Текст книги "День святого Жди-не-Жди"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Тут обнаружилась еще одна семья, большая семья спираторов. Лё Бестолкуй-переведатель-тесть, а также Мазьё, Роскийи, Мачут, Зострил и Сенперт, все промокшие от небесной влаги. За ними вырисовывались Спиракуль и Квостоган, не менее от, но на некотором расстоянии стоя.

Все перезыркивались. Лё Бе-уй идентифицировал девушку в шортах по ее схожести с Жаном.

– Ну и ну, – протянул он. – Это ты, Жан.

– Эй, вы! – отреагировала Элен. – Я никогда не кричала. Никогда.

Спираторы заткнулись.

– Она воняет, – сказал Манюэль. – Двинулись дальше.

И они двинулись.

Манюэль, Роберт, Альберих и Фюльбер несли носилки с некогда надзирающей. Позади: семья. Мать Жермена, существо ничтожное. Следом за ней: сыновья Пьер, Поль и Жан, каждый со своей половиной: Эвелиной, Алисой и Элен; последняя половинчатость – исключительно по родственной связи. В конце: шмыгающие и вынюхивающие спираторы.

Они все шли и шли.

Они шли похоронно.

Дождь все шел и шел.

Вода путалась с воздухом.

Они спускались по сухой горловине, вдоль которой располагались свалочные болота, а толпа родимогородцев взирала на них сквозь дождливые капли и видела их слегка искаженными, слегка истонченными из-за отчужденности, слегка измученными из-за траура, слегка транскрибированными на поверхности с небольшой отрицательной кривизной.

Штобсдел толкнул калитку ограды, и они вошли. Забарахтались в вязкой каше, в которой гнили те, что больше не жили в Родимом Городе. Носильщики выбрали место, которое показалось им довольно ухабистым, перевернули носилки и свалили груз. Бабушка, завернутая в последнее облачение, издала буль, после чего забрызганный грязью куль стал медленно погружаться. Поглощающая почва отозвалась несколькими пукающими звуками.

Шел дождь.

Куль исчез в топи.

Манюэль, Роберт, Фюльбер и Альберих переглянулись. Манюэль сказал Полю:

– С вас четыре тюрпина и три ганелона.

Мэр заплатил.

Пьер произнес:

– Приятно вдыхать чистый воздух.

– Я никогда не кричала, – сказала Элен.

Пьер посмотрел на жижу, скрывшую еще один отброс.

– Там внутри наверняка найдется немало причудливых экземпляров, – прошептал он.

– Крупные насекомые, мелкие букашки, – прошептала Элен. – Вместе. Скребут ночь. Маленькие лапки. Большие крылья.

– Они живут! – прошептал Пьер. – Они живут! Это трудно себе представить: породиться, побыть, подохнуть; возможно: мракостными, слепыми.

– В своем застенке, – сказала Элен, – я стала совсем седой. Но я никогда не кричала. Никогда.

– Утрачивая жизнь такой, какой ее воспринимает человек, – сказал Пьер, – я достигаю цели своих поисков.

– Вы ищете свалку? – спросил у него Манюэль.

Но Пьер уже об этом не думал.

– А идол так и не закончен, – добавил Манюэль.

Парни пялились на девушку в шортах и на звезду в целлофане. Эвелина на них прикрикнула:

– Не лезьте не в свое дело, оставьте статую в покое. Черт возьми!

Она оглядела Элен и Пьера.

– И это брат и сестра: как будто совершенно не, – проворчала она.

Затем, покосившись на Лё Бе-уя:

– Ну а ты, папа, все спиративничаешь? Старый хрыч.

Переведатель кашлянул. Слюна растворилась – незаметно, неразличимо – в дождевых каплях.

– Я тебя просто не узнаю, – прошептал Лё Бестолкуй. – То, что твой муж вышел, не закончив статую твоего свекра, еще не повод обращаться ко мне со столь прискорбной грубостью. Я протестую.

И, распаляясь, повторил чуть громче:

– Я протестую!

И даже потряс над своей головой раскрывалкой Лаодикеи.

На этот предмет Манюэль косился с начала церемонии. И вот теперь он наконец его вырвал из Бестолкуевых рук и закрыл.

– А вы, – заявил он, – лучше об этом позабудьте!

– Но ведь идет дождь, – воскликнул Лё Бе-уй.

– Действительно, – согласился Пьер.

– Идет дождь, идет дождь, идет дождь, – завопили спираторы.

– Что верно, то верно: хлыщет здорово, – добавил Роскийи, порываясь тоже вкусить свободы слова.

– Дрянная погода, – машинально подтвердил Пьер.

– Вы еще скажите, что мы мокнем не из-за вас! И что водоросли растут повсюду тоже не из-за вас!

Лё Бестолкуй уже чувствовал, как его шляпа начинает плесневеть. Он злился. К тому же, скопившись в немалом количестве у самой свалки, они начали постепенно погружаться в жижу, а отбросы, в противовес им, – подниматься на поверхность. Недавняя бабушка оказалась первой кандидаткой на подъем. Эвелина указала на нее пальцем:

– Смотрите, все никак не уймется. Может, и нам подняться? Как она?

Все закивали и забарахтались в сторону по домам. Паулина вновь затянулась в жижу.

– Не похоже, что она будет скоро закончена, – подытожил Лё Бестолкуй, обойдя статую несколько раз.

– Работы еще много, – ответил Пьер. – Выпьете фифрыловки? Эвелина, налей отцу стаканчик.

– Большое спасибо, – поблагодарил Лё Бестолкуй. – Но что-то я не очень понимаю. Безусловно, та статуя была более естественной.

– Это – нога, – пояснил Пьер, следуя за взглядом нотариуса. – Она еще не доделана. Не хватает растительности. Я успел сделать всего три волоска.

– А это?

– Глаз.

– Но почему один? Почему не два? По-моему, у вашего отца было два глаза. Где же второй?

– Вот.

– Не вижу.

– Я показываю то место, где он будет. Я к нему еще не приступил.

– За все это время? Мне кажется, дело продвигается не очень быстро.

– Папа, оставь его, на фиг, в покое, – сказала Эвелина, плеснув в стакан щедрую порцию фифрыловки.

– Ты стала очень дерзкой.

Эвелина пожала плечами. Мужчины чокнулись.

– Ты ревнуешь? – спросил у дочери Лё Бестолкуй.

– Я ей верен, – пылко ответил Пьер.

– Да я не об этом. Может, ей хочется показывать свои ноги, как твоей сестре в шортах или как твоей невестке в купальнике.

– А что? У меня ноги красивые.

Она задрала юбку, спровоцировав вокруг себя небольшое наводнение.

– Какая грязища, – вздохнула она.

Лё Бестолкуй принялся оценивать ноги дочери.

– И все же, – заявил он, – у Элен они более округлые, а у Алисы – более упругие.

– А ты что, их щупал, старый ты крендель? – спросила Эвелина.

– Что касается Алисы, то я прекрасно изучил ее ноги, когда ходил в кинематограф. Даже на ровной поверхности я способен угадать, упругие у женщины ноги или нет.

– С тех пор она постарела, – заметила Эвелина.

– Я так и знал, что ты ревнуешь.

– А вот мне, – сказал Пьер, – мне на ноги Алисы наплевать.

– А вы могли бы друг друга полюбить? – внезапно спросил у Пьера Лё Бестолкуй.

– Вряд ли, – ответила Эвелина.

– Конечно же нет, – ответил Пьер.

– Папа, не засирай нам мозги, – добавила Эвелина.

– Ладно, ладно.

Переведатель рассеянно посмотрел в окно, которое заливало дождем как из ведра.

– Как назло, этот засранец Манюэль увел мою укрывалку.

– Укрывалка не твоя, а Лаодикеи.

– Ладно, ладно.

Он переминался из лужи в лужу. Пьер хлопнул тестя по спине, отчего из редингота ударили чуть ли не фонтанные струи.

– Итак, переведатель, что вы думаете о моей статуе?

– Гм! гм!

– Откровенно.

– Ну же, старый хрен, – подхватила Эвелина, – давай, высказывай свою мысль, хотя то, что крутится у тебя на языке, вряд ли можно считать осмысленным.

– Ну, в общем… – проговорил Лё Бестолкуй.

Он замялся.

– Она не готова.

– И это все, что ты можешь сказать? – спросила Эвелина.

Пьер обречено махнул рукой.

– Ладно, пусть треплет языком то, что и так очевидно.

– И все-таки я имею право на последнее слово! – закричал выеденный из себя Лё Бестолкуй. – Так больше продолжаться не может! Твоя невестка выступает чуть ли не голая, еще хуже, чем голая, причем на Полуденном Празднике. Твоя сестра заявляется от чужеземцев, да еще без предупреждения. А ты сам выходишь без разрешения. Так больше продолжаться не может!

– Он мне уже тыкает, этот надутый прыщ, – прокомментировал Пьер.

– Так больше продолжаться не может! – завопил Лё Бе-уй.

– Вы говорите о единичных событиях, которые происходят по одному разу, – заметил Пьер. – Как они вообще могут иметь продолжение?

– Неужели ты надеешься ему что-то втолковать? – вмешалась Эвелина.

– Так ведь одно – это последствие другого! – воскликнул переведатель. – Последствие!

– До него что-нибудь доперло? – спросила Эвелина.

– А еще этот дождь! – добавил сникший Лё Бестолкуй.

– Особенно теперь, когда у тебя нет зонтика Лаодикеи.

– Дождь, – прошептал Лё Бестолкуй. – Дождь. Дождь.

– Да ладно тебе! – осадила его Эвелина. – Это всего лишь вода!

– А женщины, которые ходят голые! И все из-за вашей воды! Из-за вашей воды! Алиса извивается на поверхности водоема, Элен разгуливает в шортах с мокрыми ляжками. Вот что ты наделал, Пьер, своими рыбами и аквариумами, вот к чему это привело, вот во что это вылилось.

– Ну и что? – спросила Эвелина.

Пьер подошел к переведателю и, дыхнув ему в лицо, произнес:

– Чего вы от меня хотите? После всего? Статую? Она не закончена. Дождь? Он не кончается. А остановить его я не могу.

– Ладно. Брось трепать языком, папочка. Оставь нас, на фиг, в покое. Слушай, неужели ты рассчитываешь стать мэром? При поддержке твоих спираторов?

– А почему бы и нет, доча?

– Не смеши меня. Ты? Мэр? Да ты только посмотри на себя! Старый рогалик!

– Ну и что?

– Только без иллюзий, папа. Тебя все пошлют подальше. Даже твои спираторы.

– Если не я, то кто, по-твоему?

– А Поль?

– Да, Поль? – рассеянно спросил Пьер.

Он снова взялся за киянку и резец и стал местами подправлять недоделанную статую Набонида.

– Поль?! – опешил Лё Бе-уй. – После такого скандала?

– Да не было никакого скандала.

– Неужели?

– Нет ничего скандального в том, что все мужское население города проэрекционировало.

– Ах вот как? Значит, ты это скандалом не считаешь?

– Нет, – ответила Эвелина. – Знаменитой женщине всегда импонирует, когда весь город, пусть даже провинциальный, из-за нее эрекционирует.

– Ты спятила, доча. Так способны думать только твои шлюховатистые невестки. Это они вбили тебе в голову подобные мысли. Не знаю, каким образом и зачем.

– Заговор? – с явным безразличием подсказал Пьер, продолжая работать.

Он воодушевился. Теперь он действовал быстро и точно. Из-под резца летела мраморная крошка. Халат пропитался творческим потом. Лё Бе-уй уже не обращал на него внимания и продолжал выговаривать своей дочери:

– Их мысли ничего не стоят. Вот тебе доказательство: у всех этих людей, что сейчас ради развлечения мутят воду, скоро не останется ни средств, ни другого выхода, как бежать к чужеземцам.

Пьер послушал, пожал плечами и снова принялся за работу. Эвелина пнула фазера по коленке, чтобы подчеркнуть важность вопроса:

– И что же ты намерен делать?

– Я хочу воцарить нравственность из-под палки.

– Какой именно палки? – поинтересовалась Эвелина.

Лё Бестолкуй выдрал у себя из головы клок волос. Они были мокрыми.

– Штоб я сдох! – взвыл он. – Эвелина! Ты же просто сенсуально[150]150
  От фр. sensuel – чувственный, сладострастный; отсюда философское понятие сенсуализм (чувственность).


[Закрыть] озабочена!

И тогда все задумались о предложении, которое им сделал Жан. При этом присутствовали: разумеется, сам Жан Набонид, патамуштаон токоштовыступал, его систер в шортах по имени Элен, его брат Поль со своей звездной супругою Алисой Фэй, городской страж Штобсдел, спираторы в неопределенном количестве, а также патентованные ворчуны Спиракуль и Квостоган, коих подобрали по дороге.

Все это скопище извилин принялось урчать, юлить, егозить, скрипеть и пыжиться. Короче говоря, зеркально, трехмерно и все начисто отражающий мозговой желатин реагировал. Волны, ох, и до чего же короткие, ультразвуки, невидимые лучи пронзали серое вещество, ибо необычное, ах, и до чего же необычное, предложение им только что сделал Жан Набонид, младший сын покойного мэра.

А предложил он следующее: он будет говорить, но с высоты.

Предложения такого рода наводили на размышления.

Они чесали черепа, соскабливая с поверхности кожи сероватый гумус, фактуру которого мечтательно рассматривали под оральными ногтями.

– Не понимаю, чем мы рискуем, – выдал наконец Роскийи.

– Может, и ничем, – ответил Мачут. – Но сейчас мы знаем, что имеем, а вот что будет потом…

– Мы уже по горло сыты этим дождем, – воскликнул Мазьё.

– Ввязываться в будущее – дело довольно серьезное, – изрек Зострил.

– Предположим, произойдут изменения, – продолжил Мачут. – Но нет никакой гарантии, что в лучшую сторону.

– Еще бы! – подтвердил Сенперт.

– Но этот дождь, – сказал Мазьё, – как надоел этот дождь.

– Верно, – согласился Сенперт. – Мы на него насмотрелись.

– И потом, – сказал Роскийи, – не очень понятно, что может быть хуже.

– Как что? – возразил Мачут. – Ну, например, снег.

– С не что? – спросил Мазьё.

– Снег! – крикнул ему в лицо Мачут. – Есть же он в рассказах путешественников, этот снег. И в кинематографических видениях, иногда.

– А что это такое? – спросил Мазьё.

– Затвердевшая белая вода в виде хлопьев! – заорал Мачут.

– Не может быть! – опешил Мазьё.

Мачут кивнул в сторону Элен и Жана.

– Вот они знают. Они путешествовали.

После чего указал на Алису.

– И чужеземка должна знать. Особенно если она из Святолесья.

Спиракуль счел нужным вмешаться:

– Разумеется, он знает, этот юный гспадин. Возможно, именно поэтому он и предлагает свой план. Он любит снег. Так же как его брат любит дождь. Вы его послушайте, и очень скоро окажетесь по уши в вате. Но в мерзлой вате.

– Отлично сказано! – крикнул Мачут. – Вот именно. В меру злой вате. В меру злой вате. В меру злой вате.

– Но ведь это еще не доказано, – возразил Роскийи.

– Ваша история про злую вату – чистое безумие, – сказал Мазьё. – Этого не может быть. Зато хорошая погода… ну как о ней не вспомнить? Осмелюсь Даже сказать: ну как о ней позабыть? Как бы мне хотелось, чтобы она вернулась, хорошая погода на каждый день…

Мачут обратился к Алисе:

– Скажите нам честно, сударыня, он действительно снуществует, этот снег? Да или нет?

– Конечно, – ответила Алиса. – Есть еще и град.

– Что? – спросил Мазьё.

– Град.

– Не знаю такого, – честно сознался Мачут.

– Это затвердевшая вода, – принялась объяснять звезда. – В виде очень жестких горошинок. Как крохотные камушки.

– Ну вот, что я говорил, – воскликнул Мачут.

– Не может быть! – прошептал пораженный Мазьё. – Фантастика.

Слово взял Зострил:

– Если мы будем испытывать на себе все пертурбации окружающей среды, то никогда из них не вылезем. Из-за акватических идей нашего предыдущего капитула, мы терпим постоянный дождь. Ладно. И не надо ничего менять. Мы уже начинаем привыкать. Я даже нахожу, что у воды есть и свои приятные стороны, ну и потом, плавание как зрелище представляет некий шарм.

Он блаженно заулыбался. Остальные покраснели.

– Кроме того, мне нравится зелень, – добавил он.

– Фу, – скривился Поль.

– Эй! – заметил Спиракуль. – Вы обещали не вмешиваться в дискуссию.

Все замолчали.

Слово взял Квостоган:

– Быть может, его предложение лишено всякого смысла.

– Лучше и не скажешь, – отозвался Жан.

– Они уже переговариваются вовсю! – воскликнул Спиракуль.

Все снова замолчали.

– Возможно, у него ничего не выйдет, – сказал Мачут. – Но риск все же есть.

– За одним братом сразу же другой, – заметил Спиракуль. – Нет. Теперь мы их знаем, этих Набонидов.

– И все-таки, – взмолился Мазьё, – а если у нас есть шанс на хорошую погоду, пусть самый ничтожный? Неужели вы не помните, как было хорошо? Гнег, срад, мы даже не знали, что это такое. Зато хорошая погода, если бы она вернулась, если бы был шанс, чтобы она вернулась…

– Этот человек – авантюрист! – громогласно возвестил Зострил.

– Я?!

Пораженный Мазьё закрыл лицо руками, затем, посмотрев на ладони, обнаружил на них влагу и определил ее потное происхождение. Это была точно не дождевая вода. Он посмотрел Зострилу прямо меж век и произнес:

– Это я-то авантюрист? Я хоть раз уехал из города? Я хоть раз хотел из него уехать? Я хоть раз купил портвейн, зонт или какой-нибудь другой чужеземный товар! Я хоть раз не осудил инициативы, когда они были? Я хоть раз пожаловался на то, что инициатив никогда не было, до появления самой первой, а именно инициативы Пьера Набонида? Которая и принесла нам дождь? Признаюсь, я осудил вторую, а именно инициативу приговорить Пьера Набонида к с культурному заключению. Но я поддерживаю третью, цель которой – вернуть хорошую погоду. Вернуть хорошую погоду? Это да! Я – за.

Зострил взвыл подобно суке, которая своим протяжным истошным завыванием пытается устрашить ночное светило, которое на самом деле является весьма отдаленной и безразличной планетой. Он размахался руками, выбился из сил и сел. Несколько раз раскрыл рот, но, кроме пауз и вздохов, так ничего и не выжал.

– Я, – наконец-то выдал он, – дрить ее налево, а если… если…

– Если что? – спросил Мазьё.

– А если дождь не прекратится, даже когда статуя Пьера будет закончена?

Все перезыркнулись.

– Ну как? – прегордо воскликнул он. – Ведь никто об этом не подумал!

– Ядрить ее, – смутился Роскийи.

– Это совершенно не стыкуется, – сказал Капюстёр, взяв наконец слово.

– Ваше обсуждение растянулось, – сказал Поль.

– Тихо! – заорал Квостоган. – Дайте нам подумать!

– Любую проблему можно разрешить, – неожиданно проблеял Роскийи.

– Ну конечно, – сказал Мазьё. – Конечно же.

– Эта история со статуей – полная фигня, – заявил Капюстёр.

Зострил и Сенперт посмотрели на него с изумлением.

– Так вот почему с самого начала заседания вы ничего не говорили, – произнесли они хором.

– Этот человек – авантюрист! – громогласно возвестил Зострил.

Когда эхо его голоса затихло, на лестнице послышался шум, словно несколько человек бежали во всю прыть. Дверь распахнулась от мощного толчка, но без предварительного стука, и на пороге появился промокший, запыхавшийся Лё Бестолкуй с вываливающимся языком. Он рухнул на стул и залепетал:

– Онхо… хо… онхо… хо… чет…

Следом за ним появились Пьер и Эвелина, такие же промокшие и запыхавшиеся.

Лё Бе-уй дергался на стуле, как пациент, жадно страдающий по поводу своего здоровья.

– Да, – сказал он, переведя дыхание. – Это правда. Это правда. Статуя закончена. Закончена.

Снаружи продолжал идти дождь.

– Теперь, – изрек Спиракуль, – вся семейка у нас под рукой.

И тогда очень терпеливо Жан снова объяснил им свой план.

Импортеру поручили найти сеть. Но ее не было ни в городе, ни загородом, ни в стране вообще. Рыбалка пока еще мало интересовала родимогородцев, как из-за недостатка ихтиологических приспособлений (хотя их число все же увеличивалось), так и из-за отсутствия средств. Лишь детишки как-то пытались выловить плывущую в ручье кошку, предлагая ей привитый к веревке сначала выгнутый, а потом снова загнутый заостренный кусок железной проволоки, украшенный кусочком какой-то не стоящей внимания субстанции. Что касается оптовой ловли рыбы, до этого амбиции еще не доросли.

За прошедшие дни ожидания дождь конечно же не прекратился. Поль снял с себя мэрские обязанности и уехал в Чужеземье вместе с Алисой Фэй, которая незадолго до этого обнаружила в себе развивающийся плод. Их больше не видели. Впоследствии они народили целую кучу засранцев. Родимому Городу требовался регент. Одни (спираторы) предложили назначить Лё Бестолкуя, другие (например, Спиракуль и Квостоган) остановили свой выбор на Никодеме и Никомеде, которые медленно отходили от пребывания в ледяном застенке. Но, в итоге всех расчетов, эту должность получил Манюэль Бонжан. Лаодикея немедленно вышла за него замуж, что прибавило нотариусу уверенности в правильности его семейной политики. Пьер продолжал мраморно работать; он вытачивал волосы, изгибал икры, наращивал живот, сбивал припухлости. Эвелина чтила этот бесполезный труд, но изводилась от затянувшейся девственности.

Сеть наконец прибыла, и Мандас, в припадке гражданского мужества, оплатил расходы по ее доставке. На самом деле, сеть оказалась красно-белым ветроуказателем, какие встречаются на чужеземных авиационных площадках. Но кто среди родимогородцев смог бы отличить рыболовную сеть от метеорологического презерватива? И все население возрадовалось.

На следующее утро, на рассвете, в час, когда мокрые петухи заводят свои кря-кря-кря, все собрались на Центральной Площади. Быстро засыпали Водяную Яму грязью, черепицей и твердыми камнями. Естессно, дождь шел по-прежнему. Импортер призвал всех к воротам Города. Все туда потянулись. Столб, тросы и лебедка были готовы. Жан Набонид обнял сестру, пожал руку Бенедикту, Роберту, Фюльберу и Альбериху. Все. Он устроился в люльке, прикрепленной к концу столба[151]151
  В «Мистических рождениях» М. Илиаде рассказывает, что герои многих мифов залезают на вершину пальмы, чтобы подняться на небо.


[Закрыть]. Четверо юношей принялись за работу и установили столб; его высота составляла примерно семь лье (родимогородское лье равно примерно полутора метрам). Когда столб оказался в строго вертикальном положении, его закрепили. Толпа отошла, задумчиво. Элен осталась у подножия. Пьер, неистово заработавшись, не смог присутствовать на показухе.

Естессно, дождь прекратился не сразу. Сначала он лил так же обильно, как раньше, но, казалось, мочил меньше. Возможно, это была иллюзия, но все радовались. Элен подпитывала брата, протягивая ему на конце жерди витаминизировано пропитанную губку[152]152
  Отсылка к Новому Завету: «После этого Иисус, зная, что уже все свершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду. Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напоивши уксусом губку и наложивши на иссоп, поднесли к устам Его» (Ин. 19, 28–30).


[Закрыть]. По прошествии некоторого времени Пьер представил статую. Знатные лица удивились, но Манюэль одобрил. Ее дотащили до Центральной Площади и водрузили рядом со столбом. На людей это произвело очень хорошее впечатление.

Впоследствии вода, вместо того чтобы низвергаться потоками, стала ниспадать поливами, как с вытрясаемого ковра. Потом как-то поднялся слабый ветерок, который стал дуть весьма постоянным образом. Удерживаемая этим дуновением сеть реяла и качалась на воздушных волнах. Пьер часто приходил на нее смотреть, это напоминало ему молодость. Ведь он вернулся из Чужеземного Города тридцать лет назад (родимогородский год не имеет эквивалента в других хронометрических системах). Он навечно посвятил себя скультуре, хотя время от времени занимался с Эвелиной любовью.

И вот однажды оказалось, что дождь заканчивается. Легкий ветерок, выполняя свою функцию, методично разгонял водяные капли. Показалось солнце, сначала влажное от пара, затем высыхающее на глазах. Легкий ветерок все поддувал и поддувал, вода с неба перестала литься. И тогда Жан воздержался от жизни, и ветер сник, и хорошая погода установилась окончательно. Стало даже очень жарко. Статуя начала плавиться, оседать, пока не превратилась в карамельный сгусток: в этой стране статуи долго не сохранялись. Раздробленные скультурные останки очутились на свалке, чуть позже туда же за ними последовал и обескураженный Пьер. Впоследствии его вдова еще не раз выходила замуж.

Тело Жана оставили сушиться на солнце[153]153
  Реминисценция темы в раннем тексте Кено: «А вы, осьминоги, даруйте нам эти звезды и страсти, что вы храните в пещерах Тихого океана, иначе земля развеется по небу, и на каждом аэролите, рожденном ее смертью, человек усохнет в чистом эфире» (Сюрреалистические тексты I. Полн. собр. соч. Библ. Плеяды, 1989, с. 990–991).


[Закрыть]. Сочленение столба и мумии стали называть «душегон», позднее, по закону фонетической деградации, «тушегон» и, наконец, «тучегон». Элен, разочаровавшись в своих витаминизированно пропитанных, но отныне бесполезных губках, ушла на Знойные Холмы; по крайней мере, удалилась она в том направлении.

Позднее Жана нарекли Святым Жди-не-Жди (вероятно, потому, что, ожидая вод и отводя дожди – теперь это происходит постоянно, – он сидит наверху в своей сети и вряд ли когда-нибудь спустится на землю) и даже придумали в честь него специальный праздник. С утра раскалывают сосуды; пополудни пальцами имитируют рост растений (встречающихся все реже и реже); вечерний салют не вызывает никакой атмосферной пертурбации, так как погода установилась намертво. И общественность с превеликим удовлетворением полагает, что знает о том, что может, если пожелает и когда захочет, прекрасно понимая, зачем и почему, с преспокойной душой отменять или устанавливать погоду, хорошую погоду, навязчиво хорошую погоду-фикс[154]154
  Кроме «автобиографического» обрамления (см. комм. к «Рыбам» /В файле – примечание № 1 – прим. верст./), конечная рифмовка является аллюзией на известный сонет С. Малларме с очень редкой рифмой на ix/yx/ixe, который часто называют «сонетом на „икс“».


[Закрыть].