Старики задрали носы. Оставляя дымный след, самолет выписывал в небе буквы: СИТРОЕН.

– Чего только нынче не изобретут! – воскликнул Бреннюир.

– Прогресс, – сказал Браббан.