Текст книги "Последние дни"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

IV

– Мне правда жаль, но я уже взял человека. Вы, кажется, умны и предприимчивы. Думаю, мы нашли бы общий язык. Но что делать, я не могу изменить решение. Мне искренне жаль.

– И мне жаль, месье.

– Можете оставить мне ваш адрес. Вдруг однажды я дам о себе знать.

– Хорошо, месье.

– Итак, ваша фамилия, имя и адрес?

– Роэль, через «э», Арман, колледж Сюлли.

– Надо же, колледж Сюлли.

– Да, я воспитатель.

– О, воспитатель. Ясно, почему вы ищете другое место. Это не привлекательное занятие.

– Не слишком.

– Как жаль, что я уже нанял человека. Что ж вы так поздно пришли? Ну, если что, я вам напишу.

Молодой человек встал, попрощался и исчез. Несколько секунд месье Мартен-Мартен хранил задумчивый вид, затем позвал машинистку.

– Как он вам?

– Хорошенький мальчик.

– Ох уж эти шелковые чулки, – вздохнул он, разглядывая ноги девицы, – от этой моды недолго сойти с ума. Вы свободны.

Изящной походкой она удалилась. Месье Мартен-Мартен снова на несколько секунд застыл в нерешительности, а затем, взяв плащ и котелок, вышел.

Было прохладно, а вообще – славный ноябрьский денек. Он прошелся пешком до Севастопольского бульвара. Сел в 8-й автобус и доехал до Люксембургского сада. Колючий ветерок холодил скамьи и стулья и гнал из сада последних посетителей. Месье Толю среди них не наблюдалось. Месье Мартен-Мартен покинул это место слегка раздосадованный, слегка продрогший. И подумал, что немного грога ему не повредит. Он выбрал «Суффле», где можно с комфортом принять любимое снадобье. Вливая в себя принесенную Альфредом «американку», месье Мартен-Мартен рассеянно смотрел по сторонам. Его в очередной раз ждало разочарование. К нему подошел Альфред.

– Месье кого-то ищет?

– Нет, Альфред, не беспокойтесь. Вот и зима началась.

– Да уж, никуда не годная зима, месье.

– Думаете, зима будет никуда не годной, Альфред?

– Да, месье, из-за планет.

– Очень интересно.

– Планеты прямо-таки налезают друг на друга, месье. Так что зима будет никуда не годная.

– Сколько я должен, Альфред?

Щедрой рукой месье Мартен-Мартен отсыпал ему немного на чай. На следующий день он пришел в то же время. Холод стал еще холоднее.

– Видите, месье, что я вам вчера говорил? – произнес Альфред, подавая ему «американку». – То ли еще будет.

– Вы ведь не играете на скачках, Альфред?

– Месье сразу догадался.

– Естественно, догадался.

– Вас не проведешь. Действительно, я не играю на скачках. В моей семье была настоящая трагедия, месье. Мой отец разорился на лошадях, как другие разоряются на юбках, или на кокотках, как тогда говорили.

– Ох уж эти кокотки, – вздохнул месье Мартен-Мартен.

– Мой отец разорился, месье. Скажу больше: он покончил с собой. Это было ужасно. У его одра я поклялся никогда не играть на скачках. Мне было пятнадцать. До сих пор я держал слово, но…

– Но?

– Я тайно разрабатываю безотказную систему, чтобы выигрывать на ипподромах «Лонгшан»[21]21
  «Лонгшан» – ипподром в Булонском лесу.


[Закрыть], в Винсенском лесу, в Отее и в Ангьене. Когда эта система будет доведена до ума, я отыграю все деньги, которые потерял отец, само собой, с учетом роста стоимости жизни.

– На чем основана ваша система?

– Прежде всего, на географическом положении ипподромов и направлении магнитных потоков, которые через них проходят; затем, на движении планет; наконец, на статистических исследованиях, затрагивающих девяносто один составляющий элемент конного спорта.

– A-а. Рассчитываете скоро закончить?

– Через два-три года, месье.

– Принесите маленький кофе, покрепче и погорячее, – раздался скрипучий голос клиента, вдруг возникшего за одним из столиков.

– Ба, какие люди! – воскликнул месье Мартен-Мартен. – Это же месье Толю!

– Кажется, я вас узнаю, – отозвался вышеназванный.

– Я месье Браббан. Помните, битва при Бапоме, дальние странствия…

– А, помню, помню. Приятно снова вас встретить.

– А мне как приятно! Мой круг общения в Париже так невелик, что встретить знакомого – одно удовольствие. У меня ни родственников, ни друзей: один, как перст. Позвольте, месье, называть вас «мой дорогой Толю».

Толю изучал его со старческой подозрительностью.

– Вы играете в бильярд, месье Браббан?

– А как же, – ответил Браббан.

– Что ж, не помериться ли нам силой?

Второй старик с восторгом согласился.

Они отправились в «Людо», где им пришлось некоторое время подождать, когда освободится бильярдный стол. Партия началась со всяких «давненько я не играл» и «раньше я был на высоте, но практики не хватает». Ветеран войны семидесятого года был вынужден покориться лейтенантишке народного образования, который обыграл его с двадцатью семью очками из ста. Они расстались, весьма довольные друг другом. На следующий день месье Толю одержал новую победу, а через два дня месье Браббан вновь был вынужден признать себя побежденным; через три дня ему-таки пришлось согласиться на фору в двадцать пять очков, но, несмотря на это, он опять пал лицом в грязь, неравномерно покрывавшую паркетный пол в «Людо».

– Завтра я отыграюсь.

– Нет, мой дорогой Браббан…

– Как это, нет? Сегодня чуть-чуть не хватило.

– Да, но завтра воскресенье, я не смогу прийти.

– Ну, тогда до понедельника.

– Я иду к свояку.

– Ах да, к свояку. Месье… Бреннюиру?

– Именно так. Вообразите, что на днях один мой бывший ученик, которого я случайно там встретил, хотя, честно говоря, не случайно, поскольку он друг моего племянника и племянник-то его и привел, так вот, этот юноша рассказал нам кубистский стих.

– Не может быть, – искренне удивился Браббан.

– Признаюсь вам, я ничего не понял и мой великий друг, знаменитый поэт Сибарис Тюлль, тоже.

Имя Сибариса Тюлля, похоже, не впечатлило Браббана, и Толю продолжил:

– Сибарис Тюлль, вы наверняка знаете, автор «Аметистового башмачка», один из основателей «Меркюра».

– Как я завидую, что вы можете бывать у людей такого уровня, – взволнованно заявил Браббан.

– Для меня это большая честь.

– Я бесконечно восхищаюсь месье Тюллем, – сказал Браббан не слишком уверенно.

– Вы читали его стихи?

– Можно, я вам признаюсь? «Аметистовый башмачок» – моя настольная книга. Ведь поэзия – это ни больше ни меньше мое страстное увлечение.

– Уж не поэт ли вы? – спросил Толю, у которого дух перехватило от столь необычного признания.

– О нет, о нет. Но я читаю, так сказать, только поэзию. С ней я отдыхаю от дел, от суеты дня. Меня не только поэзия интересует, но и сами поэты, собственной персоной, во плоти.

– Вам хотелось бы познакомиться с Сибарисом Тюллем?

– Я бы не посмел…

– Нет ничего проще! – вскричал Толю. – Приходите в ближайший четверг. Мой свояк будет рад.

– Мне неудобно…

– Вот еще! Я его завтра предупрежу. Нет ничего проще. Он наверняка будет рад. На понедельник договорились?

– На понедельник договорились, мой дорогой Толю, и спасибо за приглашение.

– Не за что, не за что.

Толю опаздывал на ужин; он столовался в определенные часы в семейном пансионе, где отсутствие пунктуальности обрекало виновного на стыд и вызывало у окружающих самые нехорошие подозрения; он быстро удалился. Браббан же вышел не спеша. Он поужинал в первом попавшемся ресторанчике, активно работая челюстью, а затем отправился посидеть в «Суффле». Альфред принес ему черный кофе.

– Как по-вашему, Альфред, можно предсказать успех дела, которое собираешься предпринять?

– Это зависит от планет, месье, и от результатов статистики.

– От каких?

– По-разному, месье. Если месье угодно рассказать в двух словах, что это за дело, возможно, я смогу его проконсультировать.

– Ну… в общем… это не так-то просто.

– Вот уже подсказка.

– Я вам больше скажу, Альфред, это… дело должно остаться в тайне.

– Важная деталь, но не достаточная. Не могли бы вы, например, сказать, когда это начнется?

– Целый месяц, как началось.

– В какой день?

– Увы, уже не помню.

– А время не припомните?

– Было часов шесть.

– Утра?

– Вечера.

Альфред посмотрел в потолок.

– Должно остаться в тайне. Начато неизвестно в какой день около восемнадцати часов.

Он достал из кармана блокнот, на каждой странице которого, испещренной цифрами, были видны отпечатки пальцев. Альфред листал его, слюнявя указательный палец правой руки.

– Я смогу дать лишь примерный ответ, – пояснил он. – Мне не хватает дня, сами понимаете.

– Скажите, что можете, – попросил Браббан.

– В общем, это не сложно. У меня тут есть расчеты, что-то вроде таблиц логарифмов. Посмотрим. Ага, вот.

Он улыбнулся.

– Месье родился в нечетный день?

– Первого числа.

– И в нечетном месяце?

– Как это?

– В январе, в марте, в мае?

– Угадали.

– Месье родился 1-го мая?

– Точно.

– Тогда девять шансов из десяти, что ваше дело выгорит.

И добавил:

– Но не так, как вы думаете.

Браббан ушел в задумчивости и в котелке.

V

15 ноября

кофе…………… 1.

обед…………… 5.90

табак…………… 1.

спички…………… 0.20

метро…………… 1.

ужин…………… 6.30

газета…………… 0.15

16 ноября

кофе…………… 1.50

обед…………… 5.30

спички…………… 0.20

метро…………… 1.

ужин…………… 5.50

газета…………… 0.15

17 ноября

кофе…………… 1.

бритье…………… 1.

«Л’Ордр Натюрель»…………… 0.25

обед…………… 4.65

табак…………… 1.

спички…………… 0.20

метро…………… 1.

ужин…………… 5.15

газета…………… 0.15

18 ноября

кофе…………… 1.

обед…………… 5.90

спички…………… 0.20

метро…………… 1.

ужин…………… 5. ровно

газета…………… 0.15

19 ноября

кофе…………… 1.

бритье…………… 1.

обед…………… 4.75

табак…………… 1.

спички…………… 0.20

метро…………… 1.

ужин…………… 6.05

газета…………… 0.15

20 ноября

кофе…………… 1.

обед…………… 5.30

«Не Либертер»[22]22
  В пер.: «Анархист».


[Закрыть]…………… 0.20

спички…………… 0.20

метро…………… 1.

ужин…………… 5.90

газета…………… 0.15

так жил Винсен Тюкден.

Однажды декабрьским днем он спускался по бульвару Сен-Мишель и, проходя мимо кафе «Ла Сурс», наткнулся на молодежь, которая собиралась отметиться в этом известном заведении.

– Да здесь большие люди! – воскликнул кто-то.

Тут Винсен узнал Мюро и Понсека, которые были с двумя неизвестными личностями. Мюро представил своих сотоварищей:

– Вюльмар, Ф.М.[23]23
  Факультет медицины.


[Закрыть]; Бреннюир, твой коллега.

И указал на него самого:

– Тюкден, человек, который все читал. Сейчас в Сорбонне.

– По-моему, я видел вас на лекции Брюнсвика, – сказал Бреннюир.

– Возможно. Я готовлюсь к экзамену по общ(ей) фило(софии).

– Я узнал вас по волосам.

– Пора стричься, – сказал Понсек. – А то ходишь с сальными патлами.

Тюкден не отреагировал.

– Может, пойдем с нами? – предложил Мюро. – Мы хотим выпить пива.

Он вместе с Понсеком был одним из самых упорных лентяев в лицее Гавра. Им пожаловали аттестат, словно какой-нибудь военный крест по причине героической гибели их родителей. Теперь они рассчитывали долго-долго сидеть на медицинском факультете и продлить свое пребывание в Латинском квартале до преклонных лет.

Все пятеро устроились в дальнем зале. Два хрыча играли в бильярд – плохо.

– Ну, старина, где живешь? – спросил Мюро.

– На Кабульской улице.

– На Кабульской улице?

– Это в районе вокзала Сен-Лазар.

– Взбрендило тебе там окопаться, – сказал Понсек. – Мы вот живем на улице Гей-Люссака.

– В районе вокзала Сен-Лазар полно борделей, – заметил Бреннюир.

– Да, хватает, – подтвердил Тюкден, хотя не смог бы назвать ни одного адреса.

– Вы знаете Роэля? Он тоже пишет диплом по фило(софии).

– В Сорбонне я его не встречал.

– У него не так много времени там появляться. Он воспитатель.

– Еще один из Гавра, – сказал Понсек, испытывавший местечковую гордость.

– А Ублен что поделывает? – спросил Мюро.

– Он стал медиумом, – ответил Тюкден. – Ест только рис и проповедует воздержание.

Все покатились со смеху.

– Это тот парень с пышной шевелюрой, который был с вами? – спросил Бреннюир.

– Кто же еще? – сказал Мюро.

– Я их обоих запомнил, – сообщил Бреннюир.

Соотечественники снова схватились за бока от хохота. Что касается Вюльмара, то он до веселья не снизошел и хранил молчание. Бреннюир не унимался:

– Вы тоже медиум?

– Ни в коем случае.

– Он бергсонец, – сообщил Мюро.

– Когда пишешь диплом по фило(софии), лучше отказаться от личных взглядов, – заметил Бреннюир.

– У вас их нет? – спросил изумленный Тюкден.

– Они у меня те же, что у преподавателей, так надежнее.

– Мне все равно, какие у них взгляды.

– Это не все равно для экзаменов.

– Бреннюир прав, – вмешался Мюро. – Личные взгляды – залог провала.

– Особенно на Ф.М., – вставил Винсен.

– Он думает, что на Ф.М. одни идиоты, – сказал Вюльмар, внимательно изучая кружку с пивом. – Достал со своей фило(софией).

Тюкден улыбнулся. Лучше было принять это за шутку.

Его знакомые заговорили о юбках. Мюро только что бросил одну девчонку, которая работала у хозяина канцелярского магазина, что на углу улицы Сен-Жак и улицы Суффло. Она за ним бегала, но все без толку, он не хотел с ней связываться. Понсек, как это часто бывает, сох по мулатке, будущей медичке, и ходил взбудораженный и днем, и ночью. Ничего, он готов ждать, сколько потребуется, но в конце концов уложит ее. Бреннюир решительно отверг любовь студенток и теперь восторгался служанками. Он не скрывал, что каждый вечер имеет папину горничную. Вюльмар принялся восхвалять дома терпимости. По этому поводу убежденный антиклерикал Мюро заметил, что церкви следует называть домами нетерпимости. Бреннюир окрестил его омэ[24]24
  Имеется в виду аптекарь Омэ, персонаж романа Г. Флобера «Мадам Бовари».


[Закрыть] и обвинил в том, что фразу он где-то свистнул. Тогда Вюльмар стал уверять, что однажды строил глазки монашке. Беседы вольного содержания продолжились еще немного, затем компания разделилась; студенты Ф.М. отправились в одну сторону, Бреннюир – в другую, а Тюкден – в третью.

Винсен уходил от них, как в воду опущенный. Он корил себя:

во-первых, за то, что иронично отозвался о своем лучшем друге, а это низость;

во-вторых, за то, что не обругал Вюльмара, а это трусость;

и в-третьих, за то, что у других есть сексуальные радости. Весь день он пережевывал горькую правду: он девственник и трус. Вечером, садясь в метро, он решил, что отчаиваться рано, но на следующий день при встрече с Убленом по-прежнему оставался девственником и трусом.

– Вчера видел Мюро и Понсека. Кретины, только юбки на уме. А понту – будто они уже доктора. Тоска слушать.

– Вообще-то Мюро парень ничего.

– С ним был друг Роэля, он пишет диплом. Хвастается, что не имеет личных взглядов. Знаешь, такой парижанин-выскочка.

Ублен не обращал внимания на бухтение Тюкдена, который, заметив это, умолк. Некоторое время они вышагивали молча.

– Будь ты настоящим бергсонцем, – сказал вдруг Ублен, – ты стал бы медиумом.

– Возможно, только я не настоящий бергсонец.

– Ну, я имел в виду, что ты бы интересовался психическими исследованиями. Ты не можешь игнорировать эту часть психологии. Если бы удалось доказать, что душа продолжает жить хотя бы несколько дней, это уже был бы грандиозный результат.

– Мне плевать. Меня интересует только жизнь, жизнь на этой земле. Остальное – досужие домыслы душевнобольных, как говорил Ницше.

– То есть, по-твоему, я больной? А сам Ницше не был больным?

Они дошли до угла бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Жак, когда два сутенера в каскетках и габардиновых синих пальто обогнали их и обернулись. Один сказал:

– Ну и видок у этих двоих, бараны нечесаные.

Второй сказал:

– Противно смотреть.

И оба, посмеиваясь, пошли своей дорогой.

Тюкден и Ублен продолжили спор. При этом Тюкден вернулся домой не менее удрученным, чем накануне. Он замышлял убийство и спрашивал себя: может, Ублен еще трусливее, чем он? При этом Ублен также мечтал о мести и поскольку верил, что мысли материализуются, то старался компенсировать зло своих желаний, испуская астральные формы в нежных тонах.

Семнадцатого числа декабря месяца Винсен Тюкден выпил кофе (один франк), пообедал на сумму пять франков тридцать, купил пачку табака за один франк, коробок спичек за ноль франков двадцать сантимов, дважды проехал в метро (один франк) и купил газету «Журналь». Последняя трата составила ноль франков пятнадцать сантимов.

Восемнадцатого он уехал в Гавр, поскольку начались каникулы и, кроме того, родители переезжали. С первого января они должны были жить на улице Конвента у бабушки Тюкдена, из-за кризиса. В день отъезда обратно он пошел в последний раз взглянуть на море; пытался курить трубку, которую гасил настойчивый дождь. В поезде пассажиры говорили о Ландрю[25]25
  Дело Ландрю – крупный судебный процесс 1921 г. по обвинению Анри Дезире Ландрю в убийстве десяти женщин и мальчика у себя на вилле. Как и в других нашумевших во Франции процессах начала XX века (дело Дрейфуса, дело Сезнека), бесспорных доказательств вины представлено не было.


[Закрыть]. Неделю после Рождества он провел в отеле «У барабанщика», но, поскольку здесь были его родители, мадам Забор дала ему комнату поприличнее. Неделя была скучная: хлопоты в связи с переездом, семейные выходы. К концу года семейство переселилось, а затем, довольно быстро, укрепились и новые семейные привычки.

VI
АЛЬФРЕД

Когда точно начал приходить сюда этот господин, вам знать ни к чему. Важно, что он приходит и каждый раз, приходя, общается со мной, мы беседуем; ему интересно то, что говорю я, ну, а я делаю вид, будто мне интересно то, что говорит он, хотя он никогда не рассказывает, что он делает, кто он такой, откуда он взялся, что ему нужно и какая у него профессия. У меня много клиентов – старые и молодые, мужчины и женщины, толстые и тощие, гражданские и военные. В начале года публика обновляется: одни студенты уезжают, другие приезжают, старики умирают, молодые стареют. Зато в январе месяце ко мне за столики приходят, можно сказать, одни и те же. В этом году здесь регулярно появляется несколько групп молодых людей. Одних заботит политика, другим интересна литература, есть такие, кто говорит о спорте и о женщинах; каждый год одно и то же; что бы ни происходило, представлены, так сказать, все виды. Так было даже во время войны. Я не случайно занимаюсь статистикой. В этом году они такие? Прекрасно! На будущий год ничего не изменится. Одни станут разглагольствовать о литературе, другие – о политике, третьи заведут пластинку о спорте и все будут говорить о сексе, кроме тех, кто носит длинные волосы и что-то о себе мнит, а также тех, кто все больше молчит, так что возникает вопрос, чему они учатся и чем забиты их головы, но, в конце концов, это не мое дело. А еще есть старики – те, что приходят сюда уже лет пятнадцать и посему обросли привычками. А еще женщины. Эти особи – миленькие вертихвостки, которых приводят сюда их дружки; поскольку они все под присмотром, то, честное слово, заработки у них так себе. На месте женщины, которая из-за безденежья пошла в проститутки, я не стал бы стаптывать свои высокие каблучки в Квартале; этим сыт не будешь. Со мной они приветливы; еще бы – чуть ли не целыми днями сидят с кружкой пива, больших чаевых на этом никак не получишь. Если бы все были, как они, моя прибыль за день составляла бы с гулькин нос; тем более что подобная привычка водится в Квартале чуть ли не за всеми. Невероятно, сколько времени люди убивают в таком вот кафе.

В этом году одну вещь я нахожу странной. Никто из молодых людей еще не основал журнала. Кажется, такое происходит впервые. Сколько раз я видел, как основываются журналы! Но теперь вынужден признать, что с ними в Квартале покончено, а передовая молодежь, та, что знает в этом деле толк, больше сюда не захаживает и предпочитает кварталы более «экс-центричные»[26]26
  Слово excentrique во французском языке означает и «эксцентричный», и «удаленный от центра».


[Закрыть]. Впрочем, это ее дело; сами понимаете, основывают на моих глазах журналы или не основывают – мне от этого ни жарко, ни холодно.

Если вернуться к этому господину, то скажу, что он стал приходить в начале года – учебного года, естественно. Я волей-неволей веду счет по учебным годам: в октябре все съезжаются, в июле разъезжаются. В общем, он начал приходить где-то в октябре. В прошлом году он не приходил. Он приходит то один, то с другим господином вроде него. Оба они пожилые и гладко разговаривают. Мне кажется, что познакомились они не случайно, а потому что он так захотел. Он – это господин, которого я упомянул первым. Его зовут месье Браббан. Второго зовут месье Толю. Так вот, пусть мне это только кажется, но я думаю, что именно месье Браббан захотел познакомиться с месье Толю. Зачем? Меня это, конечно же, не касается, и все же я помню, как однажды зимой месье Браббан спросил мое мнение о том, выгорит ли его дело, а я спросил у него, что это за дело; а он тогда ответил, что это секрет. Я достал из кармана свой блокнот и ответил ему, что есть хорошие шансы, чтобы дело выгорело, но не так, как он думает. Однако он так и не сказал мне, о чем идет речь. В любом случае мой ответ был верным – это точно, что есть хорошие шансы, чтобы дело выгорело, но не так, как он думает. С тех пор я часто вижу их обоих; они приходят к половине седьмого, к семи и вместе пьют аперитив. До этого они играют в бильярд, а после приходят сюда. И так каждый день. Они болтают, и я выяснил, что месье Толю в бильярде посильнее месье Браббана. С некоторых пор они приходят втроем. Они здесь каждый день; я стараюсь сохранить для них столик, они садятся, болтают, пьют перно. Третьего зовут месье Бреннюир. Все трое напоминают старых приятелей, однако я-то знаю, что не прошло и полгода, как они познакомились, или, по крайней мере, знакомы с месье Браббаном, потому что двое других знают друг друга уже давно, поскольку один из них женат на сестре другого. Я называю их свояками, а второй называет первого предпринимателем, потому что тот предпринимает какие-то дела. Понятно, что это игра слов, и это он так насмехается. В общем, они приходят сюда втроем почти каждый день, и я подаю им перно. А они болтают. Обсуждают политику, литературу, погоду, которой следовало бы установиться, а еще ведут разговоры по поводу Ландрю. Спорт, судя по всему, их особо не интересует, а о женщинах они рассуждают, пуская сальные слюнки. Я понимаю, что спорт их не интересует, но о женщинах они могли бы говорить в другом тоне. Разговорами все и ограничивается – что до дела, то они явно поизносились, кроме месье Браббана, который, как мне кажется, бегает за молоденькими. Думаю, это зависит от звезд. Тот, кто родился под одной звездой, сохраняет силы для женщин до преклонных лет, а кто под другой – уже в молодости слабак. И так в жизни всё; мы получаемся теми или иными из-за планет и звезд. А еще нужно учитывать статистику. Естественно, статистику, связанную с лошадьми, рассматривать можно смело, поскольку она официальная, ее печатают. Но когда нужно выяснить, кто занимается любовью, сколько раз в неделю и с каких пор, тут, понятное дело, официальных цифр не будет, и мы вынуждены рассуждать отчасти наугад, без серьезной научной основы. Разумеется, если бы я захотел, я бы и здесь смог прибегнуть к статистике, но я в основном занимаюсь другим направлением науки.

Кстати, о науке; я читал статьи в газетах о немце по имени Эйнштейн и о его относительности. Это сейчас в моде, и, кажется, понимать там нечего. Я слышал, как один господин, утверждавший, будто хорошо в этом разбирается, говорил, что против фактов не пойдешь и что когда на вокзале восемь часов, то в поезде не может быть без пяти восемь, даже если он едет очень быстро. А Эйнштейн так и рассуждал. Похоже, он измеряет скорость времени по пушечным выстрелам, часам в Манчжурии и поездам, идущим во всех направлениях – от этого, в конце концов, голова кругом пойдет. Моя же система будет научной, и с помощью этой системы можно будет обеспечить себе верный выигрыш на скачках. Она будет одновременно основана на магнитных потоках, на положении планет и на статистике, а значит, если все предусмотреть, то точно выиграешь. С моей системой я отыграю все деньги, которые украли у моего отца, плюс проценты, которые натекли, а затем поселюсь в деревне, если только снова не окажусь здесь, но это уже не будет иметь никакого значения.

Если вернуться к Эйнштейну, то я слышал, как молодые люди говорили: это перевернет все принятые до сих пор представления. Но я знаю, что все повторяется, и через десять лет их младшие братья наверняка придут сюда пить кофе со сливками, и их сердца будет будоражить какая-нибудь мучительница или же великая честолюбивая цель, и относительность ничегошеньки здесь не изменит. Ведь я – философ, но никто и не подозревает, сколько может знать о мире старый официант кафе. То, чего нет, ничего не перевернет. Даже хода войны. Я провел войну здесь, помню и «готу»[27]27
  «Гота» или Готский альманах – публиковавшийся в 1763–1944 гг. в немецком городе Готе ежегодник фамильной и дипломатической аристократии.


[Закрыть], и «Берту»[28]28
  «Берта» – название тяжелых немецких пушек, которые стреляли по Парижу в 1918 г.


[Закрыть], клиентура менялась, захаживали авиаторы и американцы, и, в общем-то, разницы не было никакой, я так и оставался официантом кафе. Этого Эйнштейн и его относительность тоже не изменят.

Если вернуться к предпринимателю, то я заметил одну любопытную вещь: он, кажется, куда более дружен с месье Бреннюиром, чем с месье Толю. Возможно, ему больше симпатичен один, чем другой, если только нет иной причины. В конце концов, я вижу в этом лишь появление у меня компании новых клиентов, верных и постоянных, что компенсирует скудость чаевых, поскольку в этом смысле наши господа не склонны к широким жестам.

В общем, они приходят, возникает публика. Приходят молодые, старики, мужчины, женщины, толстые, тощие, гражданские, военные. А я подаю им напитки. То, что я слышу, и то, что я вижу, нисколько не влияет на то, что я думаю. Я уже все повидал. То, что я слышу, и то, что я вижу, меня не касается. Я подаю им напитки и провожу вычисления. Через два-три года я закончу, моя система будет доведена до ума, и я верну состояние моего отца. После этого я удалюсь в деревню, если только не вернусь сюда, но это уже не будет иметь никакого значения.