Текст книги "О чем поет ночная птица"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Намеренно ли он ввел тогда в заблуждение Зеленина, сам заблуждался, специально лгал, был обманут – Русу было все равно. Его даже не заботило, как тот прожил двенадцать лет, что разделили их с того выстрела у обрыва. Грабил, убивал, насиловал, давил, помыкал? Едино. Потому что Арслан просто мертв для него, хоть еще и жив. Мараться об него Руслан не собирался, но придушить «цивилизовано» считал делом чести. Лояльность Дагаева там, тогда вызывала у Руслана недоумение сродное уважению, как всегда нечто неопознанное, неопределенное и недоступное пониманию вызывает осторожность и желание понять. Невольное уважение к силе, что несмотря на естественное давление, сдерживает человека, не давая сломаться, стать как все. Даже его белую рубашку он тогда воспринимал не как вызов, а как заявление о непоколебимости своих принципов, о стойкости характера и презрение к тем, кто навязал войну народу.

Но сейчас, глядя с финиша двенадцатилетнего отрезка жизни после смерти, Руслан испытывал лишь брезгливость, воспринимая ту лояльность не как проявление цельности и личностной силы, в как равнодушие, эгоизм. Просчитанность и корысть.

В чем-то они сравнялись в тот миг, когда Рус нажал на спуск, но даже это развело директории их взглядов. Зеленин не понимал Дагаева тогда и не понимал сейчас, но догадывался, что тот хочет. Деньги или что-то эквивалентное им. Все просто и пошло. Ничего нового ни в мире, ни в человеческом сообществе нет, не было и не будет. Деньги, став Богом человеку единожды, останутся им на веке и только им он будет кланяться, им молиться, ими защищаться и оправдываться, им приносить жертву. И какого бы достоинства, номинала, названия, типа не были бумажки – цвет у них всегда один – цвет крови. Его не выявляют детекторы, но он всегда на них. Жизнь базируется на "трех китах": женщине, деньгах, власти. Чтобы не происходило имеет перечисленные причины, когда одну, когда две, а когда сразу три. И ничего нового. Правда, есть еще месть, но та имеет причину, отправляя к пункту первому: женщина, деньги, власть.

В этом уже Рус ничего нового не изобретал. Смотрел на Виту и понимал – на ней сошлось все от лиха до радости, от вздоха до выдоха ее и его. Поэтому он сделает возможное и невозможное, но его девочку больше никто ничем и никогда не потревожит, как не вытащит из того мирка, в который ее отправила пуля Руслана. Но это уже его крест, его вина и только его ответ за нее.

Сколько таких пешек было расставлено на карте Чечни, сколько на карте Афганистана, Абхазии, Югославии, других стран, городов, селений – жизней? Сколько их пало в бою, не заметив ни жизни, ни смерти, не осознав кем и чем они были, зачем и для кого?

И пусть он станет одной из пешек, но только не Вита, только не она. Больше он не даст поставить ее на «доску» и защищать чужие позиции.

– Слушай, – подвинулся к нему Андрей и тихо сказал, стараясь не обращать внимания на Леонида и Виту. – Ты в благородство поиграть решил, твое право, твое дело, только я роль бедного родственника играть не согласен.

– Никто не заставляет.

– Тогда рули к нашему дому.

– О сестре подумал?

– Столько лет думал, что еще столько же без помощи обойдусь.

– Позже обсудим, – отрезал Рус, заметив, что девушка навострила ушки, побледнела.

– У нас неприятности? – спросила у Андрея. Тот выдал белозубую улыбку клоуна:

– Только одна – я пропустил свой любимый сериал.

Вита фыркнула и засмеялась, теряя бледность лица и испуганный вид:

– Ты никогда их не смотришь.

– А что он смотрит? – поинтересовался Зеленин, чтобы отвлечь ее и еще дальше увести от пугающей ее темы.

– Футбол и теннис.

– Теннис? Ого! А ты?

– Футбол и теннис. С Андреем.

– Не скучно?

– Засыпает на первом тайме, – с улыбкой поведал мужчина и убрался обратно, к Леониду. Тот как в воду воды набрал: смурной до необычности. Но трогать его не входило в планы Руслана, понимал он, что Лене переварить надо явление Виталии, свыкнутся с мыслью, что она не подружка на одни выходные. К тому же он подозревал, что Иванов молчит, чтобы в раздражении не сползти в ядовитый сарказм, что водилось за ним. А что раздражен, по взглядам уловить легко можно было. Нервировали его новые знакомцы, без которых он еще столько же лет прожил не печалясь и Русу тоже самое завещая. Но впервые, пожалуй, их взгляды разошлись. Одного усиленно тянуло на кривую наклонную, как слепого юнца, а второй чувствовал себя мудрым, но косноязычным стариком, который слов оптимальных для вразумления подобрать никак не мог.

– Лихая ситуация, – буркнул.

– Не бойся, пройдут выходные, пройдет блажь твоего друга, – тихо, но уверено бросил Андрей.

– Думаешь?

– Мечтает, – ответил за него Зеленин.

– А я мечтаю, что мы найдем город, который понравится насовсем. Тогда Андрей приведет мне сестренку, женится и у него появятся деточки, – сказала девушка.

– Хочешь нянчиться с малышами?

– Очень.

– Своих надо завести.

– Мне нельзя, – девушка резко, буквально за секунду огорченно помрачнела. Рус глянул на нее и подумал, что ей действительно будет тяжело выносить ребенка, но с другой стороны есть масса всяких клиник и невозможное вполне может стать возможным.

– Под присмотром специалистов….

– Мне нельзя! Я… как это? – наморщила лоб, вспоминая, к Шустрикову развернулась вопрошая. Тот отвернулся к окну:

– Погода хорошая.

Зеленин понял: какой-то доброхот видно сказал Вите, что она ненормальная, значит, дети у нее будут ненормальные, значит нельзя ей детей иметь.

Дать бы в зубы этому умнику!

– У тебя будут здоровые и красивые дети, – бросил, подбадривая.

– У меня не будет!… – в голосе появились нотки истерики. Видно эта тема была столь же болезненной, как тема дома. Не даром Андрей подвинулся к сиденью сестры и повторил ей в лицо спокойно, но с нажимом:

– Погода, говорю, хорошая.

– А?… Да-а…

Рус чертыхнулся: "знать бы все «больные» темы, чтобы не задевать их и впредь не травмировать Виту. Нужно будет спросить Андрея".

А тот продолжал отвлекать:

– Выходной классно провели, да?

– Ага. Катерине помогли. Морковку всю пропололи, – и повернула голову к Русу. – Вообще, я люблю салат. Он пушистый.

– А я кинзу люблю, – включился в разговор Леня тоном прокурора.

– Она злая, – заметила Вита.

– Нормальная. Если всю грядку не есть.

– На вид.

– А-а, – протянул, заподозрив, что опять что-то не так понял. – Салат тоже не на вкус, а на вид любишь?

– Ага.

– Ага? – и губы поджал, глянув на друга с немым осуждением: ну, вот о чем с ней говорить? Ей про «а», она про «б» и пойми, что из чего вытекает! Я пас! Отвернулся к окну.

Но дома у Руслана, в гараже, когда брат с сестрой ушли наверх, он перехватил друга за локоть и сказал:

– Ты о чем думаешь, старичок? Она же совершенно ненормальная.

– Она была нормальной, пока пулю в лоб не получила.

– Не понял, – нахмурился мужчина.

– Была такая война, друг мой, Чеченская. Две. Вита в ту мясорубку попала. В первую.

– Как ты?

Рус кивнул и хотел уйти, но Леня не дал, придержал за рукав:

– И что? Отдаешь дань всем покалеченным? Ты-то причем? Ты еще женись, ярмо такое на шею…

– Женюсь, – согласился, и мужчина смолк, растерявшись.

– Тупо, Рус, – заметил тихо.

– Может быть. Но женюсь. Буду помогать, нянчиться, если надо.

– Почему?! – не мог взять в толк.

– Потому что каждый должен отвечать за то, что сделал. Закон такой есть, этический. Каждый бы ему следовал – бардака бы не было и криминал завял! – отрезал.

– Ладно, – развел руками Леонид. – Хочешь быть в ответе за тех, кого приручил? Дерзай. Только сам не свихнись. Есть такой закон – подобия. Тоже его мало кто знает, а он, зараза, все равно действует. Я тебя по дружески предупреждаю: хочешь пожалеть, по голове погладить – вперед, только нафига глубоко влезать? Выдай пособие деззнаками, успокой свою совесть и гони в шею убогую.

– Не получится.

– Угу?… Хорошо, делай что хочешь – ты большой мальчик, с развитыми извилинами, через чур даже, – взял удочки и к выходу попер. – Когда взвоешь от милосердия своего, звони, а я с дуриками общаться, пас. Стар я для жалости и сантиментов, на психику мою они плохо влияют. Спасибо за томный выходной! Теперь отдохнуть бы от него, – проворчал, вываливаясь на улицу. – Ребятки, кстати, тоже чеченской приглажены. Нашли вы друг друга, жалостливые.

– Пока, – бросил Рус и закрыл ворота гаража.

Леню он знал, потому печалиться нарочитой обиде друга не стал – посопит тот, поворчит, попеняет и отойдет, опять все хорошо будет.

И усмехнулся невесело: в чем-то прав Леонид. Со стороны Рус, наверное, полным кретином выглядит.

Н-да, не объяснишь, что такое честь, долг, совесть даже другу. Эти понятия у каждого сугубо индивидуальны, и питаются, пачкаются, болят и лечатся они тоже, индивидуально, соответственно личным качествам, взглядам на жизнь. Так кому что и зачем объяснять? Понял – молодец, а нет, и не надо.

Вита ушла в ванную, занырнула в нее как русалка и будто провалилась.

– Это надолго, – отмахнулся Андрей беспокойству Руслана. – Она по два часа с водой разговаривает.

– Ладно, – ему он верил. Шустриков больше про привычки девушки знал, Зеленину же только еще предстояло их узнать. – Тогда пошли, постельное выдам. Спать в гостиной будешь, не возражаешь?

Мужчина тяжело уставился на него:

– А ты с ней?

Опять тупой вопрос. К чему он спрашивает, если ответ сам знает? Может, пока Вита медитацию на воду с пенкой устроила, решил поговорить с соперником и расставить точки над «и»? Все равно, глупо.

– С ней. Как вчера, так сегодня, а еще завтра, через месяц, и через год, думаю, тоже. Есть претензии на эту тему – давай их сейчас.

– Бросишь ведь ты ее, – головой качнул.

– Ты не бросил.

– Я другое. Я не мог. Не могу.

– Вот и я – не могу.

– Ты-то с чего?

– А ты?

– Ну, пошло препирательство! Давай начистоту? Болтать я не умелец, потому как смогу скажу: если ты к ней как к женщине что-то имеешь, то бесполезно…

Рус не сдержался, фыркнул:

– Извини, но ты что-то не понял, может не в курсе, конечно, – невольно съязвил. – Только когда мужчина с женщиной в одной постели спят, она хоть как виды друг на друга имеют, и хоть как к общему знаменателю придут.

– Только не с Виталькой.

– Да ты что? – к чему он все это? О чем? Не с тонким ли намеком, что пытался да обломался? – Не люблю я на эти темы говорить, но раз зашла речь, поведаю: сестрой мне Вита никогда не будет – она мне уже женой стала.

Лицо Андрея вытянулось, взгляд больной, с горчинкой обвинения:

– Ты ее?!…

– Стоп! Вот за это точно в зубы получишь.

Мужчина сник, головой замотал и встал. Что-то еще не сходилось у него. А что-то уже сошлось и одарило растерянностью:

– Если так, если миром…. В смысле она не против…. Не знаю, как тебе это удалось, не подпускала она ведь никого к себе. Я поэтому и спокоен был…. Ну…. В общем… Но если обидишь!…

Рус вздохнул: совсем мальчишка.

– Вляпался в нее?

– Она… необычная.

"Точно", – улыбнулся невесело.

– Закрыли тему. Показывай, давай, где мне расположиться можно, – буркнул, пряча взгляд. Тяжело ему было, может больно, может обидно – Рус не знал, да и все равно ему было. Одно понял – Вита с Андреем не была, а остальное частности. Конечно, понимал, что тот еще устроит ему бои без правил, крутить да вертеть начнет, проверяя, ревность выказывая, но перемелется, если не дурак.

Шустриков оказался умным. Он мучился один и не взглядом ни словом не дал понять Вите, что обижен или ревнует, не устраивал обычные в таких случаях прения на тему кто «выше и больше», не заморачивался сам и не морочил голову сестре и Руслану. Ему было больно, но с этой болью он справлялся сам, оставаясь с ней наедине.

В ту ночь никто не мог уснуть: ни он, ни они. Андрей мерил шагами гостиную и курил, то и дело распахивая окно, Вита и Руслан болтали почти до утра ни о чем и обо всем.

Об Арслане же Зеленин не думал, специально отодвигая мысли о нем: ни сейчас, ни сегодня. Его время – завтра.

Но все же осторожно, ненавязчиво стал расспрашивать девушку о «ключе».

Та не таилась и к удивлению мужчины, прямо выдала замысловатый набор, который действительно сложно запомнить и с первого и с десятого раза. И добавила:

– Это шифр в банке.

– В какой банке? – выдавил улыбку Рус, обескураженный открытостью и доверчивостью Виты. Как она еще жива с ней, не понятно, как ее раньше не нашли, не взяли что надо? Или она лишь ему доверила, потому что «свой»? Но как легко стать ей «своим»!

– Я не знаю в какой. Это отец бронировал ячейку или… Я не знаю, что он там делал и в каком банке.

– Но шифр знаешь.

– Он сказал, чтобы я запомнила, потому что записывать нельзя. У меня память очень хорошая….

"Угу. Не поспорить".

– … А потом с ней что-то случилось, – нахмурилась, пытаясь понять: что? Руслан вздохнул, провел по ее щеке, пальцами лаская кожу:

– С тобой все хорошо.

– Нет. С отцом что-то случилось и меня не стало. Что-то страшное и нехорошее произошло, но я не помню, что.

– Значит, не надо было помнить, – попытался вывести ее из задумчивости Зеленин, тревожась, что она может занервничать. Но девушка не слышала его, не чувствовала его пальцы на своей коже – она смотрела в оконный проем за его спиной и говорила сама с собой:

– Он ушел и меня тоже не стало. Я была, но меня не было. Так бывает: вроде ты, а вроде, нет. Было со мной, но не со мной. Что-то черное, как облако, я в нем утонула, я думала, что найду в нем отца, а его там не было. Я звала, я ждала, отправляла посыльных, а он так и не вернулся. Это не правильно. Все обман, только ночь – правда. Ночью никого и ничего нет, ни тебя, ни отца, ни людей. Есть тени и крылья. И песня, что их соединяет и тогда всем хорошо. Но все равно, темно, плохо. Ночь сначала помогает, а потом пробирается в тебя, но не забирает, как не умоляй, а только живет в тебе и давит, давит. Птица клацает. Они всегда вместе….

– Вита? Посмотри на меня!

– … Мне больно от нее. С ней нельзя жить. Она рвет когтями, рвет…

– Вита! – Зеленину пришлось легонько хлопнуть девушку по щеке, чтобы она очнулась. – Я с тобой и ночь нам не страшна.

Виталия долго смотрела на него и вот прижала ладонь к щеке, словно испытывая живая ли, теплая?

– Ты живой, ты не знаешь, как жить мертвой, во власти ночи. Что-то перепуталось, что-то очень плохое сидит внутри меня. Оно мучает, оно стонет, оно жжет. Оно внутри меня. Обещай, что спасешь меня, выгонишь его.

– Обещаю, – поцеловал ее легонько в губы. – Успокойся: есть только ты и я.

– Оно погубит и тебя…

– Нет, нет…

– Оно всех губит, – прижалась к нему, всхлипнув. – Я ненавижу его, но ничего не могу сделать. Ты поможешь? Избавь меня от него, даже если оно уйдет вместе со мной – так лучше…

– Все хорошо, Вита, все хорошо…

– Все будет хорошо, когда ночь уйдет.

– Это неважно, теперь неважно. Тебе ничего не грозит – я с тобой, я помогу, избавлю. Никто не тронет тебя, ничего не бойся, никого. Ты со мной, со мной, – обнял крепко, прижался щекой к ее щеке: как больно, как безумно больно осознавать, что причина ее тревог и боли – он. Он посеял смятение и страх, перевернул все директории нормальной жизни, покалечил. Нет, не зря он не имеет больше ненависти к Арслану. Он сам как Арслан, ничем не лучше его. Сравнялся тем выстрелом, породнился пулей. – Забудь, все забудь – есть только ты и я, остальное сон и больше ничего. Кошмарный, но сон. Ты проснулась и все что было – забудь. Я рядом, я помогу.

Что он шептал ей – не помнил, не понимал. Гладил ее успокаивая не только ее – себя, и говорил не только ей – себе. Он мечтал, он пытался поверить, что все можно изменить, а что-то исправить. И эта дикая, изматывающая боль внутри от осознания своих поступков, от знания к чему они привели, когда-нибудь утихнет, сгладится под ласковой рукой любви.

Если что-то и спасет их души, то только она, другого «бальзама» еще не придумали.

– Верь мне, я все исправлю.

И очень хотел верить сам.

Глава 7

Воскресенье

Ровно в девять он пил кофе на кухне и смотрел на гору окурков в пепельнице. Андрей затушил еще один и посмотрел на Руслана:

– Инструкции будут?

– Только одна – до моего возвращения из дома ни шагу. Здесь вы под охраной и в полной безопасности. Но если придут от моего имени и скажут уходить – уходите. Вас вывезут на другую квартиру, чистую, там вас точно никто не найдет. Она готова на экстренный случай. Надеюсь, его не будет.

Чем-то мужчины были похожи сейчас друг на друга: оба с синими кругами под глазами от бессонной ночи и с апатией во взглядах.

– Ты уверен, что этот Арслан охотится на Виталю?

– Нет. Подозреваю.

– Если не он?

– Найдем того, кто охотился и поставим точку. Рано или поздно он опять нарисуется. Смысл ждать, бегать? Вите нужен врач, хороший специалист. Не верю, что ей нельзя помочь.

– Ей мозг пулей вынесло, какая помощь, к чертям?!… Шрам на лбу убрали, а она так и не может в зеркало на себя смотреть. Даже смотреть на себя не может!… Понять не могу, зачем тебе все это? Я не мог ее бросить, как на руки поднял, как прирос, теперь только с кожей отдирать. А ты-то, тебе– то зачем в это лезть?

– Ты убивал?

– Я воевал.

– Жалеешь хоть об одном тобой убитом?

– Нет.

– А я – да, – поднялся, чашку в раковину поставил. Прикурил сигарету. – Вита не только твой крест, но и мой. Так получилось. Как ты не сможешь и себе объяснить, кого уж другим, зачем тебе с калекой было связываться, в няньки наниматься, так и мне не объяснить, почему я не могу отойти и не отойду. Есть такие вещи, что не имеют определения. Ты только знаешь – так надо, а если нет, то гореть тебе в аду. И делаешь. И считаешь правильным, хотя другие считают, что ты дурак. А тебе плевать.

– Размыто.

– Определи четче. С себя начни. Ты любишь ее, очень сильно любишь, поэтому даже мысль в голову не приходила бросить, поэтому и меня стерпел…

– Я не стерпел!… Я… – и голову опустил, сжав кулаки.

– Стерпишь. Что угодно, стерпишь. Лишь бы ей хорошо было. Почему? Масса причин, а той, что точно и в полном объеме определит – нет. Слишком много разом намешано, а слова к этому «опту» подходящего нет. Почему я с ней? Да потому же. У каждого из нас своя причина, и все же – одна. Ничего с этим не сделать. Запала Вита на душу, как рок, как наваждение стала.

– Жалость, – заметил Андрей.

– У тебя?

– У тебя.

– Нет, – качнул головой Зеленин. – Жалость мимолетна, сострадание – длительно. Не ломай ты себе голову, Андрей. Придет время, возможно, я смогу тебе рассказать, что связывает меня с Витой, но пока я не готов исповедоваться. Твоя же исповедь мне не нужна, как не нужна в принципе тебе. Так получилось, что я занял то место, что хотел занять ты. Но поверь, завидовать мне не стоит, потому что не дай тебе Бог, оказаться на моем месте, а я как бы не мечтал, не смогу оказаться на твоем. Ты, по сути, совершил подвиг, а я всего лишь пытаюсь замолить свои грехи.

Зеленин затушил сигаретку и пошел к выходу:

– Загадочный ты больно, – заметил Шустриков ему в спину. Рус промолчал. Блаженный никогда не поймет грешника, как грешнику никогда не испытать блаженства.

По дороге к парку Зеленин выслушал сжатый доклад Легковесова об Арслане и понял, что тот либо не чувствует за собой вины, либо действительно ни в чем не виноват. Второе – абсурдно по самой сути. Из первого же вытекало, что волчонок Дага, превратился в матерого хищника, которому давно ровно кого, как и за что рвать.

Ничего иного Рус и не ожидал.

В десять он сидел в машине у главного входа в парк и курил, смиряя свои эмоции, поглядывая на бардачок, в котором спрятал пистолет. В десять ноль пять, он решил все же идти на встречу без оружия. Во-первых, уверен был – обыщут и изымут. Во-вторых – убийство Даги ничего бы не решило, как не удовлетворило бы его желание отомстить. В-третьих, он не знал наверняка, что будет испытывать, увидев старого «дружка», как не был уверен, что тот своими иезуитскими приемами и введением в философию, дикую, учитывая последнюю встречу, не спровоцирует его на выпад. Увы, не всегда возможно управлять эмоциями, иногда они начинают управлять человеком. И здесь лучше подстраховаться, чем бить себя в грудь, уверяя что: " моя сила воли сильнее любой неожиданности".

В десять десять Зеленин вышел из машины и столкнулся нос к носу с одетым как на встречу в высших слоях общества, азиатом.

– Руслан Игоревич? Доброе утро, – чуть повел подбородком, то ли желая поклониться, как это принято у японцев, но передумав в последний момент, то ли выказав светский лоск российского производства.

– Каблуками щелкнуть забыл, – буркнул Руслан: "гусар, блин!"

Мужчина растянул губы в улыбке, которую приветливой можно было назвать лишь сослепу. Зеленин его переплюнул, выдав на редкость мерзкую ухмылку:

– Ну, и? – не спросил – потребовал.

– Господин Дагаев вас ждет.

Ишь ты, «господин»!

– Для кого господин, для кого раб.

Вытащил сигареты, нарочно желая потянуть время и испытать терпение слуги.

– Господин Дагаев не курит, я бы не хотел чтобы…

– Да пошел ты, – отмахнулся Рус, затянулся с фальшивым удовольствием. Азиат поджал губы, а глаза и без того узкие, превратились в две щелочки. – "Мечи самурая", – бросил уничижительно. – Японец?

– Сонато Хаяма, – отвесил поклон.

"Надо же, какие слуги в тандеме Даги. Силен… сука!" – разозлился от чего-то и понял – поплыл, сдался на волю эмоций, забытых чаяний, что лелеял в себе много лет, а потом убивал.

– Где твой господин, Соната?

– Прошу, – картинно взмахнул ладонью в сторону противоположную входа в парк.

– Общепит отменяется? – "так и думал" И покосился на высотное здание напротив парка – новую гостиницу «Янтарь», что была выбрана Арсланом, по словам Валентина и пристройку к ней – ресторан «Прага».

– Господин Дагаев примет вас в своем номере.

– Тысяча двести первом, – кивнул – не новость.

– Да, – с нулевой мимикой лица подтвердил мужчина.

"Что ж"…

– Пошли.

По дороге он думал – мог ли он не приходить? И понимал – мог. Но все равно пошел, и дело тут не в Вите – в нем. Если убрать любопытство к теме, с которой проявился Арслан, избавиться от нагромождения фальшивых вынуждений к этому шагу, которые он себе придумал, выходило, что Руслана тянет на встречу с Арсланом по одной причине – желанию поставить точку в той истории. Явление Даги было логичным и закономерным, и с той же логичностью и закономерностью нужно было завершить дистанцию в двенадцать лет Зеленину. Судьба сама подкинула ему потерянные «карты» и было бы глупо не воспользоваться ее благосклонностью.

У люкса никого не было, но дальше по коридору маячила пара здоровяков, ненавязчиво и почти неприметно ощупывая взглядами появившихся на этаже.

"Незримая охрана?"

Азиат распахнул перед гостем двери номера:

– Прошу, Руслан Игоревич.

Зеленин смело шагнул внутрь и попал в лапы охраны, что за секунду просканировала его от макушки до трусов и лихо экспроприировала именной нож, сняв его с лодыжки.

– У нас побудет, – буркнул угрюмого вида охранник.

– Прокат – тысяча баксов, – решил поупрямиться Руслан, испытывая его.

Раздался смешок – по лестнице со второго этажа номера спускался Дага и улыбался радушно и радостно, будто расстался с Зелениным на выпускном и больше не видел, не слышал:

– Ты ничуть не изменился, – заметил, подходя, руку для приветствия подал.

"Дурак! Неужели ты думаешь, что я пожму твою поганую лапу?" – уставился на него мужчина. Улыбка Арслана чуть поблекла и приобрела оттенок легкой печали, ладонь сжалась в кулак и ушли вниз:

– Нет, не изменился.

– А ты – да. Холеный. Хорошо спишь по ночам? Кошмары не мучают?

– Представь, нет.

– Представляю.

– Будем у порога дискутировать или пройдем в зал?

– Без оружия не пойду, я с ним сроднился.

– Зачем тебе армейский тесак, Рус? Резать меня? Вижу по глазам, зол.

– Странно? Боишься?

Мужчина усмехнулся:

– Нет, не хочу неприятностей.

– А что хочешь?

– Поговорим об этом в комнате, за столом. А нож тебе вернут на выходе, не беспокойся. Удивляюсь, как ты подствольник не прихватил? С тебя бы сталось.

"Много чести тебе. Как и за стол твой сесть!"

Зеленин нехотя и лениво прошел в зал, сел без приглашения в кресло поближе к выходу, подальше от заваленного яствами стола. Сердце дрожало как струна от нахлынувших чувств. Ему нужно было пару минут, чтобы смириться, смирить нервный зуд.

Арслан постоял хмуро разглядывая Руслана и сел напротив:

– Значит, не выпьешь со мной вина за встречу?

"Ответ скажи сам", – смотрел на него мужчина, прямо, давяще и изучающе.

На что способна эта гадина? До какой степени дойдет в своей извращенности, как низко опустится в грязной игре в "ничего не видел, ничего не знаю"?

Не стоит испытывать, а то не сдержится, действительно убьет – свернет шею и вся недолга.

– Что тебе надо? – спросил глухо. Голос от неприязни сел.

Арслан окинул его недовольным взглядом, помолчал и вытащил из кармана легкой рубашки, ненавистного Руслану, белого цвета, фото. Кинул на колени мужчины. Рус глянул и растянул губы в улыбке, но взгляд стал настолько холодным, что можно было воду в лед превращать.

– Я эксгумации не провожу.

– Она жива.

Рус выгнул бровь, для приличия изобразив удивление и недоверие. Пока все шло как он и предполагал – Даге понадобилась Вита.

– Я тоже был удивлен, тоже не поверил. Знаю, ты не промахиваешься, и точно знал – не промахнулся. Но она живуча, как кошка.

– Хочешь, чтобы я исправил? Я не киллер.

Арслан поморщился:

– Мне нет дела будет жить эта тварь или подохнет, своей смертью или поможет кто.

– Помнится, она была твоей невестой, – напомнил, чувствуя как перехватывает горло от желания врезать ублюдку.

– Женщины приходят и уходят. Ты заметил, как быстро они отцветают?

– Зато деньги не вянут, а то, что они имеют цвет крови, ерунда.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Просвети.

– Долго. Да и к чему?

– Я любопытный.

– Рус, я хочу, чтобы ты нашел ее, нашел быстро и тихо. Взял кое что и… делай с ней что хочешь. Она твоя.

– Благодарю. Не люблю привидений, тем более с дыркой во лбу. Так что этот приз отдай кому-нибудь другому. Как уже сделал в свое время, – намекнул на то, что Арслан отдал девушку своим псам.

– Как же долг? Как же уважение к памяти павшим? На ее душе сорок душ, они взывают, Рус.

– Я оглох, как только демобилизовался.

Взгляд мужчины стал жестким:

– Не правда. Мы всегда были разными, но одно всегда было общим – долг. Ты не мог его выкинуть как ветошь.

– Он потерялся сам.

– Не правда. Не правда! – грохнул кулаком по подлокотнику Дагаев и смолк, сообразив, что сорвался. – Извини, – добавил тише, спокойнее. "Выдержка-то, прежняя", – отметил Зеленин. – Ты разочаровываешь меня, а я не люблю разочаровываться. Я специально обратился именно к тебе, зная, что ты поймешь, поможешь, примешь верное решение в итоге и не станешь болтать.

– О, да, об этом не больно поговоришь!

– Это дело твое и мое, и оно осталось не завершенным.

– Считай это жестом доброй воли провидения, что избавило твою жертву от «милосердия» палача. Я же не собираюсь больше забирать чьи-либо жизни ни за принципы, ни за деньги, ни за собственную жизнь.

– Но ты пришел, – улыбнулся Арслан, прищурился, изучая мужчину. – Значит, я был прав.

– Любопытство. С годами худшие качества усиливаются. Грешен, хотел посмотреть в твои глаза и понять, зачем ты это сделал, – качнул фотографией. – Тебя не мучил ее призрак? Мой фантом? Совесть тебе известна лишь по определению или по сути?… Впрочем, о чем я? С кем? – усмехнулся презрительно. Встал и двинулся к выходу. – Ладно, пора мне…

– Фамилия Талманов, тебе что-нибудь говорит?

Был такой чиновник в Ичкерии, не малый вес имел, экономист хренов! По его дорожкам боеприпасы и техника Дудаеву досталась, по его каналам прикрытие "Свободе Чечни" обеспечивалось, говорят даже, самой Москвой. И с прибалтийским тандемом Дудаев крепко сошелся – тоже бонус Талманова. Как пострел – везде успел, и как проститутка, всем дал и всех подставил. Рождаются же такие.

Арслан заметил, как застыло лицо Руслана и отвернулся, сказал тише, спокойнее:

– Он исчез в декабре девяносто четвертого. Никто не знал – куда. Был и нет, как тысячи других бесследно канувших на моей Родине.

– Нормальное дело: проститутки всегда плохо кончают.

Дага кивнул и покосился на «друга».

– Кому-то очень нужна была война в Чечне и он ее организовал, а дальше стал не нужен.

– Меня меньше всего интересуют судьбы продажных политиков.

– А судьбы тех, кто до сих пор не ответил за содеянное? Кто, сколько, когда, кому и за что, вся документация, включая стенографию тайных разговоров и закулисных игр – все и на всех – лежит в ячейке одного западного банка и как бомба, ждет своего часа. Я не хочу третье чеченской, не хочу войны в принципе по любому поводу в любой стране. У нас земля кровью пропитана – вашей, нашей. Не дело, Рус. А эти документы помогут предотвратить любой конфликт, любую эскалацию притормозить и развеять. Это ключ ко многим замкам. И он находится у Лилии. Она младшая дочь Талманова и обладала феноменальной памятью. Природа всегда смеется над людьми, отбирая одно и давая взамен другое, то что не просили. Лилия была странной, ранимой и… странной. Видно поэтому Талманов доверил ей шифр от ячейки. Он знал – с ее памятью легко запомнить страницу с логарифмами, а что там двадцатизначный код? К тому же никто не подумает, что он мог довериться наивной дурочке, ребенку.

– Но он доверился, – развернулся обратно Рус, не скрывая интереса. Тема была слишком животрепещущей, слишком близкой ему, чтобы уйти не узнав подробности.

– Они были близки, как никто в семье. Она была его подобием, почти полным отображением в некоторых аспектах. Сама себе на уме, расчетлива, умна, а внешне – дурочка, наивное дитя, откровенное, улыбчивое, милое. Я попался, я был сражен ее трогательной беззащитностью, искренностью. Я не знал, что ее отец уже находится у дяди. Он первый понял, что Талманов играет уже против всех, только за себя и на себя. Я не касался политики, боясь ее грязи и, многого не знал, слишком многого. Потом пришлось.

– Что? – присел на края кресла Руслан.

– Хочешь исповеди? Я знал, что ты захочешь ее и, был готов откровенно рассказать тебе все. Я молчал много лет, Рус, не мог говорить на эту тему и понял как-то резко, в один день – молчание жжет меня, оно отравляет жизнь. Стоит открыть накопившееся и оно канет, развеется. Как пыль в саду оседает в землю после дождя и обновляет деревья, словно вновь рождает их, так и с людьми. Стоит рассказать кому-нибудь о сокровенном, скрытом даже от себя – становится легче, ты словно вновь рождаешься, скидываешь довлеющий над тобой груз. Но кому сказать? Кто поймет?… Ты, – посмотрел ему в глаза. Рус чуть растерялся, неожиданно для себя в эту минуту он чувствовал сродство с Арсланом и даже нечто близкое к прощению его.