Текст книги "Последние дни"
Автор книги: Раймон Кено
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
XXVIII
Тюкден подошел к третьему году учебы с твердым намерением «с этим покончить», что означало для него уничтожить целый комплекс норм поведения, последовательно окрашенных в цвета лени и трусости. Он взялся за дело своеобразным способом: стал ипохондриком. Обнаружив в себе полдюжины болезней и недомоганий, он посчитал, что необходимо как можно скорее от них избавиться. В сентябре он принялся ходить по врачам.
Эти люди открыли ему глаза на то, что его моча оставляет на дне пробирок слои осадка, и обвинили его в фосфатурии[96]96
Недостаток фосфатов в моче.
[Закрыть]. Он стал наблюдать за своим организмом, глотал пилюли и начал симулировать булимию[97]97
Заболевание, проявляющееся в приступах сильного голода.
[Закрыть]; поскольку не сомневался, что страдает в придачу малокровием. Четыре-пять раз в день он проглатывал крутое яйцо и стакан белого вина. Он вылизывал тарелки. Надеялся, что таким образом станет мочиться внятно и выразительно и победит лимфатизм.
Так обстояли дела с пищеварительной системой и костями. Его внимание было также обращено к избыточной активности желез, которые закупоривали ему внутреннюю носовую полость. Годами с осени до лета Тюкден ходил с насморком; в тот момент у него проявилась аллергия на сено; он подхватил насморк, даже не покидая Париж, что свидетельствовало о глубинных нарушениях в его дыхательной системе. Один специалист в дешевой клинике сообщил, что он страдает гипертрофическим ринитом – по крайней мере так Тюкден расслышал. После этого доктор, не колеблясь, обжег ему изнутри ноздри и заставил заплатить за это пятьдесят франков. Несколько дней, вдыхая универсум, Тюкден ощущал запах медленного ветшания – как от тряпки. И это было не единственное неприятное ощущение, которое приходилось терпеть: однажды в процессе поедания сэндвича с ветчиной, как следует смасленного горчицей, у него пошла носом кровь, и он бросился в ванную. Только через полчаса поток пошел на убыль. Тогда Тюкден доел сэндвич, который уже начинал черстветь. Через неделю он вновь пришел к хирургу. Тот подрезал ему носовые раковины щипцами для ногтей и вновь обжарил чихательные железы. Он велел зайти в следующую среду. Но Тюкден не пришел, решив, что не будет платить за новую экзекуцию. Он от души похвалил себя за то, что малость сжульничал; его и правда достала вата в носу, мир, воняющий сжигаемыми отбросами, капли крови на яйцах вкрутую, которые он заглатывал в разных бистро, чтобы начать наконец писать по-картезиански. Он также справился с проблемой зрения, которая с детства являлась для него источником унижения. Он решил носить очки. С эстетической точки зрения ему нравился их чешуйчатый орнамент. С практической – это был повод для множества удовольствий. Он настолько гордился остротой своего зрения и своими очкушками, что стал читать газеты, как дальнозоркий, и различать имена актеров на колоннах Морриса[98]98
Круглые столбы для расклеивания афиш.
[Закрыть] на противоположной стороне бульвара.
Он рассмотрел разнообразные возможности других патологий – таких, как туберкулез, наследственный сифилис и разрыв аневризмы. Мало-помалу эти опасения отступили. Когда началась зима, Винсен Тюкден решил, что может считать себя более-менее здоровым при условии, что будет регулярно принимать лекарства, одни – сиропные, другие – порошкообразные.
Его преобразующее внимание распространялось не только на плоть, но и на фабричные изделия, в которые он ее облачал, демонстрируя в обществе. Отец привык покупать ему приталенные пиджаки и высокие ботинки. Тюкден начал их стыдиться и в результате даже увидел в них символ своей трусости; после многочисленных споров, во время которых папаша Тюкден в отчаянии взирал на сыновьи извращения, Винсену удалось надеть на плечи прямой пиджак, а на ноги – туфли «Ришелье». Он почувствовал, что становится другим человеком, тем более, что антифосфатурические пилюли подходили к концу, как и сироп, полезный для дыхательных путей. Он превратил свою победу в триумф, приобретя британскую фуражку и толстую трость. Эти два предмета придавали их владельцу оригинальность и уверенность в себе. В общем, да, Тюкден чувствовал себя другим человеком, другим молодым человеком, ведь ему еще не было и двадцати.
Зима обещала выдаться суровой. Благодаря каутеризации[99]99
Прижигание.
[Закрыть], которую сделал оставленный с носом специалист, нос Тюкдена стойко выносил все ненастья. С фуражкой на голове и с тростью в руке Винсен перемещался по холоду в поисках чего-то, но чего именно, он не знал, и не знал даже, что он это ищет. Вновь он был совершенно один. Бреннюир добивался чинов в казарме за семью морями. Роэль оставался вне поля зрения; зато появился его брат. Он учился в Эколь Нормаль на естествознании и без всякого уважения говорил о старшеньком, который, по его словам, ждал наследства и жил в пригороде с какой-то стрекозой. Тюкдена хватило лишь на то, чтобы обменяться с ним вежливыми, но сдержанными репликами. Связь с человеческим сообществом он поддерживал только через нескольких студентов, смутно знакомых ему и по именам, и по формам ладоней. Иногда дело доходило до болтовни с какими-нибудь молодыми особами, изучавшими психологию, но дальнейших шагов он не предпринимал.
С тех пор как Тюкден посмотрел «Кабинет доктора Калигари»[100]100
Фильм немецкого режиссера Роберта Вине (1881–1938), снятый в 1920 г.
[Закрыть], он ходил в кино несколько раз в неделю. Он прилежно посещал «Сине-Опера», признанный зал искусств и авангарда, и «Паризиану», где могли крутить по три-четыре американских комических фильма; из них действительно комическим всегда был один, на него Винсен и шел – на тот фильм, где все происходило на пляже и где Beauty Bathing girls[101]101
Красотки-купальщицы (англ.).
[Закрыть] радовали глаз своими прелестями, причем даже заподозрить нельзя было, что эти прелести могут однажды хоть немного померкнуть. Одинокий, печальный и простодушный, он созерцал, как на тихоокеанском побережье резвится само наслаждение и сладострастие. Целомудренным он не был, но по-прежнему оставался девственником. Он полюбил изображения и проникся почтением к сумеркам.
После маниакальных забот о своем физиологическом становлении Тюкден начал жить грезами. Поутру он закидывал невод воспоминаний и выуживал сны, которые в течение всего дня затухали и гибли у него на глазах от дневного света; а вечерами он отдавался течению уснувшего моря и повторял, как тот единственный поэт, ибо в некотором смысле поэт на свете был только один:
Испытывая гордость от цитирования знаменитых авторов, он протягивал ночь сквозь день; но не приветствовал проникновение дня в ночь.
В это же время он решил прочесть тридцать два тома «Фантомаса»[103]103
Фантомас – популярнейший литературный персонаж, созданный Марселем Алленом и Пьером Сувестром в 1911 г. В 1913-194 гг. кинорежиссер Луи Фейад снял по их книгам несколько нашумевших фильмов.
[Закрыть] – продолжение грез. Он обходил набережные, чтобы купить довоенные экземпляры в глянцевых обложках. Роэль-младший, встретив Тюкдена во время этих поисков, высмеял его за отсталый вкус; ведь сам он изучал русский и ходил на демонстрации. Так прошли первые месяцы той зимы, ознаменованной подвигами горнорабочих, непонятными и множественными взрывами домашних печей и приходом к власти Муссолини.
XXIX
Цитрус[104]104
В оригинале: citron – «лимон». Имеется в виду автомобиль марки «ситроен», по-французски – «Citroën».
[Закрыть] остановился перед домом 80-бис по улице Пти-Шам. Вскоре оттуда самоизвлекся расфуфыренный старик.
– Подождите меня, – сказал Браббан шоферу, словно еще не прошли те времена, когда он пользовался такси.
Он поднялся по лестнице, насвистывая от удовольствия; на шестом этаже, запыхавшись, постучал в дверь указательным пальцем – согнутым и решительным. Мадам Дютийель приняла его в маленькой комнатке, которая служила ей будуаром и говорила о ее любви к пестроцветным хрупким предметам небольших размеров.
– Надо же! Как ты приоделся! – воскликнула она. – Таким элегантным я тебя еще не видела.
– Ты находишь?
Он задал этот вопрос робко и обеспокоенно одновременно, глядя при этом на себя в зеркало. Поцеловал ей руку и сел.
– Каким ветром тебя занесло? – спросила мадам Дютийель.
– Э-э, пришел поздравить с Новым Годом.
– Очень мило.
– А еще принес тебе подарок.
Он достал из кармана жилета кольцо в стиле Луи-Филиппа, украшенное рубином, и пока мадам Дютийель предавалась восторгам, вынул из бумажника пачку купюр по тысяче и положил перед ней.
– Вот деньги, которые ты мне одалживала. Спасибо, ты мне очень помогла.
– Что это с тобой? Ты стад миллионером?
– Еще нет, но скоро стану.
– Провернул свое крупное дело?
– Как раз проворачиваю.
– Можно узнать какое?
– Не жульничество.
– Неужели?
Браббан скромно улыбнулся.
– Я стал честным человеком. Собираюсь скупить Германию.
– Бедный мой Луи! Ты помешался!
– Сейчас ты поймешь. Все крайне просто: фирма Мартена-Мартена, которая занималась только фиктивными делами, становится «Международной региональной ассоциацией капиталовладельцев» и будет заниматься делами реальными. Цель ассоциации – воспользоваться падением марки, чтобы скупить недвижимость в Германии. Когда марка вновь поднимется, а это обязательно произойдет после занятия Рурской области, мы получим, так сказать, немыслимую прибыль. Подписной капитал – десять миллионов. Акции идут по сто франков. Если хочешь, могу что-нибудь для тебя отложить.
– Чувствую, дело весьма интересное.
– Подписано уже более пятисот тысяч франков, из них триста тысяч – доктором Вюльмаром, профессором парижского факультета медицины.
– Это могло бы заинтересовать клиентов.
– Я пришлю тебе проспекты. То есть, циркуляры. Захочешь подписаться – я в твоем распоряжении.
– Я подумаю.
– Это прибыльное дело, которое позволит мне прожить спокойную старость.
– Сколько тебе сейчас?
– Не могу вспомнить.
– Ты начал кокетничать. С тех пор как отказался быть моим клиентом.
– О, вовсе нет, вовсе нет. Я просто хотел сказать, что больше об этом не думаю. О возрасте.
Он замолчал, рассматривая купюры, к которым мадам Дютийель не притронулась.
– Ну вот, – сказал он.
И поднялся.
– Я пришлю тебе проспекты. Мне составил их один доктор права. Дорого запросил, подлец.
– Возможно, я могла бы подписаться тысяч на двадцать франков.
– Долго не тяни. Подумай о том, что это принесет тебе не меньше 120 %.
– Я подумаю.
– Ага.
Он вышел; мадам Дютийель осталась в задумчивости от восхищения и в растерянности от удивления. Он же, сев в свою машину, велел отвезти себя к своему портному, а после в свою контору, где до изнеможения рылся в досье, доверенных ему Бреннюиром. Он серьезно подходил к управлению всей этой недвижимостью, но ничего в ней не понимал и никак не мог разобраться. В конце концов он решил, что ему нужен секретарь, настоящий, знающий бухгалтерию и все остальное, а не заурядный молодой человек, который только в сообщники и годится. Жульническую рожу, составившую ему проспект, нанимать не хотелось; Браббан попытался восстановить в памяти тех, кто явился, когда он дал объявление в газетах – «посмотреть, что будет»; но, насколько он мог вспомнить, ему никто не подошел, и уж тем более не этот Роэль, которого он чуть не втянул в тяготы уголовщины. Оставалось только дать новое объявление.
Приняв это решение, он посмотрел на часы. Было шесть. С Фаби он встречался только в восемь. Бедняжка, у нее теперь ни минуты для себя, покупки съели все время. Он с нежностью представлял, как она снует по универмагам и отщелкивает от себя приставучих хлыщей. Не зная, чем заняться, он вышел на улицу, направился куда глаза глядят, затем отклонился в сторону. В Шатле купил вечернюю газету и с удовлетворением прочел рассказ о продвижении в Рурской области франко-бельгийских войск. Нет сомнений, что марка еще упадет, но также нет сомнений, что в один прекрасный день она поднимется. Не будет же она падать вечно. Важно выбрать подходящий момент. В любом случае можно подождать и довольствоваться вымышленными сделками в ожидании всамделишных. Ведь Браббан действительно верил, что однажды и впрямь будет владеть недвижимостью в Германии и станет за счет этого несказанно богатым и честным. Ему грезилось, что он скупает оптом сельские районы и что М.Р.А.К. уже приобретает целые провинции. Продолжив свои размышления, он пришел к выводу, что было бы неплохо, если бы М.Р.А.К. специализировалась на систематическом освоении прирейнских земель и таким образом послужила бы интересам Франции на левом берегу Рейна. В этом случае выгоднее становилось скупать именно земли, пусть даже пустые, нежели недвижимость, цена которой относительно ее площади во сто крат выше; а поскольку на повестке дня стояли аннексионистские задачи, то наличие земли играло не последнюю роль.
Размышляя в таком духе, Браббан оказался на рю дез Эколь; внезапно это обнаружив, он решил дойти до «Людо», в уверенности, что встретит там Толю. Следуя вдоль стены Сорбонны, он весело припоминал, что познакомился с ним по ошибке, приняв его за южанина-парикмахера, прибывшего в Париж получить наследство в пять миллионов; специально ради него он разработал хитроумную махинацию, которая должна была принести Браббану несколько сотен франков. Скромен он был в те времена – и смешон. Как бы то ни было, он проявил чутье, продолжая встречаться со старым преподавателем. Он всегда чувствовал, что удача придет к нему с этой стороны, что в укромном углу припрятано какое-то дельце. И он не ошибся. Теперь он был честным человеком, полезным родине, и скоро станет «богатиссиме».
Он вошел в «Людо». Там была зимняя сутолока. Справа пшеки[105]105
Т. е. поляки.
[Закрыть] и молдо-русские зарабатывали на жизнь шахматами, получая по двадцать су в партиях против нормандских или бриарских простофиль, которых аккуратно выбирали; слева собрался квадрат вокруг чемпиона зеленой грифельной доски. Браббан обошел бильярдные столы, но не увидел Толю. Он отважился даже зайти в дальние залы, где заправляли игроки в бридж и любители английского бильярда. Толю и там не было.
Браббан вышел, делая некоторые смутные предположения относительно возможной судьбы старого преподавателя, и спустился к «Суффле», где встретил Бреннюира в компании поэта Сибариса Тюлля, эссеиста Минтюрна и субъекта, который был представлен как редактор в «Матен». Господа вели политический спор; одни были сторонниками занятия Рурской области, другие – нет. Браббан слушал их с почтением; у него тоже была мыслишка по этому поводу, но он держал ее при себе. Затем заговорили о скором крахе большевизма и о непреодолимых трудностях, с которыми сталкивается фашизм. Наконец, были рассмотрены различные гипотезы, связанные с эпидемией печных взрывов. По прошествии получаса трое лишних удалились.
Оставшись наедине с Бреннюиром, Браббан спросил, как дела у детей. Жорж был в Алжире, Тереза писала диплом по философии. «В общем, вся семья при деле», – пошутил Браббан. А что с Толю? Толю продолжал предаваться черным мыслям. Бреннюир осведомился о том, как развиваются дела в М.Р.А.К. Браббан сообщил, что начались переговоры о покупке обширных земель близ Майенса и крупного доходного дома в Экс-ля-Шапель. Но у Бреннюира были опасения. Он спрашивал себя, даст ли позже германское правительство французской компании действовать вполне свободно. Браббан улыбнулся; он объяснил, что М.Р.А.К. ничем не владеет напрямую, а только через посредническую фирму, созданную в Германии, которая, будучи немецкой, не вызовет беспокойства властей. Бреннюира эта басня успокоила, и он сделал маленький глоток перно, с удовлетворением думая о будущем.
XXX
Совсем не улыбалось Гектору Лантерну идти на эти похороны. Но, в конце концов, есть в жизни обязанности; все-таки это был старый клиент, и потом, Гектор задолжал ему деньги. Все это надо было учитывать. Конечно, он предпочел бы пойти в кино или в театр «Дю Шатле»[106]106
Популярный парижский музыкальный театр.
[Закрыть], но, в конце концов, есть в жизни обязанности. Гектор Лантерн обязан был пойти на похороны. Он сделал это достаточно неохотно, так что появился в тот момент, когда процессия покидала жилище усопшего, медленно направляясь к «Пантен-паризьен»[107]107
Кладбище в кантоне Сена-Сен-Дени к северо-востоку от Парижа.
[Закрыть]. Гектор Лантерн проследовал за ней в самом последнем ряду. Путь был долгим, Лантерн скучал. Он попытался завязать разговор с соседом, одноруким субъектом, но пусторукавый соответствующей мимикой дал ему понять, что он еще и глухой. Вынужденный молчать, Гектор Лантерн принялся думать; он спрашивал себя, не воспользуется ли жена его отсутствием, чтобы изменить ему с новым официантом на бильярдном столе в зале второго этажа. Чтобы отвлечься, он попытался представить, как это может выглядеть, и стал рассматривать разнообразные пикантные ситуации, как вдруг заметил идущего рядом сухонького старичка, который, казалось, был не прочь обменяться с ним несколькими словами.
– Мы идем к Пантен, ведь так? – спросил этот чудак.
– Да. Путь неблизкий.
– Вот недостаток жизни в больших городах. Кладбища на другом конце света.
– Что за надобность размещать их так далеко.
– На площади Оперы кладбище не сделаешь.
– Это точно.
– Только подумайте, ни на одном парижском кладбище больше нет места. Пер-Лашез, Монмартр, Монпарнас, Вожирар, Пасси, Пикпюс, Бельвиль, Гренель, Сен-Винсен, Сен-Пьер, Берси, Ла Виллет, Шарон, Отей – все забито. Еще немного, и Париж лопнет от трупов, месье. Вот мы и вынуждены отправляться в пригород, если у нас нет семейного склепа. У вас есть семейный склеп?
– Нет, месье. Я не настолько богат.
– У моей семьи склеп есть, но я говорю это не для того, чтобы прижать вас к ногтю. Нет. Сами знаете, раньше было принято, чтобы у каждой семьи имелся склеп. Это признак достатка, умеренного достатка. У моей семьи склеп на кладбище в Мансе. Вы были в Мансе?
– Нет, месье. Красивый город?
– Скоро двадцать лет, как я там не был. О чем я говорил?
– Рассказывали о вашем семейном склепе.
– Ну да. Представьте, что там оставалось два места. Одно для меня, другое для брата. Но он его не займет.
– Ну уж.
– Нет. Не займет. Он умер за границей. Сами понимаете, я не стал везти его обратно. Перевозка стоила бы бешеных денег. Когда я вернусь в Манс, моим наследникам это дорого обойдется.
– Мне вообще все равно, похоронят ли меня в склепе.
– Вот в чем вопрос! – воскликнул старичок таким голосом, что часть процессии возмущенно обернулась. – Вот в чем вопрос, вот я и думаю, что все-таки выбрать – склеп или сырую землю. Знаете, одно меня беспокоит – место, которое останется свободным. В результате туда могут положить постороннего, не знаю кого; тогда теряется смысл семейного склепа.
– Конечно.
Старик раздраженно причмокнул губами.
– Даже не знаю, куда податься.
– А кремация?
– Разумеется, разумеется, возможна кремация. Мы избегаем опасности преждевременных похорон.
– Да, это ужасное дело.
– Вот вопрос, который чрезвычайно меня волнует и которому власти никогда не уделяли достаточного внимания. Тем не менее, это реальная опасность. Одним способом ее все же можно было бы устранить: повесив в гробах колокольчики.
– Неплохая идея. Покойник звонил бы и требовал у подоспевшего сторожа кофе со сливками и рогалик.
– Ничего смешного, месье.
– Немного посмеяться никогда не повредит, особенно если мы говорим о вещах, которые сами по себе не слишком веселые.
– Вы правы, они невеселые. Вы часто думаете о смерти?
– О нет, слава богу. Мысли о смерти далеко бы меня завели!
– Но все же сегодня вы о ней думали.
– Верно, это из-за клиента.
– Из-за какого клиента?
– Которого проветривают в экипаже. Он был моим клиентом.
– А кто он такой?
– Вы не знаете, кто он? Вы не были знакомы с покойным?
– Вообще-то нет.
– Значит… вы пришли на похороны… ради удовольствия?
– Я пришел, уважаемый, так как жду, что на мои похороны тоже придут.
– Да, невеселые у вас мысли.
– А по-вашему, умереть – это весело?
– Нет, конечно, нет. Но у вас впереди все же есть время.
– Не надо мне льстить. Впрочем, вы ничего не знаете. Я скоро умру, и, по-моему, это нисколько не смешно, месье. Представьте: каждая минута приближает меня к роковому мгновению, когда я превращусь в труп. И вас приближает, месье.
– Слушайте, не пытайтесь меня напугать.
– А когда мы умираем, что происходит?
– Откуда я знаю.
– Как, вам не интересно узнать, отправитесь ли вы в ад или реинкарнируетесь в теле патагонца?..
– Что за ерунда.
– Или вообще исчезнете.
– Терпеть не могу эти разговоры.
– Вы не верите в ад?
– Церковные байки!
– А в реинкарнацию?
– Громко сказано.
– А в полное исчезновение?
– Не знаю.
– Однако других гипотез нет.
– А вот и есть, вы будете удивлены, но есть еще одна.
– Интересно узнать какая.
– Существование рая.
– Вы, наверное, считаете себя умным, месье? Наверное, считаете себя умным, потому и издеваетесь над стариком, который вот-вот попадет в объятия смерти!
– Я не хотел сказать вам ничего обидного. Как на духу, не хотел.
– Знайте, месье, что если ад, возможно, и существует, то рая нет наверняка.
– Как это печально.
– Это печальная правда.
– Интересно, как вы дошли до таких мыслей.
– Меня подвела к ним вся моя жизнь. А если я все-таки ошибаюсь? И моя жизнь, наоборот… Думаете, рай существует? Ответьте, как мужчина мужчине, мне нужен прямой ответ.
– Церковные байки! Всего этого нет и в помине!
– Вот видите! А преступники? А? Как же преступники? Преступники, которые всю свою жизнь остаются безнаказанными? И после этого вы верите, что есть справедливость?
– К ней нужно стремиться. Тогда ходило бы меньше ненаказанных преступников. Кстати сказать, как тот, который выколол глаз моему клиенту.
– О чем это вы?
– О, это отдельная история. Но вы ведь не знаете даже имени покойного. Его звали Тормуань. Это был хороший клиент, а я, месье, – хозяин кафе. Тормуань был одноглазым, поэтому не пошел на войну и неплохо заработал, пока мы все подставляли шею. Впрочем, что его теперь за это упрекать, беднягу. Сам-то я на войне был, месье.
– Наверняка видели мертвых.
– Ясное дело, предостаточно. Но там было совсем иначе, чем здесь. Впрочем, не будем об этом. Возвращаюсь к моему Тормуаню. Представьте себе, что однажды, прошлой зимой, он играл в манилью, как вдруг заходит такой странный фрукт и хочет купить почтовую марку. Странный, потому что у него волосы были по пояс. Я-то подумал, что это художник, и не стал ничего говорить, но тут мой Тормуань давай высмеивать его шевелюру, хотел позабавить публику. Так вот, месье, никогда не догадаетесь, что выкинул этот художник.
– Выколол ему глаз.
– Как вы узнали?
– Вы сами только что сказали. Черт побери! Теперь я припоминаю. Об этом разве не писали в газетах?
– По-моему, писали. Это было в тот день, когда сообщили о смертном приговоре Ландрю. Должен сказать, что приговор неудачно совпал с тем преступлением.
– Я прекрасно помню это зверство.
– Зверство – то самое слово. Так вот, месье, этого художника так и не нашли. Где-то ходит. И представьте себе, что после этого на месье Тормуаня повалилось несчастье за несчастьем. Он по-прежнему приходил в кафе, но все больше мешал, потому что постоянно рассказывал свою историю, пытался давать советы тем, кто играл в манилью, хотя не мог видеть карты, и поэтому над ним слегка насмехались, впрочем, конечно, не сильно. Но вот в один прекрасный день нашлась сволочь, которая воспользовалась тем, что он не видит, и сперла у него бумажник. Блезоль, так его звали. Кстати, его тоже так и не нашли. Правда невероятно? А знаете, как умер месье Тормуань? В это воскресенье вышел с утра пораньше, и его сбила машина, тут он и умер – от перелома черепа. Ну, и не хотите – не верьте, месье, но машина сгинула, ее тоже не нашли. А его теперь везут на кладбище.
– Какая странная судьба.
– Верно сказано, странная.
– И какая страшная.
– Страшная – то самое слово. Но теперь ему хотя бы будет спокойно.
– Будет или не будет, вот в чем вопрос. Шекспира читали?
– О, знаете, с моей профессией читать особо нет времени.
– А я преподаватель.
– Я это отчасти подозревал, месье. Гладко говорите.
– Alas![108]108
Увы! (англ.).
[Закрыть] Бедный Йорик! А вот и кладбище, сейчас войдем, хотел бы я могильщиков увидеть, которые, могилу общую разрыв, скелеты достают; я череп с груды вырытых останков сниму; в руках его держа перед собой, взгляну в глазницы темные, пустые и воскликну: Alas, бедный Толю!
– Да уж, нельзя сказать, что у вас радостные мысли в голове. А кто этот Толю?
– Это я, господин хозяин кафе.
