Текст книги "Последние дни"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

XXXIV
ЖЮЛЬ

Альфред – вот это был человек. Точно вам говорю: вот это был человек.

Уж я-то собратьев по цеху знаю.

Тридцать лет в деле!

За тридцать лет я столько коллег повидал. И могу повторить:

Альфред – вот это был человек.

Причем честный человек.

И вот он ушел.

Однажды он нам сказал: «До свидания, я ухожу, завтра вы меня не увидите». Мы ему сказали: «Почему ты уходишь?» Он нам сказал: «Нужно кое-что сделать». Мы ему сказали: «Знаем мы, что ты будешь делать. Пойдешь испытывать свою систему?» Он нам сказал: «Да». Мы ему сказали: «Значит, скоро ты опять к нам вернешься».

Потом Альфред пошел к управляющему. Он ему сказал: «Тысяча извинений, но я ухожу». Управляющий ему сказал: «Почему?» Он ему сказал: «Нужно кое-что сделать». Управляющий ему сказал: «Знаю я, что ты будешь делать. На скачки пойдешь, да?» Он ему сказал: «У меня все на мази». Управляющий ему ответил: «Значит, скоро, Альфред, ты опять к нам вернешься».

И вот он ушел.

Он никогда не притворялся. Был, как все. Его надо было знать.

Уж я-то его знал.

Когда я хотел что-нибудь выяснить, я спрашивал: «Можно ли делать это? А можно ли то?» Он брал клочок бумаги и быстренько подсчитывал. А потом говорил: «Да», «Нет», «Получится», «Не получится».

И всегда был прав. Какой человек!

Он умел не только предсказывать будущее. Он еще был философом. Настоящим. Он мне как-то сказал:

«Понимаешь, клиенты, они как куча мертвых листьев».

Я спросил почему. Он ответил:

«Когда листья на дереве, то, если не знать, что бывает осень, можно подумать, что они останутся там навсегда. Так и клиенты. Приходят каждый день, регулярно – можно подумать, что так и будет продолжаться. Но вот дует ветер и сбрасывает листья в ручейки, и дворники сгребают их в небольшие кучи вдоль тротуаров, пока не подъедет мусоровоз. Я тоже каждый год, как приходит осень, сгребаю свою небольшую кучу умерших душ».

И добавил:

«Знаешь, мне это напоминает рисунок, который я видел недавно в одном комическом журнале; там был изображен человек, падающий с седьмого этажа. Он пролетает мимо жильца на четвертом и говорит ему: «Пока все не так уж плохо». Соль уловил? Каждого после первого этажа ждет свой тротуар».

Он не только философ. Он был также психолух. Он знал клиента как никто, умел его разговорить. Он видел, что у человека запрятано глубоко внутри. Показывал мне папашу Толю и говорил:

«Видишь этого типа? Теперь он приходит не так часто, как раньше. У него нет времени. Нет с тех пор, как он совершил небольшое путешествие за границу. Мимо него, хлопая крыльями, пролетела смерть. Видишь, как он теперь трясется? И приходит не так часто, как раньше. У него нет времени. А знаешь почему?»

Я спросил почему. Он ответил:

«Он посвящает свободное время изучению кончин и погребальных обрядов. Ходит за траурными процессиями, посещает кладбища и бывает у служащих похоронных бюро. Он боится преждевременных похорон и принюхивается к кремационным печам. Ему известно, из какой древесины делают гробы, из какого мрамора – надгробия. Вторгшись в царство мертвых, этот жалкий дряхлый старикан не желает из него уходить. У Бориньоля откалывает безумные номера, а к Лами-Трувену ходит что-нибудь пожевать. Хочет стать призраком».

Тут я ему сказал: «Жутковато становится от твоих баек». Но Альфред продолжал:

«А знаешь, почему он такой? Потому что есть одна вещь, которая гложет его сердце, терзает печень и выкручивает кишки. Если смерть пролетает рядом, как она пролетела мимо него, возникает ветер, про?клятый ветер, этот ветер срывает мачты с парусников и лишает рассудка людей. Если смерть пролетает рядом, как она пролетела мимо него, надо прятаться, старина Жюль; это не так, как на похоронах. Надо прятаться, иначе будет плохо, особенно если внутри гложет то, что назвали профессиональной совестью, поскольку другого названия не нашли».

Вот как Альфред знал людей. Можно сказать, он видел всю подноготную клиентов, выворачивал их наизнанку.

«Изнанка – это главное».

Так он говорил. Он еще много разного говорил. Какой это был человек. Причем честный человек. Сколько раз он запросто всем помогал. Папаше Браббану, например. Я привожу в пример папашу Браббана, потому что уже помянул папашу Толю. Вместе они – парочка. Так вот, папаша Браббан спекулировал на марке. Он считал, что марка поднимется. Альфред что-то подсчитал на уголке стола и сказал ему: «Продавайте, скоро будет поздно». Браббан же не хотел это признавать. Он был уверен в себе. Став директором, управляющим и целым административным советом солидной компании по недвижимости, он решил, что он уже кто-то. То его видят с генералами в отставке, да еще в какой отставке. То с кавалерами наполеоновских наград, в Инвалидах[111]111
  Имеется в виду Отель дез Инвалид, архитектурный ансамбль и приют для отставных военных, созданный по приказу Людовика XIV. Там находится усыпальница Наполеона и могилы многих крупных военачальников.


[Закрыть]. То в машине с молоденькой птичкой, куда более симпатичной, чем те, которые крутятся в Квартале. Я говорю «видят», а не «мы видим», потому что больше он сюда вообще не приходит – стесняется. В общем – если вернуться к разговору о марке – он не хотел верить в слова Альфреда.

А я думаю, зря он Альфреда не послушался. Потому что Альфред – это был кто-то. Точно вам говорю: это был кто-то.

За тридцать лет я столько коллег повидал.

Но таких, как он, не встречал. Нет таких. Он – единственный.

Это был кто-то.

И вот он ушел.

На днях садится папаша Браббан. Я бегу. Он шепчет мне на ухо: «А что, Альфреда нет?» А я ему в ответ: «Ушел».

Тут он по столику как шарахнет.

«Черт подери!» – ревет.

По-моему, он был не в себе.

XXXV

В честь первой годовщины М.Р.А.К. Браббан дал обед в большом ресторане – обед, куда были приглашены кое-какие близкие друзья (например: Бреннюир, доктор Вюльмар) и кое-какие влиятельные лица (например: господа Икс, Икс и Икс). Все удалось на славу, хотя некоторые гости сочли, что у месье Браббана несколько усталый вид. После изрядных сомнений Браббан решил пригласить Толю; но тот отказался, и причина была в названии компании, которое связывалось у него со смертью, и в дурном предчувствии.

Фаби ужинала дома с сестрой, которая помогла ей скоротать время до часа ночи. Браббан вернулся только в два.

– Вот и я, – отбарабанил он, слегка запинаясь.

– Да ты, кажется, пьяненький, – сказала Фаби.

Он сел, глядя куда-то далеко вперед, сквозь стену.

– Это было потрясающе, – сказал он. – Потрясающе.

И еще раз повторил: «Потрясающе». Потом замолчал. Фаби взглянула на него с улыбкой.

– И не стыдно тебе напиваться, в твоем-то возрасте.

– Это было потрясающе, – продолжил Браббан. – Было два министра и три генерала. Два плюс три – пять. Два министра и три генерала.

– Ты не говорил, что знаешь столько генералов.

– Я не говорил, что знаю двух министров и трех генералов? Это было потрясающе. Самый прекрасный день в моей жизни с момента первого причастия. Моя мать так плакала от волнения. В молодости все мы глупые. Было три генерала.

– Только не говори, что три генерала были на твоем первом причастии.

– Нет. Было два министра и три генерала. Два плюс три – пять, не считая Толю, который не пришел.

– Лучше иди ложись.

– Нет. Я не буду ложиться. Ложатся, только чтобы умереть. Мне Толю сказал. Толю – мой старый друг, друг детства. Он теперь спит в кресле, чтобы не умереть. А я буду спать стоя.

Говорил он с трудом.

– Не надо было тебе столько пить, – обеспокоенно сказала Фаби.

– С двумя генералами и тремя министрами? Смеяться изволите. Это не представлялось возможным, мадам, ибо два плюс три – пять.

Он встал.

– Я буду спать стоя, чтобы не умереть.

Упал на колени.

– Да будет так.

И принялся читать молитву.

– Вот черт, – сказала Фаби, – что на него нашло?

Она подхватила старика под мышки, доволокла до дивана и умудрилась на него затащить. Он не сопротивлялся, только бормотал. Приняв горизонтальное положение, он замолчал, потом посмотрел на Фаби.

– Фаби.

– Ты меня узнаешь?

– Фаби, я умру.

– Что ты несешь?

– Впрочем, все когда-нибудь умрут.

– Антуан, бедненький, у тебя вино было с грустинкой.

– Если ты хочешь, чтобы я спал лежа, я буду спать лежа, но если я буду спать лежа, я умру.

– Не волнуйся. Спи.

– Это было потрясающе. Потрясающе. Было два министра и три генерала. Два плюс три – пять, не считая Толю, который был на каких-нибудь похоронах, поскольку мой друг Толю хоронит сейчас всех подряд. Было много-много народу, и все мною восхищались, потому что я теперь богач-миллионер. Все свои миллионы я поместил в большой ларец под гробом Шарлеманя в Экс-ла-Шапель[112]112
  Шарлемань – Карл Великий. Экс-ла-Шапель – французское название Аахена.


[Закрыть]. Это только часть моего состояния, ведь кроме этого богатства я владею всей Рейнской областью и всем левым берегом Рейна. Немцы об этом не подозревают. Дураки, правда?

– А то.

– Они-то дураки, но я умру. Слушай мое завещание: Рейнскую область я передаю Франции, а мои миллионы – тебе. Ты все поняла?

– Естественно, поняла. Что мне делать с Рейнской областью!

– Ты передашь ее Франции. Я посильнее двух министров и трех генералов. Я богач-миллионер. У меня пятьсот миллионов. Что ты будешь делать с пятьюстами миллионами?

– Закажу тебе роскошное надгробие.

– Ты умница. Настоящий парижский воробушек: всегда найдешь смешное словечко. Я знаю, что в тебе можно не сомневаться. Можно спать спокойно.

И он уснул, продолжая бормотать.

«Отвратительно в его возрасте напиваться», – подумала Фаби.

На следующее утро, когда она проснулась, Браббан уже встал. Она позвала его. Он пришел с барсучьей кисточкой для бритья – собирался намазывать себе лицо.

– Привет, Фаби, детка. Хорошо спала?

– Неплохо, а ты?

– Превосходно, превосходно. Знаешь, вчера вечером все прошло потрясающе.

– Только не говори, что были два министра и три генерала, ладно?

– Почему нет? Конечно, были два министра и три генерала. Два плюс три – пять, не считая Толю.

Он говорил, заикаясь. Фаби взглянула на него, с подозрением сдвинув брови.

– Это ты прислал мне вчера зонтики?

– Какие зонтики?

– Двести зонтиков от «Базар Отель де Виль».

Браббан задумался, держа кисточку торчком, словно факел. Улыбнулся.

– Я купил тебе зонтики, потому что зимой часто будут дожди. Это мне сказал мой друг Альфред. Помнишь, Альфред, мой друг, который все знает, все видит и может все предвидеть. Он сказал, что зимой часто будут дожди. Вот я и подумал, что зонтики могут тебе пригодиться.

– Двести?

– Да. Я купил тебе двести зонтиков, потому что зимой часто будут дожди. Это мне сказал мой друг Альфред. Помнишь, Альфред, мой друг, который все знает, все видит и может все предвидеть. Он сказал, что зимой часто будут дожди, вот я и купил тебе двести зонтиков, потому что подумал, что зонтики могут тебе пригодиться.

Фаби посмотрела на него с ужасом.

– Ну вот, – прошептала она.

– Ну вот, – эхом повторил Браббан. – Пойду бриться, – добавил он.

Не сходя с места, он сунул кисточку себе в рот. Победно взглянул на Фаби, затем, вытащив кисточку, стал плеваться по сторонам мыльной пеной.

– Ну вот, – повторил он. – Ну вот, ну вот, ну вот.

И принялся смеяться.

– А что – вот? – лукаво спросил он. – Браббан сейчас умрет. Браббан сейчас умрет, потому что лег спать. Если бы не лег, то жил бы еще не одну сотню лет. Но он лег, так что умрет. Умрет, оставив Рейнскую область Франции, а пять миллиардов своей девочке Фаби. Так ведь, Фаби, детка? Не стоит благодарности! Пять миллиардов – это самое малое, что я могу тебе дать. Но Рейнская область, естественно, Франции!

– Понимаю, естественно. Слушай, можно мне позвонить? Я плохо себя чувствую. Хочу вызвать врача.

– Ты плохо себя чувствуешь? Что с тобой? Погоди, я позвоню моему другу, профессору Вюльмару, выдающемуся профессору Вюльмару.

Он направился к телефону.

– Не надо, оставь, – крикнула Фаби.

– Мы позвоним выдающемуся профессору Вюльмару.

Он снял трубку и назвал номер.

– Алло? Алло. Я хотел бы поговорить с доктором Вюльмаром. Это месье Браббан. Да. Да. Доктор Вюльмар? Да, алло. Прекрасно. Я звоню, потому что меня попросила позвонить моя подружка. Алло. Вы меня поняли? Не совсем? Все очень просто, доктор. Я сейчас умру. Вы поняли? Я умру, потому что спал лежа. А? Какие шутки? Вам повторить? Я сейчас умру, потому что спал лежа. Вы поняли? Это срочно. Я сейчас у своей подружки, мадемуазель Фаби д’Алинкур, 45, авеню Моцарта. Это срочно, вы поняли? До свидания, доктор.

Он повесил трубку.

– Видишь, все просто. Славный доктор Вюльмар. Пойду бриться.

Он направился к ванной с кисточкой в руке.

– Погоди, – сказала Фаби. – Погоди, пусть приедет.

– Я не могу принимать выдающегося профессора Вюльмара, не побрившись.

Браббан посмотрел на нее.

– Погоди, – повторила она. – Ты можешь подождать?

Он сел, расставив ноги и положив кулаки на колени; кисточку он держал, как скипетр. И молчал, пока в дверь не позвонили.

Вошел доктор Вюльмар.

– Ну вот, – повторил Браббан. – Кончено. Пять миллиардов – Фаби и Рейнская область – Франции.

XXXVI

Роэль и Тюкден ждали отъезда.

Оба получили дипломы в июне; затем один уехал в Гавр оформлять права на наследство, а другой – в Рейнскую область под неуклюжим предлогом, что будет совершенствовать свой немецкий. Тюкден-старший, находясь под двойным впечатлением от падения марки и долгожданного форсирования университетской ступени, оплатил это небольшое путешествие. Тюкден-младший пожил в Майенсе, затем в Кельне. Ему удалось присутствовать при различных инцидентах, вызванных знаменитым в истории денежным обвалом, о котором журналисты поведали всему миру. Он написал Роэлю, предложив встретиться в Экс-ля-Шапель, но Роэль не хотел прерывать пребывание в Динаре, и его друг почти тотчас нашел этому разумное объяснение.

Тюкден вернулся в Париж к середине сентября. Дней десять прожил исключительно праздной и пустой жизнью. Ходил из кино в кино, пил в одиночестве в барах, куда не решился бы зайти раньше, потому что снаружи не видно, что происходит внутри. Иногда давал себя соблазнить какой-нибудь фригидно-проституточной-особе; вследствие этого он уничтожал свою библиотеку и проводил свои последние дни на набережных. Он также уничтожал весь накопившийся бумажный хлам: безжалостно и не покладая рук сжигал рукописные мальчишеские произведения, которые теперь заставляли его краснеть. Тем не менее, некоторые из них он отложил, перевязал и поставил большую печать из красного воска, как финальную точку. Роэль вернулся в начале октября; при первой же встрече он представил свою подругу, мадемуазель Терезу Бреннюир.

Они ждали отъезда. Военное командование уже любезно предупредило их о точной дате и о пункте приписки. Они ждали. Это были дни без цели, время без надежды. Для Тюкдена они казались совершенно пустыми, похожими на бездну, над которой он песчинкой плыл. Для Роэля с каждым днем расширялась пропасть, и ясно виделся момент падения и расставания. Чтобы убить это почти безжизненное время, они «развлекались» тем, что посещали Париж, как иностранцы, которыми себя представляли; или же с «ипподромным» видом отправлялись играть на скачки. Роэль красиво тратил свои деньги, Тюкден с трудом их добывал.

Однажды Тереза сообщила им, что Браббан недавно впал в маразм и дышит на ладан; отец поручил ей посетить клинику, так как сам не решается туда пойти, боится лишних эмоций. Они предложили сопроводить ее при выполнении долга. Когда они пришли в лечебницу, там происходила живая дискуссия между медсестрой и старым господином, желавшим видеть Браббана; ему в этом было категорически отказано. Состояние месье Браббана требовало полного покоя. Посетитель, а это был Толю, не удивился присутствию племянницы и двух бывших учеников. Он тут же принялся описывать им свою ситуацию, протестуя против тирании невежд-врачей и аптекарей. Тереза, которая в принципе не стремилась увидеть, как агонизирует Браббан, добросовестно осведомилась, можно ли видеть профессора Вюльмара. Его не было. Заметно молодой доктор объявил им в конце концов, что состояние месье Браббана не меняется и что все визиты запрещены.

Они вышли. Тереза извинилась, что отлучится: она должна была как можно скорее проинформировать отца о развитии событий. Тюкден и Роэль остались одни против Толю, который, казалось, не собирался их отпускать, но при этом его мало волновали действия племянницы.

– Вот ведь какое несчастье, – сказал Толю. – Теперь ему явно не выкарабкаться, в его-то возрасте. А ведь такой замечательный человек! Вы были с ним знакомы?

– Немного, – ответил Роэль.

– Вы с ним играли в бильярд в «Людо», – сказал Тюкден.

– Верно, верно. Больше он в бильярд играть не будет. Да и я тоже. Больше не играю. Некогда мне теперь развлекаться. Слишком много забот. Ах, сколько у меня забот, молодые люди. Вы бы только знали!

– Мы не знаем, – сказал Роэль.

– Откуда вам знать. Смерть – это не для вашего возраста.

– Как сказать, – отозвался Тюкден.

Толю обиженно замолчал. И сменил тему.

– Ну что, друзья мои, теперь у вас есть дипломы?

– В июне получили, – ответил Роэль.

– Прекрасно, прекрасно. У моего племянника тоже есть диплом. Вы с ним знакомы?

– Немного, – ответил Тюкден.

– А у вашего друга Ублена тоже есть диплом?

– Ублен бросил. Теперь он в кофейной фирме.

– Надо же, надо же. А ваш друг Синдоль?

Перечисление становилось угрожающим. Так все бывшие ученики выйдут на подиум. Роэль оборвал эти показательные выступления.

– Синдоль? Он умер.

– Умер! Он был моим лучшим учеником. В таком возрасте, умер!

– Да, месье Толю.

– Друзья мои, я открою вам одну тайну. Я не умру.

– Очень даже возможно, – сказал Тюкден.

– Вот именно. А знаете ли вы, в чем тут дело?

Этого они не знали.

– Я не ложусь. Сплю сидя. Правда, хорошая идея? Если бы я ложился спать, я бы умер. Я это точно знаю. Вот и сплю сидя. Я поделился секретом с Браббаном, но эти ребята в своей сатанинской клинике, должно быть, уложили его силой. Так что он умрет. А ведь такой замечательный был человек.

– А вы, значит, стали бессмертным, месье Толю.

– Ну да. А что делать? Я пока не нашел способа освободиться от… Это долго объяснять.

– Мы послушаем, месье Толю.

– Правильно; тяга к знаниям – это правильно, тем более, что этот вопрос вас все равно касается. Вы ведь философы?

– Именно.

– А что философы говорят о смерти?

– Одни – что философия есть приготовление к смерти, другие – что свободный человек о смерти не думает.

– Как всегда, одни говорят «да», другие – «нет», – заметил Толю.

– Не вижу противоречия, – заметил Тюкден.

– А потом? – спросил Толю. – Что они обещают потом? Одни – одно, другие – другое, так ведь?

– Примерно, – сказал Роэль.

– Знаю, знаю. А мне все равно. Будущая жизнь, исчезновение, метемпсихоз[113]113
  Переселение душ.


[Закрыть] и вся прочая ерунда мне безразличны. Но есть одна вещь, которая мне не безразлична. Тс-с! Только молчите! Есть одна вещь, которая имеет для меня значение, тс-с! Это сомнения и тревоги, которые я ношу в себе.

– У вас их так много, месье Толю?

– Моя жизнь была жульничеством, и вам это хорошо известно, так же хорошо, как и мне! Вам хорошо известно, что я преподавал то, чего не знал, я осмеливался преподавать вам то, с чем не был знаком.

– Что именно, историю?

– Историю, например; знал ли я, скажем, Карла Великого? А у Цезаря бывал? А Наполеон, он вообще существовал[114]114
  Со 2-й половины XIX в. до 1909 г. во Франции неоднократно переиздавался буклет под названием «Наполеона-то, оказывается, не было» (Comme quoi Napoléon n’a jamais existé), где высказывалась версия о том, что император не существовал.


[Закрыть]? Какая глупость говорить о том, чего не знаешь. А география! Довершение зла! Бывал ли я в Китае, в Австралии, в Японии? Все, что я вам преподавал, – ложь, сплошная ложь.

– Вы же знаете, месье Толю, что преподавателю географии не обязательно быть путешественником.

– Справедливо. Но я все же мог бы хоть немного попутешествовать.

– Вы никогда не уезжали из Франции, месье Толю?

– Нет, никогда. Впрочем, один раз я был в Лондоне.

– Вот видите, вы все-таки путешествовали.

– Да. Но это было уже позже, много позже. Это не в счет. И что это было за путешествие, мои юные друзья! Я приехал, только чтобы увидеть, как он умирает. А знаете, как он умер? Смеясь. Он смеялся надо мной! Умер, смеясь. Если бы у меня в голове не бродили все эти мысли, я бы тоже умер, смеясь. Что делает со мной жизнь? Что я делаю в жизни? А? Можете мне сказать? Я, конечно, способен умереть, смеясь. Только вот… только не хочу умереть, унося с собой мои угрызения.

– Да ладно, месье Толю, – сказал Тюкден. – Вы же знаете, что все преподаватели географии в таком же положении! Вы, кстати, были хорошим преподавателем.

– Очень хорошим, – сказал Роэль.

– Вы весьма любезны, молодые люди, но речь не об этом. Я-то знаю, что с моей совестью. А вы – нет, вы этого не знаете. Умереть, смеясь, как просто! Если бы мне удалось не брать ее с собой! Это возможно. Есть одна хитрость. Я узнал ее, когда шел за процессией, хоронившей слепого. Хотите, скажу?

– Было бы очень интересно.

– Только тс-с, ладно? Освобождаешься от призрака. И после этого никаких тревог. Призрак может мучить других, но у тебя никаких тревог. Напрочь избавляешься!

– А что делать, чтобы освободиться от призрака?

– Это очень просто, – ответил Толю с удовлетворенным видом.

– Что вы предпочитаете, месье Толю? Быть бессмертным или освободиться от призрака?

– Вопрос возникает, поскольку вам известно и то, и другое, – добавил Роэль.

Толю покачал головой.

– Бессмертия не бывает. Однажды можно отвлечься. Ляжешь – и все. Именно так вышло с моим другом Браббаном. Способ надежный, но он так сложен, что в один прекрасный день о нем забываешь, и тут – нате вам. Нет, бессмертия не бывает. Такого еще не встречалось.

– Значит, вы освободитесь от призрака, месье Толю?

– Надеюсь, вас он мучить не будет.

– Было бы нехорошо с вашей стороны, месье Толю.

– А с вашей стороны было бы хорошо прийти на мои похороны.

– Ну конечно, месье Толю, непременно.

– Если я не умру, смеясь, то что я могу этому противопоставить?

Роэль и Тюкден не знали, что можно противопоставить. Толю остановился у края тротуара, изучая носки своих потрескавшихся ботинок.

– Выколоть глаза… – пробормотал он.

И посмотрел на молодых людей.

– Ведь ни к чему выкалывать себе глаза, верно? Это было бы совсем ужасно, да? Я все же не собираюсь выкалывать себе глаза.

– И не надо, – сказал Роэль.

– Прекрасно, прекрасно.

Он забавно тихонечко хихикнул.