Текст книги "День святого Жди-не-Жди"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Людей, заворачивающихся в простыню и выходящих из обращения, кладут в коробки для закапывания. Две большие склеенные между собой коробки со снятой перегородкой называются театром. В коробку слева набиваются зрители, в коробку справа – актеры. Зрители – это люди, которые собираются вместе, чтобы производить шум, хлопая одной ладонью по другой. Актеры – это люди, которые говорят между собой громким голосом в тишине во время перерывов, которые предоставляют им зрители. Помимо коробок большого размера, предназначенных для людей, и маленьких коробок, предназначенных для веществ, есть маленькие коробки, предназначенные для людей, которые называются тюремными камерами, и большие коробки, предназначенные для веществ, которые называются емкостями. Коробки промежуточных размеров называются мебелью; большая часть мебели – это коробки невероятно изогнутой формы. Стол – это сплющенная коробка на четырех ножках. Стул – это бывшая емкость маленького размера, дополненная спинкой; сам сосуд давно исчез, а коробку, по аналогии со столом, снабдили четырьмя ножками. Расческа представляет собой последний экземпляр исчезнувшего вида: сплющенная коробка с костями. Некоторые круглые коробки содержат гуталин; другие – отрезки времени. Кусок времени, отделенный от мира и замкнутый в крохотную тюрьму, бегает по кругу, как белка в колесе. Чужеземцы прикрепляют к оси стрелки и назначают себе конкретные задания. Но порой кусок времени чахнет и умирает. Тогда его относят к воротам города на маленькие рынки с блохами, и там он расходится по рукам. Цилиндрические коробки содержат субстанции, которые то мешают спать, то, наоборот, усыпляют. Детям дают кубические коробки, украшенные черточками, которые чужеземцы называют буквами; взрослым – коробки, украшенные маленькими кружочками, число которых никогда не превышает шесть. Чужеземцы их трясут и бросают, но безрезультатно; на этих кубических коробках больше шести кружочков никогда не выпадает. Сферические коробки чужеземцы утыкают бесчисленными маленькими кружочками, которые называют звездами, а еще отмечают раскрашенными пятнами, которые называют сушей и океанами. Овальные коробки содержат твердеющую при варке сперму с глазом без зрачка в середине. Чтобы до нее добраться и ее съесть, коробки разбивают. В коробках, где одна сторона заменяется белой тканью, человеческих существ расплющивают до крайней степени плоскости и проецируют через дырку на светящуюся простыню. Долгое время эта операция лишала актеров дара речи, но не избавляла от подвижности. Последние достижения чужеземной хирургии вернули им речь. Некоторые чужеземцы хотят даже восстановить им объем, но другие чужеземцы спрашивают: а зачем тогда сплющивали?

Сплющенным таким образом женским персонажам воздаются небывалые почести. Приколотые к стене, они побуждают многих мужчин на них жениться, но всегда на расстоянии. Еще чужеземцы ценят женские образы не сплющенные, но окончательно лишенные подвижности: они называют их куклами. Куклы бывают трех видов: огромные (или чуть больше среднего), в натуральную величину и маленькие. Последние предназначены для детей, предыдущие – для взрослых, предпредыдущие – для общественности. Есть даже сверхгигантские. Последние встречаются крайне редко. Чужеземцы могут привести лишь два примера. Одна кукла стоит на маленьком острове и держит в руке факел; другая является строением из стальных решеток на четырех раздвинутых лапах, она очень высокая, вытянутая и снабжена усиками. Огромные (или выше среднего) куклы встречаются на перекрестках и в парках. Если они обнажены, то их лобок выбрит. Если они одеты, то их одежда сделана из бронзы или мрамора. Некоторые вооружены и сидят на лошадях. А иногда даже позолочены. Старые куклы хранятся в старых домах. Иногда, чтобы внести таких кукол вовнутрь, им обламывают руки: чужеземцы называют их милоскими. Кукол в натуральную величину делают из воска и ставят, почти всегда одетых, за стекло. Когда на них очень мало одежды, им, как милоским, обламывают руки и даже ноги. Отдельные ноги выставляют тоже, но покрывают их жидкими выделениями шелкопрядной гусеницы. Маленьких кукол вручают детям женского рода, чтобы обучить их материнству. Когда маленьких кукол осмеливаются забирать к себе дети мужского рода, цензоры осуждают их как соучастников заточения. Но я никогда не кричала. Никогда. Никогда. Я – дева. Я никогда не кричала. Никогда.

VII. День святого Жди-не-Жди

Струячило так, что раскалывались камни.

Поль вошел и поставил в углу лавки водообтекаемый предмет, пользование которым (занесенное из Чужеземья) радостные торговцы уже начали навязывать родимогородцам. Поль распорядился закрыть все залы кинематографической проекции, а также запретить пользоваться барометрами, хотя сам порой обольщался туристическими привычками, не рискуя все же облачаться в ватерпруф[137]137
  Транслитерация с англ. waterproof (непромокаемая накидка, дождевик).


[Закрыть], одеяние, считающееся очень ихцентричным.

Поль посмотрел на скультуру и набровил хмури. Пьер продолжал мордовать мрамор регулярными и регулярно неловкими ударами. В данный момент он работал над частью руки, пытаясь придать ей нужную форму. Наконец надумал поприветствовать брата и, так как шел дождь (лило вдоволь и поперек), сказал ему (брату):

– Скверная погода, гм.

Хотя уэза[138]138
  Транслитерация с англ. weather (погода).


[Закрыть] была таковой именно из-за него. Иногда Пьер говорил:

– Гадкая погода, гм.

Или так:

– Сегодня плохая погода.

За все то время, что лило, не переставая, можно было бы придумать что-нибудь другое, но эти формулировки казались достаточными и Пьеру, и прочему населению, которое каждое утро констатировало пористое состояние небес с одинаково добросовестным возбуждением.

По этой же причине Поль ответил:

– Да, дождь.

Он выражался просто.

Но это вовсе не значило, что работа братца (бывшего мэра) его удовлетворяла; ответив, он придал лицу настороженное выражение, которое постановил себе при входе и выполнял всякий раз, когда взирал на создающееся произведение.

– Это рука? – скептически поинтересовался он.

– Это?

– Да, это.

– Это рука.

– Волос нету, – сказал Поль.

– На руках у статуй волосы не делаются.

– У отца были волосы. Даже целые заросли.

– В мраморе их не делают, – раздраженно ответил Пьер.

Поль покачал головой.

– А это?

– Нога.

– И что? Тоже без волос?

Пьер отложил киянку, отошел от каменной глыбы и сел.

– Послушай, Поль, – начал он. – Я тебе скажу одну умную вещь. Кто из нас плазмафил[139]139
  Вероятно, неологизм plasmateur образован слиянием гр. plasma (изготовленная вещь) и фр. amateur (любитель).


[Закрыть]: ты или я? Кто скультор? Ты? Или я?

– Ни ты и ни я, – ответил Поль. – Я – мэр, а ты – мраморщик.

– Я-то мэром уже был, а ты никогда не был мраморщиком.

Он снова взялся за киянку.

– Какой труд! Какая одержимость!

– Здравствуйте, Эвелина, – сказал Поль. – Вам не кажется, что ему следует приделать волосы на руках? И особенно на ногах. У старика их было немало; ну, в общем, вы меня поняли.

– Идите-ка вы со своими советами куда-нибудь, – предложила Эвелина.

– Как он меня достал, – сказал Пьер.

– Оставьте его в покое.

Она села и стала натягивать сапоги.

– Схожу куплю печенье, – сказала она Пьеру.

Поль смотрел, как она натягивает сапоги. У нее были довольно красивые ноги.

– У вас нет дождяреза? – спросил Поль.

– Слишком дорого стоит, к тому же чистый снобизм. Все эти чужие штуки не для нас.

Вот как она ему ответила. У ее родителей никогда не было этих укрывалок. Так зачем они ей? Правда, в их времена, благодаря тучегону, дождь никогда не шел. Теперь совсем другое дело. Мокрые стены, постоянно полные ручьи, беспрестанно затопленные поля, обесцвеченные дома, бывшие когда-то полихромными, и вся эта растительность – от лишайника до кедра, от боровика до винограда, от дуба до розового куста, – которая имеет тенденцию причудливо произрастать везде и повсюду.

Сбегать в ближайшую продуктовую лавку означало обречь себя на полное вымогательство.

Конечно, существовали дождярезы; грамматики Родимого Города даже постановили не употреблять первую часть слова во множественном числе (дожди-рез), поскольку, с момента отмены тучегона и распада большого валуна шел один и тот же непрерывный дождь. Но сие далекостранное изобретение, которое радостные торговцы начали импортировать из чужих земель, казалось большинству жителей лишь нежелательной ихцентричностью, позволительной в крайнем случае только мэру. Что касается ватерпруфа, то облачиться в него рискнула бы осмелиться лишь мэрская жена, но ведь она была нездешней.

У Эвелины не было ни дождяреза, ни резиновой ватерпруфки.

– Если хотите, я могу одолжить вам свой, – предложил Поль.

– Чтобы сорванцы забросали меня камнями? Нет уж, спасибо.

До чего она мила в этих сапогах.

Она открыла дверь и вот, под ливнем проливным, побежала за десертом.

Пьер снова взялся за работу.

– Я, – сказал Поль, – понимаю, что изобразительные искусства – дело трудное. Однако ничего не попишешь, ты обязан омонументить отца. Муниципальные решения могут показаться суровыми, но через это надо пройти.

– Знаю, знаю, – пробурчал Пьер.

И добавил:

– И все же рука получилась неплохо, форма передана точно. Внутри чувствуется мускул. Это явно не нога и не кишка.

– Я не оспариваю. Но все же немного волос, скажем, не помешало б.

– Не могу, – вздохнул мраморщик.

Поль пожал плечами. Молча подобрал свое погодное приспособление, раскрыл его и вышел навстречу дождю. Эвелина ждала его в нескольких шагах от дома под выступом над законопаченной дверью. Поль пристроился рядом, закрыл свою штуковину и улыбнулся, испытав удовлетворение от успешной манипуляции механизмом.

– Не скоро он его закончит, свой валун, к тому же это совсем не то, что хотят жители, они будут протестовать. Знатные лица взвоют.

– Вы не можете для него что-нибудь сделать? Ведь это все-таки ваш брат.

– Я бы замолвил за него словечко, и даже не одно. Вот только убедить остальных будет наверняка нелегко; если бы еще на руках и ногах были волосы…

– Естественно. Но неужели невозможно им объяснить, что в каменном образе индивидуума растительность абсолютно неуместна?

– Тогда придется разводить целую теорию.

– Так постарайтесь, Поль. Ради брата.

Поль не ответил. Дождь замутузил еще круче, чем обычно. От шквального полива затрещала мостовая.

– Вы не находите, что у меня красивые сапоги? – спросила Эвелина.

В канаве проплыли две кошки.

– Несчастные животные, – сказал Поль. – Трудная у них жизнь, но, кто знает, может, скоро у них между когтей вырастут перепонки.

– А мои сапоги? – спросила Эвелина.

– Кто вам их устроил?

– Зострил. Красивые?

– Зострил продает и ватерпруфы.

– Это эхцентрично.

Мимо прошел кутающийся в холстину Штобсдел.

Он сделал вид, что не заметил мэра. С его усов обильно затекало в уголки губ.

– Я вас компрометирую, – сказала Эвелина.

– Действительно, красивые сапоги, – сказал Поль.

– Постарайтесь убедить знатных лиц, – попросила Эвелина.

Она побежала за своим печеньем. Поль снова привел в действие механизм раскрывалки и вышел из-под укрытия. Догнал Штобсдела.

– Скверная погода, гм? – спросил городской страж.

Иногда он говорил:

– Гадкая погода, гм.

Или так:

– Сегодня плохая погода.

На этот раз он решил (по каким-то своим, невыразимым и необъяснимым причинам) подчеркнуть:

– Скверная погода, гм.

После чего добавил:

– Господин мэр.

Поскольку был при исполнении.

– Может быть, с новолунием распогодится, – добавил он. – Тут достаточно проглянуть крохотному солнечному лучику, чуток бы подсушило, и мы хотя бы недельку передохнули. Черт возьми, это нам бы не помешало. Повсюду вылезли растения.

– Говорят, рядом с Никодемом и Никомедом вырос метровый куст.

– Таки да. Прет со всех сторон. Скоро все наши холмы зарастут лесами. Не говоря уже о хмуре мха на камнях, лишаях лишайника на холмах, плешинах плесени на плетнях и грибах в полевых угробах. А трава, что лезет повсюду, жесткая и зеленая, какой здесь никогда не было: просто катастрофа.

– Ужас, – сказал Поль.

Он посмотрел на башмаки горстража.

– Ну что, теперь у тебя ноги не мокрые?

– Нет, господин мэр. А все благодаря основопролагающему целлофану внутри. Предосторожность бережет от непогоды.

– Зато от этого целлофана у тебя, Штобсдел, наверняка ноги преют.

– Это ушточно, это ушточно, господин мэр. Но поскольку с кончиной матери, будучи бобылем, все это имеет значение сугубо приватное.

– Старый ты мерзавец, – сказал Поль. – Я вот все думаю: и что на меня нашло, когда я восстановил тебя в должности. Пьер правильно сделал, что вычистил тебе рыло.

– Вы слишком добры, господин мэр.

– Я насквозь тебя вижу, шпионская морда.

И Поль, топнув ногой по луже, обрызгал штаны Штобсдела до коленища. И на этом его покинул.

Мэрия очутилась перед ним. Он вошел, потому что был мэр и хотел показать, что мэр он. Предстояло подписывать указы, но они все оказались размокшими, липкими, и перу не удавалось прочертить поверху мэрский гриф.

В силу чего мэр подписал в тот день очень мало указов.

Зато воды было вдоволь.

Манюэль завивал себе усы раскаленными щипцами. Роберт намазывал шевелюру брильянтином.

– Здорово все-таки, – сказал Манюэль. – Вода все течет и течет. Скверная погода.

– Это называется дождь, – сказал Роберт.

Он посыпал опилками лужицу отцовской мочи. С тех пор как отец выиграл главный триумфальный приз Весенника (еще при хорошей погоде), его умственные способности неимоверно ослабли. Выложившись в победном усилии, теперь он уже не мог сдерживать мочевой пузырь.

– Лучше посыпать пеплом, – сказал Манюэль, – не так быстро намокает.

Его усы поднимались дугообразными скобками. От каллипилярной[140]140
  Неологизм образован слиянием гр. κάλλι (красивый) и лат. capiili (волосы).


[Закрыть] операции шел легкий запашок.

– И как только небо может вмещать в себя столько воды? – удивился Роберт, уткнувшись носом в стекло, чтобы не чувствовать братской гари.

– Все уже, все, – сказал Манюэль. – Я хочу подарить Лаодикее раскрывалку.

– Безумные траты. И вы оба будете выглядеть такими эхстравагантными. Я представляю вас под этой штукой, ха-ха-ха. Дядя разорется, когда узнает, что его дочь стала эхсцентричкой.

– Предоставь это мне.

– Ведь они такие уважаемые люди.

Манюэль потряс усами.

И повторил:

– Предоставь это мне.

В комнату, тюкаясь исстараны фсторону, ввалился отец.

– Так што, будет или нет, – спросил он, – будет праздноваться Жди-не-Жди в этом году?

– А кого это херачит? – отозвался младший.

– Я хочу снова выиграть Весенник, – выдал Бонжан.

– Да брось ты его, – сказал младшему старший.

Отчего заброшенный Бонжан свалился. Дополз до угла, где продолжал что-то злбнбрмтать.

– Поганцы, – зудил бывший триумфатор. – Маленькие поганцы.

Кое-что он все-таки еще понимал.

– Как же беж Жди-не-Жди! Эташнадо! Беж Жди-не-Жди! – ворчал он.

– «Эташнадо», – передразнил старший, – ты только представь себе: Весенник в этом году! Вот умора!

– Если бы он был или если он будет? – спросил Роберт.

– Будет! – заорал Бонжан. – Жди-не-Жди будет! И Весенник будет! И приз будет! И приз выиграет Бонжан! Черт побери, забери и разбери!

– Заколебал, – сказал Манюэль.

– Я выйду с тобой, – сказал младший.

Они оставили Бонжана наедине с его бурчанием, а там, за дверьми шел дождь.

– Круто хлещет, – сказал Роберт, которого, несмотря на продолжительность, это по-прежнему удивляло.

– Отсюда до торговца раскрывалками я успею промокнуть насквозь. А Ты куда?

– Пойду с тобой. Хочу посмотреть.

Они пробежали несколько кварталов и остановились перед дверью, что, открывшись, зазвенела колокольчиком. Справа стояли два розовых манекена, зад и перед которых были обтянуты поясом из нерастяжимого и непромокаемого тюля. Манекены слегка выгибались, опираясь на антизаливалки. Всеми этими штуками торговал импортер Мандас, продавшийся чужеземцам. Посреди лавки, на черной бархатной подушке возлежал бюстгальтер, проткнутый зонтиком[141]141
  Отсылка к Лотреамону: «…соседство… швейной машинки с зонтиком» в «Песнях Мальдорора» (Песнь IV (3), пер. Н. Мавлевич).


[Закрыть]: оружие, ставшее чуть ли не торговым фирменным знаком. Коммерсант бросился обслуживать.

– Пояс? Отражалку? Корсет? Укрывалку? Комбинацию? Ватерпруф? Корсаж?

– Отражалку.

– Для тебя? Для барышни?

– Для барышни.

– Вот. С тебя столько-то.

Манюэль заплатил. Попросил завернуть в прорезиненную ткань, которая не пропускала воду.

– До вечера, – сказал ему Роберт.

Прежде чем вернуться домой, он собирался зайти в муниципальную сушилку.

Манюэль отправился к Лаодикее, которая жила где-то подалеку. Добрался.

– От тебя пахнет мокрой псиной, – сказала она, разводя огонь.

Он снял куртку и штаны, снизу которых стекало, а сверху – еле заметно выпаривало. Отжал носки в раковине. Затем сел на корточки у камина.

– Я принес тебе подарок, – сказал он девушке. – Смотри.

Он снял прорезиненную ткань и показал парасольку.

– Как тебе? – спросил он.

Она взяла предмет дрожащими руками.

– Здорово! – сказала девушка.

– Самое что ни на есть модное, – сказал Манюэль.

– Ой! – воскликнула она. – А если испробовать прямо сейчас?

– А твой дядя ничего не скажет?

– Эх! – воскликнула она. – Наверняка пойдут сплетни. Но твой подарок такой красивый!

– Так что, испробуем прямо сейчас?

Он напялил штаны и куртку, все еще комковатые и недовыпаренные, и натянул башмаки, промокнув их носками. Лаодикея надела на голову целлофановый капюшон, и они спустились по лестнице. Открыв дверь, отметили, что погода скорее осадочная.

– Дождь, – сказала Лаодикея.

– Поливает мощно, – подтвердил кавалер.

Девушка тщетно попыталась развернуть приспособление. Никакого раскрытия.

– Что надо сделать? – спросила она, очаровательно краснея.

Манюэль привел в действие застежку и высвободил китовые усищи, которые выгнулись и натянули защитно-черную ткань.

– Чудо! – воскликнуло прекрасное дитя и, трепеща от эмоций, взяла прибор из рук дарителя.

Она установила его (дар) в вертикальное положение и, взяв под руку склонившегося к ней Манюэля, сделала свои первые шаги под зонтом. Вода барабанила по ткани, тщетно подсекала и стекала ручьями на влажную мостовую.

Лаодикея и Манюэль молча шагали в эхстазе.

Лаодикея наконец прошептала: чудо, после чего нежно прикоснулась губами к правой щеке кавалера.

Так, неофициально, они помолвились.

– Ну и погода! – вздохнул Спиракуль. – Похоже, опять льет.

– Похоже, что так, – ответил Квостоган.

Оба только что и одновременно вышли на свои пороги и, выдав замечания общего порядка, принялись обмениваться впечатлениями.

Для начала, оперируя простыми терминами, Спиракуль отметил, что солнце и вода суть явления метеорологические характера противоречивого; на что Квостоган ответил, что, даже изъяв все барометры, мэр вряд ли сможет заставить всех поверить в хорошую погоду. Из всего вышеизложенного был сделан следующий, при обоюдном согласии сторон запятая вывод двоеточие за несчастья города ответственны Набониды.

Развеяв речами мокротный сумрак в голове, они высморкались и подумали «у меня насморк» каждый и глубоко про себя.

– Похоже, у тебя насморк, – сказал Спиракулю Квостоган.

– А не пропустить ли нам по рюмочке ядренки? – сказал Квостогану Спиракуль.

Они вышли из-под защитного карниза, попали под дождь и зашагали в сторону таверны Ипполита.

– Надеюсь, у тебя нет укрывалки? – спросил у Спиракуля Квостоган.

– А вдруг она есть у мэра? – спросил у Квостогана Спиракуль.

Так они и переговаривались, но ни тот ни другой не проверяли воочию.

– Если когда-нибудь, – сказал Квостоган, – я встречу его с этой штукой, то тут же ее вырву у него из рук и раздолбаю о его же башку.

– Не посмеешь, – сказал Спиракуль.

– Разве у наших отцов были отражалки? Ведь нет?

– Надо сказать, что тогда погода была хорошая.

На что Квостоган пожал плечами, отчего по его спине полились целые реки.

– У твоего отца она была?

– Нет, – признал Спиракуль.

– Вот видишь. Хорошая погода здесь ни при чем.

Пользуясь паузой, расчерченной водяными струями, Спиракуль постигал аргументацию.

– Следует признать, – проговорил Квостоган, – эта импортная фиговина – довольно хитроумное приспособление.

– Туристическая штучка, – сказал Спиракуль.

– Нельзя не согласиться, в ней что-то есть. Особенно ручка, очень изобретательно.

– Говорят, только ради изготовления этих странных приборов убивают огромных китов.

– То, что она складывается, я мог бы додуматься и сам, но вот ручка, это настоящее изобретение.

– Здесь возразить нечего, – сказал Спиракуль. – Но с подобными идеями неизвестно к чему мы придем.

– Разумеется. А дождь все равно идет.

– И все из-за Набонидов.

– Мерзавцы. Мерзкое отродье.

– А туристы?

– Гады!

Они подошли к таверне Ипполита, и вышло так, что, следуя намеченной цели, они туда вошли.

Спустились по ступенькам меж ручьев, что текли в зал таверны, где уровень воды оставался неизменным (чуть выше щиколотки взрослого мужчины среднего роста) благодаря насосу, который два поваренка, Альберих и Бенедикт, качали целый день по очереди, двенадцать часов каждый.

В воде плавало несколько рыб: карпы для приготовления, красноперки для украшения. Фильтр не позволял им просочиться вместе с выкачиваемой жидкостью.

Два клиента побрели к свободному столику. Впрочем, свободными были все столики. На одном из них, развалившись, дремал Ипполит. Забравшийся на табурет Альберих обеспечивал насосный отлив. Спиракуль и Квостоган залезли на высокие стулья (хозяин водрузил их на подставки), опорожнили сначала сапоги, затем мочевые пузыри и, наконец, окликнули трактирщика.

– Эй, – крикнули они.

Ипполит слез и побрел к клиентам: они хотели выпить по стаканчику фифрыловки того года, когда Ив-Альберт Транат выиграл Главный Приз Весенника. Трактирщик отправился за бутылкой на чердак, куда переехал винный погреб: иначе, не зная об изобретении скафандра, он вряд ли смог там что-то найти. Ипполит начал карабкаться по лестнице, на которой перекладины с каждым днем все более разбухали от липкого мха и лишайника. Возвращаясь, при спуске он поскользнулся и шлепнулся в воду; волна прибила к ногам клиентов запрошенную бутылку фифрыловки. Они ее выловили. Спиракуль откупорил ее с помощью карманного ножа. Стаканы осушив, причмокнули губой субъекты.

– Не портится, – сказал Квостоган трактирщику, который вылезал из водоема.

– Даже улучшается, – сказал Спиракуль.

Они принялись допивать то, что оставалось в бутылке.

– Вот вам и все разговоры про погреба: на чердаке вино хранится не хуже.

Они согласились с Ипполитом.

– Но от этого хорошая погода не вернется, – заключил Спиракуль.

– А сегодня, – возмутился Ипполит, – видели? Опять вода, одна только вода без конца и краю.

И он стал проливать слезы. Одна за другой они капали в лужу, и каждый раз слышалось кап.

– Если еще и ты начнешь разводить мокроту, – сказал Квостоган, – мы никогда не просохнем. Точнее и не скажешь.

Он засмеялся, разбрызгивая слюну.

– Утрись, браток, – сказал Спиракуль, – утрись.

Ипполит шмыгнул носом.

– Согласитесь, то, что происходит, нельзя назвать погодой.

– И все-таки должно быть какое-то название, – сказал Спиракуль, – раз явление существует.

– Это все Набониды, – сказал Квостоган, – они спутали все обозначения. В итоге теперь один дождь.

– Все же нельзя сказать, – вступился Ипполит, – что виноват новый мэр. Он делает все возможное, чтобы восстановить тучегон.

– Лицемер, – сказал Квостоган.

– Он – честный, – вступился Ипполит. – Снова сделал Штобсдела городским стражем.

– Плевать мне на это с большой горы. От этого фигачить не перестанет.

– Увы.

Ипполит опять заныл.

– Принеси-ка еще одну бутылочку фифрыловки того года, когда Ив-Альберт Транат выиграл Главный Приз Весенника.

– Ты нас угощаешь, – сказал Спиракуль.

– Охотно. Таких верных клиентов, как вы. И потом, я тоже могу сделать так, что пойдет дождь. Но из вина, ха-ха. Вызвать дождь из вина, ха-ха-ха.

Он опять полез на чердак, опять плюхнулся при спуске и успел подплыть со стаканом в вытянутой руке в тот момент, когда клиенты откупорили бутылку. Чокнулись. Бутылка опорожнилась. За окном продолжался ливень.

– Даже непонятно, как и почему это могло бы закончиться, – сказал трактирщик.

– Все имеет конец, – сказал Квостоган без особого убеждения.

– Так только говорят, – сказал трактирщик. – Для утешения.

Они вздохнули.

Зевнул карп[142]142
  Во фр. языке существует устойчивое выражение «зевать как карп», т. е. во весь рот.


[Закрыть]. Дежурный поваренок замечтался, и вода поднялась на несколько сантиметров. Рык Ипполита вернул его к насосу.

Спиракуль, подмигнув Квостогану, обратился к Ипполиту:

– А ты умеешь плавать?

– Кто? Я?

Трактирщик обалдел.

– Во пройдоха! – сказал Квостоган с многозначительным видом. – Скрытничает.

Клиенты веселились вовсю, а трактирщик начал мрачнеть.

– Да объясните же, если хотите, чтобы я посмеялся вместе с вами.

– Не злись.

– Так ты не умеешь плавать?

– Оставьте меня в покое.

– Ха-ха, так, значит, ты не умеешь плавать?

– Чего ржете-то?

– Да так, ничего, – ответил Спиракуль.

– Говорят, она собирается искупаться, – объявил Квостоган.

– И ты мог бы искупаться вместе с ней, – добавил Спиракуль.

– Говорят, она собирается искупаться публично, – сказал Квостоган.

– Теперь, когда больше нет кино, она устроит нам представление, но только нам одним, родимогородцам; так вот, она собирается искупаться.

– Да, – сказал Квостоган, – в яме, которую копают на Центральной Площади.

– Она будет плавать, – сказал Спиракуль.

Ипполит блаженно разинул рот. Покраснел.

– То, что я сейчас спрошу, не совсем прилично, – сказал он, – даже несколько разнузданно, но, в общем, это ж между нами ж, мужиками ж, говоря.

– Ну, – сказали клиенты.

– Как она собирается плавать? – спросил трактирщик.

– Как это «как»?

– Я имел в виду… гм, то, что я сейчас выскажу, несколько распутно, но это ж между нами ж…

– Рожай скорее, – не выдержал Спиракуль.

– Она будет плавать в одежде?

На этом беседа попала в некий затор. Альберих снова перестал активизировать потоповыкачивающий насос. По лестнице неловко спустился выводок раков. Из воды выпрыгнула форель. Всколыхнулся остролист.

Клиенты замялись.

– Так как? – тихо спросил Ипполит.

– Мы об этом как-то не думали, – прошептали клиенты.

Ипполит не унимался:

– Подобные вещи требуют, чтобы о них подумали; дама собирается плавать у всех на глазах.

Он сглотнул слюну и заорал по поводу повышения уровня воды.

Поваренок оторвался от премудостей Весенника и бросился за работу.

Почесывая органы, Спиракуль заплатил за бутылку фифрыловки. Квостоган утер нос ладонью. После чего, натянув сапоги, оба вышли.

Три раза позвонили, три раза подождали, потом позвонили в четвертый раз.

– Это Лё Бе-уй, – сказал Зострил. – Я открою.

Присутствующие сжали ягодицы, опасаясь, что сейчас войдет городской страж Штобсдел, мэрский доносчик. Трясущийся Зострил отодвинул задвижку; упала защелка, и вошел нотариус. Все облегченно вздохнули и заговорили о том о сем.

– Дождь идет, – сказал Лё Бестолкуй, вводя остальных в курс дела.

Он отряхнулся и поставил свой зонт в угол.

– Смотри-ка, – сказал Зострил.

– Что?

Зострил указал на приспособление.

– Это? – спросил Лё Бестолкуй.

– Да.

Чтобы поприветствовать вошедшего переведателя (персонажа значительного), присутствующие спираторы[143]143
  Афереза, т. е. усечение, в слове conspirateur (заговорщик) начального слога con– (лат. пред. «с, вместе» и фр. сущ. con (придурок, мудак; вульг. женский половой орган). Автор убирает «неприличное» слово и оставляет несуществующее spirateur, которое можно связать с лат. spirere (дышать).


[Закрыть] встали и теперь продолжали стоять, безмолвно взирая на устройство.

– Так что? – спросил Лё Бестолкуй.

– Зонт, – ответил Зострил.

– И что?

– Зонт, – сказал Зострил, потому что это действительно был зонт.

Похоже, его замечание вызвало раздражение у вошедшего (мужчины сурового). Но он взял себя в руки.

– Здравствуйте, друзья, – обратился он к спираторам. – Это? Да! Зонт. Я конфисковал его у своей племянницы. Подарок какого-то шалопая.

– Куплено у Мандаса? – спросил Капустнер.

– Наверняка.

– Все же довольно практичная штука, – сказал Лё Бестолкуй.

Присутствующие были слегка поражены, но спорить не стали бикоз оф[144]144
  Транслитерация с англ. because off (из-за).


[Закрыть] почтения к этому сэру. Все сели.

– Да, – продолжил Лё Бестолкуй, – практичная, приходится с этим согласиться. Разумеется, я не одобряю подобную экипировку применительно к девушкам, но, полагаю, что ее можно простить зрелому мужчине. Смотрите: я почти не вымок! Только штаны внизу.

Он встал, чтобы продемонстрировать. И действительно, штаны внизу были мокрые.

– Ну и конечно, туфли, – добавил он.

И сел.

– Похоже, он у вас поменьше, чем у мэра, – заметил расстроенный Зострил.

Он не любил всю эту импортасину, благодаря которой его курент[145]145
  Еще один случай усечения начального слога con-. Здесь Кено оставляет несуществующее слово current [ср. лат. currerej (бежать).


[Закрыть] Мандас явно жировал.

– Дамам, – объяснил Лё Бестолкуй, – полагается модель меньшего размера.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – недовольно пробурчал Сенперт.

– Нам предстоит обсудить определенное количество вопросов, – объявил Капустнёр, не имевший о предстоящем обсуждении ни малейшего представления.

– За работу, – сказал Роскийи.

– За работу, – сказал Мазьё.

– За работу, – сказал Мачут.

С зонта переведателя текло как из душа. Взбадривая себя репликами, заседающие пытались воодушевиться.

– Рассмотрим вопросы по порядку, – громогласно начал Зострил.

Все замолчали и послушали, как еще сильнее забарабанило в ставни.

– Не похоже, что это скоро прекратится, – сказал кто-то.

Все согласились.

Снаружи продолжало лить.

– Рассмотрим вопросы по порядку, – сповторядничал Зострил.

– Ах да! – вспомнил Лё Бестолкуй. – Еще одна маленькая деталь перед тем, как начать. Не могу не отметить, что я прибыл последним. Следовательно, я опоздал и прошу меня простить.

– Ничего, – сказал Зострил, – ничего.

Все подумали: ну и зануда! но бикоз офф почтения заткнулись.

– Приступим, – сказал Мачут.

– Думаю, – приступил Зострил, – никто из присутствующих не будет оспаривать: поступила новая информация.

– Неужели это правда? – спросил Роскийи.

– Сначала следует все проверить, – сказал Сенперт.

– Об этом говорит весь город, – сказал Мазьё.

– Это еще ни о чем не говорит, – сказал Роскийи.

– Я – не в курсе, – сказал Мачут.

– Не делай вид, будто не знаешь, – сказал Сенперт.

– Вы знаете не хуже нас, – сказал Зострил.

– Невозможно обсуждать намеками, – сказал Мачут.

– Я тоже так думаю, – сказал Роскийи.

– Мы в тесном мужском кругу, – сказал Сенперт.

– И мы знаем, о чем идет речь, – сказал Зострил.

– Я – нет, – сказал Мачут.

– Мы когда-нибудь прекратим лицемерить или нет?

– Это вы меня имеете в виду? – спросил Мачут.

– Не надо нервничать, – сказал Сенперт.

– Все же следует знать, чего придерживаться, – сказал Роскийи.

– Об этом говорит весь город, – сказал Мазьё.

– Неужели это правда? – сказал Роскийи.

– Что? – спросил Мачут.

– То, что говорит колбасник, – сказал Мазьё.

– Давайте поскорее кончим, – сказал Зострил.

– Или скорее начнем, – сказал Сенперт.

– Что? – спросил Мачут.

– Обсуждение самого животрепещущего, – сказал Мазьё.

– Только без скабрезностей, – сказал Роскийи.

– Без чего? – сказал Мазьё.

– Мы теряем время, – сказал Зострил.

Лё Бестолкуй трижды постучал ладонью сухо как документально бумажно папирусно при актах в пергаменте на смерть при наследстве с глубокими морщинами словно время тайных кодов для обогащения ради агоний с пиявками и большой денежкой в сейфе закрытом на ключ и спрятанном в чулке что штопан лавандой и меж скукоженных пальцев на ногах у мумий мумий мумий.