Текст книги "Послесловие"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Уже что-то. Чем мыть есть, а вот во что воду налить для генеральной уборки?

Девушка огляделась, под диван заглянула и вытащила пустую катушку из-под ниток. Из тумбочки извлекла корзину под мусор. Увы, в нее воду не нальешь, следовательно пол не вымоешь. Постояла, со скепсисом оглядывая нарытые «сокровища» и решилась к Домне постучать, ведро или таз напрокат попросить.

Стукнула в дверь и отпрянула от резкого окрика в ответ:

– Ну, кого еще несет?!!

Дверь распахнулась и Домна на Лену уставилась:

– А, ты это, – протянула уже спокойно. – Чего, на месте все?

– Не совсем. Ведро у вас попросить хотела, полы вымыть.

– Да бери, – плечами пожала.

Из-за занавески паренек лет восьми вышел. Встал рядом с мамой, серьезно оглядывая незнакомку:

– Вы наша новая соседка, да?

– Да, Лена, – улыбнулась его серьезности и взъерошенным волосам, что вместе ну никак не сходилось.

– А меня Сергей Федорович, – протянул худенькую ручку. Девушка пожала ее с той же степенностью, как мальчик подал.

Домна улыбнулась. По волосам пострела огладила.

– Вдвоем живем, – вздохнув, поведала Лене. – Моего-то в сорок втором убило.

– Мой папа герой, – с гордостью поведал мальчик. – Он был танкистом.

– Герой, – согласилась Лена.

Входная дверь бухнула и в коридор ввалилась девушка в пальто размера на два больше, веснушчатая, с нелепыми косичками, торчащими в разные стороны из-под мужской шапки. Протопала в валенках напрямую к Домне:

– Приветик!

Шапку стянула и мальчику отдала:

– Благодарствую! О! – распахнула полу пальто, выказывая банку солений. – Цельная трехлитровка квашенной капусты! Гуляем, робяты! – обняла Домну и Сергея.

– Приняла что ли уже? – хмуро глянула на нее женщина.

– А чего? У Федотовых в соседнем подъезде свадьба, Риту замуж спихнули. Окрутили молокососа какого-то.

– Это Вера, – кивнула на нее Лене. – Твоя соседка, вторая комната.

– Ага! – наконец обратила на незнакомку внимание девушка, оглядела и… обняла.

Домна хохотнула:

– Шалопутная страсть, но хозяйственная. Цены нашей Верочке нет. Как чего достать или продать, сплетни какие узнать – это ты к ней. Паспортистка она у нас, но будто в справочном бюро работает.

– Ага! – щедро заулыбалась девушка. – А ты где работаешь?

– Пока нигде.

– Это как? – выгнула брови Вера и лицо вытянулось, стало комичным. Лена невольно рассмеялась.

– Чего ржешь? Тунеядка, что ли?

– Отвяжись от нее, из больницы только человек, – одернула ее Домна и от Лены оттащила.

– Аа! Нуу! К нам иди!

– Лучше к нам, – перебила ее Домна. – Я телефонисткой. Две смены в день, две в ночь. Удобно. Зарплата выше, чем на заводе.

– Да я не умею.

– А чего там уметь? Час и научишься, тьфу, дело – то.

– Девочки, у меня предложение, – Вера даже присела от пришедшей ей на ум мысли. – Только тс! Сейчас быро-быро я за самогонкой к тетке одной сбегаю, а вы стол накроете ииии… Новый год! А?!

– Сиди! Хватит тебе бегать. Без самогонки обойдемся.

– Мне полы вымыть надо, – призналась Лена. – Но посидеть не против.

– Посидим, – кивнула Домна. – А ты спать! – прикрикнула на Веру. Та опять присела. И закивала, рожицу скорчив, ладони выставила:

– Слушаюсь и повинуюсь, ага.

Лена рассмеялась и пошла в ванную за водой. Квартира ее больше не настораживала и чужой не казалась. Поняла – скучать не придется.

К вечеру как раз управилась, порядок в комнате навела. Окна не завешанные смущали, но это ничего, обживется понемногу.

В дверь стукнули, Домна голову просунула:

– Ну, чего? Идешь? Давай к нам, как раз новоселье твое справим.

– Сейчас, – банку тушенки из серванта достала. – К столу.

– Ох, ты! Ну ты богайтека!

Банку как произведение искусства взяла, оглядела и к груди прижала:

– Обойдемся на сегодня, не последний день живем, – постановила. – А завтра я вам суп справлю настоящий. Твоя тушенка, Веркина капуста. Дня на три поесть хватит. Ты карточки поди не получила?

– Нет.

– Ну, так и думала. Значит, пару дней и палец сосать будешь. Завтра к управдому двигай, пусть иждивенческие выписывает. Пока на работу устроишься, хватит, если деньги есть, конечно. Кусучие пайковые, что говорить, но все едино не коммерческие. Там вовсе три шкуры дерут.

И втолкнула Лену в соседнюю комнату.

Уютно, – оценила гостья.

Абажур веселый, стол круглый со скатертью. Кровать, правда, детская, но зато с подушкой и плюшевым ковром. Фикус на окошке, занавески. Часики на стене, портрет чей-то и Сталина. Шифоньер.

На постели Сергей лежал, сонно ресницами хлопал. За столом Вера сидела, ложку сосала, поглядывая на яства: капусту квашенную, вареную картошку, бутылку наливки и ржаной хлеб.

– Где шатаетесь? – протянула обиженно. – Мы с Серегой уже языки проглотили!

– Вот, видела?! – выставила банку тушенки ей Домна.

– Ой, мамоньки! Откуда?! – вытянулась лицом девушка.

– От! – на Лену указала женщина и к столу подтолкнула. – Садись давай, не стесняйся. Ничего, протянем девочки! Сережа? Давай к столу сынок.

– Наливки? – взялась за бутылку Вера.

Лена свою кружку отодвинула:

– Не буду, извините.

– Чего так? – уплетая капусту, спросила Домна, и сыну картошки побольше положила на тарелку.

– Боюсь, – призналась Лена. Женщина внимательно ее оглядела и рукой махнула – контуженая. – Ну и верно! Мне Вер наливай. Чуток!

Женщины выпили и все усиленно налегли на пищу.

Мальчик первым наелся, вылез из-за стола:

– Спасибо, – выдал чинно. – Пойду спать.

– Иди, иди сынок. Завтра Дед Мороз тебе чего-нибудь может, принесет.

– Угу, пусть лучше папку вернет, – бросил мальчик через плечо и вышел из комнаты. А Домна вздохнула, еще стопку выпила и щеку кулаком подперла:

– Золотой мужик был. Ох, война подлая, доля бабья худая.

– И мой сгинул, – сложила руки на столе Вера. – Имя у него было – песня – Устьян! Сибиряк. С Тобола мы. Сегодня поженились, завтра его ту-ту, на фронт. Одна ночь была. Не стерпела – за ним двинулась. Здесь маршрут мой закончился, потерялся состав-то. Так и живу, – развела руками, фальшивую улыбку на губы натянув. – Не жена, ни невеста, ни девица, ни вдовица! Однаночка… много таких, – сникла.

– А ты? Девка, мужней была? – спросила Домна у Лены, а та ответить, что не знает. Никаких мужчин, кроме врачей и больных в больнице она не помнила.

– Нет. Не замужем.

– А родители?

– Сирота.

– А в больницу-то как залетела?

– Не помню. С памятью проблемы, доктора руками развели и выписали.

– По голове, что ли получила?

– Да, а как не помню.

– А руки? – прищурила глаз Домна.

Лена ладони повертела, пятна шрамов разглядывая:

– На гвозди налетела. Упала и прямо на них ладонями. Потому на фронт не взяли.

– А чего в эвакуации делала?

– В детском доме воспитателем работала.

Чем больше она говорила, тем больше удивлялась складности само собой получающихся ответов, и тем больше уверялась, что говорит правду.

– Ох, девочки, мужичка бы сейчас. Пусть не обнял, но хоть за столом посидел! – размечталась Вера. – Проредило Россию-матушку, одни бабы остались. Бядааа…

– Новый год, все плохое прочь! – отрезала Домна. Разлила остатки наливки в две кружки. – Давайте выпьем за то, чтобы в наступившем году все сладилось и наладилось. Чтобы живы все были, здоровы и сыты. Остальное и неважно совсем.

Дроздов не один пришел – с девушкой. Красивая, статная, серьезная, только явно не с Сашкой – на Николая все смотрела. А Дроздов за Феклой ухаживал, нервируя Валентину.

Подружки Валины без этого внимания робели – яства на столе смущали, скромные, латанные кофточки, не чета строгому, но элегантному платью гостьи.

Николай почти сразу понял и что их смущает и, что друг задумал. Но с ним он завтра разберется.

– Курите, Зоя? – спросил у девушки, решив для начала ее на кухню увести и дать подругам сестры поесть спокойно.

Девушка умной оказалась, головой покачала, но с Николаем на кухню ушла.

– Саша вас со мной решил познакомить? – спросил без обиняков, закуривая у открытой форточки.

Девушка лишь загадочно улыбнулась и Николай в ответ. Нравилась она ему чем-то, может не многословностью своей, может броской красотой, выразительным лицом, глазами или стройной фигуркой с гордой, почти королевской осанкой.

– Почему согласились, можно узнать?

Зоя покрутила ложку, делая вид, что очень заинтересовалась ею и спросила:

– Разве вы меня не помните?

– Должен?

– Зоя Иванова.

Николай задумался, но как не силился вспомнить, не мог. Да и знать не мог – увидел бы – не забыл, броская слишком.

– Телефонистка. Я к вам по личному записывалась, а вы не приняли.

– Да? Что же за вопрос у вас был?

– Отца не прописывают. Хотела, чтобы вы разобрались, повлияли.

Николая как отрезало к ней:

– Это вам к Ерченко.

– Ходила. Сказал, если вы лично распоряжение дадите, тогда, пожалуйста.

– Не дам, – бросил отворачиваясь. – Ерченко хороший специалист, и если отказывает, есть повод.

– Мой отец был незаконно арестован в тридцать седьмом, выслан и лишен права проживания в столице на десять лет. Но он прошел всю войну, от штрафбата до стрелковой роты!…

– Эта тема не обсуждается, – отрезал Санин.

Девушка помолчала и выдала почти искреннюю улыбку. Встала и медленно подошла к мужчине, прижалась нежно обняв:

– Ты прав. Новогодняя ночь, ночь сказок и чудес. В эту ночь сбываются все мечты. Веришь?

Николай молчал, рассматривая девушку из-под опущенных ресниц.

– Поверь, моя мечта сбылась, – прошептала. – Влюбилась я в тебя. Хотела хоть ночь провести, и вот я здесь, ты рядом.

– Переигрываешь, – спокойно заметил Санин. Что-то это ему напоминало.

– Я действительно люблю тебя. Неужели ты не понимаешь, не видишь очевидного?

– А мы уже на «ты» перешли?

"Молодец" Сашка, удружил! Убить Дрозда мало!

– Да. Здесь никого, только ты и я, мужчина и женщина, – повела ладонью по груди мужчины. Губы соблазнительно приоткрыла.

Только Санину не просто скучно – противно стало.

Гордость – то где у девушки? Такая красивая – за ней бегать должны, ее добиваться, а не она. Тем более предлагать себя, как шлюха на панели. А она и есть шлюха. Бери хоть сейчас, а завтра плати – пропиской отца.

Коля отодвинул Зою, не скрывая брезгливости, пачку папирос со стола забрал и вытащив почти за шиворот Дроздова из-за стола на площадку, толкнул к стене:

– Ты спятил, друг родной?!

Дрозд все сразу понял, руки Николая стряхнул, нахохлился, в сторону поглядывая. И вдруг заорал:

– Мертвая она, понимаешь, мертвая!! А ты и я – живые! Значит, жить должны. Все, – сник.

Мужчина злость потерял, закурил на корточки у стены присев.

– Дурак ты Саня, – бросил тихо, спокойно.

– Так и будешь бобылем жить?

– Мое дело.

Сашка потоптался, плечом к стене прислонился, посмотрел на друга потерянно:

– Давай женимся? Все равно на ком. Сразу, ты и я.

Николай невесело усмехнулся:

– Вот я и говорю, дурак.

Окурок откинул и в квартиру пошел. Дверь открыл и бросил:

– Убери Зою из моего дома, а то обижусь. И еще – повторится такой экспромт, ударю, – и дверь прикрыл за собой.

Дрозд злобную рожицу состроил и сплюнул в сердцах.

Что, правда, на него нашло? Что его коловертит?! За каким лядом змею эту притащил? На что надеялся? Клин клином выбить, из себя, прежде всего. Только нет равноценного клина.

Прав Николай – дурак он, если до сих пор этого не понял.

И в стену кулаком грохнул: почему тупо все так? Что за жизнь гребанная?!

Вот и встретили Новый год…

Впервые дома и впервые так паршиво.

Кому скажи – на фронте под пулями в землянке за кружкой первача из закуски рукав или сухарь в лучшем случае, а на душе так отвратно не было. Наоборот, праздник чувствовался, подъем какой-то в душе был.

А сейчас?

Потерялся он, что ли? Только когда? В день Победы или в тот день, когда Николая увидел, когда про Ленку узнал?

Ведь ждал, как же он ждал встречи с ней!

Не сдержала обещания, не выжила, и хоть закричись, не исправить…

Глава 54

Лена лежала и смотрела на женщину, что сидела у ее ног в совершенно незнакомой комнате.

– Вы кто? – протянула.

– Ну, приехали. Домна я, – хлопнула растеряно ресницами.

– Ну, чего? – влетела в комнату рыжая девушка с косицами в разные стороны и с кружкой в руке.

– А ниче, «скорую» вызывать надо, говорила же.

– Очнулась же, чего? – перепугалась Вера, кружку Лене сунула. Та вовсе растерялась и лихорадочно принялась соображать, кто эти женщины. В памяти что-то плавало, но уцепить не смогла.

– Кто я, спрашивает!

– Ты чегооо, – присела перед Леной на корточки Вера, во все глаза разглядывая. Девушка кипятка хлебнула, чтобы только с взглядом жалостливым не встречаться. Минута, другая и прояснилось, вспомнила женщин, как за столом сидели. Только ночь была, а сейчас нетемно, не светло.

– А что было?

– Вот те, здрассте! В коридоре упала. Сережка увидел, позвал нас. Я думала, умерла ты, – протянула Домна.

– Перепугались все, – закивала Вера.

Лена сказать, что не знала:

– Не помню, – вздохнула.

– Но сейчас-то как?

– Нормально. Сейчас утро или вечер?

– Вот те, на! Вечер. Ты весь день провалялась трупом. Сережка поглядывал, а мы уж как с работы пришли. Переполошила всех.

– Извините.

– Да ладно извинятся тебе. Что я не видела, какие с фронта приходят? Савелов Мишка вон из первой комнаты, било его в припадках. Неделю здесь поживет, месяц в госпитале. Так и видим его раз в году.

– Я не была на фронте.

– Ну, да, ну, да, – покосилась на нее женщина, а от доверия в глазах даже тени нет.

– Тьфу, чего сидим? – возмутилась Вера. Вскочила. – Управдом сейчас свалит, а у Лены карточек нет! Мало доходная, так вовсе ноги протянет!

– Точно, – засобиралась Домна. – Поднимайся, коль оклемалась, двинулись за пайками. А то пока паразит выпишет, пока получишь, ноги протянуть можно будет.

– Так чайные открылись, девочки! – всплеснула руками Вера. – Честно, честно! Репродуктор внутри есть, работают с семи до двенадцати ночи. Бублики к чаю вполне недорого.

– Слава тебе Господи, пошла жизнь налаживаться, – пробурчала Домна, впихивая Лену в пальто как куклу и, в коридор вытолкала.

Управдом, небритый, однорукий мужичек в телогрейке паспорт Ленин проверил, губы пожевал и обратно документ отдал:

– И че?

– Так иждивенческие положены! – выступила Домна.

– С каких это таких радостев?! – рукой взмахнул. – На работу устроится, там ей карточки и дадут!

– Я учится пойду, – молвила Лена.

– О! Вота справку мне, где учишься, там и разговор будет.

И захлопнул амбарную книгу:

– На выход попрошу, – замахал единственной рукой.

– Так что, с голоду что ли помирай?! Пока не устроится, что есть человеку прикажешь?! – заорала на него Вера.

– Не помрете! Война кончилася! Коммерческие вона работают!

– Ты сам сквалыга чертов так отовариться попытайся!!

Домна и Лена на силу ее на улицу вытолкали, а та все не унималась, ругалась так, что уши заворачивались, руками размахивала.

– Да успокойся ты! – рявкнула на нее Домна.

– Не помру я, нормально все. Завтра в институт пойду, – заверила Лена.

– Какой институт, больная?! – у виска покрутила девушка. – Кто тебя учиться в январе возьмет?!

– Значит, работать пойду! – отрезала и потопала к подъезду.

– Вот! – двинулась за ней Домна. – К нам давай в районное управление внутренних дел!

– Ага! – прокатилась по скользкой дорожке Вера к подругам. – Мы похлопочем.

– Сначала институт.

– Тю! Сдался он тебе!

– В какой собралась?

– В медицинский.

– Чего так?

– Не знаю, – почти огрызнулась. Действительно не знала, но маячил в тумане памяти маячок – учиться на врача, к нему и шла без раздумий.

На следующий день и поехала, напрямую в деканат пошла. Но декан оказался в седьмой аудитории. Пришлось по лесенкам скакать в поисках. Нашла, дух перевела и постучалась. "Решительнее!" – подогнала себя, услышав «да». Дверь открыла и ввалилась в зал. А в нем двое мужчин – один за учительским столом на ступени, другой рядом, переговаривались. И какой из них декан? Седой у стола или не седой, но пожилой за столом?

Последнего выбрала. Подошла смело и паспорт перед ним положила:

– Здравствуйте, я учиться у вас хочу.

Мужчина крякнул:

– И только?

Второй молчал, смотрел на нее, словно привидение увидел, но Лена решила внимания на него не обращать – и так страшно, сердце от волнения колотится.

– Простите… вы не Пчела?

– Нет. Санина Елена Владимировна.

А тот опять:

– Я Каретников, Андрей. Вы меня не помните? – чуть не к себе разворачивает.

– Я вас не знаю, – какой уж помнить?

Андрей растерялся. Неожиданная встреча, что и говорить. Как только вошла девушка, поверить глазам не мог, а узнал сразу. И шрам этот на скуле и на руках приметные пятна. Нет, не ошибся.

– Постойте, – к себе развернул за плечо. – Помните: "передайте ноль шестому"? Ну? Я тот лейтенант!

Лена молчала, второй мужчина тоже. Паспорт в руках вертел, с подозрением на коллегу косился.

– "Ноль шестому!" "От Пчелы!" Неужели не помните?

– Извините. Я не воевала.

Заявление было неожиданным. Каретником выпустил ее, руки в карман сунул, соображая, не подвела ли его память. Но не мог он ошибиться! Как не мог забыть того «языка»!

– У нас прием закончен, товарищ Санина, – осторожно заметил второй мужчина.

Лена одно поняла – зря пришла. Паспорт забрала, только к выходу развернулась, Каретников вдруг испугался, что она опять исчезнет и, к себе за рукав развернул:

– Постойте, мы можем подумать.

– Андрей Иванович! – возмутился Пиарковский.

– Сам разберусь, – отмахнулся Каретников и кивнул девушке. – Пойдемте со мной.

– Прием действительно закончен, обучение по программе идет, – сообщил уже в коридоре, вглядываясь в ее лицо и снова убеждаясь – она! Та разведчица! Пчела! – Но если вы до завтра выучите параграф, я смогу взять вас в пятую группу. Набор туда перед Новым годом закончился.

– Я выучу, – заверила. – Скажите что.

– Я вам учебник дам, – толкнул дверь в соседнюю аудиторию. В ящике стола шарить начал, но все на девушку посматривал.

Лена хмурилась, не понимая, что он на нее все пялится и пялится.

– А вы где живете?

– В столице, – ответила – грубо вышло. Каретников не стал дальше лезть, побоялся. Нашел учебник химии и подал. – Вот. Выучите историю науки химия. Первая глава.

Девушка обняла книгу, к груди прижав и, со всей серьезностью заверила:

– Выучу.

– До завтра?

– Да.

– Тогда завтра, в десять утра, сможете подойти?

– Да. Пошла?

– Да.

Странный разговор и ситуация странная.

Лена на выход поплелась, а Андрей все стоял ей в спину смотрел и не знал, то ли кинуться за ней, то ли завтра дождаться.

А что он хотел? Ну, не помнит она его. А чем он таким запомнится мог? Да и не в том состоянии она была тогда, чтобы лейтенантов запоминать. Но "не воевала?"

Андрей вернулся в аудиторию и в задумчивости забродил от стены к стене.

Ошибиться он не мог, чем больше думал, вспоминал, тем больше в том убеждался. Но тогда вставал вопрос – что с девушкой?

Помочь нужно однозначно, долг это его. Пробьет, но в пятую группу ее возьмет, а там все может и выяснится.

Лена довольная домой прилетела – еще бы, так легко, в общем-то, шанс получила!

Чайник вскипятила, засохшую булку хлеба раскрошила, поделив на неделю, и заварила часть хлеба в миске. Поела и за стол села перед учебником, учить принялась. Только сколько не учила, ничего не могла запомнить. До слез дошло – первую страницу читает, вторую перелистывает и первую уже не помнит.

Расстроилась совершенно. Темно уже на улице, в животе опять урчит от голода – а она и строчки не выучила!

В дверь робко стукнули, Сережка голову в щель, открыв дверь, сунул:

– Теть Лен, – засопел. – Вы мне не поможете? – учебник выставил.

Девушка вздохнула: кто б мне помог? Лицо ладонями потерла, чтобы хмарь с расстройства отогнать – не зачем ребенка своим расстроенным видом пугать. И кивнула:

– Заходи.

Отодвинула свой учебник, его взяла. Сережа на стул залез, рот открыл, слушая:

– "В красной папке сто пятьдесят листов. В зеленой в два раза больше, а в голубой в три раза меньше чем в красной. Насколько листов в зеленой папке больше чем в голубой?" Что непонятно, Сережа?

– Все не понятно, – носом шмыгнул.

– Давай разбираться, – кивнула.

К тому времени, когда Домна с работы пришла, они с мальчиком все задачи решили, и чай пили. Лена ребенку сахар дала и тот счастлив был, улыбался вполне по – детски, потеряв свою серьезность.

– Ты уроки сделал? – выступила с порога женщина.

– Мне теть Лена помогла. Она хорошо объясняет.

– Да нет, – вихры ему взъерошила девушка. – У тебя сын смышленый, Домна.

– Ох, ты, значит, точно воспитательницей была?

– Я?

– Ладно, – отмахнулась, верхнюю одежду скидывая. Смысл с увечной спрашивать, все равно то одно, то другое говорит – память-то отшибленная. – Пойду я ужин сготовлю. Суп из твоей тушенки, как обещала.

– Помочь?

– Пошли, – плечами пожала.

На кухню перебазировались, Лена картошку чистила, Домна лук и капусту на сковороде прожаривала.

– Чего в институте, как сходила? – спросила, кастрюлю на керогаз ставя.

У Лены картофелина из рук выпала: вот голова дырявая! Начисто все вылетело: и что ходила куда-то, и что учила и еще учить надо. Ну и как она завтра рассказывать заданное будет?

Домна на стол облокотилась, уставилась на подругу с прищуром прозорливым:

– Чего? Погнали? А что говорила?

– Не погнали, – с тоской глянула на нее Лена. – Но, похоже, ты права. Мечта о институте мечтой и останется.

– Во! – пальцем в ее сторону ткнула. – Не до институтов – прокормится бы.

Вернувшись в комнату, Лена закрыла учебник и провела по нему ладонью – жалко, но факт – ничего она из того, что полдня учила, не помнит. Не стоит даже думать об учебе. И ходить завтра, позориться, у людей время отнимать. Вернет учебник и пойдет на работу устраиваться.

И жалко так не сбывшейся мечты, ущербности своей, что даже душно стало. Окно открыла. Воздуха свежего глотнуть и сползла на пол от бессилия, дурноты обморочной. Лежала и думала: кто ее на работу возьмет? Что ей делать? Как жить?

До дивана доползла, а окно закрыть сил уже не было.

Николай домой вернувшись первым делом сестренке газету в руки подал:

– Читай, – и в ванную руки мыть. Настроение отличное было – по новостям.

Вышел из ванной и, Валюха у него на шее повисла:

– Ой, как здорово, Коля!!

– В ухо только не визжи, – засмеялся. – Я тебе говорил «наладится» и налаживается. Цены на продукты снизили, лоточные везде открылись, чайные. Собирайся! – постановил, – в чайной посидим. Чтобы ты у меня точно поняла – плохого уже не будет, незачем продукты складировать!

Глава 55

Лена на почту устроилась, письма и прессу разносила. В январе, а в феврале уже не смогла, промерзла и заболела. Слегла и почти неделю то ли в бреду, то ли в пылу пролежала. Домна ей врача вызвала, но Лена даже не видела его, не знала, что приходил. Худо было. Только голову поднимет – падает, и ничего, что было до, не помнит.

Вера с Домной и Сережа за ней ухаживали, таблетки спаивали пригоршнями, а ей только вроде лучше – соображать начинает кто и что перед ней, как опять плывет туманом перед глазами незнакомое, чужое.

В этом тумане ей постоянно виделся мужчина со шрамом на щеке. Глаза у незнакомца были удивительные. Он слова Лене не говорил, будто только сидел молча рядом, а она казалось, слышит его. И хорошо ей, спокойно только оттого, что есть, что рядом.

Понемногу в себя пришла, а ее уже уволили. Не больничный бы да не Вера, что с криком на начальницу налетела, посадить могли. Даже приходили, но убедились – болеет, и больше не привязывались. Но наказать все равно не забыли, хоть и мягко. Теперь Лена работала сверхурочно и получала вовсе копейки. Голод незаметно стал прокрадываться все ближе и, снижение цен на пайки не спасало. Денег хватало строго на картошку и ржаной хлеб.

Но печали не было. Тяжело, да, но всем нелегко. И не одна она – с девочками.

Тушенку всю Домне отдала, сахар Сереже скормила, с зарплаты старалась ему то пряник, то бублик купить. Тот отнекивался, но сметал мигом.

А весной появились машины с хлебобулочными изделиями – вот уж настоящее испытания: булочки такие и этакие, круассаны, бублики, ватрушки. Дух шел от сдобы – слюнки текли. Раз в неделю получалось у Лены мальчику на французскую булочку наскребать денег. И счастлива была, когда его глазенки вспыхивали от вида угощения, будто весь мир ее обнимал.

Сдружилась она с Сережей пожалуй и крепче чем с Домной и Верой. Те на работе, парень сам по себе после занятий в школе. Девушка как придет домой – они вместе то чай пустой пили, то задачки решали.

Как-то в конце марта домой пришла и еще на площадке крики услышала – гремел матами какой-то мужчина. Дверь толкнула – мимо всхлипнувший Сережка пролетел, а из кухни на него небритый, однорукий мужик:

– Я тебе гаденыш!! Ублюдок пригретый!! – и за ним.

Лена у дверей в комнату встала, оттолкнула мужика, и поморщилась – перегаром несло так, что задохнуться можно было.

– Ах ты курва!! – взвыл. – Шалава!! Я тя щаз убью падлу!! Ты на кого руку подняла, марамойка?! На меня?!! Григория Свиридова!! Гвардии сержанта!! На фронтовика, кровь за тя суку проливавшего!!

Лене противно до омерзения стало, злость откуда-то из глубины поднялась такая, что только мужчина к девушке шагнул, лапу свою грязную протянул, желая за грудки схватить, она не думая, ему коленом в пах въехала, сил не жалея, и ударила в рожу пьяную.

Охнул, откинуло к входной двери.

А Лене мало – как с ума сошла.

Схватила за грудки в стену втиснула, шею зажала и зашипела в лицо:

– Ты не фронтовик, ты мразь пьяная. Сволочь, а не гвардии сержант. Ты себя и ребят – товарищей своих позоришь! Они на фронте погибли, что ты мразь, жил! По чести жил. Их не позоря! А ты предал их, растер, как фашист!!

– Я?! Я?!! Ах ты?!! – глаза вытаращил и пинок душевный получил.

– Меня слушай, скот!!! Если ты еще раз на пацана вякнешь, я тебя лично застрелю, мразь! Чтобы не позорил братьев погибших! Чтобы не пачкал пейзаж рожей своей отвратной! Фронтовик, хренов!

И отошла шатаясь от сникшего мужичка, осела у стены без сил, ворот рванула.

Почему вот такие живут, почему им дано было выжить? Зачем? Чтобы видом своим, делами имя славных сынов Родины, честь победителей пачкать?

А ведь кто-то из погибших мог более достойную жизнь прожить, дать что-то людям, не то что этот, только напиваться до беспамятства и детей гонять.

– Мразь, – прошипела.

Подняться бы и уйти, чтобы не упасть перед этой падалью, слабость не показать.

– За ублюдка вступилась…

– Это ты ублюдок! Рот свой закрой, пока с лестницы не спустила!

– Ах ты ж сука тыловая, подстилка…

Лене голову снесло напрочь – въехала сапогом в морду пьянице. Вытащила на площадку и с лестницы спустила.

В квартиру зашла и съехала по стене – в грудине словно взорвалось что, и в голове шум. Душно, даже перед глазами марево.

– Теть Лен? Теть Лен?! – затряс ее мальчик, а сам белый с перепугу.

Девушка улыбку выдавила. По голове его погладила:

– Нормально все.

– Пойдем, пойдем теть Лен! – и вправду заревел, тянуть ее начал.

Как в комнате Домны оказалась – не помнила. Лежала на полу и все с дыханием справиться пыталась, с болью в груди. Сережа девушке под голову подушку положил, сидел рядом на коленях, руку гладил:

– Ты не умирай, теть Лен, не умирай! – плакал.

Она все улыбку вымучивала: успокойся. Отвлечь мальчонку надо – понимала. И захрипела через силу:

– Чего сцепились? Кто это?

– Дядь Гриша. Из четвертой, – носом шмыгнул. – Заходит иногда. Пьяный он. На мамку и папку гадость сказал, а я не стерпел, ответил. Он драться.

– Правильно, что ответил, – еще бы боль унять, сознание не потерять. Тяжело дышать… тяжело…

– Говорит что папка ничего не герой, крыса тыловая. А я нагуленный.

– Не слушай. Урод твой дядя Гриша. Не фронтовик, нет таких среди фронтовиков…Отец герой у тебя, и мама любит его. Тебя любит.

– А вы папку моего знали? – плакать престал, глазенки огромными стали. И Лена не смогла правду сказать, надежду мальчика забрать. Руку ему сжала, насколько сил хватило, улыбку вымучила:

– Знала. Хочешь расскажу?… Бой был… жестокий… Били по нашей пехоте немецкие орды…А твой отец… танковый дивизион на прорыв пошел…Смял доты, в которых…фрицы засели… Лупили так, что косило наших солдат… Если б не твой папа… полегли бы все…

И поняла: все, не может. Свернуло ее, кашель душить начал, а во рту солоно.

Не так что-то, – попыталась встать, уйти к себе, только чтобы мальчика не испугать, а встать не может. Барахтается как черепаха на панцире и ничего уже не соображает. Гудит в голове, как в трансформаторной будке, а воздух тягучим кажется, густым, как дым.

В комнату Вера с Домной влетели. Первая к Лене, вторая сына ощупывать:

– Жив? Нормально?!

– Мам, теть Лена!

– Лен, ты чего?! – трясла ее Вера, глаза от страха с компас. Санина силилась ответить, но что и кому уже не понимала. Рот полон соленым, вязким был. Зажала его и не сдержалась, закашлялась – потекло по ладони красное, густое. Уставилась на бурую жидкость и поняла:

– Осколок… пошел…

Не вовремя – Сережку напугала… глупо все как… – мелькнуло и погасло.

Домна с Верой в вой, крик, заметались. Сережку в другую комнату, мать его на улицу, телефон искать, карету скорой помощи вызывать.

А Лена не видела, не слышала, не понимала – плавала, чувствуя, что легче и легче тело становится. И все мужчину того видела. Улыбался он ей, голову в ее сторону поворачивая, и улыбка у него настолько чудная была, что ничего страшно не было, и ничего уже не надо…

«Черчель бряцает оружием», – прочел в «Правде» Николай и откинул газету. Скверно. В воздухе опять войной запахло.

Дроздов в кабинет с газетой влетел, увидел на столе друга тот же номер и осел на диван:

– Как бы войны опять не было.

Санин затылок потер, лицо закаменело – что тут ответишь Сане?

– Как думаешь?

– Не знаю, Саша. В принципе ожидать следовало. Гнилые у нас союзники – еще в войну ясно было. Сколько они со вторым фронтом тянули?

– Бред какой-то! – дернулся мужчина.

– Бред, ни бред, а сказано ясно, – газету развернул и прочел слова Сталина. – "Наглость Черчелля, его бредовая речь направлены против нас. Не покладая рук мы должны работать на укрепление обороноспособности нашей Родины". Разжевывать надо?

Дроздов головой качнул: без пояснений ясно – все в ружье и ждем нападения.

Тяжело на душе было – неужели война опять?

Всем в те мартовские дни было тревожно. В воздухе ощущалось напряжение, лица что прохожих, что работников были сумрачными, взгляды настороженными. Все ждали беды.

Валя опять принялась сухари копить, а Николай молчал на этот раз. Не был уверен, что не уйдет опять на фронт. Ему воевать, не привыкать, мужик, выдержит, а бабам, девчонкам как? Только ведь что-то проясняться, устанавливаться начала, и вот вам, как удар под дых.

Везде одно обсуждалось – фултоновская речь Черчилля. Ее последствия, ее цели. Возможные действия Советского Союза и товарища Сталина.

Ждали войну и боялись ее.

Статьи в газетах все серьезнее и тревожнее были, накаляя обстановку до предела.