Текст книги "День святого Жди-не-Жди"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Даже младшего, – заметил Мандас.

Эта загадочность еще больше усилила жажду.

– Ну, что, пойдем к Ипполиту? – предложил Мазьё.

– O.K., – согласился Бонжан. – Дети, вы идете?

– Ага, патер, – ответили они.

– До чего ж они потешные, – заметил дядя Обскар.

Разумеется, у Ипполита свободных мест уже почти не было. И все горланили вовсю. Они кое-как приютились в конце длинного оцинкованного стола, на две трети занятого семьей какого-то сельчанина.

– Фифрыловки всем, – прокричал дядя.

– А вам чего, ребята? – спросил Бонжан.

– И мы не прочь фифрыловки, – сказал Манюэль.

– Тогда принесите целую бутылку, – сказал официанту Бонжан.

– Давай, давай.

– Наверняка придется ждать целый час, – проворчал Мандас, который каждый раз, проводя по верхней губе языком, колол его о щетину усов, а проводил (он им о нее) постоянно.

– Расскажи-ка, Манюэль, – сказал Мазьё, – что там Пьер Набонид придумал?

– Он собирается произнести речь, гыспадин Мазьё.

Мазьё задумался, после чего выдал:

– Это очень странно.

– А о чем именно он будет говорить, неизвестно? – полюбопытствовал Бонжан.

– Нет, папа.

– Ну, я спросил просто так. У меня от этого волосы в ноздрях виться не перестанут.

– Шутник, – сказал дядя Обскар, расплачиваясь за бутылку фифрыловки.

Пока папаша оправдывал звание мэра, перемалывая посуду, Поль сидя на двухколесном аппарате, присланном братом из Чужеземья, проворно катил на восток от Родимого Города.

Он проехал по Важному Бульвару, пересек Вечную Авеню и выехал на Внешнюю Дорогу, которая ведет к Знойным Холмам и вдоль которой Родимый Город вытягивается и истончается до состояния хиреющего предместья, предназначенного для полусельчан. Поль остановился перед длинным низким строением, разделенным оградами на полдюжины жилищных блоков. Вокруг кишела детвора; по случаю Праздника ее приодели, что на какое-то время лишило место привычного живописного фу. Напротив строения улица была заставлена скамейками и оцинкованными столами из распивочной, а весьма редкие охтуфтоны[51]51
  Искаж. фр. autochtone – автохтон, туземец, коренной житель.


[Закрыть], которых не интересовал Полуденный Праздник, уже начинали пьяно клевать носом.

Из всех кухонных окон перли пары бруштукая[52]52
  Неологизм brouchtoucaille, вероятно, образован от фр. brou (зеленая шелуха, кожура ореха) или bruche (насекомое зерновка, личинки которой живут в семенах овощей); ср. с нем. Frühstük (завтрак) или Bruch (ломка).


[Закрыть]. В одно из них Поль заглянул.

– Сахул не вернулся? – спросил он.

Не переставая помешивать содержимое котла, мамаша Сахул ответила:

– Так ведь нет, еще не вернулся. Ужо в пять часов как уехал, ровно как вы ему наказали, и вот, стало быть, все никак не вертается. А я так хотела, гспадин Поль, шоб он с нами хоть малость бруштукая-то поел. Вот бедный мужик-то, угораздило, рази ж можно на него такое валить-то, да еще в самый Жди-не-Жди. Ужо в пять часов как встал, сел на своего мула и уехал вот. А таперича, значит, ужо опоздал на праздник посуды, и ежели дальше не приедет, то не поест с нами бруштукая, мудила.

– Значит, мой брат тоже не вернулся? – прервал ее Поль.

– Таки нет. Тоже мне занятие! Видано ли, так шастать по горам? В мое время туды не ходили, в горы-то, ни-ни, ведь робкий-то не будет туды ходить все время-то. Ну и причуды же у вас у всех. Только не подумайте, шо я хочу вас обидеть, знамо дело.

– Знаю, госпожа Сахул.

– Это совсем как ваш брат, тот, что получил Стипендию, он никак приехал сегодня, а?

– Приехал, но я его еще не видел.

– Как же так?

– Отец не захотел.

– Неужто правду говорите? – воскликнула госпожа Сахул, переставая помешивать бруштукай.

– Правду. Я даже не знаю, где Пьер и что он делает.

– Ой! Ведь как вам должно быть печально, гспадин Поль. Да еще все случись аккурат в самый Жди-не-Жди! Расскажите поподробнее, гспадин Поль.

– К сожалению, у меня нет времени, госпожа Сахул.

– Вот горе-то горе…

– Вы можете передать мои слова Сахулу?

– Ну, как же, конечно, почему не могу.

– Скажите ему, пожалуйста, чтобы ждал меня у Ипполита. Я заеду туда после Весенника. Вы хорошо поняли?

– Да, гспадин Поль.

– Скажите то же самое Жану. И пусть он не возвращается домой, пока не встретится со мной. Я помчался.

– Ну и дела, ну и дела, – заохала мамаша Сахул.

А Поль уже мчался на Запад.

Когда он доехал до Центральной Площади, праздник уже закончился, автомат уже не трещал, толпа покидала выставочное пространство, топча осколки фаянса и фарфора. Продираясь против течения, он пробился к отцу и нашел его в усиленном знатнолицевом окружении.

– Это самое потрясающее уничтожение посуды, которое когда-либо имело место, и я имею в виду не только Родимый Город, – проговорил Лё Бестолкуй, – а всю поверхность земного шара, если вообще подобное явление существует еще где-нибудь.

– Это ничто по сравнению с вашим превосходным выбором редких тарелок, – вежливо ответил Набонид.

– Вы изволите шутить, вы шутить изволите, – зажеманничал Лё Бестолкуй.

– А вот и ты, – сказал Набонид, замечая сына. – Я тебя совсем не видел.

– Я был там, – ответил Поль, указывая на дальнюю сторону Площади.

– Я вас тоже не видел, – сказал нотариус, который провел праздник в указанном направлении.

– Однако я вам растоптал несколько тарелок.

Поль естессно лгал.

– Отлично, отлично, – улыбаясь, произнес Набонид. – Надеюсь, ты хорошо повеселился.

Все направились к гостинице «Косодворье»[53]53
  В оригинале «Leborgne» от фр. boigne – означающего кривой, одноглазый, окно, выходящее в стену, глухой проем; в переносном значении – подозрительный, опасный, пользующийся дурной репутацией; ср. cabaret borgne (притон).


[Закрыть], шикарному заведению с трактиром для туристов. Надо было разыграть аппетит перед обедом, который в этот день состоял главным образом из одного блюда: бруштукая. В Родимом Городе бруштукай готовится следующим образом: возьмите капусту, артишоки, шпинат, баклажаны, латук, грибы, тыквы, огурцы, свеклу, репу, кольраби, помидоры, картофель, фиги, сельдерей, редис, козлобородник, бобы, лук, чечевицу, кукурузу и кокосы; почистите, срежьте, обрежьте, помойте, порежьте, нашинкуйте, размельчите, разотрите, процедите, просейте, просушите, отожмите, переложите, продуйте, сожмите, разбавьте, отсублимируйте, отконкретизируйте, распределите, разложите и жарьте частично на воде, частично на оливковом и на ореховом масле, частично на говяжьем и на гусином жире. Одновременно возьмите живых животных: млекопитающих самцов и птичьих самок. Заколите, обдерите, ощипите, разделайте, разрежьте, нанижите и зажарьте. В огромном котле приготовьте соус из масла, чеснока, уксуса, горчицы разной, яичных желтков, коньяка, стручкового перца, соли, перца в горошек, шафрана, тмина, гвоздики, тимьяна, лаврового листа, имбиря и паприки. Положите в котел животный компонент и доложите компонент растительный. Мешайте и перемешивайте, а когда придет время, выложите все на огромное фамильное блюдо, которое вы позаботились не мыть с прошлогоднего праздника.

Дамы ожидали.

Пока мужчины участвовали в Полуденном Празднике, женщины готовили бруштукай. Совместные утехи должны были начаться только с игрой в Весенник, уже после обеда.

Итак, дамы ожидали.

Госпожа Лё Бестолкуй принимала госпож Зострил, Капюстёр, Набонидиху-мать и Набонидиху-супругу; а еще барышень Эвелину Лё Бестолкуй и ее кузину Лаодикею[54]54
  Лаодикея (Laodicée) – название многих греческих городов в Сирии и Малой Азии. Лаодика (Laodice) – часто встречающееся имя греческих принцесс, в частности самой красивой из дочерей Приама и Гекубы. Лаодика влюбилась в афинского царевича Акаманта, который прибыл в Трою с посольством, требовавшим возвращение Елены.


[Закрыть]. Короче говоря, все женские сливки Родимого Города.

И все эти дамы ожидали.

Тем временем их мужья, цвет родимогородской элиты, накачивались фифрыловкой, дабы устранить вредное воздействие каолиновой пыли. На медленном огне в большом фамильном котле варился бруштукай. Часы пробили двадцать семь ударов полвторого.

– Господа скоро прибудут, – сказала госпожа Лё Бестолкуй.

– Да уж пора бы, – проворчала бабка Паулина. – У меня сосет под ложечкой.

Когда старуха голодна, то готова грызть даже дверные ручки. Барышни посмотрели на нее с ужасом и вздрогнули, когда она проворчала еще раз:

– У меня сосет под ложечкой.

Барышни ошарашенно разглядывали ложечку.

– Господа скоро придут, – неубедительно повторила госпожа Набонид.

– А не выпить ли нам по капельке портвейна, – предложила госпожа Лё Бестолкуй. – Конечно, это выглядит немного по-туристически, но Мандас уговорил моего мужа купить одну бутылочку. По капельке, не больше.

– Давайте, – проворчала бабка Паулина.

И дамы принялись цедить свою капельку портвейна, находя, что вкус у него совсем недурственный.

– Хррр, – внезапно хрякнула госпожа Набонид-мать.

Все замолчали. Старуха живет на далекой ферме у самого предела холмистой знойности. От одной этой мысли на душе становится тревожно.

– Плохо было б, если б мой сын не одержал победу.

– Разумеется, – сказала госпожа Зострил, не раздумывая (подумала она про себя).

– Мой сын – мэр, – отчеканила прародительница.

Вновь воцарилась глупейшая тишина. В бокал госпожи Капюстёр упала бессознательная муха.

– Какой ужас! – вскричала она. – Муха!

– Я дам вам другой бокал.

Госпожа Лё Бестолкуй торопливо выполнила обходительное обещание. Старуха презрительно оглядела жену поставщика. Подумаешь, муха! Поддеваешь пальцем и давишь об стол. Вот как надо с мухами! Тьфу! Как вырождается род! Воспользовавшись легким переполохом, вызванным кончиной домашнего насекомого, барышни встали и отошли к окну пошептаться.

– Я ее боюсь, – сказала Эвелина.

– И я, – сказала Лаодикея.

– Она наверняка пожирает маленьких детей!

– Какая ты глупая, Эвелина. Послушай, неужели нам придется терпеть ее весь день?

– Ну уж нет! Ты что, шутишь?

– Но ведь она будет с нами на ужине у Набонидов.

– А черт! Черт, черт, черт!

– Было бы неплохо, если бы она напилась. Заснула бы где-нибудь в уголке.

– Вот-вот. Скажем Полю, чтобы он ее напоил.

– А вдруг она начнет буянить?

Обе задумались.

– Смотри-ка, вон идут Бонжаны, – сказала Лаодикея.

– Видела? Манюэль на нас посмотрел, – сказала Эвелина.

– А знаешь, он очень приятный парень.

– Неважно одет.

– Хррр, – внезапно раздалось у них за спиной. – Что вы там высматриваете, крошки?

Эвелина пробормотала несколько бессвязных слов.

– Небось шептались о своих ухажерах, а? – спросила бабка, раздувая ноздри.

– Вот они! – закричала Эвелина, судорожно тыкая пальцем в сторону группы господ, которые решительно направлялись к нотариусу, а именно: Зострил, Капюстёр, Лё Бестолкуй, Поль Набонид и мэр.

– Вот они! – закричала старуха. – Идут! Наконец-то можно приступить к бруштукаю!

Она засеменила в сторону ватерклозета.

– Я боюсь эту гнусную грызлу, – сказала Лаодикея.

– Смотри, как шикарно выглядит Набонид со своим автоматом, – сказала Эвелина.

– Прекрасно одет.

– Наверное, сильный, если такой высокий.

– Поль нас увидел.

– Он не такой высокий, как его отец.

– Смотри-ка, а Жана с ними нет.

– Наверное, он еще не спустился со своих гор.

– Почему он не вернулся к празднику?

– Какие элегантные сапоги.

– Слушай, а почему нет Жана?

– Спроси у Поля. Ах! Набонид уже поднимается.

Они отошли от окна. Вскоре вошли мужчины, они громогласно гуторили и гоготали.

– Наше почтение, сударыни и барышни, – поприветствовали они.

Их речь была гладкой и все еще влажной от фифрыльного возлияния.

– Чокнемся с дамами, – сказали они, опустошая бутылку импортного портвейна.

– Что скажешь, дорогая супруга, госпожа Лё Бестолкуй, – крикнул переведатель, – готов ли бруштукай? Мы изрядно проголодались.

– Правильные слова, господин Лё Бестолкуй, – сказала старая Набонидиха, успевшая вернуться. – Я ждала вас с нетерпением. Так хочется есть! Я бы не отказалась от глоточка портвейна.

– Господин Набонид, – хором затараторили дамы, – говорят, вы были великолепны.

– Шестьдесят шесть тысяч предметов из фарфора, – объявил изрядный подхалим Лё Бестолкуй.

– Триста семнадцать тысяч подставок для яиц, – подчеркнул не меньший жополиз Зострил.

– Мне бы так хотелось побить посуду, – вздохнула Эвелина.

– Замолчи! – крикнула ей мать. – Как тебе не стыдно?! Воспитанная девушка такого никогда бы себе не позволила.

– Скверно ты себя ведешь, – пророкотал отец.

– Не будем об этом, – снисходительно проронил Набонид.

Он исподтишка поглядывал на барышню, вылизывая последние капли своего портвейна.

– Господин Набонид, – спросила одна из дам, – кого вы прочите в победители сегодняшней игры?

– Есть серьезный шанс у Бонжана, – ответил мэр. – Умен, обладает воображением и – не будем забывать – гибкой кистью.

– А Роскийи?

Завязалась дискуссия. Поль и барышни отошли к окну и принялись болтать. Через какое-то время у дома переведателя затормозил мул с запыленным седоком.

Всадник помахал рукой, после чего в два счета ускакал.

Эвелина отметила, что это был сельский почтальон.

– Чего это он?

– Я и сам удивляюсь, – ответил Поль.

– Но ведь это он вам подал знак? – спросила Лаодикея.

– Мне? Вам, наверное, померещилось!

– Поль, не грубите, хи-хи!

– Кто здесь говорит о сельском почтальоне? – жестикулируя, спросила бабка.

– Никто, – ответил Поль.

На сем объявили, что бруштукай готов.

При всеобщем неописуемом восторге Набонид от имени Родимого Города вручил Бонжану Триумфальный Приз Весенника. Не желая никоим образом умалять достоинств предыдущих победителей, можно без малейшего преувеличения сказать, что никогда еще подобный успех не был до такой степени заслужен. Никогда еще артистизм и проникновенность в суть игры не достигали таких высот. Даже соперникам Бонжана пришлось единогласно признать его неоспоримое превосходство. В нескольких словах Набонид напомнил присутствующим историю Триумфального Приза со дня его основания до настоящих дней. Грянули аплодисменты, оркестр резанул первые доли «Покорителей Кучевых облаков».

– Ну, в общем, это надо обмыть, – сказал дядя.

– Ах! Папа сегодня опять нафрякается, – прошептал Роберт.

Было нелегко подступиться к победителю, у которого фанатичные туристы выпрашивали автографы. Мачут и Мазьё заметили дядю Обскара и направились к нему, увлекая за собой своих дам.

– Каков ваш братец! Какой триумф!

– Ну, в общем, это надо обмыть, – сказал дядя.

Именно этого от него и ждали.

С трудом удалось оторвать Бонжана от почитателей.

– Ах! Здорово, папа! Ты был на высоте! – сказал Роберт.

– Здорово! – сказал Манюэль. – Папа, ты – настоящий ас.

– Дети, дайте я вас обниму, – изрек Бонжан.

От волнения он чуть не прослезился.

– Ну, в общем, это надо обмыть, – сказал дядя.

Брат обнял и его.

– Пошли к Ипполиту?

У Ипполита плотная толпа уже успела набраться фифрыловки. Входящего победителя встретили восторженными воплями. Дядя сразу заказал несколько бутылок. Тут Мазьё и Мачут обнаружили, что их дамы затерялись в толпе.

– Найдутся, – сказал торговец целлофаном, который уже извелся от жажды.

Закончив обмывать триумф, они потянулись к аттракционам. С карусели доносились крики людей и скрежет деревянных лошадок. Молотые и перемолотые мелодии вместе с женским визгом и тяжелым мужским гоготом буравили уши; этот гул сопровождался монотонным топотом толпы.

– Пойдем развлечемся, – предложил колбасник.

За ним последовали остальные, багрово распаренные и игриво настроенные.

Бонжан захотел поупражняться в метании стрел, но чуть не попал в глаз хозяйке стенда, которая имела позади богатый жизненный опыт. Мазьё попытался ее за этот опыт ущипнуть, но она крикнула ну-ка! и поток зевак понес Мазьё дальше. Дядя показал в тире замечательные результаты, но остальные, замутнев от алкоголя, были просто смешны. Мимо прошел Мандас; он тащил за собой пьяненькую жену, которая вздумала – подобно мужчинам – сыграть в ятонский бильярд и запустить шаром в кипайскую вазу. Роберт и Манюэль испытали свои силы в стрельбе пробкой из пневматического ружья, но так и не сумели сбить желанную пачку сигарет. Затем компания завязла, не зная, куда идти дальше и на кого смотреть: на самого маленького в мире гиганта, на человека-урну или на женщину с татуировкой по всему телу, куда вход несовершеннолетним запрещен?

– Пойдем глянем на татуировку, – предложил дядя.

– Ладно, – согласились остальные и позволили ему заплатить за всех.

– Несовершеннолетним нельзя, – заявила кассирша, указывая на Роберта и Манюэля.

– Как это, как это?! – возмутился Бонжан и протолкнул сыновей в балаганчик. – Сегодня-то уж можно повеселиться.

Мазьё пожелал удостовериться, что татуировка не нарисованная, и направил обслюнявленный палец в каравеллу, украшающую спину демонстрационной особы. Зазывала его удержал, но публика и так развеселилась. Впрочем, определить степень оттатуированности дамы все равно бы не удалось, поскольку у нее были открыты лишь руки, голова, спина и икры. Что до остального – полное разочарование.

– Все их байки про несовершеннолетних, которым нельзя, – это бесплатный треп, – сказал Бонжан.

Роберт и Манюэль разделяли отцовское мнение, а разрисованные пухлые икры тетеньки не вызвали у них никаких предосудительных мыслей.

Чуть дальше позеленевший от бесклиентности зазывала вопил: «Она живая! Она живая!» Он разжигал идиотское любопытство горожан и сельчан картинкой, изображающей женщину, которая спустилась с Луны на Землю и которая – по словам демонстратора – была наделена, словно летучая мышь, парой шелковых крыльев; эта зоологическая особенность ничуть не мешала особе курить трубку и раскладывать горимусс[55]55
  Неологизм cramousset образован от фр. гл. cramer (жечь, гореть) и сущ. mousse (пена, мусс). Горимусс, должно быть, является родимогородским эквивалентом пасьянса.


[Закрыть].

Группа не поддалась на гнусную провокацию, зато почувствовала непреодолимое влечение к аппарату, предназначенному для доставления сильных эмоций любителям сильных эмоций. Все втиснулись в кабинку, которая медленно отъехала, закрутилась со скоростью сто в час (так было написано на афише), затем сорвалась и, с ходу пролетев тоннель, выкинула свое содержимое на гладкий спуск[56]56
  См. описание аттракциона в романе Кено «Мой друг Пьеро».


[Закрыть].

– Вот это да, сразу чувствуешь, что не зря уплочено, – сказал дядя, оправляя шляпу.

Молодежь захотела повторить.

– Только не это, – взвыл Бонжан. – От этой штуки я сейчас блевану.

– Пойдем примем чего-нибудь бодрящего? – предложил Мачут.

Компания повернула на другой галс и направилась в сторону кафе. По дороге новоиспеченному чемпиону Весенника захотелось сыграть в лотерею. Воспользовавшись тем, что папа с редкой изощренностью усугублял свое невезение, Роберт и Манюэль решили побаловать себя машмеллой[57]57
  От англ. marshmallow (алтей) – десерт из перетертого алтея, залитого сахарной глазурью.


[Закрыть].

Они накинулись на сдобу.

– А я вас искал, – сказал Поль, хлопая их по плечу.

Поль был старше их, Поль был сыном мэра.

– Вот умора, – сказал Роберт, чтобы поддержать беседу.

– Вы видели Пьера?

– На вокзале, – ответил Манюэль.

Он облизал липкие пальцы и добавил:

– С тех пор не видели.

– Вы его больше не видели?

– Нет. Ведь правда, мы его больше не видели?

– Не видели, – подтвердил увязнувший в сладости Роберт и гордо добавил: – Он задумал произнести речь.

– Это он сам вам сказал? – удивленно спросил Поль.

– Эй, ребята! – крикнул Бонжан. – Вы идете?

Ему все опротивело. Он только что проиграл сорок тюрпинов медными монетами в два ганелона.

– Папа кричит, – сказал Манюэль. – Пошли.

Поль исчез в толпе.

– Чего он хотел? – спросил у Манюэля заинтригованный Мазьё.

– Он не знает, где его брат.

– Эта история плохо кончится. Плохо кончится.

– Пойдем промочим горло, – предложил Бонжан. – Как меня скрутило после этой штуковины.

Они двинулись против течения толпы.

Выше по течению зазывалы привлекли к месту зазывания.

Плотная масса родимогородцев, сельчан и туристов теснилась вокруг качелей. В одной из люлек находились две женщины; они раскачивались стоя, отчего их юбки высоко раздувало. При каждом взлете открывался изрядный вид, и самцовая масса издавала ликующее хрюканье.

– Нет, вы только посмотрите, – промямлил взволнованный Мазьё.

– Порочные бабенки, вот что, – изрек дядя, сельская мораль которого осуждала подобные неприличия. – А сколько здесь собралось этих, что пялятся? Ведь человек двести, не меньше! – презрительно добавил он.

Очень высоко вспорхнула одна из юбок.

– Ух ты! – сперто выдохнул возбужденный Мазьё. – Ух ты!

Сыновья Бонжана зыркали, как и все остальные, и посмеивались про себя. Чемпион взирал на них суровым оком.

Он поддержал брата:

– Действительно, порочные. Это вызывает у детей непотребные мысли. Эй вы! А ну-ка, вытащите руки из карманов.

Две женщины на качелях постепенно уменьшали амплитуду полета, с каждым движением юбки поднимались все ниже и ниже, пока не перестали подниматься окончательно. Самцовая масса рассеялась, поздравляя себя с даровым и обильным зрелищем. Качели остановились; женщины спрыгнули на землю. Мазьё и Мачут признали своих жен.

Об этой пикантной истории будут судачить еще очень долго и наверняка сочинят песенку под аккомпанемент волынок, виелл[58]58
  Средневековый струнный щипковый музыкальный инструмент, похожий на виолу.


[Закрыть], тамбуринов и ландскнехтов.

Набонид в сопровождении знатных лиц обходил Праздник, дабы проконтролировать мизансцену и показаться своему народу.

На Вечном Бульваре прибытие господ было отмечено скоплением уважительной толпы. Любопытные туристы и суровые сельчане тыкали пальцами: вон тот, высокий, в соломенной шляпе.

– Ну до чего же противно, – сказал Спиракуль, который играл с Квостоганом в ятонский бильярд. – Ну до чего же противно смотреть, как все они пресмыкаются перед этим быдлом.

– Пф, трусы, – ответил его партнер.

– Почетная Стипендия – это просто возмутительно. Настоящий скандал. А им хоть бы что.

– Он бьет свою посуду один; их и это не возмущает.

– Ворчат себе под нос, и на этом все.

– Слюнтяи.

Набонид шествовал, величественно рассекая массы. Он остановился перед тиром и, поразив каждую мишень с первого выстрела, выиграл приз, который под ликующие выкрики восторженного населения ему вручила взволнованная кассирша.

– Ты только посмотри, – сказал Спиракуль. – Ну, что за выпендрежник! Ему ведь с двух метров в слона не попасть!

– Здесь ты не прав, он – знатный стрелок, – возразил Квостоган.

– Ага, ты тоже прогибаешься? Если бы меня тут не было, ты бы пресмыкался, как и остальные.

Лё Бестолкуй, который терпеть не мог все народное, мучительно следовал за начальственным кортежем.

– Ох уж эта чернь, – обронил он.

– Вы можете вернуться домой, – заметил Сенперт, которого глубоко обидело то, что переведатель не пригласил его на перекус.

Набонид обернулся к Лё Бестолкую:

– Вы устали? Вам скучно?

– Ах, господин Набонид, как метко вы трахнули все мишени! – ответил переведатель.

– Пф! Подумаешь, сложность: расколоть горшок с трех метров!

– А вы сами что, ни разу в жизни не трахали? – поддел переведателя Сенперт.

Присутствующие отменно посмеялись над этим отменным каламбуром.

Дойдя до карусели, Набонид предложил прокатиться. Лё Бестолкуй отказался: его от всего этого мутило. Взгромоздившись на деревянную корову, Набонид сделал вид, что безумно веселится, и горожане говорили: наш мэр не гордец, это хорошо, и сельчане добавляли: их мэр не гордец, совсем не гордец, и туристы заключали: вот это да, вот это да, по части фольклора нас здесь просто закормили.

– Посмотри-ка на этого выпендрежника! – сказал Спиракуль своему партнеру, который пытался зацепить крючком бутылку шипучки. – Он это делает ради популярности, и у него получается!

– Но ведь он и вправду не гордец.

– Ну вот, ты такой же простак, как и все остальные. С такими олухами, как ты, не удивительно, что он до сих пор остается мэром.

Это замечание разозлило Квостогана; его рука дернулась, и он зацепил бутылку.

Спрыгнув с коровы в гущу всеобщей почтительности, Набонид увидел Штобсдела, который ему штобсвыделывал какие-то знаки. Мэр к нему подошел и завел его в укромный уголок, за фургоном.

– Ну, что поделывают мои сыновья, Штобсдел?

– С какого прикажете начать?

– Вы теряете ум, Штобсдел. Я спрашиваю, что они делают.

– Вместе ничего, поскольку они не вместе. Но по отдельности каждый чем-то занят.

– Не пытайтесь умничать, Штобсдел, у вас это все равно не получится. Жан вернулся?

– Да, около часа. Он ел бруштукай с Сахулом. В настоящий момент они вдвоем выпивают вместе с Полем все втроем. Они сидят у Ипполита. Не подобает сыновьям господина мэра приятельствовать с сельским почтальоном!

– Оставьте свои замечания при себе, подчиненный чиновник.

– Прошу прощения, господин мэр. Но в такой день, как сегодня, можно себе позволить инсинуации подобного замеса, а то как же…

– Что же они замышляют? – прошептал Набонид.

– Откуда мне знать? Вид у них очень возбужденный. Но сегодня все очень возбужденные; а значит, это ничего не значит. Причина всему – это гспадин Жан, который все время разгуливает по Знойным Холмам.

– Не умничайте, Штобсдел. Вы ничего в этом не смыслите, черт возьми, ничего не смыслите. Что же они замышляют? Что?

Штобсдел пожал плечами, что являлось для него проявлением полного неведения. Затем высморкался. Набонид уже думал о другом.

– А Пьер?

Штобсдел самодовольно улыбнулся.

– Сейчас он как раз читает речь.

– Што-што?!

– Да. Он как раз читает речь в заведении Роскийи, где даже снял для этого зал; это стоит полтюрпина, участие в расходах по организации, как написано на рукописной афише. Вот почему я пришел, потому что подумал, что вы захотите услышать, как гспадин Пьер прочтет речь, а еще потому что удивлялся, что вас, почтенный мэр, там нет. Штоб мне пусто было, какая честь для вас, гспадин Набонид, ведь не так много молодых людей способны прочесть речь, особенно насчет рыб, насколько я понял из его первых слов, но я сейчас как раз вам все это докладываю, поскольку не увидел вас у Роскийи и подумал, что вам будет приятно услышать, что гспадин Пьер общается с массами.

На этом Штобсдел, имеющий вполне обоснованную репутацию идиота, заткнулся.

– Вперед! – скомандовал Набонид.

Он устремился к Роскийи. Он шел задами, за фургонами и стендами, дабы избежать толпы. Ярмарочные собаки набрасывались и лаяли ему в подколенные впадины. Сзади следовал Штобсдел, отгонявший животных пинками и покрикивающий ах вы мерзкие твари! с откровенным негодованием.

Меньше чем за десять минут весь Родимый Город узнал, что Пьер Набонид произнесет речь, и во всех умах, которые Праздник – следуя своему прямому назначению – отвлек от обычной городской жизни, эта новость сразу же пробудила воспоминание о Почетной Стипендии.

В указанный час зал был заполнен до отказа и забит до предела. У дверей стоял хозяин заведения Роскийи и преграждал вход сверхзапланированным слушателям, несмотря на их алкоголистически пылкое возмущение. Среди присутствующих – ни одной женщины и очень мало знатных лиц. Не было ни Поля, ни Жана, зато в первом ряду сидели Роберт и Манюэль.

Ровно в шесть часов появился оратор. Он решительно направился к столу и сразу же заговорил. Все немедленно замолчали.

Первые слова потерялись в глубокой тишине. Что же он такое говорит, этот обалдуй Пьер? Не очень понятно. У Жизни есть два аспекта. Откуда он это взял? Из Чужеземного Города? Уж лучше бы работал, чтобы воздать должное своей Почетной Стипендии. Есть Жизнь на Свету и Жизнь во Мраке, и на Свету она регулируется Страхом, а во Мраке – Счастьем. Вот что он рассказывает. И чего ради в этот Праздничный день он тревожит сограждан, призывая их размышлять о Жизни. Она там, на улице, эта Жизнь, со своими качелями, алкогольными напитками и ярмарочными уродцами.

Ах, вот оно что: он полагает, что его не поняли. И до чего же настырным он стал после своих путешествий. Ладно: пускай объяснит на примерах. Все равно хуже от этого не будет, поскольку вообще не очень понятно, что он такое говорит. Што-што?! Жизнь Эмбриона? Ну, как тут удержаться от смеха! И то правда, ежели он сюда пришел рассказывать скабрезности, то, может, стоит остаться и чуток послушать. А он все рассказывает. Рассказывает и, похоже, верит в свои россказни. А теперь он уверяет, что жизнь зачастую тяжела и трудна и никогда не знаешь, что тебя ожидает. Что в жизни есть переживания, и неприятности, и неудачи, и болезни, и утраты. Вследствие чиво у него такая мысль, дескать, было спокойнее, когда все сидели в материнской утробе, все же до чего похабно произносить такие штуки вслух.

Однако какие странные мысли. Можно обойтись и без того, чтобы копаться в извилинах по этому поводу, да и все эти громкие слова означают непонятно что. Вот на что он тратил свое время в Чужеземном Городе. Уж лучше бы выучил их язык. Вот на что потрачены общественные тюрпины, на то, чтобы сыновья мэра могли ворошить в своей голове кучи неприличных мыслей.

Ладно, теперь он заговорил об Океане. Не понятно, в какой связи. Из-за вод. Из-за каких вод? Ах вот как, теперь понятно. Да ведь это же просто мерзость, то, что он рассказывает. О таком нельзя говорить публично. Это гадко, тем более что здесь дети! По этому поводу Спиракуль что-то деликатно прошептал, но его заткнули.

Теперь он собирается говорить о твари еще более противной, чем омар и устрица: о пещерной рыбе. Где он ее выудил; нет, это просто невообразимо!

– А-ка-кой-прок-сэ-тих-пе-щер-ных-рыб? – отчеканил кто-то.

Растянулась обширная тишина. Пьер оглядел присутствующих и высмотрел отца, который только что вошел в сопровождении Штобсдела.

– Ладно, заткнись, – сказал Набонид добродушным тоном.

Затем, повернувшись к слушателям, мэр жизнерадостно возвестил:

– Уважаемые сограждане, благодарю вас за доброжелательное внимание, которое вы соизволили оказать интереснейшим бредням, которые только что наплел мой сын. Надеюсь, они вас позабавили. Они выдают некую наивность, которую, надеюсь, вы простите оратору, учитывая его юный возраст. Спасибо, уважаемые сограждане, еще раз спасибо.

Никто не пошевелился.

Ух ты! Ну и ну, вот дела! В Родимом Городе об этом будут говорить не меньше, чем о ляжках госпожи Мазьё и госпожи Мачут. Осознавая всю серьезность настоящего часа и испытывая гордость от причастности к ключевому моменту истории, слушатели чувствовали, как в их обыденной груди сердце бьется по-праздничному незаурядно.

Никто даже не шевелился.

Штобсдел попытался замять неловкость и робко сказал:

– Ну же, господа, не задерживайтесь!

Никто даже не пошевельнулся.

А он-то чего замолк, этот пентюх?! Это слегка облегчило бы сообщество. А то все чувствовали себя как бы виновными, ну да: как будто и в самом деле виноватыми! В день Праздника все это не очень приятно. Ну и дела, ну и дела! Об этом будут судачить еще очень долго, это уж точно! А может быть, даже сочинят какой-нибудь куплетец под аккомпанемент систров[59]59
  Систр – античный ударный музыкальный инструмент, представляющий собой треугольный металлический прут, увешанный кольцами.


[Закрыть], барабанов, флейт и шалопутов. Набонид сделал вид, что уходит, и обратился к Лё Бестолкую:

– Пойдемте, друг мой?

Тут, проявив необычайное мужество, слово взял Спиракуль.

– А нам-то чего уходить? Еще не конец.

– Еще не конец, – подхватил Квостоган.

Этого мнения придерживались и другие. Раздался шепот. Некоторые встали.

– Подождите, подождите! – крикнул Пьер. – Я еще не закончил. Подождите!

– Садитесь, – крикнул кто-то. – Он будет говорить.

Даже Набонид не пошевельнулся.

Пьер открыл несколько раз рот, не издав при этом ни звука. Наконец объявил:

– В качестве заключения я хотел бы затронуть вполне определенную и конкретную тему: положение несчастных рыб, когда их вытаскивают из влажной стихии.

Все рассмеялись.

Когда все ушли, Пьер почувствовал, что его охватила смертельная скорбь.

Дамы пребывали в столовой.

– Сегодня вечером он ведет себя довольно скверно, – сказала Жермэн.

– Почему скверно? – спросила Паулина. – Сегодня праздничный день. Все развлекаются.

– И все же, маман, как ему не стыдно такое вытворять? Разве вы не заметили?