Текст книги "Послесловие"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Болван! Медведь неуклюжий! – поздравил себя Николай. Часы со столика взял:

– Леночка, время много. Опаздывать на работу не стоит, неприятности могут быть. Ты сама оденешься или помочь…

– Сама!

Николай кивнул и пошел из комнаты. Прикрыл дверь, пальто девушки взял из внутреннего кармана паспорт достал и в свой китель сунул.

Лена взяла вещи со стула, оделась, пытаясь хоть что-то сообразить, но к ее огорчению ничего не выходило. Ни одной реально объясняющей версии происходящего в голове не было. Прошла в другую комнату, и хотела сразу в коридор и за дверь, чтобы одной побыть, подумать, понять, но Николай девушку перехватил:

– Ванна здесь, – на другую дверь указал, свет включил. – Мы на кухне ждем, завтрак стынет.

Лена умылась, старательно разглядывая себя в зеркало – может красавица писанная, потому полковник не устоял? И головой качнула – чушь! "Бледная поганка", – как оценила ее Домна – в точку.

Какие еще версии? – спросила у своего отражения, оно, понятно молчало.

Девушка вышла, решив не ломать пока голову себе.

На кухне у плиты хлопотала незнакомая девушка, кого видеть Лена не ожидала. Конечно, вряд ли это жена Санина, иначе ей здесь нечего было бы делать, но все равно неуютно. Тем более, что девушка явно смутилась:

– Доброе утро, – кивнула и взгляд в сторону, вид потерянный, виноватый даже.

– Доброе, – протянула Лена. Николай ее за стол усадил и тарелку дымящейся пшенной каши пододвинул. С маслом! Сам рядом сел, на булочку спокойно масло намазал и Лене подал. Настоящее масло на настоящей белой булочке!

Девушка так и застыла, разглядывая столько лет недоступное не только ей чудо.

Валя чай разлила по чашкам, села напротив в тарелку уткнулась.

– Это моя сестра Валентина. Ну, а тебя она уже знает.

– Да? – посмотрела на него, раздражаясь неожиданно для себя. – А кто еще из тех, кого я не знаю, знают меня? И в качестве кого знают?

– Жены, – отрезал. Лене неудобно стало, есть принялась и все же не сдержалась, у Вали спросила:

– А вы ничего, что ваш брат приводит в дом незнакомку и объявляет ее своей женой?

Девушка мельком глянула на нее и опять в тарелку уткнулась, явно смущенная чем-то:

– Я не против.

Все интереснее и интереснее!

– Леночка, тебя что-то смущает? – посмотрел на нее Николай.

– Все! – брякнула. Мужчина понял причину раздражения и заострять внимание не стал – тема слишком обширная, а время мало – пора на работу. А после они с Леной спокойно поговорят.

Доел кашу, чай выпил, поднялся.

– Спасибо, – поцеловал сестру в лоб, пошел в коридор.

Лена глянула на девушку:

– Извините, это все… – "блажь вашего брата. Беспокоится не о чем", – хотела сказать, но Валя прервала:

– Это вы извините. За все.

Лена нахмурилась – еще одна загадка? Она сваливается как снег на голову в чужой дом, а его хозяйка у нее прощения просит!

– Спасибо за завтрак, очень вкусно, – заметила и встала, мечтая сбежать от всех этих ребусов.

Николай ей пальто подал, планируя сегодня же решить вопрос с регистрацией, а потом по магазинам проехать, купить Леночке все необходимое.

На улицу вышли, Николай ее под локоть придерживал – тоже непривычно. А уж на машине на работу – тем более. И он и она молчали, Коля руку ей грел, Лена минуты эти запоминала и пыталась себя понять. Мучительные изыскания внутри закончились полным провалом. Что-то больное и родное скрывалось в тумане памяти и эти минуты рядом с мужчиной тревожили его, но не срывали, возвращая девушку к нему вновь и вновь. Может они знают друг друга давно? Ощущение было именно такое, но ни фактов, ни подтверждений не было и Лена терялась.

– В обед зайду, – сказал ей Николай уже в управлении.

Она кивнула, но слова мимо ушей пропустила, и пошла в раздевалку.

Сиротина у окна курила. Увидела Лену, развернулась к ней с улыбкой хитрой и довольной, но девушка и ее не заметила. Зато Иванову и Спивакову не заметить трудно было – с двух сторон подошли. Тома ворот пальто потрогала, Зоя сверху вниз надменно оглядела:

– Ну и как на служебных машинах с полковниками разъезжать?

– Мягко? Сладко?

– Ты кому дорожку перебежать решила, дура неотессаная? Ты на себя-то смотрела, чучело? На кого заришься? На моего жениха? – спросила Тамара с презрением глядя на Лену.

– А он твой жених? – пальто повесила.

– Представь.

– Давно?

– Не твое дело. Чтобы я рядом с ним тебя не видела!

– "Жених"! – хохотнула Ира. – Интересно, когда он в курсе будет?

– А тебя кто спрашивает, бл… фронтовая? – выступила на нее Иванова.

– А ты мне стелила? – посерьезнела Ира. Лена сама не поняла, что сделала, только не сдержалась и въехала за оскорбление Иры Зое локтем под дых. Между прочим. Ту свернуло, охнула. Девушка шкафчик закрыла и бросила ей:

– Странно, шлюх на фронте не видела, зато смотрю в тылу их развелось немерянно.

Развернулась и пошла к пульту, не думая, что такое брякнула.

Тома подругу обняла:

– Ничего, сделаем мы их.

– Меня может и да, – хмыкнула Сиротина. – А ее трогать не советую.

– Это почему? – зло прищурилась на нее Зоя.

– Потому что мозгов у вас нет, пудрой и помадой да шмотками заплыли. А были бы, сложили – фамилии.

– Ты, контуженная, что несешь?!

Ира спокойно затушила папироску:

– Как у полковника фамилия? А у Лены? – и хмыкнула. – Матрешки тупые, – вышла, бросив на них презрительный взгляд.

Тамара с Зоей переглянулись и нахмурились: фамилии действительно у обоих – Санины.

– Ну и что? – протянула Тамара, а Зоя помолчала, в себя немного пришла и бросила:

– Знаешь, а твоя тактика выжидания подходящего момента, похоже, в пролете.

– Это еще посмотрим!

– Ну, ну, – протянула девушка, подозревая, что на Санина, пожалуй, планы больше строить не стоит. Себе дороже обойдется.

Лена полдня мучилась от головной боли, что усиливалась от попыток вспомнить понять, что же происходит и откуда у нее стойкое ощущение близости с Николаем, ощущение стойкого знания его от взмаха ресниц, до манер, отчего даже в молчании он понятен ей, как она сама.

Она настолько увлеклась попыткой докопаться до истоков своего состоянии, что забыла, что Николай обещал прийти за ней к обеду. С минуту смотрела на него, не понимая, зачем он явился.

– Пойдем, пообедаем, – склонился над ней, в глаза заглядывая. – Ты бледная. Все нормально, Леночка?

– Ты как привидение, – бросила не подумав. Он грустно улыбнулся:

– Мы оба с тобой привидения. Пойдем обедать? – руку подал. Лена встала, обогнув ее и, пожалела, что ломает себя. Николай был так близко, что хотелось плюнуть на все метания и изыскания и просто прижаться к нему, обнять и хоть минуту постоять, слушая его дыхание, биение сердца.

– Что-то не так, Лена? – заметил ее задумчивость мужчина.

– Мы можем поговорить? – решилась.

– Конечно, – заверил и, придерживая под локоть, провел в свой кабинет, бросил Лидии Сергеевне. – Меня нет минут на сорок.

– Хорошо, – заверила та.

Лена нерешительно замерла у стола, поглядывая на подносы с пищей.

– У меня нет денег…

– Ты решила меня обидеть? – осек ее взглядом и ей стало не по себе.

– Прости. Я не знаю, как себя вести, – призналась. Николай нежно обнял ее со спины, поцеловал в висок:

– Перестань видеть во мне свое начальство. Для тебя я не полковник.

– А кто? – покосилась.

– Муж.

Прошел к своему столу и вытащил нужные бумаги, что подготовил в первую очередь. Положил перед ней, сверху карандаш:

– Тебе нужно только поставить подпись.

Она не шевелилась. Она смотрела на листы и понимала, что очень хочет это сделать, но…

– Зачем я вам?

Санин моргнул, не зная, что ответить на столь странный вопрос. А зачем воздух? Зачем солнце, зачем небо?

Лена отошла к окну и уставилась на улицу:

– Вы мне очень нравитесь… очень. Я вас осенью увидела и… странное ощущение, знаете, что-то близкое и что-то непонятное, теребит и теребит, – призналась тихо и Николай замер. Боясь вздохом. Движением спугнуть ее откровение. Стоял и смотрел на нее, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами, сглотнуть ком, вставший в горле.

Четыре года! Четыре года, как в аду без нее! И она в аду и он…

Гребанный фашизм, гребанная война, проклятая судьба…

Ну, било бы по нему – а ее-то зачем, за что?

"Милая, нежная, славная девочка, я все для тебя сделаю. Главное ты нашлась, главное мы вместе".

– "Вы" не пойдет – «ты», Леночка, – обнял за плечи ладонями, развернул к себе. – Что тебя мучает, родная? Ты сказала, что я нравлюсь тебе, так в чем дело?

– Я вам не пара: посмотрите на себя и посмотрите на меня.

– Все?

Посмеяться бы, а не смешно. Он видел ее, держал в своих руках и осознавал, как она прожила последние годы – наверняка недоедая, недосыпая, болея. Одна. От этого хотелось кого-нибудь убить, что-нибудь разнести к чертям.

Именно – к черту. Теперь все будет иначе, и он вернет задорный блеск ее глазам, мягкую улыбку губам, румянец на щеки. Он сделает все, чтобы она больше не знала ни бед, ни печалей, ни забот.

– Я люблю тебя, – сказал просто.

– Как такое может быть?

Один день знает и, влюбился?

– Не знаю, – признался, глаз с нее не сводя, а от его взгляда и тепло и спокойно, нежность в глазах, такая нежность, что утонуть можно, пропасть.

И подумалось: что она делает? К чему преграды создает, доставляя боль?

– А если я соглашусь? – прошептала. В глазах появилось что-то детское, проказливое. Николай улыбнулся, обхватив ладонями ее щеки, поцеловал в лоб, губы:

– Ты сделаешь нас счастливыми.

– Разве перед вами устоишь? – улыбнулась.

– Перед «тобой» Леночка, – поправил.

Девушка прошла к столу и подписалась в указанных графах.

– Что дальше?

Санин подхватил ее на руки и закружил по кабинету, млея от радости:

– А дальше жизнь, Леночка, долгая и счастливая. А еще обед!

Усадил на стул и придвинул поднос.

– Война войной, а обед по расписанию? – рассмеялась.

– Да, – улыбнулся в ответ.

В кабинет спиной протиснулся Дроздов, заверяя секретаршу, что буквально на минуту, и развернулся к молодым:

– Так и знал, без меня обедаете.

– Не угадал, – кивнул на второй поднос Николай.

– О! Обо мне позаботились! Спасибо, друг! – подмигнул Лене. Та с насмешкой смотрела на него и было отчего-то удивительно тепло и хорошо на душе.

– Ты бы женился, капитан Дроздов.

Саня чуть супом не подавился:

– На тебе? Хоть сейчас!

– Поздно, – сложив руки на столе, заулыбался Николай, довольный донельзя. – К вечеру в наших паспортах уже будут стоять печати.

– Ого, а свадьба?!

Санин обнял Лену за плечи и оба засмеялись:

– Будет, обязательно, – заверил мужчина. И подумал – нельзя лишать Леночку военного братства. Пусть она ничего не помнит – ее помнят и должны знать, что она жива, а она должна знать, что у нее есть друзья не только здесь. И потом в Ленинграде Ян, возможно он сможет что-то разъяснить по поводу ее здоровья, посоветовать, что-то Николаю. А Семеновский возможно поможет восстановить звание и награды Лены.

Неправильно иначе.

– Как на счет уехать в Ленинград на девятое мая? Там и отметим.

– Никогда не была в Ленинграде, – заметила Лена.

– Значит, не против?

– Не против. Только капитан вряд ли с собой жену сможет привезти.

– Не понял, что за загадки? – уставился на нее Дроздов. – Я вроде с утра женат не был.

– Но отцом будешь, – принялась уплетать второе.

Мужчины переглянулись и оба вопросительно.

– А пояснить? – отобрал у девушки хлеб Саша.

Та удивленно посмотрела на него:

– Разве ты не знаешь? Ира ждет от тебя ребенка.

– Кто?! – нахмурился и отпрянул, лицо вытянулось. Николай затылок огладил, с растерянностью поглядывая на друга: ну, ты даешь, старичок.

– А с чего ты взяла? Я-то… чего?

– Она с тобой встречалась, – плечами пожала и сообразила. – Разве она тебе о своем положение не сказала?

И притихла, поняв, что влезла не в свое дело.

Саша поерзал, отодвинул поднос и вышел.

– Н-да, – хмыкнул Санин, покосился на Лену. – Две свадьбы будем устраивать?

А иначе и быть не может, не кинет Дрозд своего ребенка, значит, пришел конец его холостой жизни.

Николай засмеялся – забавно. Отрыгался, значит, Дрозд, кольцевали!

– Я кажется, куда не просят полезла, – заметила тихо Лена.

– Нет, – обнял. – Все правильно. Ребенок не должен расти без отца. И не будет.

Что ж, похоже в Ленинград они поедут вчетвером.

– Это здорово, когда дети рождаются, а не умирают, – заметила Лена и, Николай обнял ее, прижал к себе, уткнувшись носом в макушку:

– Пусть так будет всегда.

И так хорошо, как сейчас, тоже пусть будет всегда!

А что еще нужно от жизни?

Эпилог

В июле сорок седьмого в семье Дроздовых родилась девочка, ее назвали Надеждой.

В апреле сорок восьмого у Николая и Елены родился сын, Антон.

Юрий Банга не сказал отцу о странной встрече осенью сорок пятого, и Ян так никогда и не узнал, что его дочь не погибла во время войны.

Капитана Санину восстановили в звании и вернули награды только в пятьдесят четвертом году, а в пятьдесят пятом ее не стало. Перед смертью память вернулась к ней, но это уже не имело значения.

Николай пережил жену ровно на год. Их сына воспитывала Валентина. Она так и не вышла замуж. Посвятила свою жизнь единственному племяннику, а потом его детям.

Июнь 2005

Дрозд стоял, вцепившись дрожащими от слабости руками в оградку, и смотрел, как его правнук Вася поправляет покосившуюся скамейку, а Антон, сын Николая и Лены, пристраивает цветы у мемориальной плиты.

Старик вглядывался в лица дорогих ему людей подслеповатыми глазами: "зажился я ребята, ох, зажился. Но ничего, скоро встретимся и опять будем вместе, втроем, как тогда".

Он посмотрел в небо, глубокое и чистое и подумал, что все же не зря жил, потому что вот уже шестьдесят лет, это небо не режут фашистские асы, не стоит чад и дым над страной. Он, как и все его поколение сделали ради этого все что могли и не могли, но только отчего-то особенно грустно было осознавать, что многие забыли, чего стоило целому поколению вернуть это небо.

– Все нормально, дядя Саша, – заверил, вставая рядом Антон. Рука легла на плечо ветерана, но, не придавливая, поддерживая.

– Думаешь, нормально? – проскрипел Александр.

– Нормально дед, – баском заверил Василий, встав рядом. К могилам подошли Кира Белозерцева с сыном Николаем и, положив цветы у плиты, встали рядом с друзьями. Из подъехавшей маршрутки вышел внук Дроздова Костя и сын Антона Николай.

– Ну, вот, все в сборе, – тихо заметил Санин.

Мужчины положили цветы и встали рядом с товарищами:

– Прости, чуть задержался, – извинился у деда внук.

– Ничего, – прошептал тот, вглядываясь в фото на плите: Лена и Николай в обнимку, сорок третий год. – Лишь бы вы после моей смерти не задерживались и не забывали.

– Не забудем, – твердо заверил Вася. – Война давно закончилась, но память о героях жива.

– Думаешь, закончилась? – вздохнул старик и качнул головой. – Нет, парень. Это тогда мы думали – закончилась, а теперь ясно – продолжается. Только на войне теперь вы.

– Нет войны, дядя Саша, – напомнила ему Кира, но старик лишь глянул на нее и посмотрел на мужчин: поняли ли они о чем речь? И по лицам прочел – понимают.

– Если б мы знали тогда, что знаете вы. Если б понимали, что поняли позже, поняли лишь те, кто выжил не на фронте – в мирное время.

– Вы о чистках после войны, дядя Саша? – спросила Кира.

– Нет. Хотя и это было. И это пережили.

Мужчина развернулся и, грузно опираясь на палочку, поковылял к машине. Вася и Николай придерживали его – стар ведь совсем стал, но все равно, как в караул, как снова на фронт звал долг – каждый год в день смерти друзей и в день Победы дед Саша приезжал на их могилу.

У маршрутки он остановился и уставился на Киру:

– В тридцать втором в США была рецессия. В тридцать третьем пришел к власти Гитлер, неожиданно получив спонсорскую поддержку.

В сороковом в США началась очередная рецессия. В сорок первом началась Вторая мировая война. Политика стравливания, Кира, успешно применяется в мире и сейчас, а цель ее одна: регуляция финансов и населения. И никто не считает потери в людском ресурсе. Ведь главное удержать власть государства и стабилизировать экономику, получить деньги, хрустящие бумажки облитые кровью. Цена прошлой «регуляции» тридцать миллионов жизней. Тридцать миллионов, Кирочка! А ты говоришь, война закончилась.

Старик оглядел детей и внуков своих и самых близких ему людей, Леночки и Николая и тихо заметил:

– В вас я уверен: не бросите винтовку, не уйдете с поля боя. А как другие?

Дрозд склонил голову и тяжело переставляя ноги, залез с помощью мужчин в машину, сел на сиденье, оперившись на палочку. Взгляд старика был печален и устремлен на могилу друзей, одних из тех тридцати миллионов, что хоть и пришли с войны, но были перемолоты ею. Одна умерла от ран, другой от горя, но причины их смерти одна – война.

И, слава Богу, что умерли и не видят, что происходит сейчас. Умерли с осознанием выполненного долга перед Родиной и соотечественниками, уверенные, что выполнили свой долг, отстояли право на жизнь, никогда больше фашизм не возродится, и то лихое время не вернется.

"Лежите спокойно Коля и Леночка.

Это очень хорошо, что вы не знаете, как по нашим улицам ходят детины со свастикой и читают "Майн Камф", хорошо что не знаете, что нет уже советских людей, как нет звания человек – есть украинцы, белорусы, русские, таджики. Хорошо, что вы никогда не узнаете, что сорок первый вернулся и снова одна нация пытается доказать другой что выше и лучше, что как и тогда Родину поливают грязью и топчут, давят святое, попирая все мыслимые человеческие законы. Что как тогда, одни идут в бой с голыми руками, стоят до последнего на своем рубеже, а другие верят фашисткой пропаганде и предают свою же Родину, свою землю и своих близких. Что есть уже и полицаи, и хиви, и гетто. Что на Украине собрались ставить памятник зверю Шухевичу, активно вырезавшему своих же соотечественников семьями, выжигавшему деревни, убившему сотни тысяч ни в чем не повинных людей: женщин, стариков, детей. Что Польша, встречавшая нас цветами, закрыла советскую экспозицию в концлагере, и тем плюнула в души замученных. Что в Прибалтике сносят памятники победителям, и называют нас захватчиками.

Хорошо, что вы не знаете, что «благодарные» потомки верят фашистским прихвостням больше чем вам и сравнивают вас с землей, утюжат, как в сорок первом фашисты сравняли целый лес с раненными.

Хорошо, что не слышите, как ваша правнучка ругается с Валей за то, что та, как в годы войны по привычке все складирует запасы съестного, боясь голода, как боялась его все эти годы.

Хорошо, что вы не ведаете той горечи, что испытываю я, наблюдая за происходящим. И кажется мне"…

– Дядя Саша? О чем задумался? – коснулся его Антон, глядя точь в точь, как Николай, чуть исподлобья. И Дроздову на минуту показалось, что перед ним Санин, его самый близкий, самый верный друг, с которым они прошагали Полесье и пережили тяжкие послевоенные годы:

– Мне часто кажется, что в те злые, жестокие годы мы и прожили свои жизни, Коля, все, без остатка. Сколько было отмеряно нам лет – уложились в те кровавые четыре года.

Все, что было до, лишь подготовка, стадия подобная митозу насекомого, готовящегося из куколки превратиться в бабочку. Все что после – анабиоз, в котором лишь сны о тех годах, лишь память об ушедших днях, павших товарищах, лютой ненависти и чистой любви, о верной дружбе. И самые высокие идеалы, и самые низкие пороки – там. Здесь лишь их фантомы, которым неважно наше уважение, как и не страшно презрение.

Для мертвых это уже не имеет значения, но живым необходимо вдвойне, нет – втройне – за них, за себя и за тех, кто будет после нас…

Вы помните об этом, ребята.

Нам больше ничего и не надо…

1 ноября – 1 декабря 2008 г

Зарплата в 45 году на заводах в Москве составляла 600 рублей при двенадцатичасовом рабочем дне. С переходом на восьмичасовой стала 270 рублей. При этом в добровольно-принудительном порядке продолжались делать вычеты из зарплат по Государственному Военному займу у населений. Ежегодно с 42 года рабочие подписывались на сумму равную месячной зарплате и больше. И должны были выплатить эту сумму в течении десяти месяцев государству. Офицеры иногда подписывались до 170 % зарплаты. Хотя при переходе на 8-часовой рабочий день сократил существенно зарплату, выплаты по займу продолжались взиматься по старым расценкам, т. е. в среднем 600 рублей. Стоит прибавить к этому, что зарплата часто задерживалась или выдавалась с большим опозданием. А рабочие тех заводов, что переходили с военной продукции на выпуск промышленную, стали получать в три. А то и четыре раза меньше. Ситуация складывалась плачевная. Доходило до того, что многие не могли выкупить продукты по карточкам – денег не было. Магазины были пусты. Достать продукты питания можно было либо на черном рынке, где цены были втридорога, либо в коммерческих, которых было мало и воспринимались они больше, как насмешка. Одно пирожное в коммерческом стоила месячную зарплату рабочего. Выставленные в витрины деликатесы лишь разжигали злость и аппетит, ведь есть было нечего, а здесь есть что, но не купишь. Дети часто останавливались у витрин и голодными глазами рассматривали кондитерское изделие. Для них недоступно было даже мороженное, что продавали с лотков. Но стоило оно треть зарплаты рабочего, что тоже было невозможной тратой для кошелька гражданина.

Рабочие почти не получали соль, мыло, керосин. Карточка на ребенка до 12 лет составляла: 300 гр хлеба, 6 г жиров, 3 г сахара, 20 г мясопродуктов, 20 круп. Прожить на это можно ровно день, а карточка рассчитывалась на месяц. Для взрослых вес продуктов был больше, но никто не получал по карточкам на мясо именно мясо, как правило отоваривали яичным порошком, овощи и картофель заменяли крупами. На 750 грамм нормы овощей и картофеля выдавали 130 г. пшена. Отпуск промышленных товаров вовсе был как насмешка. Например, за 3 метра материала на пальто, что было положено партийным работникам раз в год, он должен был заплатить 1200 – 1500 рублей, когда зарплата составляла 650 рублей. И это парт работники, а что говорить об обычных гражданских лицах, пришедших с войны солдатах? Все, что было ценного за четыре года войны было обменяно на продукты или продано, люди ходили в чем придется, некоторые из вернувшихся так два года и ходили в форме, не имея возможности переодеться – не во что было.

6 июля 45 вышел указ об отмене спец формы и введении общеармейских званий для офицеров и генералов.

Все жители сельской местности не получали карточек на продовольствие и промтовары. За инвентарем приходилось ездить в город и покупать на свои деньги. При этом колхозник обязан был уплачивать сельскохозяйственный налог, погасить ссуды и задолженности за прошлые года, внести в казну государства налоги и страховые платежи, выработать трудодни. За один трудодень колхозник получал 5 копеек или триста грамм хлеба. Если крестьянин этого не делал, его ждала уголовная ответственность до 8 лет лишения свободы. В итоге нищета колхозников доходила до абсурда и они не продавали излишки, а отрывали от себя, чтобы не попасть в тюрьму. Освобождены от налогов были только семьи инвалидов и погибших красноармейцев, но и эти льготы были отменены 16 октября 1945 года.

Из писем колхозников: "Замечали налоги. Земли дают 0,25 га, а налоги в тройном размере взимают. Я должна сдать 40 кг мяса, 7 масла, 150 штук яиц, 36 пудов картошки. А где все это взять? Хочу уехать из деревни."

"Колхоз за один центнер получает от государства 6 рублей, а покупает у государства хомут за 250 рублей, вилы за 10 рублей, узду за 30. Молока сдает 15 рублей центнер, а жмых покупает по 60 рублей центнер".

В итоге к 46 году все возможности сельского хозяйства были полностью исчерпаны.

Первая была сброшена 6 августа на Хиросиму.

Люди были в шоке, все думали, что война затянется и опять придется жить, как придется: "Еще не успели зажить раны, как снова начались наши мучения". "Когда услышала сообщение о войне с Японией – у меня ноги подкосились, встать не могла. Ведь мы без передышки четыре года впроголодь живем".

Осадное положение в Москве было отменено только 21 сентября 45 года.

21 августа 45 Наркомздрав СССР разрешил изготовлять и отпускать без рецептов средства от головной боли мигрофен, средство от кашля «пектол» и ряд желудочных лекарств.

Центральный дом работников искусства. Выставка открылась 15 октября 45 года.

13 ноября 45

На 45 год в столице обитало 3 759 563 человека. "Летопись Москва Сталинская".

Цены на продукты и промышленные товары по карточкам в простонародье называли пайковыми.

Факт. В январе 45 цены были снижены до 40 % на многие продукты и винно-водочные, табачные изделия. Только в Москве открылось 950 лоточных точек, с которых торговали мороженным, кондитерскими, хлебобулочными, табачными изделиями. Весной того же года появились первые бакалейные лавки.

За прогул или опоздание на 20 минут, работника ждало наказание в виде исправительно-трудовых работ до шести месяцев в 25 % вычетом из зарплаты или заключением до четырех лет. Только с 26 40 по 26 декабря 41 по этому указу было осуждено свыше 7 миллионов человек. 41В 46 еще продолжал действовать указ от 26 июня 40 года. Он будет отменен только 31 мая 48 года.

Газета «Правда» от 11 марта 46 года.

11 июля 46 был введен в эксплуатацию магистральный газопровод. Началась массовая газификация кухонь.

С 3 мая 46 началась добровольно – принудительная подписка на Государственный заем восстановления и развития народного хозяйства.

16 сентября 46 в три раза повысили цены на пайки – продукты, приобретаемые по карточной системе. Одновременно повысили зарплату на 60 -100 рублей и снизили цены на 20 % на некоторые продукты в коммерческих магазинах.

С 16 сентября ржаной хлеб стал стоить с 1.10 – 3 рубля 40, пшеничный 5 рублей при прежней цене 1 руб. 70 коп.

А 27 грянуло снижение норм по карточкам. Дети стали получать вместо 400 грамм хлеба – 300, а 23 миллиона вовсе лишились карточек. Рынок отреагировал мгновенно – повысились цены и там. Батон хлеба на рынке стоил 15 рублей, после 16 сентября стал стоить 40 рублей. При этом средняя зарплата с вычетами по займу составляла 25– 300 рублей.

Эти дни стали настоящей трагедией для многих семей.

Из письма: "Ночи не сплю, все думаю как сохранить и продлить жизнь своим детям, но я уверен, что нужно умирать, пришел коней. Но помирать не хочется голодной смертью – это самая мучительная. Мои дети, а твои братья голодают, а мы помочь не можем", "Ты пишешь через год будем жить хорошо? А как этот год прожить, если есть нечего? Еле ноги таскаем. Картошка на базаре 10 рублей кило, купить ее могу раза два в месяц, а дальше хоть зубы на полку, чтобы не терлись", "Живем так плохо, что хуже быть не может. Маме теперь не стали давать рабочую карточку, она стала получать служащую. В общем, мы на двух карточках живем, у меня иждивенческая. Ты представить нашего положения не можешь. В школу идем голодные, приходим из школы голодные. Есть нечего – ложимся спать голодные. Что делать? Ведь нельзя же быть постоянно голодным?"

Официально до сих пор не признанно, что в 46–47 году в стране был голод.

Старший офицерский состав получал высокие оклады + большие пайки + денежную доплату за звание, причем плюсом к окладу за занимаемую должность. А после стали платить еще и за «звездочки» что увеличило общую зарплату вдвое. Лучше офицеров высшего звена тогда жили только научные сотрудники и имеющие ученые степени преподаватели вузов.